Долина костей

Глава девятая

Лорна следует за Даррилой Чэмберс по коридорам Мемориального госпиталя Джексона к запертой палате, находящейся в ведении службы судебного надзора. Даррила – женщина крупная, и большая часть поля зрения Лорны занята ее зеленой хирургической робой, обтягивающей широкие плечи, мощную спину и выступающие ягодицы. Даррилу частенько называют Гориллой, но исключительно благодаря созвучию слов и могучей стати, а никак не из-за цвета кожи или свирепого нрава. На самом деле она мягкий и заботливый человек, что неудивительно: требуется ангельское терпение, чтобы выносить закидоны ее чокнутых подопечных. Шагая за ней по пятам, Лорна предается размышлениям о крупных женщинах. Судья Пэкингэм будет еще поздоровее Даррилы, разворот плеч у нее, как у хоккеиста в защитном снаряжении, лицо под нелепым серым перманентом плоское и бледное, а черная судейская мантия только подчеркивает ее габариты. В судейском сообществе ее бесцеремонно прозвали Пукинг-джем. Несколько десятилетий назад она работала в прокуратуре штата под началом Джанет Рено: тогдашние остряки говорили, что при такой разнице в размерах им бы лучше не заниматься юриспруденцией, а составить комическую пару.

Но, так или иначе, на слушании судья-громадина поступила единственно правильным образом: учитывая единое мнение экспертов-психологов, признала Эммилу на момент заседания недееспособной, в связи с чем отложила рассмотрение дела по существу и отправила подсудимую на тридцать дней в Джексон под наблюдение специалистов. При этом сама обвиняемая сидела на слушаниях спокойно, на вопросы отвечала тихо, но четко и вообще в тот момент показалась Лорне едва ли не самым вменяемым участником процесса.

Слушания состоялись позавчера, и сейчас Лорне предстояло навестить Эммилу в первый раз.

– Как устроилась моя подопечная? – спрашивает она, догнав Гориллу.

– Дидерофф? Да будь у меня под надзором такие, как она, я могла бы обойтись без половины своего штата.

– Что вы хотите этим сказать?

Даррила останавливается перед запертой дверью, открывает ее одним из ключей с висящей у нее на поясе тяжелой связки и пропускает Лорну вперед.

– Большую часть времени проводит, делая записи в школьной тетрадке. Кроме того… в общем, пациентки часто реагируют на появление новичков не лучшим образом. Но на сей раз впечатление такое, будто она действует на всех умиротворяюще.

– Она их успокаивает?

За дверью находится пост сиделок, и Лорна расписывается в журнале посещений.

– Да, – говорит Даррила, – она читает им из Библии. И разъясняет все просто и ясно, как в газете. Никаких тебе проповедей.

В палате пахнет людьми и хлоркой, ничего особенного по сравнению со многими палатами психиатрических клиник, где Лорне приходилось бывать. Оно и понятно: буйных здесь нет, да и среди тихих далеко не все на самом деле психи. Есть и симулянты, пытающиеся таким образом уйти от ответственности. Даррила кивает, и Лорна видит сидящую на кушетке Эммилу с раскрытой книгой на коленях. Две больные, одна белая, другая черная, сидят по обе стороны от нее, и черная женщина поглаживает ее руку. Губы Эммилу движутся. Лорна слишком далеко и не слышит того, что она говорит, но что-то в этой сцене тревожит ее настолько, что ей не хочется подходить ближе. По ее наблюдениям, более половины из двух дюжин находящихся в помещении пациенток в той или иной мере уделяют внимание ее подопечной, тогда как остальные общаются со своими обычными демонами, невидимыми или пребывающими на экране свисающего с потолка телевизора.

– Вы можете пройти в процедурную «Б», – говорит Даррила. – Я сейчас распоряжусь.

Лорна выходит из палаты и идет по коридору. Какой-то улыбающийся человек преграждает ей путь, и она не сразу узнает в нем Ригоберто Мунокса, которого отмыли, привели в порядок и придали ему вид шизофреника в период улучшения.

– Привет, док, – говорит он.

Лорна в ответ изображает профессиональную улыбку, завязывается разговор. Выясняется, что дела у Мунокса обстоят неплохо и он уже намечен к выписке. Куда отправится? Этот вопрос вызывает некоторое замешательство, потом он говорит, что его, наверное, возьмет к себе кузен из Халлендэйла.

– Значит, все в порядке?

