Дворянство. Том 1

Глава 14

Глава 14

- Да какого же дьявола!? – орал в голос Шотан, расплескивая вино из кубка.

Немногие могли похвалиться, что видели как «солдатский граф» вообще проявляет некие эмоции кроме вежливого удивления. Еще меньше было свидетелей того, как жандарм выходит из себя. И, пожалуй, впервые кто-то созерцал воочию, графа, потерявшего самообладание, отдавшегося вспышке безумной ярости.

- Это оскорбление! – возопил Шотан, плюща в ладонях тонкое серебро, будто картон.

Герцог и островитянин переглянулись. Князя не было, Гайоту пришлось отлучиться с инспекцией в Мильвесс, чтобы разрешить очередной конфликт между корпорацией ростовщиков и наемниками. Учитывая, что казна уже пропустила традиционный платеж, а второй оказался лишь в четверть оговоренного, горцы обратились к рыцарской практике: занять побольше, оттягивать расплату по долгам, а затем организовать умеренный погром и сожжение долговых свитков. Поскольку «цыплят» и заимодавцев не любили (точнее ненавидели) примерно одинаково, пока обошлось без обширных замятен, горожане в целом держали нейтралитет. Но все могло перевернуться в любой момент.

Граф орал, пользуясь тем, что старое заклинание превращало столовую дворца в глухую бочку, из которой наружу не смог бы прорваться даже рев боевой трубы. У стены пытался обернуться невидимкой личный вестник и конюший вице-герцогини Флессы Вартенслебен, который некстати оказался здесь, когда обезумевший капитан ворвался в помещение. Курцио размеренно качал головой, будто сетуя на упадок нравов государей.

- Что это вообще значит? – прокричал Шотан, немного успокаиваясь (но лишь немного).

- Это, мой любезный сотоварищ, называется «царственная придурь», - пожал сутулыми плечами герцог и сделал слабый жест, приказывая конюшему удалиться. Тот, невзрачный, но широкоплечий мужчина с неприятным лицом, поспешил исполнить указание, явно почувствовав облегчение. Он сильно хромал, опираясь на инкрустированную перламутром трость, и кособочился, как горбун, хотя вроде бы не страдал этим недугом.

- Придурь!? - зарычал Шотан, потрясая кулаком. Левой рукой он выхватил кинжал и одним движением всадил его в стол, прибив к драгоценному дубу широкое блюдо из не менее драгоценного орихалка.

- Да я посадил на трон этого…! – начал было граф, но Курцио сделал неожиданно быстрый шаг и прикрыл пальцами губы хулителя. Со стороны движение казалось доверительно-порочным, однако порока в нем не было ни на маковое зерно.

- Не каждое слово достойно того, чтобы вырваться на свободу, - строго заметил Курцио. – Некоторым лучше оставаться в плену сомкнутых уст.

Островитянин убрал руку и незаметно вытер пальцы, сжатые щепотью, о тонкий манжет рукава.

- Нас все равно никто не услышит, - сварливо гаркнул Шотан, впрочем, немного успокоившись. Граф начал расшатывать клинок, чтобы вытащить кинжал, не заботясь об испорченной столешнице.

- Здесь могли быть другие слуги, - заметил Курцио. – Пришлось бы от них избавиться. Это может вызвать ненужные пересуды. Спокойствие, друг мой, спокойствие и выдержка, вот лучшее оружие дворцовых покоев. Владеть ими бывает нелегко и неприятно, однако необходимо.

- К дьяволу слуг, - фыркнул Шотан. – Я не потерплю такого унижения от…

Он скрипнул зубами, глотая хулу на сюзерена.

- Потерпите, - холодно заметил герцог. – Мы играем по очень высоким ставкам. И это игра для команды, а не одинокого поединщика.

Граф ощерился, как боевой кабан, злобная гримаса превратила красивое, обычно маловыразительное лицо в дьявольскую маску.

- Это все ваша дочь, - выпалил он. – Это ее вина!

