Дверь № 3

24

Поездка к Ленни в Чикаго вымотала мне все нервы. Сидел за рулем, разумеется, я сам: рисковать, что водитель дематериализуется на скорости шестьдесят пять миль в час, мы не могли. Однако внезапное исчезновение собеседника посреди разговора – тоже вещь малоприятная. Только мы выехали из Детройта, как – хлоп! – моего пассажира не стало. Заикаясь, я все-таки закончил фразу – а вдруг он меня еще слышит… Через двадцать минут Сол обнаружился мирно спящим на заднем сиденье.

– Где это мы? – пробормотал он, приподнявшись.

– А ты где был? – спросил я.

Он попробовал вспомнить, но снова уснул. Через некоторое время впереди показалась знакомая фигура: Сол голосовал, стоя на обочине шоссе. На заднем сиденье было пусто.

– Привет, я Сол Лоуи, – представился он, залезая в машину.

– Джон Доннелли, – ответил я и пожал протянутую руку.

– Ваше лицо мне знакомо. Который сейчас год? – Услышав ответ, Сол в сердцах сплюнул. – Черт! На двадцать лет раньше… – Хлоп! Он растворился в воздухе.

Следующие два часа я ехал один, чувствуя себя препаршиво. На окраине Гэри, штат Индиана, старикашка наконец появился – и опять на середине фразы.

– … не спит всю ночь и мучительно гадает, познаваем ли Рим! – Он визгливо захихикал и смеялся минуты две. Потом увидел, что я даже не улыбнулся, и смущенно смолк.

– Это конец, а как начинается? – спросил я.

– О! – понимающе кивнул он и выудил из кармана пачку «Кэмел». – Что делает агностик, страдающий бессонницей и дислексией одновременно?

Говорят, что в квантовой механике уравнения действуют во времени в обе стороны. Никогда не думал, что анекдоты тоже. Я рассмеялся, потом вспомнил Джонни Карсона, который пользовался этим уже много лет.

Из «бардачка» послышался резкий звонок.

– Это тебя, – просиял Сол, доставая автомобильный телефон: розовый, с наборным диском и, как я вскоре убедился, тяжелый как кирпич – наверное, самая первая модель.

– Тетушка Белл плюнула мне в физиономию, когда я ей это предложил, – скривился Сол, выдвигая антенну, па которой можно было жарить шашлык. – Вот ведь придурки!

Я взял у него трубку.

– Джонни, это ты? – послышался знакомый растерянный голос брата.

– Хоган? Как ты узнал этот номер?

– Как, ты же сам оставил его вчера вечером! И был такой странный… Энджи говорит…

Я обернулся к Солу, потом посмотрел на телефон. Вчера вечером? Не был я у Хогана! Силясь проглотить комок, подкативший к горлу, я съехал на обочину и остановил машину.

– Джонни! Ты слышишь меня? Ты где?

– Я здесь. – По крайней мере мне так казалось.

– Ты вчера нес какую-то ерунду. Энджи говорит, что ты был выпивши. И еще… – Хоган хихикнул. – В следующий раз, когда пойдешь на бой в грязи, советую потом зайти домой и переодеться.

– Что?

– По крайней мере смой с себя это фруктовое желе. Ты что, сидел в первом ряду? – Он подавился смехом.

– Сол! – хрипло выдавил я, отпихивая в сторону телефон. Потом высунулся из окошка, и меня вырвало.

Старик сунул мне в руку свой красный носовой платок и продолжил разговор сам:

– Не-а, он в порядке, не волнуйся… Просто немного переутомился… Ну, ты понимаешь… Ха-ха-ха!.. Значит, прочитал брошюрку?.. Ага… Ага… Нет-нет! Это тот грех, когда ты что-то должен делать, но не делаешь. С сексом – ничего общего. Что? Да, прелюбодеяние входит в первую десятку. Угу… Угу… Ты вот что делай: во-первых, нужно чистосердечное признание… Да нет, не жене! Священнику! Да-да… Потом что-нибудь в знак раскаяния, ну… как искупление… Откуда я знаю? Ну, сдай кровь, бездомного какого-нибудь накорми или что-нибудь… Нет-нет, не обязательно связанное с сексом! Главное – чистосердечно… Что? Ну… я не знаю, это уже вопрос хитрый… Сомневаюсь, что насчет пришельцев есть специальная заповедь. Так или иначе, речь ведь идет о самообороне, правда? Так что не психуй зря… Не-а… Не-а… Она же сама напрашивалась… Погоди, он вроде уже очухался!