– Ну да, никаких проблем, – отвечает Ригоберто, со смущенным видом переминаясь с ноги на ногу и тщательно облизывая губы.

Лорна довольна тем, что бедняге больше не мерещатся инопланетяне, втягивающие его член в брюшную полость, но все, что касается его нынешнего психического состояния или планов на будущее, ее не интересует. Это не ее работа.

Попрощавшись, она заходит в процедурную «Б». Это помещение размером примерно с половину школьного класса, где нет ничего, кроме хромово-пластиковых стульев веселеньких расцветок и пары столов со столешницами из огнеупорной пластмассы «формика». Лорна садится, выкладывает из сумки блокнот и магнитофон. Примерно через минуту в комнату заходит Эммилу, одетая в полосатую больничную робу и домашние тапочки. Лорна указывает на один из стульев, и Эммилу садится. В руках у нее Библия.

– Значит, вы решили, что я сумасшедшая, – с улыбкой говорит Эммилу, обводя жестом помещение.

– Мы решили, что вы не можете эффективно способствовать собственной защите, – чопорно отзывается Лорна. – Как сказала судья, вас направили сюда для наблюдения и лечения. Вы ведь, наверное, принимаете препараты?

– Они вызывают у меня сонливость и заторможенность.

– Мы можем попросить снизить дозировку.

– До нуля?

– Ну… я поговорю с доктором Лопесом и посмотрим, что можно сделать для вашего удобства. Но, так или иначе, вы, кажется, неплохо адаптировались. Если не ошибаюсь, вы пишете?

Эммилу кивает, приподнимает Библию, и Лорна видит под ней другую, более тонкую книжицу.

– Вот. Детектив Паз дал мне эти тетради. Первую я уже исписала.

– Ну что ж, уверена, там много интересного. А вот Даррила сказала мне, что вы читаете из Писания другим пациентам. Я видела вас в палате.

– Да, – подтверждает Эммилу. – Я люблю сумасшедших, от них гораздо меньше вреда, чем от нормальных, и многие из них близки к Богу. Ведь главная проблема душевнобольных в том, что на них начинают смотреть так, будто души у них и вовсе нет. А я общаюсь с ними и помогаю молиться, если они одержимы. Иногда это срабатывает.

Лорна чувствует, как сильно у нее пересохло в горле: першит так, что почти больно. Она убеждает себя, что нервничает из-за большого перерыва в занятиях реальной терапией, но в этом ли дело? И вообще, как может психолог робеть перед пациентом? Надо просто собраться и выбросить лишнее из головы, говорит она себе и пытается взять себя в руки, возясь с магнитофоном.

– Значит, одержимы, – повторяет Лорна вслед за Эммилу.

– Хм, если я признаюсь, что верю в одержимость, вы ведь сочтете это еще одним признаком того, что я чокнутая.

Эммилу разглядывает свои руки и Библию, как будто стремится вернуться в священные пределы, но потом поднимает голову и смотрит Лорне прямо в глаза. Это необычно: безумцы, как правило, избегают прямых взглядов. На миг в сознании Лорны мелькает мысль, что Эммилу Дидерофф несравненно дальше от безумия, чем госпитальная администрация, психиатры, охранники, контролирующие город Майами воротилы и политики в Таллахасси и Вашингтоне, ибо на долю секунды перед ее внутренним взором столь же реально, как камень или хлеб, предстает иной мир.

Защитные механизмы психики срабатывают мгновенно, и, хотя все волоски на руках топорщатся, а по спине пробегает холодок, она убеждает себя, что ничего такого не происходит и ситуацией владеет она, с ее докторской степенью, а не эта невежественная южанка, то ли фанатичка, то ли сумасшедшая, да вдобавок еще и убийца.

– Итак, – говорит Лорна, откашлявшись, – вы считаете, что способны снимать одержимость одним лишь прикосновением?

– Это делает Христос, – уверенно отвечает Эммилу. – Он занимался этим, когда жил среди нас, и продолжает до сих пор. Иногда использует меня, иногда других людей. Вообще-то, все способны на это и сами, но Иисус навсегда изгоняет тех демонов, что норовят угнездиться в наших душах. Не занимайся он этим все время, мир был бы куда худшим местом, чем это можно себе представить.

– Мм… Но… у вас ведь нет демона, верно?

– Кто говорит, что нет?

– Я думала, вы разговариваете со святыми?

На лице Дидерофф появляется недоумевающее выражение. Она разевает рот, а потом внезапно разражается смехом. Хохочет от души, до слез, хотя очень быстро берет себя в руки, утирает глаза тыльной стороной ладони и, еще не отдышавшись, бормочет.

