Дворянство. Том 1

Глава 9

Глава 9

«Новообретенные спутники пугали меня. Безусловно, я прилагал немалые усилия, чтобы утаить сей печальный факт, но в душе разрывался меж двух полюсов. С одной стороны приятно было чувствовать себя… защищенным. Следуя в арьергарде «Маленькой смешной армии» я не опасался встречных лиходеев, был уверен, что меня не ограбят и не разденут донага очередные искатели наживы, пользующиеся тем, что Закон остался где-то далеко. Во времена, когда жизнь становилась легче и дешевле самой легкой, самой скверной монеты, это дорогого стоило, так что я готов был терпеть многое, в том числе насмешки. Отдадим должное моим спутникам, в целом безобидные, хотя зачастую весьма злые. И все же «Смешная армия» меня пугала, а иногда вселяла откровенный ужас, граничащий с желанием бежать как можно дальше, без оглядки.

Как это иронично… Мог ли я тогда предполагать, что мой личный список жертв окажется в итоге более длинным, чем у всех, вместе взятых, кто собрался той осенью в маленькую компанию странников, лишенных крова? Впрочем, не стану забегать вперед, ибо каждой истории свое время и свой черед.

Отчетливо помню тот день, вернее ночь, и час, когда впервые испытал это чувство панического страха перед сотоварищами. И заодно понял, что акт убийства суть дьявольская и всегда неравная сделка. Безжалостный договор, согласно которому, взяв оружие и забирая чью-то жизнь, ты отдаешь в уплату собственную душу»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Двенадцатое письмо сыну, о жестокости и умерщвлении»

Городок возник из сумеречной полутьмы, как призрак. Здесь не водилось настоящего (и шального) богатства, из которого происходят ночные гуляния и кутежи, так что горожане отходили ко сну рано, вместе с закатом, экономя свечи и ламповое масло. Бретера никто не встречал и не пытался остановить. Какая-то жизнь отмечалась только на городской площади, там горели факелы, и в тенях угадывалось движение. Раньян спрыгнул с лошади, накинул веревку-чембур на ближайший заборчик. Если бретер останется жив, скотинка здесь долго не простоит, а если нет, уже не будет иметь значение, кто где привязан. Смоляная кираса почти не стесняла движения, сидела удобно, теперь оставалось лишь, чтобы прочность соответствовала похвалам бронного мастера. Конечно, не хотелось бы испытывать на себе. Раньян вообще предполагал отдать броню Хель, однако не сложилось.

Он шел по темной улице к свету, на ходу вращая кулаками, растягивая связки. Жаль, нет времени подготовиться, как следует разогреть мышцы и сухожилия. Не дай Бог, предводитель имперского дозора решит сразу, на ночь глядя, сорваться, чтобы без промедления перевезти драгоценную добычу в более подходящее место. На вьючной лошади догнать будет сложно. А еще у них может быть - и скорее всего, есть - приказ не довезти ценный приз. Зима суровая, дети слабенькие, а из благородных семей в особенности. Попил холодной воды, съел черствый хлебец и умер от неспособности переварить грубую пищу простонародья.

Раньян шел, ступая мягко и быстро, прикидывая, как скоро его узнают без длинных волос и в багровой полутьме. Бретер не строил планов, зная по личному и богатому опыту, что все пойдет не так, как хотелось бы, поэтому следует положиться на импровизацию.

И удачу. Вернее милость Господню.

Бретер никогда не был фанатиком веры и, откровенно говоря, не разделял убеждений о том, что Отец Мечей следит за каждым, кто ступил на тернистый путь Высокого Искусства. Раньян, конечно, знал, что Пантократор знает все и всех, но бретер видел слишком много, чтобы верить в силу молитв и просьб к Всевышнему. Однако теперь, идя к неминуемой схватке, он молился. Про себя, скупо, подбирая не каноничные, простые слова.

«Господи, помоги. Спаси его. Позволь мне уберечь его. Он всего лишь ребенок, которого я должен спасти. Не нужно нам императорского удела и королевств. Просто позволь ему жить!»

Его не ждали. Семь человек рядом с конюшней окружили Артиго, который на фоне вооруженных воинов казался совсем маленьким. Юный император что-то быстро говорил, взмахивая руками, словно рядовой мальчишка из простолюдинов, дозорные слушали - судя по всему, Артиго таки добился своего и приковал их внимание. Это плохо. Раньян питал слабую надежду - быть может, удастся все же убедить воинов, что парень тронулся умом. Нет, не получится, значит, схватка неминуема.

