Дверь № 3

11

Недели через две раздался телефонный звонок.

– Господи Иисусе, Джонни, куда ты пропал?

– Хоган?

– Да что с тобой такое творится? Бросил Нэнси, голову где-то разбил, никому ничего не говоришь…

Имелось в виду, конечно, «не говоришь мне».

– Я как раз собирался. У меня с телефоном что-то творится.

И в самом деле с телефоном творилось неладное: на линии все время слышались какие-то щелчки, местные звонки проходили через один, а иногда разговор вообще прерывался без всякой видимой причины. Удобная отговорка, но на этот раз я был честен.

– С телефоном? – удивился он. – Да что, черт возьми, могло с ним случиться?

– Не знаю толком. Так или иначе с Нэнси все ясно. Ты же сам знаешь – у нас с ней к этому шло. Я говорил тебе на похоронах, что мы уже несколько месяцев не притрагивались друг к другу.

– Понял. Выходит, ты мне что-то рассказываешь, только когда кто-нибудь умрет?

Я задумчиво почесал в затылке.

– Кто тебе сказал про мою голову?

– Не важно! – огрызнулся он. – Ну ладно… твоя секретарша. Я ее просто завалил письмами.

Все письма лежали передо мной на столе: стопка зеленоватых листков с пометкой «Хоган». Я почувствовал себя последним паршивцем. Брат все-таки, и я его единственный родственник, мог бы и пообщаться хоть раз в месяц, и помочь чем-нибудь… Однако я пока не чувствовал себя в силах нести еще и эту ношу.

– Ты ведь понимаешь, мне тоже тяжело после смерти матери, – продолжал он. – Но нельзя же так просто взять и забросить детей и работу. Что бы сказал на это отец?

– Хоган, успокойся. Во-первых, у меня детей нет. Во-вторых, мать тут вообще ни при чем. – Тут я немного погрешил против истины. – В-третьих… – А что в-третьих? Отца уже нет в живых?

– И что? – нетерпеливо спросил он.

– Ну… ты меня понимаешь.

– Нет! Потому и звоню.

– Все в порядке, брат. Это самое главное. – Он помолчал.

– Джонни, у нас есть важное дело. Надо разобрать мамин комод…

– Что?

– Ее вещи. Я долго откладывал, потому что не мог себя заставить смотреть на фотографии и все прочее. Мы с тобой, конечно, очень заняты, но без твоей помощи мне просто никак. Я даже не решился выставить дом на продажу.

– Ну и правильно! Надо только отключить воду и электричество.

– Не будем спешить, – возразил он. – Свет пока нужен.

Свет нужен? Интересно.

– Хоган, тебе действительно не стоит всем заниматься самому.

– Я справлюсь…

– Давай я займусь агентством недвижимости, а ты возьмешь на себя коммунальщиков и мебель.

Брат мой очень редко повышал голос, но тут он заорал так, что я вздрогнул.

– Да черт побери, Джон, говорю же, что справлюсь! – Это прозвучало как-то странно, будто он делал дыхательные упражнения.

– Хоган! С тобой все в порядке?

Он снова помолчал, потом ответил упавшим голосом:

– Более-менее… Только знаешь, я иногда… прямо во время сделки начинаю плакать. Чувствую себя полным идиотом. Плачу и плачу – все время, Джонни.

– Я понимаю. Тебе очень больно.

– Так и Энджи говорит. Думаешь, это нормально?

– Конечно.

– Я тут подумал, что, может быть, я… ну, ты понимаешь.

– Да нет, что ты!

Я не стал говорить ему, как сам реагирую на смерть матери, потому что вел себя неправильно. Пытался вытеснить мысли о ней из своего сознания, а когда они все-таки прорывались, попросту напивался. Знал, что это глупо, что все равно когда-нибудь придется пережить и прочувствовать все это, но ничего не мог с собой поделать – просто был еще не готов.

Хоган несколько раз глубоко вздохнул.

– Я раньше понятия не имел, что так может быть. Так больно. Во всем теле отдается, я как побитый.

– Поболит, конечно, так и должно быть. – сказал я авторитетно, сам чувствуя фальшь своих слов. – Поплачешь, и пройдет. Нужно время. Тебе что-нибудь помогает?

Он немного подумал.

– Секс.

– Правда? – Только бы он не пустился в подробности.

– И еще… ты только не смейся. Когда мы закрываем салон, я иду в демонстрационный зал и сажусь в машину. Там темно, никто меня не видит. Сижу, слушаю радио, наслаждаюсь запахом. Новые машины – они особенные… в них так спокойно.

