Драконова Академия. Книга 4

Глава 24

Люциан Драгон

Если после общего факультета военный казался каким-то форменным издевательством, то после гарнизона уже воспринимался так, как легкая утренняя разминка. На середине занятия магистр Ихтон это заметил и саркастически поинтересовался, не доставить ли тэрн-ару шезлонг с Эллейских островов. Если на общем в ответ на такую шпильку можно было огрызнуться, то здесь это расценивалось как пререкания со старшим по званию (коим, разумеется, являлся магистр), поэтому Люциан спокойно ответил, что готов к любому уровню нагрузки.

Зря.

Однокурсники, конечно, обалдевали, а Ихтон явно отрывался, устроив ему полосу магических препятствий курса этак с последнего. Наверное, раньше после такого Люциан отправился бы прямиком в лазарет к Симрану, а так (никогда бы не подумал, но спасибо Амиру) ни разу не ударил в грязь лицом. Ни иносказательно, ни буквально. Хотя, конечно, попотеть его Ихтон заставил, явно превышая свои магистерские полномочия. Добился, правда, исключительно того, что в конце Люциану все аплодировали, так что с полигона он уходил героем. К вящему неудовольствию магистра.

Он собирался принять душ и пойти к Нэв: даже несмотря на то, какой разговор состоялся между ним и отцом вчера. Ферган согласился его принять и пришел в ярость, когда узнал, зачем он явился. Люциан рассчитывал откровенно поговорить с тэрн-архом о ситуации на границе — о давящем присутствии тьмы, о всплесках, после которых адорров и даже некоторых лэардов лечили от психической невменяемости. Кальварены еще держались, но в целом это явно требовало пристального внимания, при этом никаких действий со стороны столицы и правительства не предпринималось.

Рассчитывая на одно, в итоге он получил совсем другое — полыхающего яростью дракона, который назвал его бесполезным мальчишкой и посоветовал в ближайшее время не попадаться ему на глаза. Когда Люциан попытался возразить, что это стоит внимания, Ферган выставил его вон, напоследок снабдив емкой характеристикой, что один раз он уже подставил семью, и что лезть туда, в чем не разбираешься — это его отличительная черта, наравне с упрямством, граничащим с глупостью.

Будь на его месте кто угодно другой, вряд ли Люциан позволил бы себя вот так выставить, но это был тэрн-арх. У которого на разговор с сыном явно были другие надежды. Он рассчитывал — о чем заявил сразу, что Люциан опомнился и готов принести публичные извинения Анадоррским и принять статус наследника. Когда выяснилось, что это не так, Ферган и пришел в лютейшую ярость, и дальше с ним можно было не разговаривать. К сожалению, Люциан этого сразу не понял, а от отца вышел взбешенный и злой.

Приносить публичные извинения Анадоррским он не собирался, разве что готов был попросить прощения у Женевьев. Лично. Но случая пока не представилось, да и его все время как-то сворачивало на разговоры с Леной.

Которая все-таки носила его браслет.

Точнее, не его, а тот, что он починил. Свой простенький браслет с первой вириттой, Эвиль. Дурацкая радость по этому поводу была из ряда вон, но Люциан уже смирился. С тем, что он не может быть к ней равнодушен. Никогда не сможет, а после того, чем с ним поделилась София-Соня, он понял, что уже не отступится. Каким нужно быть идиотом, чтобы столько времени не замечать, что рядом с тобой другая?

Да, он сам совершил такую же ошибку, но это был один вечер! Одна ночь! Не половина лета же, драхи его задери!

Осознание этого — того, что он будет бороться за Лену, словно позволило вздохнуть свободнее. Словно отпустила невидимая жуткая магия, давящая на грудь. Возможно, именно поэтому он первым делом схватился за виритта, который передал ему сообщение от Сезара. В его голосе, обычно неизменно спокойном, уравновешенно-снисходительном или резковатом, с нотками превосходства, сквозили такие боль и отчаяние, что Люциан мигом забыл про душ.

С Сезаром они никогда не были особо близки, но об этом он подумал, уже когда открывал портал в их поместье. И еще в те мгновения, когда горничная провожала его в гостиную, где застывший в кресле брат напоминал каменное изваяние. А потом он сказал то, что сказал, и Люциан замер.

— Ребенок? — переспросил он.

