Дориан Дарроу: Заговор кукол

— Глава 15. В которой Дориан Дарроу посещает почту и зверинец, а также берется чинить единорога

И как я позволил уговорить себя на эту авантюру? И речь шла отнюдь не о предрассветной прогулке, а о девице, сидевшей в опасной близости.

Американка, чему я охотно верю. Богата, сколь можно судить по наряду. Избалована. Не слишком красива, если не сказать больше. Она была довольно высока, пожалуй, даже слишком высока для девушки, при том напрочь лишена какого-либо изящества. Элегантный наряд невообразимым образом лишь подчеркивал широкие плечи, мускулистую шею и излишне полные руки. В широких ладонях ридикюль казался совсем уж крохотным, а сбившаяся чуть набок шляпка придавала Минди весьма лихой вид. Лицо ее отличали крупные черты и веснушки, обильно усеявшие и нос, и щеки, и лоб, и даже шею. Волосы имели тот особый, морковно-рыжий оттенок, свидетельствовавший о вспыльчивости и непостоянстве натуры.

Так может она сама передумает?

Ох, вряд ли стоит на это рассчитывать.

— А знаете, мне уже нравится! Я и представить себе не могла, что все будет так интересно! — сказала Минди и, сняв шляпку, кинула на обитое бархатом сиденье. — Я до последнего момента была уверена, что вы мне откажете.

Я и должен был отказать.

— Ну а вы оказались таким милым…

Скорее временно потерявшим ясность мышления.

— Вы себе представить не можете, до чего здесь тоскливо. Я только и слышу, что нельзя, невозможно, неприлично…

— Юной леди…

— Вот! И про юную леди тоже. Хотя посмотрите на меня, разве я похожа на этих ваших леди?

Ничуть. Леди приличествует скромность, сдержанность и доброта. Насчет последнего не знаю, но первые два качества у Минди отсутствуют напрочь. Она настойчива, навязчива, нагла. И лучше бы мне сделать так, чтобы она сама убралась из мастерской.

Я отвернулся к окну. За толстым стеклом чудесного густо-лилового цвета проплывала улица.

— Я папеньке так и сказала, что ничегошеньки не выйдет из этой его затеи. А он вдруг заупрямился. Я знаю, что это Сиби во всем виновата…

Дома цвета пармских фиалок. Редкие экипажи и уже почти погасшие фонари. Бледно-лиловый туман и отражение нашего экипажа в стеклах случайных витрин.

Правильно ли я сделал, согласившись на эту поездку? Экипаж выглядел вполне надежным, саквояж с плащом и маской я захватил, но…

— …но теперь Сиби знает, что для меня лучше!

…но смутное ощущение неудобства не отпускало.

— Я думаю, что она попросту хочет избавиться от меня и…

И впереди показалось здание третьего почтового отделения. Я узнал старого льва на постаменте-кубе из которого вырастал стебель газового фонаря, кованую ограду и две престарелые колонны. Совпадение? Если так, то удачное. Я постучал в стенку, и Минди замолкла.

— Будьте добры остановиться, — попросил я, когда заслонка, отделяющая нас от кучера, приоткрылась. — Я быстро.

— Плащ накиньте, — посоветовал Адам. — Уже почти светает.

Совет разумный и своевременный. Минди же, встрепенувшись, спросила:

— А вы куда? Можно я с вами?

— Нет?

— Почему?

Отвечать я не стал: выбрался из кареты, поежился — снаружи и вправду ощущалось приближение рассвета — и направился к зданию. Проходя мимо льва, привычно поклонился — приятно увидеться со старым знакомым — и ускорил шаг. Вот и колонны с цветочными капителями, почти вросшими в древний портик. И медная табличка, натертая до блеска. И приоткрытая дверь ночного отделения.

Прежде, чем войти, я перехватил трость и повернул, высвобождая клинок.

Но внутри было тихо, пусто и спокойно. Стояли столы, лежали бумаги, горели масляные лампы и вяло жужжали мухи. Сухонькая леди в старомодном платье с рукавами-буф что-то объясняла клерку, который слушал, кивал и с трудом сдерживал зевок.

Второй служащий подремывал над газетой, и рука его, лежащая поперек листа, позволяла прочесть заголовок: "Кровавое убийство на Сэмпти-стрит"

Я постучал пальцем по столу, человек встрепенулся, поправил съехавшие с хрящеватого носа очечки и сиплым голосом спросил:

— Чего надо?

— Будьте добры. На мое имя должен был быть оставлен пакет. Антуан Анси, Шелли-роуд три.

Сонный взгляд стал еще более сонным, движения ленивыми, а голос сиплым.

— Сейчас…

Отсутствовал он довольно долго, а вернувшись, небрежно бросил на стойку конверт.

К карете пришлось возвращаться бегом. Солнце, еще не поднявшееся над горизонтом, уже успело пропитать воздух жаром лучей.