Герцог выпрямился, как ужаленный в седалище. Тонкие губы сжались в бледную нить, подбородок воинственно задрался, дрогнули отвисшие морщины на горле.

- Извольте объясниться, - проскрежетал владетель Малэрсида. – С большим интересом выслушаю, какие у вас претензии к моей дочери.

* * *

- Прошу вас, граф.

Оттовио широким жестом обвел пространство залы, которую сам себе назначил классной комнатой и рабочим кабинетом. Шотан склонил голову, отдав дань уважения сюзерену, и прошел в центр квадратного помещения. Оно было не слишком велико, но из-за обилия известняка, кварцита и мрамора казалась существенно больше. Идеальная полировка кварцитовых панелей отражала предметы почти как бронзовые зеркала, поэтому Шотан кабинет не любил, рыцарю иногда казалось, что здесь обитают тени предыдущих хозяев. И покойного императора в том числе.

Оттовио не предложил сесть, это был дурной знак, и Шотан счел за лучшее остаться на ногах. Левая рука сама собой опустилась рядом с кинжалом, будто на графском поясе, как обычно, висел длинный меч, нуждающийся в поддержке, чтобы не мешал, болтаясь у ноги. Шотан убрал руку и согнул ее в локте на всякий случай, подальше от оружия. Оттовио сделал несколько шагов и помолчал, глядя на мозаичное панно, выложенное многоцветной эмалью – рассветный пейзаж в горах. Несмотря на шестисотлетнюю историю, краски по-прежнему оставались такими чистыми и живыми, что изображение можно было перепутать с окном. У широких дверей кабинета застыли недвижимые статуи, точнее люди, кажущиеся изваяниями – два «стража тела» с короткими алебардами, еще два стрелка ждали снаружи. Но император и граф не обращали на них внимания, игнорируя, как предметы мебели.

Интересно, поднимутся ли когда-нибудь люди к утерянным высотам искусства, подумал Шотан. Наверное… когда-нибудь. Граф изгнал неуместные размышления и полностью сосредоточил внимание на императоре, предчувствуя неприятный разговор. Слишком неуверенно чувствовал себя повелитель, слишком старательно глядел в сторону, будто избегая встречаться глазами с верным капитаном.

Шотан еще раз перебрал в уме все возможные прегрешения и не нашел ровным счетом ничего, достойного личной беседы с императором. Рота как всегда готова к бою, отчетность составлена так, что можно точить гравировальную иглу. В отличие от абсолютного большинства коллег по нелегкой профессии, Шотан стремился к безукоризненной честности в вопросах найма и расходования средств. У него даже не практиковалась освященная веками традиция счета по головам коней вместо воинов (разумеется, с щедрыми приписками). Граф небезосновательно думал, что с его ценами отряд по миру не пойдет, а уникальная репутация честных рутьеров сама по себе - капитал.

Так могло произойти?.. Отчего правитель и гневен, и смущен одновременно?

Разве что… Да нет, не может быть!

Оттовио прервал затянувшееся молчание и посмотрел на графа, теперь уж прямо, не отводя глаз. Юноше явно было страшновато, императором овладела робость, нормальная и естественная для человека, который никогда не забирал чью-нибудь жизнь – перед лицом прожженного убийцы. Овладела… но не подчинила.

- Граф, - Оттовио обошелся без всяких «сиятельств». – Я недоволен вами.

«Вами» так же прозвучало с маленькой буквы, отчетливо маленькой. Шотан едва удержался от машинального жеста – расставить локти пошире и демонстративно положить ладонь на рукоять кинжала. Сейчас был не тот момент, чтобы изливать спесь и «самость». Да, Оттовио мальчишка, но этот мальчишка - император… А Шотан всего лишь граф и жандарм, вся его привилегированность держится по большому счету лишь на симпатии этого блондинчика.

- Ваше Императорское Величество, - Шотан в свою очередь выделил крайне почтительное обращение. – Если я вызвал Ваше неудовольствие или даже гнев, скажите, чем сие обусловлено. Я стараюсь… однако не могу припомнить за собой какую-либо оплошность.