— Да. После той ночи. — Сезар все-таки оттолкнулся от подлокотников и поднялся к нему навстречу. — Он… она… Софии стало плохо сегодня, а я ничего не смог сделать. До этого я вообще собирался уйти. Бросить ее одну. Если бы я ушел, она был могла…

— Так, стой. — Люциан шагнул к брату и взял его за плечи. — Что с Софией?

— Все хорошо. Сейчас, — Сезар говорил так, будто сам в это не верил.

— Хорошо, что все хорошо, — он мысленно облегченно вздохнул. — А ребенок? Что с ним?

— Им сейчас занимается Глатхэн. Было сильное кровотечение. Он же… если бы я мог сделать хоть что-то, но я не мог, Люциан. Понимаешь? Не мог?

Люциан впервые видел брата таким: потерянным, словно под ногами горела и расходилась земля, и Сезар уже был готов просто свалиться в один из этих разломов. Так странно было осознавать, что безупречный Сезар Драгон может быть таким, и в то же время Люциан сам себя смутно помнил, когда увидел пострадавшую после похищения Лену. Смутно помнил, что он там вообще делал. Сезар же действительно не мог ничего сделать — еще одна отличительная его особенность — когда любимая женщина истекала кровью у него на руках. Каково это, Люциан даже представить себе не мог. Не хотел и не мог, поэтому сейчас поморщился.

— Глатхэн — лучший из лучших, он спасет твоего… вашего ребенка, — произнес он первое, что пришло в голову. Ничего другого просто не приходило.

Сезар усмехнулся:

— Ты так в этом уверен?

— Я это знаю. Он лечил нас сколько я себя помню. Его опыт и его магия творят чудеса, Сезар.

Глатхэн действительно был с их семьей вот уже больше сорока зим. Опытный целитель, пришедший в семью тэрн-арха помощником предыдущего, выросший благодаря своему уникальному таланту. Да, все светлые драконы обладают способностью к исцелению, но не все обладают тем, что было у Глатхэна: чутье, умение работать со внутренними контурами и энергиями на каком-то таком уровне мастерства, где все прочие просто сдавались бы. Целительство — это ведь не только про то, чтобы залечить и срастить рану или убрать воспаление, целительство — это о том, чтобы предвидеть последствия и копнуть глубже, предотвратить возможные осложнения.

Возможно, у него бы получилось и маму спасти, если бы все произошло не так быстро, если бы выброс темной магии брата был не таким сокрушающим. Если бы мама не отдала все силы на спасение Нэв. Воспоминания об этом заставили поморщиться снова, но уже по другой причине. Долгие годы он винил в смерти матери брата, но сейчас отчетливо понимал: это был ее выбор. Первый выбор — спасти маленького Сезара, второй — свою пока еще не рожденную дочь.

— София справится, — неожиданно для себя произнес Люциан. — Она сильная.

Брат кивнул, подтверждая его слова.

— Да. Она сильная.

— Ваш ребенок тоже. Честно говоря, не представляю, как у вас может быть иначе.

Сезар глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.

— Спасибо, — произнес он. — Спасибо, что пришел.

— Да мне все равно особо нечего делать было, — насмешливо произнес Люциан, но тут же покачал головой. — Прости. Мне правда важно, что позвал ты именно меня.

Потом они вместе сидели, разговаривая обо всем. Люциан рассказывал о буднях в гарнизоне, мысленно отмечая, что брат иногда проваливается в себя и свои мысли, но говорить не переставал. Спрашивал Сезара о том, что он планирует делать дальше — теперь, когда не нужно принимать на себя ответственность за всю Дарранию. Тот даже отвечал, что пока не представляет, чем хочет заниматься, потому что всю жизнь готовился быть тэрн-архом, и сейчас просто ведет дела этих земель. Понемногу из его глаз уходило это обреченное выражение, Сезар оживал, и они вдвоем даже не сразу заметили, как стемнело.

Очнулись только, когда дверь в гостиную распахнулась, и горничная впустила одного из помощников Глатхэна.

— Тэрн-ар, — тот поклонился. — Тэрн ар, — теперь посмотрел на Сезара. — С вашим малышом все в порядке. Вы можете подняться к своей жене.