На ходу бретер провел в уме быструю калькуляцию шансов. Семеро бойцов, это много, хоть одна из них вроде бы и женщина. Плохо. Все враги пешие, лошади в конюшне, это не плохо и не хорошо - всаднику противостоять непросто, зато лошадь уязвима, если не задаваться целью сохранить ценное животное. Воины доспешные и при оружии, судя по всему, не успели разоблачиться перед ужином. А может быть и в самом деле намеревались отправиться в путь ночью, «под фонарем». Очень плохо. Пожалуй, самая неприятная ситуация для бретера - драться против более-менее сработанной группы, снаряженной по-военному. Будь это обычные городские убийцы, Раньян без опасений вышел бы на бой, а в имеющемся раскладе имелась хорошая вероятность, что закопают уже его. Благо хоть шлемов на противниках нет. Несколько слуг выглядывали из конюшни, где заодно терся кто-то из местных. Да, все-таки намеревались отправиться в дорогу.

Бретер криво усмехнулся и на ходу снял ножны. Меч отозвался привычной тяжестью, словно ободрял поединщика. Да, Пантократор обладал своеобразным чувством юмора: задержись мальчишка еще немного - разминулся бы с имперскими порученцами. И кто-то мог бы остаться в живых.

Первым его заметил Артиго и предсказуемо завопил. Раньян горько улыбнулся, чувствуя, что в сердце словно иглу вонзили. Молча ускорил шаги, вытаскивая меч, длинный клинок едва слышно зашелестел, покидая деревянные ножны, обтянутые лакированной кожей.

- Это он! Он! Он меня забрал! - кричал Артиго, схватив за ногу женщину, суровую тетку со шрамом на лице и в хорошей кольчуге. - Не отдавайте меня! Я хочу домой, я хочу во дворец!! Не дайте меня забрать, верните обратно! Обратно!!!

«Сынок, что же ты делаешь…»

Раньян отбросил ножны и перехватил рукоять обеими руками. Он зачастую начинал схватку, бросая ножны в чью-нибудь физиономию, это неплохо отвлекало внимание, но сейчас решил не рисковать. Слишком много врагов, на которых слишком хорошее железо. Меч не должен потерять ни мгновения. Бретер не надеялся, что противники растеряются, это было бы слишком хорошо и так действительно не случилось. Пока мечник пересекал маленькую площадь, командир имперского дозора отдал несколько коротких указаний. Судя по всему, компания была по-настоящему хорошей, боевой, все понимали друг друга с полуслова. Легкую победу Господь не даст.

В полутьме анатомическая кираса Раньяна была почти незаметна под одеждой, но бретер надеялся, что доспеху не придется доказывать свое качество. Никто не пытался договориться или хотя бы обменяться с внезапным гостем парой фраз, каждой из противоборствующих сторон было ясно, что разговоры бесполезны и сейчас кто-то умрет. Один человек собирался вернуть мальчишку любой ценой, другие уже поняли, что у них в руках золото и наследуемое дворянство, быть может, даже с приставкой «аусф». Безбедная жизнь на многие поколения вперед.

Раньян перешел на быстрый шаг, почти бег и сменил направление, будто намереваясь атаковать с фланга. Противники слаженно выстроились в боевой порядок - двое самых крупных впереди, в руках держат тяжелые «зубастые» тесаки, предназначенные рвать стеганки, при удаче даже кольчуги. Трое во второй линии, вооружены полегче, но со щитами. Еще дальше, в тылу женщина плюс последний член команды, кажущийся наиболее безобидным, видимо настоящий писец. И, конечно, Артиго.

Никто не обманулся маневрами бретера, не разбил строй. Раньян, в общем, не особо и рассчитывал на это, но было бы славно рассеять противников и перебить поодиночке. Что ж, мечтать не вредно! Бретер стиснул зубы и пошел в лобовую атаку, стараясь не думать насколько малы шансы пробиться через вооруженную и готовую к отпору шестерку.

В этот момент ему повезло. Для дозора самым правильным было бы сразу занять глухую оборону, вынуждая одиночку атаковать в предельно невыгодной обстановке. Командир, судя по их действиям, так и приказал, но первая шеренга вдруг решила отличиться. Видимо эта пара была ниже всех по статусу и положению, так что бойцы захотели единолично убить опасного злодея, дабы выставить это затем как большой подвиг и основание для отдельной награды. Они шагнули одновременно вперед и в стороны, беря противника в клещи, готовясь ударить слаженно, один справа, другой слева. Обычного солдата или даже бретера такая атака умертвила бы на месте.

Но Раньян обычным не был.

Зигзагообразным движением, буквально прыгая на одной ноге из стороны в сторону, бретер запутал противников, сломал им рисунок атаки. Один замешкался, выбирая момент для удара, второй решил бить наотмашь, сверху вниз. Командир свирепо рявкнул приказ вернуться, в голосе его звучала ярость, однако на несколько мгновений первая шеренга превратилась в преграду, мешающую коллегам. Этими секундами бретер и воспользовался.