Император подошел еще ближе и глянул на жандарма снизу вверх – граф был не только атлетичен и красив, но и отличался немалым ростом.

- Ваши пристрастия…

Оттовио чуть покраснел и опять глянул куда-то вбок, явно смущенный. Шотан стиснул зубы, убедившись, что худшие опасения все-таки оправдались. Вот же юный и глупый моралист… Но положение и в самом деле курьезное, даже конфузное, надо что-то делать. Отрицать все, попробовать смягчить или просто выразить недоумение, дескать, какое дело повелителю мира до скромных потребностей верного капитана? Причем слово «верного» здесь ключевое.

Впрочем, Оттовио не дал Шотану времени для выбора. Император чуть ли не привстал на цыпочках и выпалил, сжимая кулаки:

- Это неприемлемо! Это… недостойно!

- Ваше Императорское Величество, - граф счел за лучшее склонить голову и даже присесть в не предусмотренном, но уместном поклоне, чтобы не возвышаться так сильно над сюзереном. – Кажется, я понимаю, о чем речь… Но при этом не понимаю, отчего сия безделица привлекла столь пристальное внимание. И тем более вызвала гнев моего повелителя. Это же…

Рыцарь невольно поджал губы.

- Это обычная горожанка. Простолюдинка! Да, я нарушил букву закона, но…

Шотан замялся, стараясь подобрать нужные слова. Все-таки прямое и честное «разве для меня писаны законы?» звучало бы слишком откровенно.

- Любезный граф, - сухо отозвался молодой император. – Пусть и простолюдинка, но жена мастера цеха скорняков, добродетельная и уважаемая дама. И даже будь она последней… - Оттовио явно удержал готовое сорваться с уст недостойное и некуртуазное «шлюхой». - ... крестьянкой, она моя подданная, и ее защищает Закон! Я получил жалобу от цеха и окружного юдиката, она подкреплена следственной грамотой от суда. Ваша вина, увы, неоспорима. Должны быть последствия.

- Да, безусловно, - осторожно согласился Шотан, думая, что мальчишка все-таки неглуп. Да, надо признать, граф дал маху и не позаботился об отсутствии свидетелей или хотя бы заткнутых глотках. Слишком уж много вовлеченных… Но юноша дает провинившемуся возможность сохранить лицо и самому отмерить разумное воздаяние. Умно!

- Я постараюсь разрешить этот вопрос, - согласился Шотан со всевозможной почтительностью. – Полагаю, щедрое вспомоществование утолит скорбь мужа и охладит гнев мастеровой черни.

- Жалоба поступила от жены.

- Тогда супруги, - Шотан мысленно скривился, накинув четверть сверх изначальной суммы, которой собирался утолить претензии наглой девки.

Может их все-таки убивать?.. Так проще. Но с другой стороны, в чем тогда удовольствие? Истинная красота узоров должна проходить через годы, а иначе это простая работа ножом, вульгарное и рядовое кровопускание, не лучше убийства в темной подворотне.

- Граф, - голос императора странно изменился, но поглощенный скорбью о тяжком бремени творческой натуры Шотан этого поначалу не заметил.

- Любезный мой граф… - тихо и как-то печально, с искренней грустью вымолвил правитель. – Вы ничего не поняли?

- Что? – глупо и по-плебейски выдавил Шотан. – Простите?..

Оттовио покачал головой, и капитану не понравилась уверенность, прорезавшаяся в движениях императора. Куда-то исчезла робость юного перед мужем, безоружного перед вооруженным, островного мальчишки перед воином. Так, будто… да, словно по какой-то неведомой причине Оттовио вдруг ощутил превосходство над жандармом, причем такое, что вся мужественность и страшная сила Шотана в глазах юноши больше ничего не стоили.

- Граф, что делает нас дворянами? – все так же негромко спросил Оттовио. – «Люди чести», это звучит достойно и гордо, но что представляет собой та самая «честь», в чем ее суть?

