Дворянство. Том 1

Глава 1

Часть I

Беглецы

Глава 1

«История Лихолетья, Конца Времен или, как его чаще называли современники, Смертного Века, подобна драгоценному камню сложной огранки. Каждая сторона преломляет свет особенным образом, однако все они - часть целого.

Типичный взгляд, сформированный плеядой выдающихся умов так называемой «Старой Школы» категорично выводит на первый план роль личности в истории. Такой подход кажется нам чрезмерно узким, он, как луч фонаря, ярко выхватывает отдельные элементы, оставляя во тьме прочие. Однако кто рискнет отрицать историческую роль, скажем, князя Гайота или сестер Вартенслебен? Поэтому правы те, кто утверждает: вот были люди, чьи действия и безудержные амбиции уничтожили мир.

Столь же известна и популярна история о том, как фамилия Алеинсэ организовала эффективный и эффектный заговор с целью вернуть долги, однако, посеяв ветер, островитяне пожали бурю, что пронеслась над континентом, не разбирая правых и виноватых. И это тоже правда, обоснованная множеством свидетельств.

Мы также справедливо указываем, что катализатором выступил объективный процесс развития государства, абсолютистские тенденции собирания Ойкумены под знаменем императорской власти. И, как естественная реакция - противоборство аристократии, которая ощутила прямую и явственную угрозу своему положению со стороны Дома Готдуа. Да, семья Алеинсэ выступила наиболее решительно, столкнув первый камешек лавины, но разве она создала неустранимое в рамках властной парадигмы эпохи противоречие и напряжение?

А теперь зададимся вопросом - какую роль сыграл в общих событиях долгосрочный кризис мелкой знати? Амбиции бономов, разумеется, выступили подобно кресалу, но искра упала на сухое топливо, которым стали тысячи и тысячи ловагов, фрельсов, обнищавших всадников и сержантов. Тех, кто с одной стороны были обязаны нести дорогостоящие повинности военного сословия, то есть нуждались в постоянном источнике дохода. С другой же - становились жертвами последовательной и крайне агрессивной политики концентрации земли в руках ишпанов и гастальдов. Представим, что семья Алеинсэ отказалась от своих планов, выбрав иную меру взыскания задолженностей. Как долго еще могло продолжаться и к каким последствиям привело бы дальнейшее разорение и деклассирование мелкопоместного дворянства, «костей и мышц войны»?

Заметим, что здесь (пока, о них речь впереди) не упомянуто крестьянство, оказавшееся даже под более тяжким прессом, нежели всадники, а также Церковь Пантократора, униженная, ограбленная, взывающая к справедливости и мщению.

Наконец в последние годы мы стали свидетелями появления ряда крайне любопытных исследований относительно городской среды и ее влияния на Смутный Век. Введение в оборот ранее неизвестных источников показывает картину безжалостной, лишенной даже тени компромисса борьбы мелкого купечества с гильдиями почтенных негоциантов, а ремесленных советов, этих предвестников мануфактурной революции - с цехами, которые в описываемое время становились оплотом консервативного производства, в широком смысле «старины», опирающейся, в том числе, на установившуюся практику слабой центральной власти. Новые исследователи показывают на многочисленных примерах, что сердце смуты, безусловно, билось в городах, откуда выходили марширующие колонны пехоты, где ковалось оружие и доспехи, а также рождались ассизы нового закона. И это тоже - правда.

А истина заключается в том, что интересы гильдий, классов, сословий, цехов, так или иначе, приводили к одному - действиям конкретных людей, их мыслям и желаниям. Те, кто принимал решения и выполнял их, те, кто сражался и бежал от войны, храбрецы и жертвы безудержного насилия, выдающиеся личности, а также «немое большинство» - все они сплели полотно Истории из множества разрозненных нитей собственных судеб. И в конечном итоге ни один свидетель тех событий - сильнейшие из сильных, знатнейшие из знатных - не мог сказать, что Лихолетье обошло его стороной»

«Гибель Третьей Империи в письмах и воспоминаниях участников»

Кафедра Летописной Истории в Чалатенайо, 12.19.19.1.8,

II издание, по материалам рабочей группы «Тла-Темохуа»

«Сын мой, если ты читаешь эти строки, значит Единый счел мою жизнь завершенной, а душеприказчики исполнили волю, передав тебе сей архив. И ты, безусловно, теряешься в догадках - отчего твой отец, скупой на письма при жизни, доверяет тебе столь многое за гранью оной?