Стремительным подшагом, почти не отрывая подошвы от утоптанной земли, Раньян сблизился с левым оппонентом и принял его тесак на основание своего клинка. Сталь загремела, рассыпав венчик искр, Раньян, чуть присевший, словно пружина, для смягчения защиты, выпрямился, как змея в броске, отбрасывая вражеский тесак, и ударил противника ногой в пах. Солдат отступил, сгибаясь, и получил вдогонку кончиком турнирного меча по макушке. Это было не смертельно, однако на минуту-другую солдат из боя выбыл, упав на колени с белым, перекошенным лицом. Длинный меч, конечно, не столь уж и тяжел, но и не легок, особенно, будучи разогнан крепкими руками. Мозги, бывает, основательно перетряхивает даже в шлеме, а уж без него тем более. Здесь напрашивался добивающий удар, и бретер его обозначил, но удар оказался ложным, а Раньян неожиданно атаковал второго бойца.

Прием был сложный, против собрата по ремеслу вряд ли сработало бы, но мечник рассчитывал, что профессиональный наемник, привычный к верховому бою, плохо владеет наукой освобождения от захватов. Так и вышло. Бретер вошел в «круг смерти», едва ли не вплотную к противнику, связал вражеский клинок своим, уведя в сторону. Левой рукой перехватил тесак и ладони противника за коротенькой гардой, выкрутил, полностью открывая врага. В общем, прием походил на тот, которым мечник на глазах Елены обезоружил предателя в подземельях Мильвесса, только вместо рычага из собственного клинка бретер на этот раз пользовался «голой» рукой. Да и колоть гардой в глаз бретер не стал, вместо этого Раньян быстро и страшно ударил противника оголовьем турнирного меча по зубам. Отступил назад и тогда уже рубанул, снова самым концом граненого клинка, целясь в шею. Попал.

Дело началось, против ожиданий, хорошо. Врагов уже пятеро, а если не считать писца, то и четверо. Получивший в голову упал на колени, раскачивался, потеряв ориентацию, ероша мокрые от крови волосы дрожащими пальцами. Раненый в шею фыркал и глухо подвывал, пытаясь зажать артерию, но бесполезно. Несчастного предало собственное сердце, проталкивая с каждым ударом очередную порцию красной жидкости меж слабеющими пальцами, так что жить дозорному оставалось считанные минуты. Удача! Но бретер хорошо понимал, что его фарт тянется ровно до первой ошибки, первого пропущенного удара. И хоть четверо, хоть пятеро могут этих ударов нанести превеликое множество, хоть один цель да найдет.

Троица второй шеренги напала красиво, не в пример своим предшественникам, на которых дозорные не обращали внимания - сначала победа, затем все остальное. Женщина осталась с Артиго. В полутьме звенел громкий визг, какая-то припозднившаяся горожанка увидела смертоубийство и отреагировала соответствующе. Зашумела питейная изба, где, похоже, кто-то еще оставался, а в маленьких окошках окрестных домов начали загораться огни, проснувшиеся хозяева тянули из очагов угольки, чтобы затеплить свечу или пропитанный жиром кожаный шнурок. Наперебой захрюкали свиньи, обычные и сторожевые, но сражающиеся на это внимания не обращали, гремя железом насмерть. Все, что не касалось боя, сейчас было, считай, на луне.

Троица наступала, желая охватить бретера полукругом и прикончить одновременными ударами с разных сторон, Раньян в свою очередь пытался их переманеврировать, прорвавшись сквозь строй или обойдя. Задуманное ни у кого не получалось, но мечнику пришлось отступать, угрожая троице быстрыми выпадами. Пот уже катился градом по искаженным в злых гримасах лицам, скрипела кожа и звенья кольчуг. Раньян не позволял окружить себя, но давалось это нелегко. Пока еще хватало и сил, и дыхания, но бретер уже чувствовал, что меч основательно потяжелел, а одышка вот-вот коснется груди удушающими пальцами.

Раньян легко упокоил бы любого из трех один на один, с двумя пришлось бы побороться, но с более-менее предсказуемым итогом, однако все сразу, это было уже опасно. И очень сильно мешали щиты. Раньян все-таки пропустил взмах топора - хорошо заточенное лезвие вспороло левый рукав и разрезало мышцу. Рана была легкая, из тех, что можно даже не зашивать, само зарастет, пусть и уродливым шрамом, но мечник сбился с ритма. Главарь, чуя ослабление противника, ринулся в атаку, словно знаменный рыцарь на строй пик, без оглядки. Он удивительно ловко махал одноручным мечом и щитом, намного лучше рядового сержанта, видимо прилежно брал уроки фехтования. И комбинацию разыграл совершенно не солдатскую, так финтить не каждый дуэлянт решился бы. Приемом «мельничное колесо» он сбил меч Раньяна в сторону и вниз, ударил кромкой щита по правой руке, не дав поднять меч в блоке, и кольнул в голову, замахнувшись чуть ли не от уха.