Шотан вздернул подбородок и проклял герцогскую шлюху Биэль. Вот же паскуда, теперь ясно, что за приступ неуместного благородства. Выучили юнца красивым глупостям... Но проклял молча, вслух же отчеканил:

- Доблесть!

- Да?

- Безусловно! – Шотан вскинул голову еще выше, теперь уже не стараясь уравнять рост, граф нависал над Оттовио как осадная башня. – Храбрость на поле боя, вот главное отличие настоящего дворянина от лавочника, купившего титул. Есть люди меча, а есть слуги мантии и чернильницы, им никогда не стать вровень!

- Нет.

Короткое слово прозвучало, как щелчок арбалетной струны и казалось, что мрачное эхо перекатывается, не умолкая,под высоким потолком, который расцветал узором пластин из полированного доломита.

- Нет. Не доблесть, - снова покачал головой император, и Шотан подавил яростное желание сразу отправиться искать маркизу, чтобы вырезать ей сердце, без всяких узоров и тонкой игры бритвенного лезвия на холеной коже.

- Не доблесть, а достоинство.

- Я не вижу разницы!

Уголком сознания Шотан понимал, что его несет, будто галеру без паруса и весел в бурю. Сейчас лучше было бы промолчать, усмирить гордыню как непременно сделали бы Вартенслебен и Курцио – холодные, бездушные, словно морские гады. Но граф чувствовал себя уязвленным до глубины души, едкие слова императора жгли, будто граненый кончик кинжала, проникший в стык доспешных пластин.

- Достоинство, честь, это одно и то же. Доблесть, вот наша высшая добродетель! Нет ничего выше этого.

- Есть, - холодно вымолвил Оттовио с той же мрачной решимостью. – Простолюдин владеет лишь одной жизнью, он приходит в этот мир, чтобы затем покинуть его милостью Господней. Он живет сам в себе, для него бытие начинается с первым вздохом и навсегда заканчивается с последним.

Шотан до хруста сжал зубы, превозмогая желание язвительно спросить, бога или все же богов имел в виду император.

- А дворянин суть звено длинной цепи, которая была до его рождения и продолжится после, - вдохновенно говорил император. - Дворянин это не владелец своего имени, который может им распоряжаться, будто купец оплаченным товаром. Это хранитель, который принимает наследие предков, духовное и вещное, чтобы затем отдать его потомкам. Подлинный человек чести живет и в прошлом, и в будущем одновременно. Это наделяет его привилегиями, но и накладывает обязательства.

Молодой император перевел дух, глубоко вдохнул.

- Граф, деянием, которое недостойно человека, воина и мужа, вы очернили имя славных предков. И бросили несмываемую тень на долгую череду еще не рожденных потомков. Перед правосудием равны все. И как хранитель Империи я обязан покарать вас…

Голос правителя надломился, император ссутулился, опустив плечи. Жандарм никак не мог поверить, что действительно слышит все это, и уши не лгут ему.

- Но я помню, чем обязан вам, - сказал юноша, речь его стала тише, печальнее. - Нельзя попирать закон… тем более в начале царствования… каждое исключение умножает беззаконие… но я все-таки сделаю это.

Оттовио поднял голову, и теперь в его темных глазах осталась только решимость, никаких сомнений и колебаний.

- Корона возместит ущерб, причиненный вами той женщине и ее семье. Но с этого часа и далее вы нежеланный гость при моем дворе.

- Ч-что?.. – глупо и глухо пробормотал Шотан. – Вы действительно?..

- Граф, я отказываю вам в своем обществе. Вы можете появляться в Мильвессе и везде, где пожелаете, но лишь когда там нет меня. Я знаю, кара несоразмерна вашему проступку. Но я не могу заставить себя проявить бОльшую твердость.

- Мой… проступок?.. - Шотан покраснел, затем побагровел, даже несмотря на пудру. У графа, быть может впервые за долгие годы, не оказалось на языке слов.