Постараюсь ответить.

Однажды, в самый темный час долгой зимней ночи я вспомнил Ее… Женщину с волосами цвета злого пламени, у которой было так много имен. Она приснилась мне, и образ Красной Королевы был жив и ярок, будто не минули десятилетия с того дня как я видел ее в последний раз. Все казалось так зримо, так явственно… Она молча смотрела на меня, улыбаясь едва заметно, краешками губ, той знаменитой и страшной улыбкой создания, что знает неизмеримо больше смертного. Улыбкой полубога или, что ближе к истине, демона, который смотрит на все и всех чуть наособицу, отстраненно. Не свысока, но скорее в мудрой печали того, кто видит множество дорог, закрытых для людей.

Я проснулся и больше не смог найти покой. До самого рассвета чаша вина и шерстяной плед стали мне утешением. И они же, уберегая от ломоты в суставах, напомнили, что я стар. Уже очень, очень стар… И тогда душой моей овладела горечь сожаления. Сколько историй я записал в свое время, сколько баллад и сказаний сохранил для тех, кто придет после нас, чтобы вновь раздуть огонь. Пергамент, церы, папирус и бумага, все познало мое перо… Но для истории Разрушения не нашлось у меня ни вдохновения, ни чернил. Я не написал ни строчки о Разрушителях, а ведь пережил Их всех, и все Они стали тенями в моей памяти. Слабой, неверной памяти обычного человека, чьи пальцы уже с трудом держат перо, а жизнь по воле Божьей может прерваться в любое мгновение.

Так я решил - следует посвятить остаток дней тому, чтобы, насколько это возможно, запечатлеть, наконец, свои воспоминания. После долгих колебаний я понял, что не в моем возрасте, не с моим здоровьем начинать великую хронику с прологом и моралью. Так было решено, что каждый день я посвящу какому-либо событию. Одно воспоминание, одно письмо, осколок прошлого, воскресший под медленным пером разбитого жизнью и горем старика, чья совесть отягощена несмываемыми грехами.

Итак, я вверяю тебе мою память и мои слова. Распорядись ими по своему усмотрению, я же дам отчет Судье всех Судей в том, что сделал, а еще больше в том, чему позволил случиться бездействием…

Сообразно логике я должен был бы начать эту повесть историей о том, как впервые увидел Их. Но разум упорно извлекает из пыльных чуланов памяти иное. Да… Иное. Не столько события, сколь их настроение, зловещие отблески, словно танец огненных отражений на полированной стали клинка.

Начиналась первая весна в правление Императора Оттовио Готдуа-Алеинсэ, она выдалась дождливой и холодной. Внешне казалось, что смута, едва зажегшаяся в Мильвессе, затихла, будто искра в ночи, краткая вспышка слабого огня во тьме. Имперская власть стояла прочно, конные роты и наемные горские полки были многочисленны и храбры, впрочем, как всегда, а в казне Двора хватало средств на оплату воинства. Владетельные господа устраивали междоусобицы с большим, нежели обычно, рвением, но и в этом не было ничего из ряда вон выходящего, какой год обходился без малых войн сильных мира сего?

И все же тревога повисла над мокрой землей, в которой гнило зерно, обещая верный голод. На небе взошла комета, яркостью бросившая вызов Луне, а чудовища старого мира вновь объявились в лесах, пробираясь в поисках человечьей плоти на улицы сел и городов. Гиены стали особенно свирепы, и не один благородный господин сложил голову, решив поохотиться в недобрый час, а дикие свиньи будто выучили повадки давно сгинувшего волчьего племени, начав собираться в хищные стаи, опасные даже для конных воинов.

Старики говорили меж собой, что с прихода зимы не родился ни один мяур, и год начался с дурных знамений, а вслед за старыми суеверный шепот подхватывали молодые. Говаривали, что Император малолетен и слаб. Что вместо забот о делах Ойкумены он проводит дни напролет в несдержанных распутствах, кои позорны и для мужей, чьи волосы покрыты сединой, не говоря о юноше тринадцати лет. Что Регентский Совет правит вместо Императора, обогащая лишь проклятый Остров Соленой Крови. Что юный Артиго из семьи Готдуа жив, скрываясь от многочисленных врагов, и некоторые во всеуслышание именовали его Самозванцем, а другие, оглядываясь, возносили молитвы за спасение истинного Императора от козней нечестивцев и клятвопреступников.