Раньян заученно воспользовался тем, что командир, крутя щитом и мечом, сильно открылся, оставив корпус без защиты. Руки сами собой высвободили длинный клинок из соединения со щитом, стальная полоса ударила в грудь противника, но слабо, слишком слабо, скрытая под стеганой тканью кольчуга даже не лязгнула в ответ. Бретер снова был принужден к отступлению, в черепе гудели колокола, правый глаз заливало липкой кровью, слабость растекалась по левой руке, словно яд. А враги наседали, обретя уверенность. Раньян прикинул, что у него в запасе пять или шесть шагов назад, затем припрут к стене и дальше, соответственно, неминуемая гибель.

Забавно… пройти через столько поединков, побеждать сильнейших, заслужить говорящее само за себя прозвище «Чума» - и все это, чтобы тебя зарубил обычный наемник в богом забытой глуши, а потом закопали в какой-нибудь яме, хорошо, если просто не бросят в канаву. Некрасивый и бесславный конец. У злого на язык Чертежника нашлась бы по этому поводу пара сентенций и конечно ремарка насчет сурового Искусства, которое всегда забирает причитающееся.

Но за спинами врагов бретер видел мальчика, замершего, прижавшегося к охраннице. Не понимающего, что сам пришел на смерть и к смерти же привел единственного на весь огромный мир защитника. Ребенок рассвет не увидит в любом случае, каким бы ни был приказ у дозора, теперь они обязательно убьют Артиго, не станут рисковать - вдруг объявятся еще какие-нибудь спасители.

Взмах, еще взмах. Один из «зубастых» наконец отошел в мир иной, второй пытался встать с колен, однако падал раз за разом. Противники все так же бились молча, лишь тяжелое дыхание вырывалось из глоток, звенела сталь, и подошвы козлиной кожи глухо стучали по твердой земле. Время теперь стало верной служанкой дозорных, против бретера обращались каждое мгновение, каждая потерянная капля крови, любой шажок. Щит плюс меч, щит плюс широкая сабля, щит плюс топорик. И четыре шага до стены, нет, уже три, а разбить слаженный строй противников никак не удавалось, щиты и сработанность группы давали слишком большое преимущество.

Два шага.

И Раньян понял, что пришло время рисковать, положившись на везение. Меч в его руках нарисовал хитрую кривую, бретер выиграл шаг, качнувшись вперед, а затем Раньян атаковал саблиста, который занял центральную позицию. Солдат был хорош и быстр, но слишком широко разводил саблю и щит, действуя ими не слаженно, а по очереди - удар-защита - в легко угадываемом ритме. Острие турнирного меча нашло брешь и укололо под мышку, между наплечником и бригандиной. В то же мгновение бретер получил мощный удар в бок слева и сзади. Топорик с легкостью разрубил кожаную куртку, расколол смоляную броню, попав то ли в нижнее ребро, то ли под него.

Раньян почувствовал себя так, словно ему проткнули почку бронебойным кинжалом «последней надежды», сила удара едва не уронила мечника на колени, холодный пот выступил по всему телу в долю секунды, будто вместо кожи у Раньяна была сплошная губка. Лишь многолетний опыт и долг, что был крепче смерти, удержали бретера на ногах. Он развернулся корпусом и принял на грудь укол меча вражеского предводителя. Хрустнули ребра, но вспышка новой боли потерялась на фоне жидкого огня, затопившего почечную область. Смоляная кираса получила вторую пробоину, но удержала клинок, пропустив его не больше чем на два-три пальца.

Рыча от боли и ненависти, теряя спасительное хладнокровие, бретер с размаху ударил по лицу того, кто все дергал топорик, пытаясь вытащить застрявшее в смоле оружие. Ударил плоскостью, а не лезвием, без желания ранить, только чтобы ошеломить, вывести из игры на несколько мгновений, а то, не дай Бог, клинок застрянет. Пока топороносец старался удержать равновесие, размахивая все-таки высвобожденным оружием, бретер нанес удар по раненому саблисту, снова плоскостью и снова в голову – попал! - затем турнирный меч обрушился на главаря, этот удачно закрылся щитом. И еще раз в том же ритме, в том же порядке. Каждая атака на бешеной скорости вынуждала противников защищаться, терять темп, отступать хотя бы на четверть шага. Раньян не пытался убить, лишь вынуждал противников разомкнуть полукруг, потерять слаженность действий, дать им вдохнуть запах собственной крови, а страху - просочиться в сознание.