Брат поднялся так стремительно, так быстро вышел, что Люциану просто не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним. Точнее, пойти можно было куда угодно, но он все же направился за помощником, едва поспевавшим за Сезаром, к лестнице. А дальше — ноги сами привели его наверх, к комнате Софии. Дверь прикрыть не успели, Глатхэн говорил с братом:

— … в ближайшие пару дней вашей супруге лучше лишний раз не вставать с постели. До утра она проспит, я наложил заклинание восстановительного сна. Разумеется, когда тэрн-ари София вернется в Академию, никаких физических нагрузок, даже элементарных. Я записал свои рекомендации в ее виритту для освобождения от…

Сезар слушал и смотрел на Софию, бледную, утопающую в подушках и покрывалах. Ее укутали, поскольку после восстановительных магических процедур необходимо было дополнительное тепло, и, когда брат наклонился, чтобы убрать прядь волос с ее лица, Люциан качнулся назад. Отошел от двери, направился к лестнице, сам не понимая, зачем вообще поднимался.

Наблюдать за чужим счастьем? И счастье ли это? Для них, после всего, что случилось.

Он вернулся в Академию, где долго лежал на кровати, просто рассматривая потолок. Его комнату ему, естественно, вернули по первому требованию: не суть важно, как к тебе относится отец, пока ты сын тэрн-арха, все будет для тебя. Хотя Люциан даже не просил конкретно эту комнату, для него подготовили именно ее. Все вернули на место: и портрет отца, и вещи, которые он оставил, когда думал, что навсегда уходил в гарнизон.

Стоило подумать о гарнизоне, как виритт сообщил:

— С вами хочет поговорить адорр Этан Змитт, тэрн-ар Драгон.

Другу из гарнизона Люциан обрадовался и сразу же приказал виритту принять запрос. В гарнизоне сейчас уже была ночь, а не как в Хэвенсграде, вечер в самом разгаре. Поэтому Этан первым делом поинтересовался:

— Не поздно?

— Было бы поздно, я бы не ответил. Так что не мнись, как девица на первом свидании. — Грубые шуточки из гарнизона тоже стали частью его жизни. Правда здесь, в Хэвенсграде, мало кто мог их понять, а вот обидеться могли вполне. Этан же только хохотнул:

— Знаешь, мы все тут по тебе скучаем, з…

— Скажешь «Златовласка», я тебя придушу, — беззлобно произнес Люциан.

— Злыдень ты дворцовый, — почти ласково ответил Этан. — Я вот только от Арьки вернулся. Теперь мы официально жених и невеста. А еще я не сегодня-завтра получу звание лэарда, и жалованье, соответственно, увеличится. Так что я смогу свадьбу собрать к весне уже, если не раньше. Зимой жениться, говорят, к счастью — Тамея свое благословение трижды дает, но я не хочу зимой, Арька у меня тепло любит. Лето. Да и не нужно оно особо, благословение это, если уж любишь так, как мы любим, правда ведь?

— Если тебе нужен совет от дворцового злыдня…

Этан снова хохотнул.

— То жениться надо тогда, когда хочется вам, а не когда благословения раздают. Ну а с помолвкой поздравляю. Обидеться что ли, что меня не позвал?

Люциан это сказал шутки ради, но Этан мгновенно изменился в лице и пробормотал:

— Так я это… не было же никакого праздника. У меня только на кольцо хватило. Но на самое лучшее! Я тут в Дэррик ходил… порталом. Там и купил.

Дэррик — небольшой городок, ближайший к гарнизону, где можно было купить хоть что-то мало-мальски приличное. Населения там тысяч под сто, но ювелирные лавочки наверняка есть.

— Мы просто вдвоем под лунами стояли, и я ей кольцо надел, — продолжил тем временем Этан. — Знаешь, так романтично было. Она даже расплакалась. Я сначала подумал, что что-то не так сделал, а потом Арька меня обняла и говорит: «Ты знаешь, что ты у меня самый лучший»? Представляешь?

Наивно. Романтично. Сопливо.

Так Люциан мог бы подумать раньше. Сейчас же первое, что ему пришло в голову — мысль о том, каково это. Услышать, что ты самый лучший для той, по кому сходишь с ума.

М-да-а-а.

— Поздравляю, Этан, — повторил он. — Очень рад за вас. Правда.

— А ты как? — поинтересовался друг. — Как у тебя дела с той девушкой… ну…

Про Лену он ни с кем так и не говорил. Даже с Этаном. Хотя тот и не оставлял попыток вывести его на разговор — то ли просто потому, что привык к таким вот откровенным беседам, в его деревушке такое было в порядке вещей, ничего необычного. Наверное, в этой беспардонной откровенности что-то было, но Люциан к такому был не готов. Поэтому лишь покачал головой:

— Не хочу об этом говорить, Этан.