Обыватели, как водится в преддверии смутных времен, ждали Посланника и Пророка, а кое-кто якобы даже видел их. Говорили также - и то была истина, кою могу засвидетельствовать самолично - что монета продолжает легчать, и серебра в грошах ныне едва ли две трети веса против восьми десятых, положенных издавна. Но то лишь полбеды, ибо даже плохие, негодные деньги стали редки, так что как встарь, разные люди и господа с купцами обменивают вещи на другие вещи и письменные обещания, а звон благородного металла не радует кошели месяцами.

Немало всего было сказано в ту ненастную, жестокую весну. Многие слухи, разумеется, были плодом суеверной фантазии. А некоторые - истинной правдой.

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Первое письмо сыну, о грезах былого, о долженствующем и суровой весне Первого Года»

* * *

«Хочу ли я вернуться?»

Брызги стекали по лицу, будто слезы. Или капли крови. При желании можно выбрать символизм на любой вкус. Курцио, как многие аристократы Острова, в юности увлекался стихосложением и не без основания полагал, что достиг некоторого искусства в составлении метафор.

Впрочем… нет. Лишенная соли пресная вода казалась сладкой, а без горечи не бывает ни слез, ни крови.

«Хочу ли я вернуться домой?» - повторил безмолвный вопрос Курцио. - «И где нынче место, которое мог бы я назвать домом?..»

Как издавна было заведено, лишь один город есть на Соленом Острове. Названия их одинаковы – Сальтолучард – и в этом заключена мрачная игра слов, потому что «соль» созвучна «крови», имея общий корень. Прочие же места именуются «поселениями», даже если они больше иной королевской столицы. И, что крайне важно, островная аристократия – не землевладельцы. Никто из них не носит приставку «аусф», что так желанна для материкового дворянства. Член семьи Алеинсэ вправе обладать чем угодно, включая людей, однако не может назвать своим, а тем более передать по наследству ни единого клочка земли за пределами родового поместья. Священный Остров, что был создан непосредственно левой и правой дланями Иштена и Эрдега, может принадлежать только Семье. Это мудрый устав, он, в числе прочего, позволил Алеинсэ пройти нелегким путем, сохранив и приумножив, пока иные теряли и тратили. Но, боги милостивые и всеблагие, как же зачастую мешают древние законы! И сколь приятно бывает ощутить себя вдали от строгого устава, даже если цена этого – опала.

Курцио ссутулился на камне, глядя, как собирается шторм. Свинцовая вода свирепым зверем кидалась на старый волнорез, увенчанный заброшенным маяком. Фонтаны серо-черной воды с ревом вздымались к небу, где солнце прорывалось через рваные тучи. Грохот стоял такой, что можно декламировать классические песнопения, и на расстоянии двух вытянутых рук уже ничего не было слышно. Ярость моря штурмовала угрюмую стойкость камня, как было за тысячелетия до сего дня и продолжится тысячелетиями позже. Весна в этом году выдалась ранней и очень холодной, учитывая, что зима на континенте обошлась почти без снега, это сулило верный голод. Снова «пустой» год… Остров голодать не будет, а вот на «плоской земле», судя по всему, скоро начнут выносить на холод стариков и убивать новорожденных.

Такова жизнь…

Приближающаяся буря наполняла душу Курцио смиренной печалью, в такие минуты островитянин хотел завести у себя дома небольшую рощицу, что-нибудь лиственное, с густыми кронами. Чтобы можно было посидеть в полутьме, а может и прилечь на плотный ковер опавшей листвы, вдыхая сырой, чистый запах леса, размышляя о грустном и духоподъемном.

Пустые мечты… На соленой почве не растет ничего крупнее желтого кустарника, чахлых елей и несъедобного шиповника, которые способны расколоть корнями даже гранит. Все остальное приходится высаживать в специальные кадушки или ванны с обогащенной почвой. Хороший способ ненавязчиво продемонстрировать богатство, но философские мысли избегают ухоженного порядка.

Что ж, тем ценнее будут воспоминания о времени, которое член Тайного Совета проведет здесь, недалеко от столицы и очень далеко от дома.

Курцио вздохнул, вытер лицо, мокрое от брызг, оглянулся назад, скользнув ленивым взглядом по небольшой усадьбе. С одной стороны, пора было возвращаться в тепло и сухость дома, с другой, Курцио любил смотреть на буйство стихий, это помогало в разрешении сложных вопросов и неприятных ситуаций. В критический момент островитянин представлял себя ужасающей волной, которая уничтожает все на своем пути, крушит дерево кораблей, разбрасывает камни неосторожно вынесенных поближе к морю домов. Волной, что забирает все, оставляя лишь голый берег, не в силу жестокости, а воплощая естественный ход вещей.