Он протянул мне телефон.

– Хоган, – дрожащим голосом проговорил я в трубку, – скажи мне – только точно! – что я делал вчера вечером!

Сол рывком выдернул у меня трубку и мрачно покачал головой.

– А вот это ты зря, док.

– Почему?!

– М-м… на твоем месте я бы не стал, – скривился он.

– Какого черта?! Отдай!

– Ладно, ты сам себе хозяин, – пожал он плечами.

Меня переполняла решимость узнать все до конца. Очевидно, я все-таки попал в будущее к холокам, и мне понадобилось предупредить о чем-то Хогана…

Хлоп! Сол снова исчез.

Сжимая трубку дрожащими руками, я представил себе ужасающую картину: мое тело по-прежнему находится в Детройте, а я, не в силах проснуться, завяз в кошмарном фантастическом сне. Тем временем какой-то пришелец, завладев оставленным телом, живет там, дома, моей жизнью, спит в моей постели, принимает пациентов, ходит по ресторанам… Я сглотнул комок и несколько раз глубоко вдохнул. Наверное, стоит послушаться старика: не надо ничего выяснять.

– Как твои дела, братец? – спросил я как можно жизнерадостней.

Пауза.

– Да все ничего, как обычно… Послушай… Я просто волновался, все ли в порядке. Все остальное ерунда… я тебя давно уже простил…

– Что? – Я снова вздрогнул.

– Ты всегда был хорошим братом, Джонни. А что прошло, то прошло. Поезд ушел, ничего уже не изменишь. Так или иначе, все это было давно, детство кончилось, так ведь?

– Ну да… – Интересно, за что же это я перед ним извинялся?

– Так что не переживай зря. Если тебе нужно уехать, значит, нужно. Нам будет тебя не хватать – и мне, и Энджи. Я только хочу, чтобы ты знал: никто на тебя не в обиде.

– Отлично. – Я закусил губу.

– Я тоже люблю тебя, Джонни, – глухо проговорил он. – Так хорошо, что ты это сказал вчера… Я просто не успел ответить… – Он помолчал. – По правде говоря, Энджи меня весь день попрекает.

– Спасибо, брат, – тихо сказал я.

– Ну ладно, все. Жизнь продолжается. И… спасибо тебе за алиби.

Я сидел, слушал короткие гудки и думал, думал…

На самом деле большую часть нашего детства мы с братом находились в состоянии войны. Я появился на свет в четвертом году э. Э. – эры Элвиса – и был назван Джоном в честь деда. Моему брату, который родился на четыре года позже, повезло меньше. Отцу одно время довелось играть в гольф с самим Беном Хоганом, и младшему сыну пришлось всю жизнь нести тяжкое бремя чужой славы. Я то и дело прохаживался на его счет, говорил, что у него вместо имени две фамилии, а брат обижался, потому что еще не мог понять смысла шутки. Возможно, я просто плохо перенес потерю почетного титула Единственного и Любимого, но когда мать приехала с Хоганом из роддома, он мне сразу сильно не понравился. Взглянув на пухлую розовую куклу, завернутую в синее теплое одеяльце, я презрительно спросил:

– Он умеет говорить? А играть? Тогда зачем он нужен? Конечно, если подумать, и от младшего брата может быть польза. Можно, к примеру, кидать ему в лицо мячик из скатанного носка и наблюдать, как потешно он морщится и возмущенно гукает. Запускать его в коляске через всю комнату от стены до стены. «Вот пчела, Хоган! Наступи на нее», – и он наступает, босой ногой. Пару раз я чуть не убил его. «Прыгай, Хоган!» – и он прыгает со стола в гостиной, лицом в пол. «Вот спичка, Хоган, она горит. Не вздумай потрогать!» – и он трогает, не в силах устоять перед искушением. Орет, мать вбегает, начинает ворковать над ним, и я ненавижу его за это еще больше.