– Ради бога, простите. Просто ваш вопрос показался мне таким забавным. Господи, до чего же смешно!

Лорна не смеется, а услужливо всплывшее в памяти слово «гебефрения»[8] торопливо изгоняет вон. После чего задает вопрос:

– Простите, а можно узнать, что тут такого смешного?

– О, это трудно выразить словами. Ведь очевидно, что демоны и святые не могут обитать в одном и том же человеке, хотя дело даже не в этом, а в том, что, по вашему разумению, ни те ни другие вовсе не могут обитать в людях, вот вы и пытались подловить меня на несуразице с юридической точки зрения, тогда как яснее ясного, что более всех прочих одержимы демонами претендующие на святость. Сказать то, что вы говорите, по-настоящему религиозному человеку – все равно, что заявить: «О, ты сидишь в темноте, значит, ты не можешь включить свет!» – Тут она снова издает легкий смешок. – Вот почему я смеялась. Извините.

Лорна решает забыть обо всем, кроме этого извинения.

– Эммилу, я не обиделась. Я просто хочу помочь вам.

– В…

– Простите?

– Вы хотите помочь мне – в чем?

– Я думаю, что вы душевно больны. Я хочу помочь вам поправиться.

– Чтобы меня можно было судить за убийство.

– Ну да, чтобы вы могли участвовать в собственной защите. Для этого необходимо прийти в норму, однако мне кажется, ваша защита могла бы строиться как раз на том, что, когда вы совершали преступление, в котором вас обвиняют, вы не были вменяемы в юридическом смысле.

– Боюсь, все, что вы говорите, для меня не имеет смысла. У меня нет никакого душевного заболевания, и, уж конечно, я не убивала полковника аль-Мувалида.

– Но кто же тогда сделал это, Эммилу? Человек-невидимка?

Лорна краснеет: эта чертова женщина так и норовит испортить ей всю клиническую картину, хотя, конечно, дело не в больной, а в нехватке у самой Лорны достаточной терапевтической практики. Но, к ее удивлению, Дидерофф отнеслась к этому риторическому всплеску как к законному вопросу. Ее лицо становится серьезным, когда она отвечает:

– Да, я думала об этом, конечно. В каком-то смысле это моя вина. Мне казалось, что я справлюсь сама, но с ним так просто не совладать. Он все ждал и ждал, рассчитывая на мою гордыню, и теперь опять на свободе, делает свое дело.

– Кто? Кто ждал?

– Дьявол, конечно. И его пособники на Земле. Еще один грех на моем счету, я так думаю.

«Религиозная мания, осложненная параноидальным восприятием идей», – записывает в блокнот Лорна, а вслух спрашивает:

– И что у него за пособники?

– Хм. Вообще-то, дух разрушения не имеет особых проблем с подбором персонала и не посвящает меня в свои планы. Одно-единственное скромное убийство для него ничто, что же до того, зачем ему вообще понадобилось убивать этого человека, здесь я могу лишь строить догадки, так же как и вы. В конце концов, здесь, на Земле, он творит разрушение только ради забавы: ему нравится, когда несчастья и отчаяние заставляют людей терять веру в Господа. Да, а ведь тот бедняжка наверняка понятия не имел, что с ним происходит.

Лорна прекращает писать и в растерянности поднимает глаза.

– Прошу прощения, что за бедняжка?

– Да этот полисмен. Детектив Паз. Я почувствовала, как он протянулся сквозь меня и соприкоснулся с ним. Он увидел нечто, только нипочем в этом не признается, вот что жалко.

– Эммилу, вы не против, если я уточню? Вы полагаете, что, э-э, дьявол, который был в вас, перескочил из вас в детектива Паза?

– Хм.

– А из этого следует, что в вас его больше нет, верно?

Лорна говорит, глядя на собеседницу, и потому видит, как та прямо на глазах преображается. Женщина, с которой она только что беседовала, исчезает, на ее месте возникает кто-то другой. Доброжелательные голубые глаза становятся ледяными, черты лица искажаются и лишь отдаленно напоминают человеческие. До сих пор выражение «кровь застыла в жилах» Лорна воспринимала как фигуру речи, однако сейчас оно кажется ей самым подходящим для описания ее собственных ощущений.

Новая Эммилу говорит совсем другим голосом, проникающим в голову Лорны, минуя барабанные перепонки.

– Это действует не так, милашка. Имя мне Легион.