— А мне папенька почти не пишет, — сказала Минди, помогая забраться в уютное и безопасное нутро экипажа. — А когда пишет, то лучше бы и не писал. Твердит, как заведенный — будь послушной, веди себя достойно и… и раньше ему все равно было, раньше он меня и так любил, а теперь вот…

Я закрыл глаза, уговаривая себя набраться терпения. Письмо от Эмили жгло карман.

Цирк мэтра Марчиолло вырос на пустыре. В центре расправил полотняные крылья огромный шатер, окруженный цветастыми горбами более мелких палаток. Надрывно звенела карусель. Гремели голоса зазывал. Орали осёл и запертые в золоченой клетке павлины. На тугой струне каната выплясывала девица в балетной пачке. Увидев нас, она приветливо помахала рукой, и Адам с гордостью произнес:

— Моя дочь!

Минди глазела по сторонам, охала, ахала и взвизгивала, то и дело дергая меня за рукав. Ей было интересно буквально все и, надо сказать, что в иной ситуации я с удовольствием разделил бы ее восторг. Однако сейчас я испытывал одно желание — убраться поскорее с открытого пространства. И Адам, видимо понимая, насколько неуютно мне под солнцем, шел быстро. Правда, направился он отнюдь не к цирковому куполу, но к квадратному строению, собранному из щитов, поверх которых висели полотна с намалеванными мордами всяческих сказочных существ.

— Наш зверинец, — пояснил он и, хитро улыбнувшись, добавил. — У нас совершенно особый зверинец, мистер Дарроу. Ручаюсь, такого вы еще не видели.

Ну если им понадобился не ветеринар, а механик, то я предполагаю, что увижу нечто в высшей степени занятное. С этой мыслью я нырнул в блаженную темноту прохода и запер дверь на засов. Адам помог избавиться от плаща, принял маску, заверив:

— Уж не извольте беспокоиться, Бакстер тут все правильно сделал…

В лицо пахнуло паром и характерным ароматом разогретого железа. Следом докатились запахи смазки и керосина, свечного сала и оловянного припоя.

Пожалуй, мне здесь уже нравилось.

Еще одна дверь и…

— Добро пожаловать в Великолепный и Удивительный Зверинец Синьора Марчиолло! — хорошо поставленным голосом произнес длинный субъект в твидовом пальто. В одной руке он держал белоснежный цилиндр, в другой — трость, тоже белую. В свете редких ламп тускло поблескивало серебряное навершие, и куда ярче сияли золотые зубы субъекта. — Адам, ты свободен. О, синьорита, Марчиолло рад видеть вас!

Он весьма ловко поклонился, и Минди изобразила ответный реверанс. Она оказалась еще более неуклюжей, чем я предполагал.

— Дориан Дарроу? Механик? Магистр? Вы не представлять себе, сколь велика нужда в ваших умениях! — синьор Марчиолло — а я предположил, что вижу именно его — снова поклонился и, воздев трость к низкому потолку, заговорил речитативом. — Единорог сломаться! Сломаться, представьте себе! Он застыть! Он недвижим! Он извергать пар и масло! И это расстраивать Лукрецию! Лукреция в слезах! Вечернее представление быть сорван! Мы нести убытки, а негодяй Бакстер…

Пока он говорил, я осматривался. Узкий проход между двумя рядами клеток. Лампы, свет которых был приглушен, полагаю, чтобы не тратится на керосин. Звери. Правильно было бы сказать — куклы. О да, они были великолепны, и мастер, сумевший сотворить подобное, заслуживал всяческих похвал и восхищения, но…

— Он двигается! Он двигается! — Минди подпрыгнула, снова дергая меня за рукав. Надо будет сказать, что подобный жест неприемлем. — Посмотри, он двигается!

Они все двигаются.

Раскачиваются на ветвях мартышки, перебрасываясь стеклянным шаром. Их движения точны. Механичны. Напрочь лишены жизни.

Павлин разворачивает расписанный цветной эмалью хвост, словно веер, и складывает точно также. На каждый третий разворот птица вытягивает шею и издает сиплый звук.

Меряет шагами клетку механический леопард, и выгравированные на шкуре пятна глядятся язвами. Вот он поворачивает голову, встречается со мной стеклянным взглядом и скалится беззвучно.

— О да, сеньорита! Чудесато, неправда ли? Но это малость! Малость! Идемте!

Он идет, приплясывая на ходу, говоря и показывая, гордясь тем, что удалось собрать под полотняной крышей. И я иду следом, пытаясь понять, почему же все увиденное — великолепное, почти совершенное — пробуждает во мне ужас.

— Это гарпия! Делать Бакстер. Тех делать мой отец, а эту — Бакстер.

Птица с лицом прекрасной девы расправляет крылья. Медленно запрокидывает голову — и я слышу как шелестят стальные пластины на горле — поет. Ее песня прекрасна, и я на долю мгновенья забываю обо всем…

— Бакстер не знать, что поют сирены. Бакстер не знать, чем сирена друга от гарпия. А вот сфинкс. Я его придумать… и грифон…

Сколько же их? И с каждой клеткой куклы становятся все более и более совершенными.

— Вот последний. Я говорить Бакстер, что не интересно. А он все равно делать.