— Да ты никогда не хочешь!

— Вот приеду к вам на свадьбу и все расскажу, — отшутился он.

— Ты, главное, ее с собой привози.

Почему бы и нет? Глядя в счастливое лицо друга, Люциан вдруг отчетливо представил, какой могла бы быть Лена рядом с ним. На этой свадьбе.

Такая простая деревенская свадьба, в разгар лета. Он не видел ни одной деревенской свадьбы, но сейчас ему почему-то представился сад и грубо сколоченные деревянные столы. А за ними — люди, счастливые, с раскрасневшимися от веселья, солнца (и не только) лицами. Простые наряды, никаких громких речей. И Лена — в легком длинном платье, голубом, в цвет ее глаз, с цветами в волосах. Откуда пришел этот простой образ, Люциан и сам толком не знал, просто неожиданно понял, что улыбается.

Этан еще рассказывал, как суетилась Аринина мама, как смущенно улыбался отец, увидев кольцо. Они всегда знали, что рано или поздно это произойдет, Этана они любили и очень обрадовались, когда узнали о помолвке. Младшая сестра Арины, Полина, та так и вовсе кружила вокруг сестры в надежде, что ей дадут поносить колечко. В деревне ходила такая примета: что если невеста позволит свое примерить, то скоро и тебе невестой быть.

О традициях родных мест Этан говорил с невыносимой теплотой. А еще о том, как плакали его мама и отец, когда узнали. Тоже от счастья.

Представить себе Фергана рыдающим Люциан мог только в одном случае: если Анадоррский все-таки отнимет у него трон. Почему-то эта донельзя циничная мысль снова заставила его улыбнуться. А вот мысль о матери — снова нахмуриться. Ее он вполне мог представить расчувствовавшейся. Искренней, светлой.

Такой, какой она всегда и была.

После разговора с Этаном Люциан еще долго не мог заснуть. Вспоминал те дни, когда мама была жива. Вспоминал, сколько времени она проводила с ним — хотя могла легко сбросить на нянь, воспитателей и гувернеров. Но нет, ей это нравилось. Нравилось с ним заниматься, нравилось с ним гулять, нравилось учить его всему. Сколько лет он не думал о ней, заперев все детские воспоминания на тысячи замков, не позволяя себе ни чувствовать, ни вспоминать?

Еще у нее был совершенно потрясающий голос. Низкий и в то же время такой волшебный, чарующий, обволакивающий. Когда она пела, замирали все. Все замолкали. Ее голос был каким-то воистину магическим, и маленького Люциана она тоже учила петь.

С этой мыслью он и заснул, а проснулся еще до побудки. Быстро принял душ, собрался и, хотя за это чисто теоретически могло прилететь, вышел из комнаты и зашагал по коридорам. В такое время, правда, дежурные уже редко ходили, потому что до пробуждения адептов оставалось совсем чуть. Но нарваться на каких-то рьяно исполняющих обязанности и желающих кому-то устроить, выражаясь словами Лены и Сони, хорошую жизнь, можно было вполне.

Не то чтобы Люциан переживал на этот счет, просто он хотел успеть поговорить с Леной до побудки. А с дежурными пришлось бы разбираться на месте, и это тоже отняло бы время.

К счастью, обошлось. В ответ на стук в дверь сначала не происходило ничего, а потом ему все-таки открыла совершенно взъерошенная и заспанная Лена в халатике. В таком коротком халатике, что пришлось приложить все усилия, чтобы об этом халатике не думать, а думать о том, зачем он пришел.

— Люциан! — прошипела она, когда осознала, кто перед ней. — Ты с ума сошел? Я тут сплю!

— Это хорошо, — произнес он.

В гарнизоне на учениях им рассказывали, почему во время войны самые опасные нападения — именно утром. Потому что сознание после сна мягкое и расслабленное. Поэтому сон во время военных действий — большая роскошь. Еще их учили мгновенно просыпаться, но Лену не учили. Поэтому он успел перехватить дверь, когда она попыталась резко ее закрыть.

— Я тебе не враг, Лена, — сказал еле слышно. — Может, уже впустишь меня? Нам надо поговорить.

— Не надо! Не о чем…

— Есть о чем. — Люциан шагнул вперед так резко, что она невольно отступила, и он захлопнул за собой дверь. — Точнее, о ком. О твоей лучшей подруге. Она беременна.