Дориан Дарроу: Заговор кукол

— Глава 31. О подозрениях, подозреваемых и эпистолярных экзерцициях

Пружины кресла-качалки сжимались едва ли не до хруста, а распрямлялись со скрипом, который весьма действовал на нервы. В очередной раз качнувшись, Персиваль не без сожаления выбрался из кресла, сказав:

— Тесновато будет.

Ну естественно, ни размеры, ни механизм не рассчитаны на кого-то столь крупного. Дорабатывать надо. Кресло согласно завибрировало, повернулось и застыло боком, демонстрируя искореженный поршень.

— Извини, — Персиваль пожал плечами. Раскаявшимся он не выглядел.

— Да ничего.

Я достал из шкафа бутылку, стаканы — на этот раз приличные. Раскатал по столу чистый лист, который готовил… не знаю, для чего готовил, ведь отныне все приготовления не имеют смысла.

— Что-то ты совсем квелый, — Персиваль с легкостью задвинул кресло на прежнее место и, отобрав бутылку, сказал: — Давай, выкладывай.

Я выложил. Он выслушал. Вместе выпили.

— Интересно выходит, — сказал Персиваль, занюхивая виски графитовым карандашом. — То есть ты добровольно убираешься, а твой братец получает титул и невесту. Так?

Пожалуй. Нет, я не ревновал Ольгу к Ульрику, скорее стало понятно ее нежелание связывать судьбу со мной. Наверное, она очень сильно его любила. Но почему не рассказала? И он молчал.

— Твою сестричку садят в клетку, а тебя пытаются прибить. Очень интересно.

Скорее лишено смысла.

Все в этом мире лишено какого бы то ни было смысла.

— А самое интересное тут то, что ты уже помер, — Персиваль задумчиво давил пальцами карандаш, и графитовая крошка сыпалась на белый лист. — Знаешь почему?

Не знаю и знать не хочу.

— …потому, что ты на людях в воду сиганул. Самолично. И все это знают. Имечко твоего братца чисто, как тетушкин фартук.

— Прекрати.

— Неа, — Персиваль качнулся на стуле, и тот затрещал. — Не прекращу. Уж больно все в тему… кто знал, что ты не умер?

— Эмили. Ульрик. И…

И все.

— Кто знает, что она — твоя сестрица? И кто знает, что ты скорее сдохнешь, чем бросишь ее в беде? На, выпей-ка, тогда думаться будет легче.

Неправда! Его домыслы — всего-навсего домыслы. Конечно, в какой-то степени Ульрику выгодна моя гибель, но он знал, что в любом случае получит титул.

— Ждать надоело, — возразил Персиваль, подливая. — Такое частенько случается.

— Нет!

У него жалостливый взгляд, от которого мне становится жарко. Он же и вправду думает, будто Ульрик мог…

— Кто, если не он? У тебя есть враги? Нету. Ты чистенький и славный мальчик, который всегда со всеми дружил. Даже вон с крысами.

Ратт презрительно фыркнул и отвернулся. Он был согласен со мной, что выводы Персиваля излишне поспешны. И пусть на первый взгляд они выглядят логично и убедительно, но я-то знаю: Ульрик не желал моей смерти!

— Почему?

— Потому… потому что он мой брат.

— Каин тоже был братом Авелю, — тихо возразил Персиваль. — Порой родство значит очень мало. Ты, главное, помни, Дорри: того, кто уже умер, легко убить. Слушай, а что это за хреновина у тебя там болтается? Ничего, если гляну.

Пожалуйста. Все, что угодно, лишь бы остановить этот разговор.

В конце концов, я слишком мало знаю, чтобы адекватно оценить происходящее. И если у Минди получится передать письмо… если у Эмили выйдет сделать то, что я прошу… если разговор наш состоится, то…

Персиваль снял модель и теперь держал на весу за цепочку, прикрепленную к кабине пилота. Он разглядывал ее, но не решался прикоснуться, хотя видно было, что прикоснуться хочется.

— И чего это? — равнодушие в голосе меня не обмануло. Персивалю было до смерти интересно, и его интерес грел мне душу.