– Знаешь, братец, по-моему, ты неплохо справляешься, – улыбнулся я.

– Стараюсь. Еще я часто вижу ее во сне. Что это может значить?

– Ну… наверное, тебе ее просто не хватает, – предположил я.

– Да, конечно, но она все время повторяет одни и те же слова.

– Что именно?

– Говорит: «Я хочу еще внуков…»

Повесив трубку, я надолго задумался. Лора тогда сказала, что сны – это дверь. Меня и раньше часто занимал вопрос: почему мы привыкли так легкомысленно относиться к снам? Только ли оттого, что видим их слишком часто и перестали обращать внимание на свойственную им таинственность? Или же стараемся лишний раз отгородиться от тревожащих напоминаний о том, что не поддается нашему контролю, отвернуться от двери, ведущей в темные и опасные глубины? У меня возникает ощущение, что сны в нашей культуре окружены неким заговором молчания, ибо как психолог я знаю, насколько сильна незримая тирания потаенного, невысказанного, подсознательного. Поэтому рассказы Лоры об особом отношении к снам этих ее холоков сразу меня заинтриговали.

– Лицо Сьюки… и еще комнаты снов, их я тоже хорошо помню. Они в форме купола, таких всего несколько тысяч. Стены зеленые с желтоватым оттенком и шероховатые вроде акульей кожи. Когда на них смотришь, кажутся гладкими, даже блестят, а потрогаешь – грубые, как наждак, можно пораниться. И мокрые. Там ведь все под водой, только вода больше похожа на желе. В такой комнате всегда полная тишина, делать нечего, можно только спать и смотреть сны. Устраиваешься где угодно: на полу, на стене, хоть на потолке – и спишь, спишь… Думаю, первые годы я вообще не знала, что там есть что-то еще, за стенами. Голода не чувствуешь, так что и еду приносить не нужно. Питательные вещества распылены в воздухе, получается такая смесь с запахом рыбы – ее вдыхаешь, как густой туман, и чувствуешь, как тебя переполняет сытость…

Она шутливо поморщилась, отмахиваясь от дыма моей сигареты, и продолжала:

– Холоки там проводят целые дни: лежат, скорчившись, неподвижно, как младенец в материнской утробе. Глаза широко открыты, вокруг зеленое облако колышется, и слышно такое ровное жужжание вроде механической вибрации. Смотрят один сон, потом, когда хозяин просыпается, переключаются на другой. Они так это любят, что вообще оттуда не вылезали бы, если бы их не ограничивали. Обычный порядок – шесть дней в комнате через двенадцать. Для них сны как наркотик. Мне никогда не разрешали… то есть сама я, конечно, могла видеть сны, но чужие, ваши – никогда. Они меня так и не научили, у них это тайна, почти священная… Когда я была в комнате снов, то никогда не чувствовала, что я одна, всегда знала: они следят за мной непонятно откуда. Единственный способ хоть как-то отгородиться – это уснуть, но потом, когда положенное время кончается, стена открывается, там появляется рука и манит тебя наружу. Лора снова скрестила ноги в синем кресле и зевнула.

– Вашу память они тоже могут видеть – это как бы другой канал на той же самой частоте. Подключаются, когда вы спите, и просматривают.

– Тоже в комнате снов? – понимающе кивнул я.

– Нет. Ленты памяти – они больше для развлечения вроде телевизора. В каждом жилище есть экран на стене, который управляется голосом. Выбираешь дату, страну, пол, человека и смотришь. Обычно их прокручивают на большой скорости, потому что в воспоминаниях очень много скучного, тривиального, например, прием нищи. Если такие вещи пропускать, можно уместить всю жизнь человек; в один день. Все их знания о вашем мире были взяты из памяти. Поэтому многое оказалось искажено. Считалось, на пример, что у вас все женщины упитанные и полногрудые п они очень удивились, когда поняли, что мужчины склонны кое-что преувеличивать.

Я невольно улыбнулся. Лора продолжала:

– Их мир очень однообразен, он похож на один бесконечный сон, окрашенный в зеленый цвет. Везде, куда ни взглянешь, купола, прозрачные стены – как ваше стекло или пластик, – на километры вокруг все одно и то же, все прозрачное, можно видеть сквозь каждую стену. Представь, что ты плывешь под водой с аквалангом…

– Я не умею плавать, – прервал я.