От дома спешил слуга, быстро перебирая тонкими ножками в обтягивающих чулках, оскальзываясь на петляющей дорожке, выложенной плоскими камнями. Курцио снова вздохнул, предвидя явление какой-то новой заботы, ненужной и несвоевременной, в противном случае домоправитель не осмелился бы нарушить созерцательный покой господина. Хотя, с другой стороны, заботы – это возможности. А Двое свидетели, возможность чего-либо сейчас пришлась бы кстати опальному члену Совета.

- Ха, - негромко выдохнул себе под нос Курцио, заметив другого человека, что размашисто шагал за торопящимся домоправителем.

На мгновение островитянину показалось, что, видимо, жизнь его подошла к завершению, ибо в дом явился особый исполнитель, чья рука направлена Тайным Советом. Но прежде чем Курцио успел хотя бы вздрогнуть, он узнал тяжеловатую, грузную с виду фигуру, которая легко ступала по мокрым камням, будто с детства привыкла ходить непрямыми дорогами средь крутых утесов.

Курцио встал, не быстро и не медленно, в самый раз для того, чтобы показать – он чтит гостя, однако не проявляет подобострастной спешки. Привычно и незаметно оценил, как выглядит со стороны, не слишком ли вымокла расшитая ткань, не утратила ли благородных очертаний лакированная прическа. Отослал небрежным взмахом руки слугу, прежде чем тот успел вымолвить хоть слово. Судя по одежде гостя, визит был сугубо неофициальным, и Курцио сразу подчеркнул, что понимает и принимает это, общаясь один на один, без посредников и свидетелей.

- Достопочтенный, - поприветствовал островитянин горского князя. - Я крайне рад вашему визиту. Двери моего дома всегда открыты для вас.

Гайот, начальник охраны Двора, обозначил церемонный поклон, довольно глубокий для тех, кто заявляет «мы преклоняемся лишь перед Луной и горами!». Коснувшись области сердца пальцами левой руки, он вымолвил слова древнего приветствия глубоким, хорошо поставленным голосом, почти лишенным варварского акцента:

- Я пришел с миром, и мир ожидаю встретить в доме твоем, сын достойных родителей Алеинсэ-Мальт-Монвузен.

Мгновение Курцио размышлял над тем, как следует понимать ремарку. То ли князь так ненавязчиво подчеркивает довольно-таки низкое положение собеседника, то ли просто не курсе кое-каких нюансов островной жизни. Наконец решил, что пусть окажется верным второе, хотя бы временно. Со стороны короткая заминка была незаметной и выглядела совершенно естественно. Островитянин поклонился в ответ со словами:

- Сообразно нашей традиции шторм предвещает доброе дело с хорошим исходом. Двое благоволят этой встрече.

Будто сопровождая речь дворянина, очередная волна разбилась с оглушительным грохотом о башню маяка. Казалось, дрожь камня отдалась даже в мягких подошвах из козлиной кожи. Гость едва заметно улыбнулся.

- У нас нет морей, а на горных озерах ненастье выглядит иначе, - сообщил горец, вставая рядом, и высокий Курцио оказался вровень с плечом варварского князя. - Но есть сходное поверье насчет союза, что заключается на вершине горы под восемью злыми ветрами, светом луны и присмотром духов. Мы прибегаем к нему, подтверждая кровавой клятвой союзы тухумов или собирая хасэ, чтобы выступить единым войском на большую войну.

- И вы тоже… прибегали?

- И я тоже.

Снова Курцио на мгновение задумался, гадая, что хочет сказать гость, открыто поминая старые верования. Все знали, что горские дикари в большинстве своем язычники, хотя внешне соблюдают правила веры в Единого или Двоих. Все также знали, что это категорически не одобряется за пределами Столпов Земли, то есть срединных гор. Возможно, слова князя что-то значили. А возможно и нет. С варварами всегда было сложно, зачастую их бесхитростность выглядела столь прямо, что создавала впечатление самых изощренных интриг, а временами «каменные люди» оказывались более гибкими, нежели беспозвоночные змеи океанских глубин.

- Тогда, если вы не торопитесь, давайте поглядим на то, как беснуются ветер, небо и вода, - нейтрально предложил Курцио. - Оно чуждо нам обоим и в то же время напоминает, как я погляжу, родные края.