На четвертой серии ударов, когда легкие уже горели огнем, а усталость повисла на руках пудовыми кандалами, Раньян сломал собственный ритм и, обозначив ложный удар в голову бойцу с топором, быстро присел, а затем четким, заученным движением сверху вниз разрубил ему стопу на всю длину меж костей, от основания до пальцев. Простой, безыскусный удар, рассчитанный на бездоспешного или обычного пехотинца в доспехе на три четверти. У дозорного сабатонов или хотя бы кавалерийских сапог «на четверть пуда» не имелось, и лезвие прошло сквозь плотную кожу обуви, как через платок из тонкого льна. Боец завопил, шатаясь, выронил топорик, и оружие повисло на кожаной петле у запястья.

«Девятнадцать человек… Венсан убил девятнадцать человек за одну ночь, а я не в силах управиться с шестеркой»

Горечь и ложное чувство несостоятельности как бойца поддерживали бретера на ногах, но Раньян ощущал, как теплая кровь обильно пропитывает одежду под кирасой. Пояснице было уже не горячо, а наоборот, холодное онемение расползалось по телу вверх и вниз, превращая мышцы в безвольный студень. Чутье подсказывало, что у мечника еще, быть может, минута, а скорее даже меньше. Затем скажутся кровопотеря и боль, да и самый первый раненый все-таки поднялся, шатаясь, вот-вот присоединится к схватке. Раньян ткнул мечом в физиономию саблиста, вынуждая того отступить, и выиграл столько пространства, чтобы снова отогнать командира.

Безвестный горожанин вышел на улицу, истошно заорал, видя картину побоища, крик удивительно гармонично объединился с воплем пораженного в ногу. Свиньи визжали по всему городку, кто-то и зачем-то начал звонить в колокол у большого колодца, где брали воду для лошадей и тушения пожаров. Тревожно стучали ставни - горожане в основном торопились не выйти на улицу, а наоборот, забаррикадироваться.

Два удара по командиру, резкий поворот к раненому саблисту, укол в голову, рядом с ухом, туда, где начинается шея. Противник уже с трудом держался на ногах, попробовал заслониться щитом, приседая, и не удержал равновесие, присед обратился в падение. Солдат неловко шмякнулся, будто сев на пятку правой ноги в вычурном поклоне. Из этого положения он был не в состоянии ни быстро встать, ни дотянуться до бретера, и мечник, наконец, сосредоточился на вражеском начальнике, обходя его сбоку, со стороны щита.

Теперь все четверо вытянулись в неровную линию: боец с топором, который неловко подпрыгивал на здоровой ноге; контуженный саблист; командир и, наконец, бретер. Алые пятна щедро покрывали одежду и доспехи, в свете кометы и одинокого фонаря кровь казалась черной, как смола. Кираса бретера стеклянно хрустела при каждом движении, видимо из-за пробоин трещины разбежались по пластинам, и броня теперь держалась лишь на тканевой основе. Как честно предупреждал доспешный мастер, продавший кирасу, удары она держит хорошо, но если уж пробита - дырку не заделать. Ну и не беда, главное, чтобы продержалась до конца боя. Свою цену вещь уже окупила с лихвой.

Командир хорошо закрывался, бретер дважды пробил его защиту, но клинок лишь вышибал медный звон из доспеха. А на третьем бретерский меч ударил по наплечнику и с чистым хрустальным звоном переломился. В руках мечника остался лишь обломок длиной не больше локтя.

Раньян взвыл от разочарования и чувства, что Пантократор щедрой дланью отмеряет ему недоброе за грехи, чередуя успехи с невероятными провалами. Мечи подобного качества не ломаются просто так, вернее, почти не ломаются, их делают, чтобы пробивать рыцарские доспехи, шанс потерять оружие так нелепо и случайно - ничтожен. Однако ж случилось. Но хороший воин отличается от плохого тем, что сражается до последнего мгновения и однозначного результата - победа или смерть. А Раньян был очень хорошим бойцом.

Заминка в его убийственно точных движениях действительно образовалась, но стала почти незаметной, во всяком случае, противники воспользоваться ей не сумели. Бретер шагнул к саблисту, который все еще пытался неловко встать, и с размаху, движением сверху вниз, вонзил ему обломок меча в основание шеи, буквально на полпальца выше бригандины, пользуясь тем, что дозорный не носил горжет. Меч застрял, но бретер не тратил время на попытку вытащить обломок. Следующий шаг обратно - и Раньян оказался лицом к лицу с обладателем топора. На этот раз бретер без изысков ударил противника в глаза растопыренными пальцами и сразу толкнул в грудь обеими руками, опрокинув на спину, как пьяницу, набравшегося дешевого крепленого вина. Из-за порубленной стопы подняться самостоятельно тот уже не мог.