– Правда? – изумилась она.

– Ага. Говорят, я лет в пять свалился в какой-то пруд, мать вытащила меня оттуда за волосы. Сам-то я ничего такого не помню, но воды с тех пор всегда боялся.

– Давай я тебя научу! – воскликнула она. – Мы пойдем в бассейн, и…

– Нет, спасибо, – решительно покачал я головой. Лор явно приуныла. Очевидно, у нее возникла блестящая идея показаться мне в купальном костюме. – А зачем все прозрачное? – спросил я.

– Они ничего не скрывают друг от друга. В их словаре нет даже слова для понятия «интимность». Каждый полностью открыт. Считается, что если нет секретов, то нет и конфликтов. У них какая-то странная паранойя. Хищников никаких там нет, вся жизнь регулируется до последней мелочи, безопасность абсолютная, и все-таки они боятся. Ваш мир их очень удивляет – то, как вы все время стараетесь обособиться…

– Даже бегаем по утрам в наушниках, – кивнул я. – Каждый в своем отдельном мире.

Лора задумалась, что-то вспоминая.

– Еще они не понимают вашей музыки. Воспроизвести ее они не могут, как не могут петь и танцевать, но очень ею интересуются. Изучают композицию, динамику… Особенно их увлекает рок-н-ролл: Элвис, Чак Берри, Джерри Ли Льюис, Бадди Холли. Они были страшно удивлены, когда узнали, что тексты песен рифмуются, для них это совершенно недоступно. В лучшем случае они понимают примитивный ритм, регулярность, интервалы, как в работе часового механизма.

– А диско им нравится?

– Диско? А что это такое?

– Ну как же… Обтягивающие брюки, высокие каблуки… «Вилидж пипл» – слышала?

– Кто это?

– Они тогда гремели.

– Так же, как Элвис?

– Ну… – Меня вдруг посетила странная мысль. – А Кросби, Стиллс, Нэш и Янг?

– Это что, адвокатская контора?

– Джон, Пол, Джордж, Ринго? – Она молча смотрела на меня. – Ну же… «Битлз», ливерпульская четверка!

– Наверное, я их пропустила, – пожала она плечами. У меня голова шла кругом. Она не слышала «Битлз»!

– А Джон Кеннеди?

– Он тоже музыкант?

– Вьетнам. Даллас. Джеки. Освальд. Руби… Боже мой, неужели ты думаешь, что я в это поверю?

– Во что поверишь? Я тебя не понимаю.

– Кто сейчас президент?

– Какой страны? Ну ладно, ладно, шучу. Джордж Буш, правильно?

– Так, это уже кое-что. – Я начал немного успокаиваться. – А до него?

– Актер какой-то. И Нэнси.

– А еще раньше? Лора покачала головой.

– Я мало смотрю новости.

– А Гитлер? – прищурился я.

– Его я знаю.

– Хиросима?

– Ну конечно.

– Уф-ф… Трумэн? Эйзенхауэр?

– Да.

– А потом?

– Что потом?

Я перевел дух. Если это игра, я ее поймаю. Кто там у нас еще в 50-х…

– Дэйви Крокетт?

– В три года убил медведя. Ты что, не был в Диснейленде?

– Так, ладно… Джон Уэйн?

– Видела.

– Нэнси Синатра?

– Это жена Фрэнка?

– М-м… Вудсток?

– Погоди. Это такая желтая птичка из комиксов, правильно?

Итак, моя инопланетянка умудрилась как-то пропустить все 60-е. И 70-е тоже. Провал в памяти? Искусственная амнезия? Я закрыл лицо руками.

Лора сочувственно вздохнула.

– Послушай, я, кажется, поняла, что ты хочешь узнать. Не мучайся. Я не знаю ничего, что было после 1959-го или около того.

– Почему?

– Как раз тогда они отправили меня назад. Перелет продолжался примерно тридцать ваших лет.

– Стоп! – сказал я, закуривая очередную сигарету. Теперь не уйдешь, голубушка. Это уже физика. – Тридцать лет, говоришь?

– Да.

– А весь полет туда провела в утробе?

– Правильно.

– Значит, туда девять месяцев, а обратно тридцать лет?! Я не сводил глаз с ее лица, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. Наконец-то мне удалось найти брешь. Пускай теперь попробует вывернуться!

– Я не могу объяснить, – потупилась она.

– Не можешь, – довольно кивнул я.