У меня даже было специальное название для таких развлечений: «Операция Хоган». Я то и дело будил его, надев свою хэллоуинскую маску зомби – кровавую, с устрашающими усами и выбитым глазом, висящим из глазницы. «Хо-о-ган… Хо-о-ган… вставай!» Когда он открывал глаза, на его лицо стоило полюбоваться.

У него всегда был наивный до глупости вид. Взрослых это умиляло, а мне хотелось его ущипнуть. Пухлый, неповоротливый и бестолковый, он вечно волочился следом за мной как собачий хвост, позоря меня перед друзьями, – непростительный грех. Я подсовывал ему хот-дог из песка, пинал под столом, а однажды подговорил забраться на дерево – он боялся высоты – и ушел. Никакого толку: он все мне прощал. Более того, ни разу не пожаловался родителям, слишком дороги были для него даже те редкие крохи внимания, которыми я его удостаивал.

Так могло продолжаться бесконечно, но случилось нечто, пробудившее наконец во мне совесть. Джимми Шлитбирд, мерзкий тип, которого в нашем дворе не любили, часто играл с Хоганом – больше никто не хотел. Однажды я вышел и обнаружил, что он зарыл брата в песочницу по шею и заливает воду из бутылки ему в рот. Я сказал, чтобы он прекратил, но Джимми лишь ухмыльнулся: «А ты заставь меня». Рослый и крепкий, он выглядел старше своих семи лет и любил приставать к маленьким, но мне было уже девять, и я не собирался сдаваться. «Отстань от моего брата, а то я тебя вздую!» – крикнул я. «Это ты-то, дохляк?» – парировал он. В результате я расквасил ему нос, и он убежал жаловаться.

Перепачканное лицо Хогана среди мокрого песка представляло жалкое зрелище.

– Вылезай, урод! – презрительно бросил я.

– Не могу, – всхлипнул он, как всегда покорно признавая свою слабость.

Это его вечное смирение неизменно выводило меня из себя. Однако я вдруг заметил, с каким обожанием он смотрит на меня, старшего брата, который спас его. В его глазах я был ничуть не хуже суперменов из телевизора. Мне вдруг захотелось закопать его совсем, чтобы не видеть этого доверчивого счастливого взгляда, и я понял, что все последние годы только того и добивался – уничтожить его. К тому же я недавно смотрел ужастик про то, как людей хоронят заживо, и они бьются там, под землей, поедаемые червями, срывая ногти в безуспешных попытках сдвинуть крышку гроба. После того фильма я целую педелю мучился ночными кошмарами и просыпался в холодном поту. И теперь, стоя над закопанным в песок братом, я думал о том, в какую пытку превратил его жизнь. Джимми Шлитбирд был ангелом по сравнению со мной. Впрочем, чувство стыда быстро схлынуло, сменившись гордостью: ведь раньше мне никого не приходилось спасать, тем более брата. Как приятно, когда тобой восхищаются, полагаются на тебя, считают сильным и непобедимым! Так, наверное, чувствует себя Могучий Мышонок из мультика или Капитан Америка. Уважение и преклонение слабых, которые зависят от тебя и ждут твоей помощи, – вот что по-настоящему кружит голову, а не только хруст костей врагов под твоим кулаком.

– Ты выкопаешь меня, Джонни, правда? – робко спросил Хоган.

– Погоди, – сказал я. Мне хотелось в полной мере насладиться сознанием своего благородства, впитать последнюю каплю нахлынувшей эйфории. Лишь после того, как мое волшебное перерождение завершилось, я встал на колени и стал разгребать песок…

Что же такого я наговорил Хогану прошлым вечером? Зачем оставил номер телефона? Откуда взялось желе и какое такое алиби? За что он меня простил, если я не помню, в чем виноват? Может, и в самом деле что-то из детства? Только теперь я стал немного понимать, в какой хаос превращается жизнь вне уютного русла времени, текущего в одну сторону.