- Да, здесь более уместно было бы слово «преступление». Но в память о нашей дружбе я предпочту думать о нем как о проступке. Любезный граф, - Оттовио шагнул еще ближе и понизил голос. – Нас видят. Не роняйте свое достоинство. Уходите, как сильный муж… который не нуждается в настоятельном сопровождении.

Несколько мгновений Шотан смотрел на императора расширенными зрачками, в глубине которых плескалась тьма. Бывало – и не раз – что сильнейшие и храбрейшие отступали под этим взглядом, несмотря на верных спутников за спиной, крепкую броню на плечах, острое железо в руках. Но император даже не моргнул, будучи свято уверенным в том, что совершает единственно верное деяние.

Шотан медленно, рывками поднял сжатый кулак, затем резко опустил его и, развернувшись, покинул кабинет, едва ли не высекая искры из камня подковками сапог. Оттовио грустно проводил его взглядом.

* * *

- К сожалению, я не в силах лично спросить с вас за умаление чести моей семьи, - Удолар взмахнул кулаком. Жест мог бы показаться комичным, больно уж несерьезно выглядели старческие пальцы, обтянутые сухой, как у мумии, кожей в пигментных пятнах. Однако не казался.

- Ждите герольдов. Они доставят официальный вызов и назовут имя поединщика, который будет меня представлять.

Старческий, надтреснутый голос герцога звучал, как молот, выбивающий искры из доспеха. Уже неплохо зная Вартенслебена, островной эмиссар был уверен, что никаких герольдов Шотан не дождется и с большой вероятностью не доживет до рассвета. С другой стороны граф тоже наверняка это понимает, следовательно, уже герцогу придется ходить, оглядываясь и с удвоенной стражей. Требовалось как-то спасать положение, притом делать это быстро, ведь двум заговорщикам оставалась буквально пара слов до того, чтобы окончательно превратиться в смертельных врагов.

- Мир, господа! – провозгласил островитянин. – Мир! Или хотя бы перемирие. Не стоит разбрасываться словами, которые после уже не собрать, это не зерно в руках крестьянина! И относится к обеим сторонам!

Он строго поглядел на дворян, качнул головой в осуждающем жесте.

- Стыдитесь! Мы идем по краю, делая ставки одна больше другой. Весь мир торопится наперегонки, чтобы столкнуть нас в бездну. Только сражаясь спина к спине, мы удержимся и сумеем взойти на пик власти. А сейчас, когда наша цель уже виднеется на горизонте, вы решили вонзить кинжалы друг другу в спины?! - Курцио перевел дух и дернул кружевной воротник, словно аристократа душила ткань. – Стыдитесь! – провозгласил он вновь.

Все трое замолкли. Граф покрылся малиновыми пятнами, как панцирь вареного краба, Удолар от злости посерел, Курцио же казался бледным, как покойник.

- Он оскорбил мою дочь, - проскрипел герцог.

- Ваша дочь влила яд в уши императора, - огрызнулся Шотан.

- Клянусь Двумя, еще слово, и я оставлю вас обоих! – гаркнул островитянин, как обычный плебей. – Хоть прирежьте друг друга! – Курцио эффектно пал на колени, едва не разбив коленные чашечки, возопил, обращаясь к высоченному потолку, расписанному фривольными ангелочками, что кидают друг в друга ложки. - О, Иштен и Эрдег, почему вы не отвратили меня от глупости, зачем позволили связаться с идиотами?!

Граф и герцог воззрились на островитянина, и два совершенно разных лица пометило одинаковой печатью бесконечное недоумение. Интересно, подумал Курцио, не получу ли я теперь сразу два вызова?.. Но, по крайней мере, оба сиятельных кретина хоть на несколько минут отказались от намерения поубивать друг друга.

- Что? – спросил Шотан, думая, не ослышался ли он. Удолар промолчал, беззвучно шевеля губами в коричневых пятнышках.