- Соглашусь, - церемонно качнул подбородком князь.

И вот уже два человека замерли, глядя на шторм. Курцио отсчитывал удары сердца, выжидая достаточное время, чтобы с одной стороны создать иллюзию сопричастности к чему-то сокровенному, с другой же не утомить собеседника ожиданием сверх меры. И попутно развлекал себя мыслью, не занят ли гость тем же самым? Князь Гайот слыл человеком полностью лишенным жалости, дивно свирепым, однако умным на грани мудрости.

Когда порывы яростного ветра обрели холодную остроту, как ледяные клинки, Курцио прикинул, что сейчас его прическа расплывется даже несмотря на водостойкий лак и решил заканчивать с любованием природой.

«Надо заказывать парик» - подумал он, а вслух произнес:

- Прошу вас, будьте моим гостем. Горячее вино с травами согреет нас и убережет от простуды.

- И снова соглашусь, - прогудел князь. - Истинно говорят, ваша мудрость соперничает лишь с вашим же сладкоречием!

Курцио сдержанно улыбнулся, опять усомнившись, не вышучивает ли его дикарь, с виду похожий на туповатого лавочника в простом и некрасивом платье, который зачем-то повесил через плечо толстую серебряную цепь.

- Весна в этом году обещает быть суровой, - предположил князь, шумно хлебая из кубка.

Курцио кивнул, обозначая согласие, пригубил вино, густое, с привкусом крови из жил только что добытого зверя. Вкус был, скажем прямо, так себе, но такую бурду ценили горцы, считая подлинно мужским хлебовом, а островитянин не видел смысла переводить изысканные напитки на того, кто все равно не оценит тонкий букет.

Комната в доме, занятом Курцио на время пребывания в Мильвессе, была отделана в древних традициях. Собственно говоря, сравнить ее можно было скорее с башней - очень высокий потолок на первом уровне, винтовая лестница без перил поднимается вдоль стен ко второму, где расположены библиотека и рабочий кабинет. Из мебели главным образом стеллажи со свитками, а также некоторыми диковинками, памятными для владельца. Каменный пол украшен сложной мозаикой, имитирующей спил гигантского дуба. Такое убранство мог позволить лишь очень богатый человек, и Курцио снова напомнил себе, что следует навести справки, кто это был и куда сгинул во время осенних событий. А главное - остались ли живые родственники. Было бы неловко, явись кто-нибудь с претензиями или даже, чего доброго, за сатисфакцией.

Хотя здесь имелись стол и стулья, хозяин садиться не стал, а князь последовал его примеру. Курцио все тем же движением - будто стряхнул капли воды с кончиков пальцев - отослал прислужника, намеревавшегося долить вино из серебряного кувшина в чашу гостя. Собеседники остались одни. Островитянин привез слуг с родины и мог быть уверенным, что ничьи уши не приникли к замочным скважинам.

- Что это? - спросил Гайот, заинтересованно глядя на стеллаж, где расположились странные вещи, которые выглядели чужеродно и загадочно среди неброской роскоши дома.

Курцио не смог сдержать легкую гримасу. Ему было неприятно, что кто-то заметил предметы, о которых сам владелец подзабыл, кроме того напитавшаяся влагой одежда липла к телу, причиняя неудобство. Князь, одетый в куртку и плотные штаны из промасленной кожи, видимо никаких тягот не испытывал.

- Это источник многих бед моей семьи, - сказал Курцио, в конце концов.

- Вы позволите взглянуть? - князь проявил благовоспитанность, хозяин дома оценил это.

Курцио взял один из предметов, тот, что заинтересовал горца, нечто похожее на обломок весла чуть короче мужской руки. Темное дерево казалось отполированным и тяжелым, словно железо. На гладкой поверхности можно было разобрать следы загадочных письмен, сглаженных временем и тысячами прикосновений. По обе стороны уплощенного корпуса шли ряды углублений, в нескольких сохранились остатки материала, похожего на застывшую смолу. Из одного отверстия торчало нечто вроде стеклянного зуба, глянцево-черного, как волны пресноводного моря в ненастье. Островитянин коснулся этого зуба кончиком мизинца, помня, что камень на сколе будет поострее любой бритвы, даже тех, что точат гравировальными иглами.

Курцио молча протянул «весло» горцу, и тот внимательно осмотрел артефакт.