Командир держался на ногах твердо, но рука со щитом повисла, обломок меча так и застрял в металле наплечника. Дозорный, стиснув зубы, повернулся к бретеру левым боком, готовый принимать удары на обездвиженную руку - лучше потерять конечность, даже если по самое плечо, чем жизнь. Командир встал рядом с умирающим коллегой, чтобы не дать безумному мечнику из ада подобрать упавшую саблю.

Раньян склонил голову, глядя по-бычьи на противника, переводя дух. Предательская слабость уже подобралась к плечевому поясу, во рту жгло кислотой, и тошнота плескалась где-то у самой глотки. Казалось, красную луну заслонило тучей, но бретер по собственному богатому опыту знал, что это у него темнеет в глазах - слишком большая кровопотеря. Дышать приходилось ртом, воздуха не хватало, сломанная кираса давила на грудь как орудие пытки, которое плющит жертву деревянной доской с гирями.

Можно было предложить разойтись, более того, теперь дозорные, возможно и согласились бы. Но Раньян боялся, что даже самая короткая фраза выдаст его печальное состояние. Нет, противников нужно было или убить, или обратить в бегство, третьего не дано. Бретер вытащил из сапога кинжал и бросил косой взгляд на квартет рядом с конюшней. Писец и женщина в бой вступать вроде бы не собирались - слава Богу! Артиго кричал и плакал, а контуженный здоровяк подобрал тесак, но то ли колебался, то ли превозмогал приступ дурноты. За спиной фыркал кровью из разбитого носа, стенал, возился и скрипел железом «топор». Бретер повернулся боком, так, чтобы видеть всех участников свирепого побоища, и пошел в атаку на командира.

Тот ждал чего-то традиционного, «фехтовального» и мог рассчитывать на успех. Но бретер не стал ни ловко финтить, ни плести хитрую сеть выпадов, вместо этого Раньян бросил кинжал в голову противника. Тот машинально отбил железку мечом, потеряв на этом целый миг, а бретер уже ломился в ноги главаря, как ярмарочный борец. Командир был хорош, все-таки очень хорош, он успел ударить сверху вниз рукоятью меча, но со слабым размахом, да и в голову не попал. Чувствуя новую вспышку боли под лопаткой Раньян зацепил переднюю ногу противника и мощным рывком бросил его на землю, так, что у дозорного воздух вышибло из легких с пронзительным всхлипом. Сам бретер едва ли не на четвереньках отполз в сторону и подобрал саблю, опять вооружившись. А вот командир уже не поднялся, видимо, слишком сильно приложился головой.

Раньян встал, без всякой изысканности опираясь на вражеский клинок, как на палку, уже не заботясь о заточке. Грубо, грязно добил обоих раненых, отдав им должное хотя бы в мыслях - пощады никто не попросил, все дрались до конца. В холодном воздухе повис тяжелый запах обильно пролитой крови, под ногами чавкало - еще не промерзшая земля кое-где превратилась в грязь. Свиньи продолжали визжать. Артиго истерично рыдал, вцепившись в ногу охранницы, а писец убегал по улице к дальним воротам, даже не пытаясь вывести лошадь из конюшни.

Между Раньяном и Артиго с охранницей остался здоровяк. Он пошатывался, выпучив залитые кровью глаза, двигался враскорячку, словно океанский многолапый зверь под названием краб, надо полагать, пинок Раньяна даром не прошел. Но солдат был упорен и все еще опасен. Раньян потерял еще без малого полминуты, запутав противника сетью ложных замахов и уколов, спрятав среди них один настоящий. Плохо пытаться отбивать удары тяжелым клинком, если у тебя головокружение, а противник быстрее и к тому же легче вооружен. Раньян ткнул солдата в пах, между набедренной пластиной и щегольским гульфиком, который был отделан по краю клапана медными гвоздиками. Дождался, пока здоровяк упадет на колени вторично и прикончил ударом сверху вниз по шее, как палач. Сабля была посредственно заточена, поэтому лезвие не столько разрубило, сколько переломило шейные позвонки.