За этими словами следует ухмылка, обнажающая куда больше зубов, чем может поместиться во рту Эммилу Дидерофф.

«Это невозможно», – говорит себе Лорна и закрывает глаза, пытаясь удержаться от пронзительного крика. Открыв же их снова, она видит, что с Эммилу произошла очередная перемена. Ее тело напряжено, она неестественно склоняет голову влево, как будто упорно силясь расслышать что-то или пытаясь свернуть себе шею. Ее рот открывается, глаза моргают так быстро, что мелькание ресниц сливается в неясное пятно. Она встает, тянется к чему-то невидимому для Лорны и падает вперед. Лорна подхватывает пациентку, и у нее все-таки вырывается крик.

К удивлению и облегчению Лорны, Микки Лопес не находит ее утреннюю встречу с Дидерофф особо важной и не рассматривает случившееся как неудачу. В тот же день попозже они встречаются в его кабинете, в Центре психического здоровья. Микки, как обычно, держится доброжелательно и немного покровительственно.

– Ладно, возможно, ты чуточку поспешила, но она провоцировала тебя, и я полагаю, все было сделано правильно, – говорит он, прослушав магнитофонную запись.

– Правда?

– Да, вхождение в фантазию, как будто ты хотела поучаствовать в ней, в этой игре «копы-и-грабители» с привлечением дьявола. Но тебя невозможно сбить с толку.

– Конечно, – неуверенно соглашается Лорна.

– Вот и хорошо. Послушай, моя дорогая, здесь налицо повреждение, и теперь мы знаем, что, скорее всего, оно имеет нейрологическую основу. У нее был атонический приступ, да? Припадок плюс религиозные галлюцинации: возможно, мы имеем дело с эпилепсией, фокусирующейся в серединной височной доле, это легко диагностируется на практике. Тебе необходимо помнить, что она психически неадекватна, в отличие от тебя. Твой здоровый взгляд на действительность представляет собой серьезный вызов для ее маниакальной системы. Эту маниакальную составляющую можно рассматривать почти как самоценную личность с собственными устремлениями. К каковым относится и чувство самосохранения. Когда ты затрагиваешь эту составляющую так, как в данном случае, она или дает отпор, или уклоняется от контакта, что мы только что видели. Дьявол – или назови это, как хочешь, – преследует ее, и она не может говорить с тобой, поэтому уходит от разговора любыми доступными способами.

Лопес откидывается на спинку кресла и складывает ладони домиком: жест привычный, но здесь, в простом институтском кабинете, а не в его продуманно оформленном логове психиатра, он кажется менее убедительным: в нем даже проглядывает что-то от нервного тика. Неужели Микки так же озадачен, как и она? Лорна отгоняет эту мысль. А доктор продолжает:

– Так вот, сталкиваясь с подобными случаями, мы должны одновременно сделать два дела. Первое: разговорить пациента, вызвать его на доверие, не признавая маниакальную составляющую, а это, – он предостерегающе поднимает палец, – очень непросто, ибо грань между состояниями личности весьма тонка.

– Что да, то да, – кивает Лорна. – А второе?

– Скажи сама.

Лорна задумывается, признательная за оказанное доверие, если это доверие.

– Ну, в общем, я думаю разобраться с этим. Я хочу сказать, попытаться локализовать подспудную причину, повреждение, невроз или травму и помочь пациенту справиться с ней, используя соответствующие средства.

Этот традиционный ответ вознаграждается улыбкой, что лишь отчасти снимает ее сомнения. Микки не было в процедурной «Б», он не видел глаз этой женщины. Или ее зубов.

– Конечно, легче сказать, чем сделать, – говорит Лопес. – Надеюсь, мои препараты помогут.

Он сверяется с бумагами на своем столе.

– Мы назначили ей халдол, по два миллиграмма. Кстати, как она его переносит?

– Жалуется на сонливость.

– Ну, первые пару недель это нормально. Нужно будет давать ей еще и дилантин от припадков. Но она общительна, не уходит в себя, не замыкается?

– Весьма общительна. Мне сказали, она всех их там успокаивает.

Микки хихикает.

– Ага, она и халдол. Что-то еще?

– А если она не захочет со мной говорить?

– Такой возможности исключать нельзя, она вписывает тебя в свою параноидальную манию. Если такое случится, дай мне знать, и мы увеличим ей дозировку или попробуем какое-нибудь другое средство.