- Похоже на то, что кто-то хотел сделать меч, не имея ни крупицы металла, даже меди, - предположил князь. - И это было в очень жарких краях. Режущая кромка из таких стекляшек мало полезна и против стеганой брони. А уж на кольчуге и зерцальном доспехе будет крошиться как обычное стекло. Зато голую плоть разрежет до кости.

- Мой прапрадед думал так же, - согласился Курцио. - Надо сказать, в давние времена ветвь Мальтов была очень богата, имела собственную пристань, склад, торговый флаг, а также хорошую долю в Арсенале.

- О, - Гайот выразил подобающее моменту удивление.

- Да. Но патриарх, чье имя забыто потомками, был увлечен некой идеей…

Курцио вспомнил, с каким восторгом он впервые тронул диковинку много лет назад, еще не зная о том, как связаны семейство Мальт и бесполезная деревяшка.

- Он, в числе прочего, имел торговлю с северо-востоком. Возил туда соль и железо. Обратно моржовые зубы, пурпур из костей океанских тварей. Бессловесных и верных наемников из тамошних дикарей, что по сей день воюют медью и костью. От дикарей же он услышал истории о телах странных людей и обломках кораблей, что приносили время от времени злые волны. Некоторые предметы попали в коллекцию Мальтов. Надо полагать, они были заколдованы и отравили разум прапрадеда, поэтому он решил, что где-то на свете есть другие обитаемые земли, за пределами Ойкумены.

Князь не сумел удержаться и сдавленно фыркнул, Курцио даже не стал морщиться от столь вопиющего проявления неуважения, он прекрасно понимал горца. Островитянин взял дубинку из рук гостя, положил обратно, на стеллаж, рядом с головой детской игрушки-качалки в виде лошади. Накрыл тряпицей, словно сам по себе вид старой вещи огорчал хозяина.

- Рассуждения пращура, надо сказать, представлялись на первый взгляд разумными. Обломки и трупы выносило холодное течение, что огибает север Ойкумены. Значит, если пройти в обратном направлении по тому же течению, отыщется источник. Те самые загадочные земли, где водятся бронзовокожие люди, что не знают металла и строят корабли-плоты.

- Ну-у-у… - задумался князь. - Да, звучит разумно. Вроде бы...

- Дело кончилось тем, что прапрадед вложил все достояние семьи в организацию экспедиции. Галеры не годились для столь дальнего плавания, поэтому он снарядил только парусные многомачтовики, которые обошлись в целое состояние. С шаманами-лоцманами из диких северян два десятка кораблей двинулись в бесконечный океан...

Курцио помолчал. Затем подошел к столу и щедро плеснул вина, долив чашу так, что темная жидкость остановилась вровень с краями, обложенными тонкой золотой проволокой. Когда островитянин глотнул, дикарское вино полилось в глотку, словно кровь, лишенная хмеля. Курцио с отстраненным удивлением понял, что давняя сказка вновь причиняет боль, как в те времена, когда юный Кацци узнал, отчего фамилия Мальт вызывает у прочих Алеинсэ только жалостливое презрение.

- Надо полагать, эта история не имеет счастливого завершения, - тактично предположил князь, решив, что пауза затягивается.

- Увы, да, - Курцио будто очнулся и утопил гримасу в новом глотке вина. - Собственно, это и есть конец повести. Флот исчез, волны не вернули даже ломаной щепки. Зато четырем поколениям отныне было чем заняться, по крупицам восстанавливая мощь рода.

«И все равно не получилось, даже после того как двойная фамилия стала трехзвенной, включив материковых Монвузенов…»

Впрочем, последнее островитянин лишь подумал, надежно схронив мысль за крепко сомкнутыми зубами.

- А другие… предметы? Остальная коллекция?

- Давно распроданы, вместе с прочими ценностями, - равнодушно сказал островитянин. - Обычно рискованные вложения можно востребовать спустя год после внесения, но, учитывая особенные условия, Торговый Совет установил мораторий в три года. А затем продлил до пяти. Однако, в конце концов, стало ясно, что никто не вернется и тем более не приведет назад корабли, груженые под завязку серебром, золотом и прочими ценностями. Тогда соучастники, вложившиеся в экспедицию и постройку судов под гарантию имени Мальтов, явились требовать паи назад. Эта дубинка-меч последнее, что осталось. За нее давали хорошие деньги, но прадед заповедовал, чтобы она всегда хранилась в семье, напоминая о разумной осторожности.

- Понимаю. Это был мудрый человек.