Курцио тяжело вздохнул, буквально сел на пятки, представив, как глупо выглядит со стороны в бесформенных одеяниях Сальтолучарда и с дурацкой прической тысячелетней давности. К черту, подумал он, завтра же закажу материковое платье. В нормальном кафтане с обтягивающими рукавами драматические жесты кажутся намного эффектнее.

- Господа, - едва ли не просительно сказал он, глядя снизу вверх. – Вы понимаете, что поставили на кон? Вы не забыли, что мы играем по наивысшей ставке? Все мы? И вы действительно готовы это разрушить парой необдуманных слов? Вот так просто развеять по ветру спесивым нежеланием выслушать друг друга? Если да, то я ошибся.

Он вздохнул и покачал головой.

- Я назвал вас предположительно идиотами. Но это ошибка, и я приношу за нее нижайшие извинения. Получается идиот здесь только я, коли счел полезным содружество с вами. Ведь у меня нет ни конной роты, - Курцио склонил голову в сторону Шотана. – Ни герцогства или хотя бы захудалого клочка земли в материковом владении, - строго выверенный кивок последовал и в сторону Вартенслебена. – Если наш договор порушен, вам есть куда отступить, но я, считай, потерял все.

Воцарилось молчание. Надо было встать, но Курцио представил, как нелепо этот жест будет выглядеть в парчовой хламиде с раздвоенным, как ласточкин хвост, плащом. И счел за лучшее остаться на коленях, трагически склонив голову. Герцог и граф молча переглядывались, все еще меча яростные молнии во взглядах, но уже малость остыв. Как и планировал Курцио, ни один из честолюбивых спутников по заговору не хотел возвращаться к прежнему состоянию. Каждый желал оказаться не просто среди первых, но единственным в своем роде, и сейчас они крайне вовремя об этом вспомнили. Шотан дернул шеей, пригладил растрепанные локоны, поправил кружева на рукавах. Герцог отвернулся и сунул длинный нос в бутылочку с перцем.

- Встаньте, друг мой, - вымолвил граф, протягивая руку островитянину. Курцио, не чинясь, воспользовался помощью, безмолвно посмотрел на герцога.

- Он оскорбил мою дочь, - повторил в третий раз Вартенслебен.

Курцио посмотрел на Шотана. Теперь все зависло от честолюбия графа и степени его желания подняться выше, чем капитан кавалерийской роты, пусть даже лучшей на восемь сторон света.

- Я… - Шотан дернул кадыком, будто воротник душил рыцаря. Глотнул и скривил губы в некрасивой гримасе. Скульптурно-бледная кожа на лице графа все еще шла красными пятнами.

- Я… - повторил Шотан и снова осекся, но затем выдавил с нечеловеческим усилием. – Извиняюсь.

Курцио с мольбой посмотрел на Вартенслебена. Удолар буквально отзеркалил жест Шотана, дернув шеей в удавке скромного воротника, и так же мучительно проговорил даже не по складам, а чуть ли не отдельными буквами:

- Возможно… я был слишком резок. Но моя дочь…

Курцио, понимая, что дорога каждая секунда и надо ковать, пока горит, протянул обоим спутникам ладони, будто предлагая соединиться опосредованным рукопожатием. Пальцы графа и герцога показались островитянину одинаково жесткими и холодными. Шотан выдохнул и, наконец, снова обернулся самим собой – аристократически-бледный, хладнокровно-отстраненный, будто не от мира сего. Только пребывающие в легком беспорядке локоны свидетельствовали о некотором расстройстве души. Самое главное было сказано, перемирие заключено, теперь ступать по тонкому льду оказалось полегче. И граф вымолвил, по-прежнему не глядя на Удолара, но уже заметно тверже:

- Я обвинил вашу дочь в том, что император дурно подумал обо мне, это было… не слишком достойно с моей стороны. Но тем не менее…

Граф позволил незаконченной фразе повиснуть в воздухе, показывая, что конфликт все же до конца не исчерпан.