– Я не уверена, что это показатель, Микки. В ней есть что-то… я не знаю, это кажется сумасшествием, – тут они оба смеются, – но, знаешь, говорят, даже у параноиков есть настоящие враги.

Теперь улыбка Лопеса становится прохладной.

– Так что, ты думаешь, бредовые идеи служат замещением настоящей, подлинной травмы? Какой-то реальной беды?

– Да, и меня беспокоит то, что у нас нет ее личного дела, нет истории болезни. Женщина без прошлого – ни родных, ни друзей, с которыми можно было бы поговорить… Иногда она вообще кажется нормальной: уравновешенная, спокойная. И вдруг…

– Но ведь она пишет историю своей жизни, разве не так? Вот тебе и материал: читай и делай выводы. Если она бывала на небесах и беседовала с ангелами, это одно дело, а если якшалась с бандой колумбийских наркоторговцев – совсем другое. Пока же она в безопасности, над ней не каплет, а мы тоже никуда не торопимся. Тебе нужно написать статью на основе этого, помнишь?

Лорна помнит, хотя это ее несколько смущает. Они толкуют о деле еще несколько минут, потом Лопес говорит, что у него назначена встреча. Лорна уже уходит, когда он бросает ей вслед:

– И вот что еще, детка. Не влюбляйся.

– Что?

– Не влюбляйся в пациента. Все знают о бессознательном переносе, но не все понимают, что это срабатывает разными способами. Очевидно, что-то в этой женщине для тебя притягательно. На каком-то уровне ты не веришь в ее сумасшествие, я угадал?

Лорна пожимает плечами.

– Ладно, ты просто имей это в виду. Не забывай, что я тебе сказал, и будь начеку, – говорит Микки Лопес, одаряя ее на прощание своей теплой еврейской улыбкой.

После этого Лорна едет в деловой центр города, где встречается с группой менеджеров по персоналу предприятий розничной торговли. Здесь она хладнокровна и уверена в себе, менеджеры – по большей части люди средних лет – относятся к ней с уважением и симпатией, что заставляет ее в тысячный раз задаться вопросом: почему она не ограничивает свою практику вот такими не раздражающими мероприятиями? Худо ли: приличный офис на Пятой северо-восточной улице, без тараканов и посторонних запахов, с прекрасным видом на залив. Здешняя обстановка и атмосфера отличается от мест, где она обычно встречается с клиентами, исключительно в лучшую сторону. В чем же тогда дело? В остатках юношеского идеализма?

– В глупости, моя сладкая, исключительно в глупости, – безапелляционно заявляет Бетси Ньюхаус, когда Лорна как бы невзначай задает ей этот вопрос часом позже в фитнес-центре. – Я все время пытаюсь втолковать тебе, что богатые нуждаются в наших услугах ничуть не меньше, чем бедные, а платят при этом гораздо больше. И давай посмотрим правде в глаза: если твои пациенты такие умные, то почему остались такими бедными?

Лорна невольно смеется, хотя не слишком энергично, поскольку пытается удержать на тренажере «движущаяся дорожка» заданный Бетси темп. Обе соглашаются с тем, что возможность приходить в фитнес-центр в то время, когда в зале мало народу, является одним из существенных преимуществ лиц свободных профессий, не высиживающих в офисе «от и до». Бетси, агенту по продаже недвижимости, это гарантирует доступ к любому снаряду, который ей нужен, чтобы довести до совершенства очередную группу мускулов, тогда как для Лорны это означает отсутствие необходимости обнажаться перед народом. Кроме них здесь всего двое мужчин и одна женщина, причем в куда более скверной форме, чем та, в которой, по ее собственному ощущению, пребывает Лорна.

– У меня есть гражданское сознание, – пыхтит Лорна. Несмотря на кондиционер, пот льется с нее рекой, а как выглядит лицо, даже подумать страшно.

На подругу, перебирающую ногами с удивительной легкостью, она смотрит с завистью, а уж сравнивать свою грудь с упругими мячиками Бетси ей и вовсе не хочется. «Глянь, сиськи-то, как пара щенков, что в дерюжном мешке дерутся» – эту фразу Лорна как-то услышала на улице из уст пары строительных рабочих, пялившихся на бежавшую трусцой женщину (вовсе не на Лорну), и с тех пор постоянно примеряла ее к себе.

– От всех этих дурацких предрассудков, – говорит Бетси, – тебе надо избавляться, так же как от лишнего жира. Ой, послушай, нам нужно обязательно сходить в «Де лиф». На этой неделе у них pesetje.

– Что?