– Я же тебе говорила… Сама не понимаю, могу только догадываться. Наверное, полет туда проходит быстрее, чем обратно. Ну… как, например, в гору и с горы. Или же они стареют иначе, чем я. Так или иначе, какая разница! Это всего лишь время.

Она сказала это так, словно извинялась, что не заметила дорожный знак. Думаю, тогда я и начал выходить из себя. Такой отличный выстрел, и опять в «молоко».

– Так сколько же все-таки тебе лет?

– Сорок два, если по-вашему.

– Ерунда! Тебе никак не больше тридцати.

– Будем считать это комплиментом, учитывая, как вы все помешаны на возрасте. Мне сорок два.

– Неплохо сохранилась.

– Спасибо. Очевидно, полет благотворно на меня noдействовал…

– У тебя есть дети? – быстро спросил я.

Лора пристально взглянула на меня.

– Нет.

– Ты хочешь их иметь?

– Очень! – серьезно ответила она.

– Тогда поторопись. – Мне почему-то вспомнился мальчик в красном свитере. Лора молчала. – Время работает против тебя. – Я машинально взглянул на часы и улыбнулся. – А наше сегодняшнее уже закончилось. – Она молча смотрела на меня, в глазах появился страх, но я уже не мог остановиться. – Сердишься? Ах да, я и забыл: вы слишком развиты, чтобы поддаваться эмоциям. Ну и, конечно, если вовремя принимать таблетки… – И зачем только я все это говорю?

– Таблетки? – осторожно спросила Лора.

– Ну, ты знаешь… Некоторые из нас, землян, настолько примитивны, что вынуждены контролировать свои эмоции с помощью лекарств. Снимать напряжение, так сказать. Создавать иллюзию душевного покоя.

Она молчала.

– Сколько ты их пьешь, Лора?

– Что?

– Сколько валиума ты принимаешь в день? – Ее взгляд стал жестким.

– Так ты обыскивал мою сумочку?

– Не было нужды. Ты оставила ее открытой, все было видно: рецепт и горсть шоколадок.

– Ты не имел права…

– Может, все-таки расскажешь, что с тобой? Это бы мне сильно помогло… понять, что происходите моей пациенткой на этой планете! – Лора промолчала. – Ну давай, скажи хоть что-нибудь!

Опять молчание.

– Ну хорошо, я подскажу… вернее, задам вопрос. – Я задумчиво потер лоб, соображая, как лучше сформулировать. – Для чего тебе такая куча шоколадок?

– Почему ты сердишься? – вдруг спросила она.

– Я сержусь? Я? Ну да, разумеется, кто же еще! Ведь это со мной сотворили невесть что, это я утешаю себя идиотским бредом, это у меня, черт побери, два отца и ни одной матери!!!

Она вскочила с кресла и направилась к двери.

– Стой… – Я догнал ее и загородил дорогу. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, примирительно поднял руки. Отлично, док, прямо по учебнику. – Извини. Я… я погорячился. Почти не спал ночью, много курю… и вообще… Извини.

Лора молча смотрела мне в лицо. Невозможно было понять, расстроена она или в ярости.

– Лора… – снова начал я.

– Что? – Она опустила глаза.

– Ты хочешь, чтобы мы и дальше встречались? Если да, то, пожалуйста, помогай мне, работай! Не делай вид, что приходишь сюда только из-за моих прекрасных глаз или по поручению этих твоих зеленых человечков. – Я старался поймать ее взгляд. – Иначе я не смогу помочь тебе.

– Чего ты хочешь от меня?

– Правды!

– Ты хочешь сказать… – Теперь стало ясно – она в бешенстве. – Ты хочешь сказать, что все это… – Задыхаясь от гнева, она обвела рукой кабинет. – Все это время… ты не верил ни единому моему слову?!

Притворяться дальше не было смысла.

– Да, – сказал я устало.

Удар был неожиданным, я не успел даже шевельнуться. Меня никогда не били так сильно – даже мужчины, тем более женщины. Я свалился как мешок с мукой. И тогда она схватила за шиворот и – клянусь богом, это правда! – подняла меня на воздух одной рукой, как щенка, и встряхнула. Меня, здорового мужика – тоненькая, хрупкая на вид девушка. Перед глазами все плыло, я услышал ее слова:

– Тогда поверь в это!

Что было дальше, не помню. Когда я очнулся, за окнами уже темнело. Нижняя челюсть распухла и еле двигалась. Одно только радовало: эту девицу я больше никогда не увижу.