Одно ясно: я сказал Хогану, что люблю его. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше такое говорил. В нашей семье это было не принято. Обычные поцелуи на Рождество, подарки, пирог на день рождения… тут все понятно, но слово «люблю» у нас не котировалось. Мне всегда становилось не по себе, когда его говорили моим друзьям их родители, это меня смущало, как эротические сцены в фильмах. О любви не говорят, ею занимаются наедине, вдали от посторонних, где-нибудь в темноте. Потом, в студенческие годы, я осознал, каким странным был этот негласный запрет, но подсознательно продолжал его неукоснительно соблюдать. Разумеется, я легко объяснялся в любви девушкам и считал, что хорошо разбираюсь в чувствах, но в отношении родственников в моем сознании неизменно сохранялся невидимый барьер, не дававший выражать чувства хоть сколько-нибудь явно. А невысказанное, вытесняемое, отрицаемое, как правило, приобретает болезненный характер, становится опасным. «У нас НЕТ слона в гостиной, и только попробуй кому-нибудь проговориться!» Как же я раньше не обращал на это внимания? Ни разу не сказать брату, что любишь его! Чудовищно! Неужели, чтобы осознать это, нужна машина времени?

Добравшись до Чикаго, я остановился в «Хилтоне». Сол все не появлялся, и с подозрительной дамой за стойкой мне пришлось объясняться самому. Да, номер заказывал мистер Лоуи. Я его сотрудник. Да, мне по-прежнему нужен номер на двоих, потому что мистер Лоуи скоро приедет. Если приедет, м-да… Каждый раз, когда я произносил фамилию Сола, в глазах дамы отчего-то мелькал страх. В результате я зарегистрировал номер на собственное имя, и только после этого она наконец неуверенно улыбнулась и вручила мне два ключа.

Проходя через холл отеля, я заметил у столиков, стоявших вдоль стен, странные скопления людей. Мужчины во фраках показывали карточные фокусы. Какая-то женщина орудовала куском веревки: разрезала ее пополам, а потом чудесным образом восстанавливала в единое целое. Парень в желтом свитере поигрывал монеткой в четверть доллара, ловко прокатывая ее между пальцами. Бородатый араб втыкал соломинки для коктейля в арбуз, похожий на ощетинившегося дикобраза. Каждый удачный трюк сопровождался аплодисментами и одобрительными возгласами. Что за чертовщина? – подумал я и прочитал надпись на доске объявлений: «14: 00 – Нац. Асс. Маг. – Главный зал, открытие». Бее ясно, съезд фокусников. Ниже строчкой значилось: «19: 30 – Межд. Конф. Из. Пат. – Большая гостиная, банкет» – а это что такое?

Ответ я услышал, когда распаковал вещи и содрал стерильную бумагу, запечатывавшую унитаз.

– Международная конференция изобретателей и держателей патентов, – раздался знакомый голос из-за двери. – Мои старые дружки.

Я выглянул. Сол стоял перед зеркалом и поправлял галстук.

– Все отшельники, все не от мира сего, – продолжал он. – Но веселиться умеют как никто.

– Боже мой, как меня достали эти твои исчезновения, – вздохнул я.

– Ты думаешь, мне самому легче? Зря я не взял с собой четки, они обычно помогают… – Пошарив в ящиках комода, старик испустил победный клич: – Ура! То, что надо! – и торжественно поднял над головой гидеоновскую библию в синем переплете. Покряхтев, он запихнул книгу в боковой карман пиджака, потом с трудом застегнул нижнюю пуговицу и, повернувшись ко мне, гордо выпятил живот. – Ну что, как я выгляжу?

– Как мини-Горбачев, – усмехнулся я, – у которого стоит.

Сол хихикал минут пять, взвизгивая и хлопая себя по ляжкам.

– Ты понравишься Ленни, – сказал он по пути к лифту. – Ленин – он тоже из наших.