- Да. У вас желающим странного и бесполезного предлагают найти «пятое королевство». А у нас отправляют на поиски «флота Мальтов».

- Зачем вы рассказали мне эту историю? - прямо задал вопрос князь.

- Вы спросили, - слегка улыбнулся островитянин. - На Сальтолучарде ее знает каждый. Для меня в ней нет урона, а вам, думаю, было интересно.

- Было. Но я не просил таких подробностей. А вам эти воспоминания радости не доставили, - проницательно заметил Гайот. - Так зачем тогда?

Курцио поправил воротник, облегающий синим полукружием по-мужицки широкие плечи, едва ли достойные утонченного аристократа.

- Для создания доверительного настроения, - прямо сказал хозяин силой захваченного дома. - Любезный, вы слишком занятый человек, чтобы устраивать ни к чему не обязывающие визиты к опальному члену Совета. Вам что-то нужно, притом сильно и без отлагательств. Но вас гнетет сомнение. Я постарался немного растопить лед, надеюсь, достаточно, чтобы вы назвали суть дела прямо.

- Умно, - Гайот склонил голову, демонстрируя понимание и сдержанное одобрение. - Вижу, что слухи о вас не обманывают.

- И что же про меня рассказывают? - полюбопытствовал Курцио.

- Зависит от рассказчика.

- Давайте сделаем так, перескажите самую энергичную характеристику, - попросил Курцио. - И перейдем к делу.

- Самую энергичную?

- Грубую. Хамскую. Злую. Я их, можно сказать, коллекционирую, - пояснил хозяин.

- Что ж… - князь нахмурился, вспоминая или имитируя воспоминание. - Звучало это примерно как «скользкий негодяй, который протиснется в задницу без капли масла и насыплет там пригоршню своей дрянной соли».

- О, вот это интересно, такого еще не слышал. Запомню. Итак?

- Для начала, быть может, у вас найдется что-то более… приятное? – подталкивая события, Гайот посмотрел на чашу с вином и скривился в неподдельном отвращении.

- Я думал, вы живете по заветам праотцов, - искренне удивился Курцио. - Не возжелай плодов лозы сладкой, ибо тепло порождает слабость и все такое.

- Да, праотцы завещали потомкам надевать шкуры, выделанные руками трудолюбивых женщин, пожирать сырые сердца, вырванные из груди врагов. Разбивать черепа дубинами, не проливая кровь на священные горы. И мыться дважды в жизни, при рождении и после смерти, потому что все несчастья от распущенности. Но я все же предпочитаю носить хорошее сукно, убивать острой сталью, принимать ванну хотя бы раз в неделю. И пить нормальные вина, а не перебродившую мочу козлов. Подозреваю, достойные предки делали бы то же самое, будь у них деньги.

- Сейчас нам принесут что-нибудь более соответствующее моменту, - Курцио не сдержал улыбку и позвонил в маленький колокольчик. – Тогда и потолкуем о вещах значимых. Насколько я понимаю, у вас… у нас возникли определенные затруднения, и вероятно потребуется некоторая помощь?

- Помощь, совет, быть может что-то более значимое, - князь сразу принял строгий и прямой тон деловых людей, - Например, ваша библиотека. Но сначала я хотел бы побеседовать о семейных традициях Сальтолучарда. Иначе, боюсь, в очень скором будущем наши затруднения многократно увеличатся.

Дождавшись перемены вин, Гайот выхлебал сразу пол-чаши, щурясь от удовольствия.

- Другое дело, - подытожил он.

- Я весь внимание, - напомнил Курцио.

- Так вот. Регентский Совет относится к Императору как… это странно… - Гайот пошевелил пальцами, словно вывязывая слова, будто пряжу. Курцио промолчал, не намереваясь облегчать собеседнику жизнь, подсказывая нужное.

- Это… безразличие. Они смотрят на мальчишку, будто на охотничьего сокола. Единственное, что им нужно, его подписи на эдиктах и скорейшее зачатие наследника. Выглядит…

- Странно? - на сей раз Курцио решил немного помочь.

- Отвратительно и неправильно, - выдохнул князь с неприкрытой злостью.

- Отчего же? - в словах Курцио не имелось ни капли осуждения или угрозы, лишь искреннее любопытство.

- Мы у себя на Столпах, в общем, плевали на господ «плоской земли», - честно сообщил князь. – Но для прочих Император это владыка мира, в его жилах течет кровь предержателя. Он дворянин всех дворян, ответственный пред богами за благополучие Ойкумены.