Лев. Самый обыкновенный лев, какие есть в каждом зверинце. Косматая грива, широкие лапы, желтые глаза… стеклянные глаза. Я моргнул и понял — кукла. Еще одна кукла, но уже неотличимая от настоящего зверя.

Вот она встала, прошлась по клетке…

— Удивительно, правда? — шепотом спросила Минди, прочно вцепившаяся в мою руку.

Отвратительно. Нельзя мешать живое и мертвое. Это противно воле Божьей.

Или я просто завидую чужому мастерству?

С единорога успели снять и шелковую шкуру, и чехол из плотной ткани. Последний, уже постиранный по случаю, сох на брусьях. Сам же зверь стоял, понурив голову и как-то неестественно раскорячив задние ноги. Сверкали золоченые копыта и витой рог, поблескивали маслом литой череп, лопатки и крыловидные наросты на ребрах, прикрывавшие хитросплетение пружин и шестеренок.

— Вы ведь спасете его? — с надеждой спросил Марчиолло, прижимая обе руки к груди.

Не знаю. Прежде мне не доводилось сталкиваться с подобным. Но тем интереснее.

— Инструмент! Свет! Помощь! Только скажите, что надо и я тут же сделать! Лукреция в слезах!

Для начала, верно, следует разобрать экзоскелет.

— Вот ключ! — Марчиолло достал из кармана пальто ключ с длинной шейкой и шестью бороздками, который вставил в отверстие между лопатками куклы. Повернул. Еще раз повернул. И еще. — Видите? Ничего! Пробовать!

Я попробовал. Ключ поворачивался с подозрительной легкостью, внутри же характерно пощелкивало. Что ж, если проблема только в этом, то я справлюсь.

— Пружина слетела, да? — поинтересовалась Минди, стягивая перчатки. — На папенькином мобиле тоже такое случилось… Так, здесь придется снимать все это. Отвертка на четыре?

Без нее знаю. Стоп. Эта женщина не собирается же в самом деле… она собиралась.

— Ты левую, я правую. Так будет быстрее, — сказала Минди, разглядывая мой инструмент. — Надеюсь, ты не против?

Против. И очень против. Но кто меня послушает?

— Тяните! Сильнее! Ну еще немного… а теперь держите. Да, вот так. И пожалуйста, уберите локоть.

— Пожалуйста.

— Не тяжело?

— Ничуть. Подтянуть надобно будет, и я бы еще парочкой винтов закрепила.

— Закрепим.

— И масла, масла лить больше! Оливковый. Самый лучший итальянский оливковый масло!

— Нет! Не смей!

— Минди, держи!

— Держу я, держу. Между прочим, устала уже. Закручивай быстрее, а то возишься… — она всхрапнула как лошадь и, перехватив клещи левой рукой, правой убрала с глаз рыжий локон. Синьор Марчиолло громко застонал, точно я не в единорожьих, а в его собственных внутренностях копался.

— Нельзя оливковое масло лить! — сердито повторила Минди. — Нель-зя! Оно сбивается. Комочками. Если этот идиот лил сюда оливковое масло, тогда понятно, почему…

Она ворчала, а я думал о том, что теперь точно не смогу избавиться от нечаянной компаньонки.

— Я не идиот, синьора, я директор цирка! Великолепного и Удивительного цирка Марио Марчиолло! — Белый цилиндр взлетел к низкому потолку, а на пол опустился уже темно-лиловым, с алой атласной подбивкой. Красиво.

Вот только оливковое масло в машины лить не следовало.

— Смотрите, — я продемонстрировал руки, покрытые черной пленкой масла, источавшего премерзостный аромат. — Масло сбивается. Образует катышки. Они затрудняют движение деталей. И в результате единорог сломался.

— Лукреция в слезах! — охотно подтвердил факт поломки Марчиолло. — Ты чинить.

Куда я денусь. Сама поломка была пустяковой, а работа весьма интересной — я получил великолепную возможность заглянуть внутрь куклы — но тем обиднее было видеть, как удивительное творение гибнет от людской глупости.

— Не оливковое. Техническое.

— Техническое! — повторила Минди, протягивая мне полотенце. — И теперь твоего единорога мыть придется. А потом наново смазывать. Это долго. И дорого.

Марчиолло что-то залопотал на итальянском, Минди, итальянского не знавшая, но четко уловившая тональность речи, принялась возражать, накидывая цену. Марчиолло ответил… Минди возразила… Марчиолло замахал руками, попутно вернув цилиндру исходный белый цвет…

Я вернулся к работе. Разобрать. Разложить. Помыть. Собрать. И помолиться, чтобы треклятая кукла заработала.

— Синьорита, вы меня убивать! Грабить!

— Лукреция в слезах, — резонно заметила Минди, указав на единорога.

Лукреция в слезах, да и я вот-вот зарыдаю. Пальцы на правой сгибаются плохо, работы до вечера, если не дальше, а в кармане лежит письмо от Эмили…

Закончив торг, Минди присела рядом и тихо спросила:

— Помочь?

Я кивнул.