Бретер взял оружие крепче, повел плечами, стараясь разомкнуть оковы слабости. Кровь, пропитавшая куртку, уже начала остывать, дополнительно вытягивая тепло и силы. Раньян пошел вперед, намереваясь закончить дело. Бретер ничего не имел против бегства кавалерист-девицы, но та решила драться по примеру доблестных товарищей. Пока бретер шел к ней на ватных, подламывающихся ногах, женщина буквально оторвала от себя мальчишку, толкнула за спину и присела, держа обеими руками тесак, почти такой же длины и размеров как трофейная сабля бретера. Раньян запоздало подумал, что надо было в придачу к сабле захватить щит или второй меч, тогда шансов оказалось бы существенно больше. Сейчас, трезво оценивая свое состояние, он давал себе три шанса из пяти, а может быть и поровну, если проклятая тетка владеет оружием на уровне сотоварищей.

- Уходи, я не за тобой, - проскрежетал Раньян, каждое слово продиралось через глотку с усилием, царапая и садня. Бретер уже почти не чувствовал ног и знал, что когда угаснет огонь битвы в крови, скорее всего придется кричать от боли. Если останется жив, конечно.

- Уходи, - повторил Раньян. Больше всего он опасался, что женщина попробует закрываться мальчишкой, но дозорная то ли растерялась и не подумала об этом, то ли имела крепкие понятия о чести, что было редкостью среди наемников, пусть даже на государевой службе. А может неистово надеялась получить награду именно за живого.

- Убирайся, - едва ли не попросил бретер, чувствуя, что вот-вот упадет. Слабость пролилась в левую ногу, как моча у старика с недержанием, неотвратимо и неостановимо, так, что никакое усилие воли уже не могло помочь. На фоне этого рана в груди ощущалась как легкая ссадина, хотя там явно было что зашивать хорошему хирургу. Левая рука действовала плохо из-за пореза топором.

Женщина, упрямо стиснув бескровные губы, шагнула вперед, тесак она держала уверенно, правильно, уперев локоть в бок, чтобы меньше уставать. Левую руку вытянула вперед и немного в сторону, намереваясь принимать удары на латную перчатку. Странно, что, явно будучи смелой, она удерживалась от боя прежде. То ли выполняла приказ, то ли не хотела делить славу и награды с коллегами. С другой стороны, мотивы не важны, главное, что не вмешивалась.

Раньяну пришлось встать прямо, поровну распределив вес на обе ноги. Глянув, как двигается соперница, бретер пересмотрел шансы, приписав ей три успеха из пяти вместо прежних двух.

Они обменялись парой осторожных ударов на пробу, и дозорная осмелела, поняв, что страшный мечник уже не такой страшный и едва стоит на ногах. Женщина атаковала с быстрыми подшагами и отскоками, даже не стараясь особенно попасть, просто выматывая бретера еще сильнее. Клинки сталкивались с жестяным стуком, и Раньян отстраненно подмечал, что тесак у соперницы слишком тяжелый для полноценного фехтования, чистое оружие войны для прямого удара без изысков, поэтому взмахи медленные и защита достаточно слабая. Но бретеру сейчас и этого хватит.

В тот момент, когда дозорная, осмелев, начала обходить его сбоку, вынуждая резво шевелить ватными ногами, громко щелкнула тетива из свиных кишок, из темноты в голову женщине прилетел свинцовый шарик. Она потеряла равновесие, махнула тесаком наугад, а Раньян, заученно, с точностью пружинного автоматона рубанул противницу по ноге чуть выше колена и, на подъеме клинка зацепил острием кисть вооруженной руки, распоров кожаную перчатку на внутренней стороне запястья.

Женщина отступила на шаг, затравленно озираясь, по ее лицу змеилась струйка темной крови. Затем дозорная побежала, неловко, шатаясь и прихрамывая. Артиго снова закричал, отчаянно протягивая руки ей вслед. Раньян долго, протяжно выдохнул, оперся на саблю, теперь двумя руками. Криво усмехнулся, подумав, что снова живой.

Снова…

Мимо проскакала лошадь, которой неумело правила Хель. За ней топал Кадфаль, держа на плече палаческую дубинку. Из темноты выступила Гамилла, взводя баллестр, благо винтовой механизм позволял делать это на ходу. За спиной арбалетчицы мелькали еще какие-то тени, видимо прочие спутники. Кажется, они были твердо намерены завершить все, что не удалось Раньяну, то есть перебить дозор окончательно и вернуть юного беглеца. На соседней улице колотился бабий вопль «Ай-яй-яй!!! Убили, всех убили, совсем-совсем перебили, люди честные, люди добрые, да что же это делается?!!»

- Руку давай, - властно сказал Пантин, протягивая свою. И Раньян, жутко стыдясь собственной слабости, принял помощь, тяжело опираясь на бывшего наставника, считая урон. Рассеченный лоб, порезанная рука, колотая рана в груди – это все не страшно, здесь требуются лишь нитка с иголкой, а также крепленое вино, чтобы выжечь яд, который источают железо и сталь. А вот рубленая рана в поясницу легко могла сделать бретера калекой. По меньшей мере, калекой. Каждый бретер знал, что выжить можно даже при рассеченной печени, для этого нужно чудо, но такое бывало. А вот если топор действительно задел или хотя бы отшиб почку, это плохо, по-настоящему плохо. Оставалось только надеяться, что кираса была прочна, Хель действительно хороший лекарь, а самоограничение Патина в магии касается лишь убийства других людей. Немного целительного волшебства сейчас было бы очень к месту.