Курцио вежливо сделал вид, что не заметил «богов», а также то, что собеседник явно имел в виду отнюдь не Двоих.

- Можно не верить в сказки монахов, но хотя бы честь сословия требует уважения к верховному сюзерену!

Князь, не сдержавшись, хватил кулаком по стеллажу, так, что свитки подпрыгнули, а дерево жалобно заскрипело.

- Уважения, мать их! Потому что если все видят, как ты не уважаешь того, кто выше, низшие перестают уважать и тебя! А Мильвесс уже полнится слухами о том, что регенты не почтительно просят аудиенции, но вызывают к себе Императора, будто прислугу или секретаря. Что мальчишка в неизбывном горе и плачет о несправедливости советников, а слезы его взывают к Пантократору и прольются гневом Господним на всех людей. Что юный Император не просыхает, начиная день с бутылки крепленого вина, и предпочитает мужские объятия женским!

- А это так? - приподнял бровь Курцио.

- Конечно, нет! - рявкнул князь. – Слава богам, встает у него лишь на женский зад. Но парень робок и труслив, словно девица, которой исподтишка вложили в молитвослов гравюрку с хером. И немудрено, в тринадцать то лет! А ваши советники требуют от него как можно быстрее заделать ребенка той страшной кобыле. Но с таким напором, боюсь, они скорее привьют ему полную немощь! Даже у Шотана возникли вопросы, а этот упырь, кажется, родился уставшим от жизни, разучившись удивляться.

Курцио сохранил на лице выражение сдержанного интереса, про себя же подумал, что слово «упырь» забавно звучит в устах того, кто неукоснительно придерживался старинного обычая горцев убивать на месте того, кто вздумает брать пленных или не поспешит сжечь дом врага.

- Вартенслебен же прямо заявил регентам, что так они приведут Мильвесс к новой смуте, - продолжал меж тем Гайот. - Однако его слова прозвучали, как глас вопиющего посреди океана. У вас так принято? Или мы чего-то не знаем насчет ваших обычаев? Залить столицу кровью проблемы не составляет, но к чему эти излишества?

Курцио прошелся вдоль стены, мимолетно проведя ладонью по гладкой ступеньке лестницы. Бледное лицо островного убийцы ничего не выражало, скрывая напряженную работу мысли. Этот разговор сам по себе не являлся изменой, Курцио был удален от Двора и вопросов управления Империей, однако не вычеркнут из списков Тайного Совета. Затворничество не было домашним арестом, и формально дворянин из рода Мальтов оставался на службе.

Формально…

Практически же имелось много нюансов, которые следовало учитывать, и кое-какие могли привести к мягкому платку на шее, традиционному способу вождей Алеинсэ продемонстрировать категорическое недоверие и нежелание дальнейшего существования провинившегося.

- То, что я скажу вам, в сущности, не является каким-либо секретом, - произнес Курцио в тот момент, когда князь, наконец, решил, что визит лишь отнял напрасно время. - Об этом знает каждый, кто сколь-нибудь долго ведет дела с нами, кто видел, что сокрыто за пыльными камнями стен домов Соленого Острова. Но все же… - Курцио обозначил пальцами неопределенную фигуру, словно повернул ключ в невидимой скважине. - Не стоит предавать широкой огласке мои слова. Некоторые вещи по природе своей любят тишину. И если вы сошлетесь на меня в беседе с посторонними… я буду… весьма недоволен этим.

- Что ж, кто-нибудь не столь разумный, как я, услышал бы в ваших словах тень угрозы, то есть недвусмысленное оскорбление, - князь вернул островитянину скупую улыбку. - Хорошо, что у меня изощренный слух, который отличает угрозу от дружеской просьбы.

Хозяин и гость снова обменялись приторными улыбками. Курцио не понравилась ремарка насчет «просьбы», но придраться было не к чему, формально горец проявил безупречную вежливость.

- Дело в том, друг мой, что «Оттовио» в переводе со старых диалектов значит «восьмой», - начал островитянин. – И это влечет некоторые любопытные последствия…

_________________________

Арсенал - крупнейшая в мире верфь, объединенная со складом, точнее складским комплексом. Все корабли Сальтолучарда строятся по единым шаблонам, часть сразу отправляется на хранение в разобранном виде. При необходимости, как правило, для военных операций, Остров может в считанные недели нарастить флот, введя в строй несколько десятков галер. У крупных судовладельцев такие суда играют роль недвижимого имущества для обеспечения ссуд и прочих обязательств.