- Биэль преподает его величеству мудрость правителя, - пробурчал Вартенслебен. – Не вина моей дочери в том, что мальчишка слишком юн и воображает себя рыцарем без страха и упрека. Фонарь нравственности, светоч морали, чтоб его.

- Да, - вздохнул Шотан. – Как правило, это происходит… и проходит… раньше. Ему бы послужить оруженосцем год-другой при достойном кавалере. Обычно такая школа хорошо лечит наивность.

- Господа, - Курцио слегка хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание. – На самом деле пока не произошло ничего необратимого.

- Я отлучен от императора, - огрызнулся Шотан. – Мальчишка не желает меня больше видеть. Это опала. Настоящая и, очевидно, долгая. Вот благодарность за службу!

- Не стоит называть его «мальчишкой» - мягко подсказал Курцио. – Никогда нельзя быть уверенным, что где-нибудь не притаились чужие, неблагожелательные уши.

Удолар молча кивнул, соглашаясь.

- Что же до предмета нашего разговора… Да, это опала, - не стал опровергать Курцио. – И незаслуженная. Но, - островитянин значительно устремил вверх палец, почти как прихожанин церкви Единого. – Оттовио еще молод, он пока не выучил все уроки правителя. И не знает, что некоторые… вольности… лучше простить, ибо настоящая верность для императора стоит превыше всего. Даже закона и правосудия.

- Мне это не поможет, - буркнул Шотан. – Он выразился более чем прямо. Мне запрещено появляться близ него.

- Так и есть. Но… - значительно поднял уже два пальца островитянин. – Во-первых, ваша рота, как и прежде, служит императору, не так ли?

Хм… - нахмурился Шотан. - Да.

- Да, - скупо улыбнулся и повторил Курцио. – Оттовио, наверное, попросту забыл, что граф Шотан это не только человек с титулом, но и его конная рота. Блестящий, верный отряд, который неустанно бдит на страже покоя и безопасности Его Величества.

- Так… - с неопределенной интонацией протянул жандарм. – Ну… да.

- Во-вторых, кто-то должен будет изнурять гетайров Его Величества неустанными воинскими упражнениями. И в-третьих, вам не дозволено разделять общество императора, однако, насколько я понимаю, никакого рескрипта по этому поводу нет. Вам не запрещено исполнять свои обязанности ни устно, ни письменно, так?

- Да, - кивнул Шотан. – Речь шла только о личной опале.

- Замечательно, - Курцио потер ладони совершенно купеческим жестом. – Следовательно, ничего по-настоящему страшного и необратимого не случилось. Наш правитель еще слишком юн и не обтесан ударами судьбы. Он пока не ценит верность в должной мере, но это не свойство души, а временный и поправимый недостаток. Да, мальчишка не желает вас видеть. Но ваши жандармы хранят его. Ваши воспитанники станут его ближайшими спутниками. И наконец, мы, ваши друзья, остаемся при душе и теле господина. Пройдет время…

Курцио улыбнулся, и Шотан в очередной раз подумал, что не боится ничего и никого, но… от доброжелательности островного эмиссара хочется повернуться спиной к стене и достать кинжал. Однако сейчас и еще какое-то время соратники по малому заговору будут скакать в одном строю, сапог к сапогу.

- Пройдут недели, месяцы, и память о страданиях мещанки потускнеет, как бронза без полировки. А тем временем наш император не раз и не два убедится, что для правителя нет ничего ценнее верности… особенно если она прошла суровое испытание царственной неблагодарностью.

- Сломанная кость оказывается прочнее? – вернул улыбку Шотан, и Курцио подумал, что никогда ему не доводилось встречать такого сильного различия между идеально прекрасной формой и черной душой внутри. Но, к сожалению, пока все участники комплота вынужденно гребут одним веслом, а дальше видно будет.

- Именно так. Правители очень любят верность. И особенно любят, если ее хранят, даже когда сам правитель такую добродетель… не проявил.