- Как-то нехорошо получилось, - выдохнул Раньян, и ему стало еще противнее. Куда делись прежняя ловкость тела и речи? Раньше красивые слова сами собой просились на язык, достойно венчали поединки, повторялись множеством уст и уходили в народ. А сейчас Раньян не чувствовал ничего, кроме боли, усталости, разочарования - во всем. Он посмотрел на мальчишку, свернувшегося клубком прямо на земле, у коновязи. Артиго выл, как раненый зверек, на одной ноте, закрывая голову руками. Кажется, ребенок обмочился.

- Глупо, - вымолвил бретер. - Как же глупо…

Ему показалось, что тело вдруг стало очень легким, совсем как перышко. Бретер взлетел силой мысли над землей, не понимая, что на самом деле падает навзничь. Глухо, издалека звучали неразборчивые голоса.

«Кладите его»

Это Пантин. Но кого же они кладут? И куда?

«Надо больше огня»

А это Хель, ее голос не спутать, чуть низковатый для женщины, но без мужских ноток. Очень запоминающийся, потому что лишен какого-либо акцента, и приятный, временами кажется, что когда лекарка говорит, она поет без строф и рифмы. Но почему здесь Хель, ведь она скакала на лошади? Или то была не она…

«Режь ремни»

«Ох, ни черта себе! Без этой пластины разрубило бы до брюшины с изнанки»

«Хорошая броня, не сталь, конечно, зато для тайного ношения отменная. Жаль, не починить»

Больно. Вот теперь стало по-настоящему больно. Раньян заплакал бы, если бы мог, но уже не чувствовал тела, во всех членах будто перерезали сухожилия.

«Кровь не останавливается. Попробую сделать плотную повязку»

Кто-то истекает кровью… А кто?

«Да заткните же этого ублюдка!»

Это они о моем сыне, понял Раньян. Хотел сказать, что сами они ублюдки, а ребенок не виноват, и он их всех убьет, если не перестанут оскорблять, однако не успел, проваливаясь в окончательный и благословенный обморок.

Последняя мысль бретера была удивительно здравой и ясной - о том, что, если посмотреть беспристрастно, бой достоин того, чтобы про него сложили настоящую, хорошую легенду о том, как один сразил многих. Не такую громкую, разумеется, как про месть Лунного Жнеца подлому боному, однако вполне достойную. Но этой схваткой тот, кого прозвали Чумой, гордиться не станет и от рассказов о ней воздержится.

Затем были только тьма и покой.

- Господи, помилуй, - прошептал Гаваль, оглядываясь с безумным видом. - Господи… Что же нам теперь делать…

Он посмотрел на Гамиллу, как умирающий от голода на просяную лепешку. С отчаянной надеждой и одновременно пониманием - оплаченное время телохранительства закончилось, а больше у менестреля нет ни монетки. Поэтому арбалетчица больше ничем ему не обязана.

- Что же делать, - растерянно повторил Гаваль, у которого перед внутренним взором уже возникли колесо для разбивания суставов, кипящий котел, крючья для подвешивания за ребро, столб с гвоздями, а также другие инструменты палаческого ремесла. Менестрель не помнил в точности, какое наказание положено соучастникам выступления против императорской власти, но справедливо полагал, что петлей тут не отделаться.

Гамилла выдохнула, глядя, как рассеивается пар в холодном воздухе, качнула головой, стараясь не глядеть в сторону пожилого копьеносца, что невозмутимо оттирал обрывком чьего-то плаща кровь со своего оружия. И ничего не сказала в ответ.

- Надо бежать, - подытожил хромающий с костыльной палкой горец. На обветренной носатой физиономии явственно читалось понимание, что Марьядек сменял шило на мыло, став не просто браконьером, но участником преступления против Империи. А судьи вряд ли станут дотошно изучать нюансы, определяя точную степень вины и соучастия.

_________________________

«На четверть пуда» - это не творческое преувеличение, хотя тут я ориентировался скорее на образцы уже огнестрельной эпохи. Сапоги, скажем, рейтар, действительно могли весить по нескольку килограммов каждый.

«Два (три) шанса из пяти» - в не смертельных поединках бретеров обычно пять «раундов», соответственно шансы в схватке насмерть и качество бойцов тоже издавна считаются по пятибалльной шкале.