— Орнитоптер. Положи на стол. Сейчас.

Я достал шкатулку с мелким инструментом и шелковым шнуром. Отрезав четыре куска примерно равной длины, я продел их в петли на крыльях. Собрал крестовину. Уравновесил модель. И только после этого закрепил цепочку. Теперь крылья шевелились, кабина же пилота с крохотным человечком — и намаялся же я его вырезать — оставалась неподвижной.

— Забавно, — оценил Персиваль, нежно касаясь модели. — Дай? Я не знал, что ты и игрушки мастеришь.

— Это не игрушка, это модель. Люди могут летать.

— И летают, я слышал. И видел.

— Цеппелины? Это совсем другое! Это как… как ехать на почтовом дилижансе, хотя можно и верхом.

— Верхом быстрее, — согласился Персиваль, принимая модель.

Да не в одной быстроте дело! А в том, что можно подняться в воздух самому. Попробовать на вкус ветер. Поглядеть на землю с высоты птичьего полета. Да и вообще ощутить свободу, которая невозможна в привязке к тверди земной.

Персиваль лишь хмыкнул, поднимая модель над столом.

Великий итальянец с одобрением смотрел на то, как прототип моего орнитоптера летает по мастерской. Персиваль входил во вкус. Он заставлял аппарат шевелить крыльями то быстрее, то медленнее, и тогда устремлял его к полу, имитируя падение. В последний миг спасал, выводя в крутой вираж, и тогда крылья распрямлялись и выгибались парусами.

Пожалуй, следует подумать о том, как упрочить конструкцию.

— Ты смешной, — сказал Персиваль, останавливая орнитоптер над бутылкой. — Ты хочешь сделать летательную машину, и не хочешь поверить, что твой брат тебя убьет.

— И почему я смешной?

— Потому, что нормальные люди или не люди легко бы поверили во второе, а первое назвали бы невозможным.

— Значит, хорошо, что я ненормальный.

— Пожалуй, что так, — Персиваль, широко улыбнувшись — пары зубов у него не хватало — протянул модель. — Держи, а то поломаю.

Я покачал головой.

— Оставь себе.

Эмили нравилось то, что я делаю, хотя орнитоптер даже она считала безумием.

— За фантазии? — предложил Персиваль, поднимая стакан.

— И за беспочвенность подозрений.

Ульрик не стал бы желать моей смерти. Наверное.

Тот вечер закончился закономерно, точнее я так предположил, проснувшись около полудня с больной головой и дурным вкусом во рту. Кто-то — полагаю, Персиваль — заботливо укутал меня покрывалом, причем так, что освободиться получилось не сразу. У кровати стоял кувшин с водой, а из-за рамы зеркала выглядывал сложенный вчетверо лист, из которого вывалился еще один лист, несколько более грязный и ко всему украшенный отпечатком большого пальца.

Прочесть получилось раза с третьего.

"Твая американка сказала что верно до бала не паявится. Письмо отдаст.

П.С. Бабу мог бы не впутвать.

Еще П.С. Учись пить.

Персиваль"

Второе послание было неряшливей и бессмысленней первого.

"Последнее П.С. Теткам сказал что бурбон спер ты. Не сдавай.

Персиваль"

Наверное, в этом месте я должен был испытывать муки стыда, но вместо этого испытал муки жажды и острое желание вернуться в постель. Что я, собственно говоря, и сделал. И снова засыпая, подумал, что уже не горюю по Ольге. Ну или почти не горюю.

Во сне я получил еще одно письмо. Оно источало аромат нарциссов и упорно сопротивлялось прочтению. Я вглядывался в желтую бумагу до ломоты в глазах, но мог разглядеть лишь одно слово: "Дориан". Оно вдруг растянулось, выплеснув лиловые нити чернил, и заполонило собой весь лист.

До-ри-ан. Дориан. Дориандори-андориандо…

А потом письмо сложилось, превращаясь в бабочку с кружевными крылами. Бабочка заглянула мне в глаза и сказала:

— Помоги.

Я слетел с кровати.