- Господа, - ощерился в старческой ухмылке герцог, доселе внимательно слушавший диалог. – Кажется, вы упустили еще один аспект.

Курцио и Шотан синхронно развернулись к старику. Улыбка островитянина была сладкой, как яд, Шотана грозной, как удар кинжалом в живот, а кривая ухмылка Вартенслебена казалась просто жуткой из-за старческих, морщинистых словно у покойника губ и стеклянно невыразительных глаз.

- Жалоба, - вымолвил герцог одно лишь слово.

Теперь все три дворянина образовали треугольник с идеально равными сторонами. Они улыбались друг другу и молча кивали здравой мысли, которая приятно разнообразила трудный день и дурную весть об опале графа.

- Да, жалоба, - повторил, наконец, за герцогом островитянин. – Настоящая жалоба Императору. Не регентам. Не островным кукловодам. А императору Оттовио Готдуа-Алеинсэ.

- Притом не частное прошение, - качнул головой Вартенслебен. – Не писулька, которую суют дрожащей ладонью вместе с мешочком золота чашнику или кравчему. А прямое обращение к правосудию Его Величества.

- То, на что мы надеялись, - удовлетворенно вздохнул Курцио. – Хотя я рассчитывал, что наша удача придет с парадного хода. Впрочем, глупцы сетуют, когда не получают желаемого, но мудрые понимают, что боги милостиво дают то, в чем смертные нуждаются, а не о чем просят. Быть может, граф, ваш нож направила высшая и благожелательная сила.

Шотан отметил, как изящно Курцио обошел вопрос двоебожия в прямом обращении к собеседнику, который молился Пантократору.

- Но умоляю, - закончил мысль островитянин. – В дальнейшем будьте осторожнее.

- Господа, - Вартенслебен чихнул, нюхнув перца с перебором. – Мне кажется, вы снова кое-что упускаете.

- Да? – поинтересовался Шотан. - Воистину, сегодня вы открываете сокрытое, разоблачаете тайное. И не могу сказать, что недоволен этим.

- Обратите внимание, - заметил герцог. - Мальчишка показал себя судией, который слышит стенания подданных и утешает страждущих. Думаю, порезанная шлюха и ее муженек теперь не будут нуждаться долгие годы. Однако…

Удолар сделал длинную паузу, словно предлагая собеседникам додумать несказанное.

- А можно избавить меня от игры в… - Шотан осекся, задумавшись, но продолжил речь все-таки Курцио.

- И в самом деле. Наш друг понес наказание, при свидетелях, которые, так или иначе, разнесут эту весть по Мильвессу. Но в то же время честь его сиятельства графа не умалена публично. Наказание не обратилось в унижение и позор, которых уже не забыть.

- О, да, - усмехнулся Вартенслебен. – Поэтому, буде император пожелает, все можно вернуть на круги своя без потерь для чьей-либо репутации. Разумеется, не сразу, не сейчас… по прошествии необходимого времени. Но можно.

Хм… - подумал вслух Курцио. – Теперь еще хотелось бы понять, это случайность, которая сыграла на пользу нам по благоволению высшей силы или…

Он не закончил, и три аристократа молча взглянули друг на друга, задавшись одним и тем же вопросом. Прошло, должно быть, полминуты, а то и больше, прежде чем Шотан подытожил раздумья короткой фразой:

- Или мальчишка быстро учится.

_________________________

Оплата по числу боевых коней, а не всадников, это скорее польская практика, относящаяся к легендарной крылатой гусарии, последним рыцарям Европы. Но я решил, что и в данном случае будет уместно

Касательно времяпровождения Шотана и его святой уверенности в своей исключительности - увы, здесь нет ничего экстраординарного. Даже в конце XVII века среди лондонской «золотой молодежи» считалось модно и спортивно забивать до смерти нищих. А в более ранние времена забавы были еще проще, например, летом 1572 года Карл IX в компании пары герцогов по ночам избивал парижан, врывался в дома и устраивал групповые изнасилования.