– Это превосходный албанский козий сыр, не пастеризованный и с нулевой жирностью. Нулевой!

Лорна выражает одобрение албанской нации и ее успехам в области сыроварения, отчаянно желая, чтобы Бетси перестала талдычить о преимуществах хирургической коррекции фигуры. Это напоминает ей о покойной матери, чье тело в течение последнего года жизни выглядело обструганным до кочерыжки, хотя и не скальпелем пластического хирурга. В любом случае, Лорна молится о том, чтобы избежать какого-либо контакта с хирургией вообще. Точнее, молилась бы, имей она такую привычку.

Так или иначе, Лорна продолжает подниматься по бесконечной лестнице (таков на настоящий момент символ ее жизни), неминуемо отставая от Бетси, живого воплощения работоспособности и энергии. Наконец тренировка заканчивается, и Лорна, подобно воровке, вознамерившейся обчистить шкафчик в раздевалке, хватает полотенце и направляется к кабинке душа. С трудом обернувшись кусочком ткани (что поделаешь, полотенца в тренажерных залах не рассчитаны на женщин в теле), она взвешивается, хотя знает, что не должна делать это каждый день, и с радостью видит, что с последнего посещения похудела на целый фунт, а то и больше, ведь полотенце, надо думать, потянет не меньше чем на полфунта. Однако, выйдя из-за занавески душа, она мимолетно замечает себя в зеркале, отражающем, увы, не фигуру, которая побудила бы Огюста Ренуара благоговейно пасть на артритные колени, а целую галактику жира. Много раз это заставляло ее плакать от безнадежности, но сейчас она собирается с духом, одевается и вместе с Бетси идет перекусить.

На вкус хваленый албанский сыр представляет собой нечто среднее между гуммиарабиком и мелом, но Лорна хороший солдат и без жалоб уминает гораздо больше этой дряни, чем Бетси. Еще бы, там ведь нет жира.

Ближе к вечеру Пазу позвонил секретарь майора Олифанта и передал требование немедленно прибыть с отчетом. Когда Джимми, провожаемый взглядами других детективов, прошел в кабинет, майор сидел за письменным столом в одной рубашке, потягивая кофе из своей памятной фэбээровской кружки и уминая что-то подозрительно напоминающее пышку. Чашку, предназначенную для Паза, украшал логотип казначейства и надпись «Третья ежегодная конференция по компьютерной безопасности. Денвер». Олифант помахал ему пончиком.

– Подсадил ты меня на эти штуковины, Паз. Правда, таких хороших, как у тебя, нет нигде.

– Они должны быть свежими, сэр. Через полчаса после того, как их вынут из масла, они годятся только на замазку.

– Хорошо бы установить жаровню прямо перед кабинетом.

– Толковая идея, сэр. Я мог бы занять в департаменте должность churronista, пышечника.

– Тебе бы это понравилось?

– Я всегда готов к новым испытаниям, майор.

Олифант хмыкнул.

– Вообще-то, я тебя позвал в связи со старыми. В связи со случаем в «Трианоне». Черт, совсем как в школе: учишь, скажем, причины Первой мировой войны, а запомнить не можешь. Так и у меня с именем этого потерпевшего.

– Джабир Акран аль-Мувалид.

– Верно. Я сегодня имел занятный звонок из Вашингтона от одного приятеля, который останется для тебя безымянным. Он предостерег меня насчет нашего дела. Твой напарник недавно беседовал с малым по имени Флойд Митчелл?

– Ага. Но мало чего добился. Мистер Митчелл скуп на информацию.

– Возможно, потому, что мистера Митчелла не существует, каковой факт останется между нами, в этой комнате. Митчелл – это предохранитель, имеющийся у каждой серьезной разведслужбы. Местный департамент полиции звонит, запрашивает необходимую информацию, как сделал твой парень, девушка начинает его морочить, потом отсылает к мистеру Митчеллу (или Блэйку, или Фоксу), и коп пытается связаться с ним, морока продолжается, и дежурный офицер остужает его пыл, а они там надеются, что от них в конечном счете отвяжутся.

– А мы от них отвяжемся?

– Наверное, это было бы разумно. По словам моего приятеля, тут задействован высокий уровень. Этот звонок вызвал уйму других. Твой потерпевший оказался парнем с большими связями.

– Уж не с теми ли ребятами он был связан, что рассылают в конвертиках бациллы сибирской язвы?

– Прикуси, черт тебя возьми, язык, – проворчал Олифант, отправив не понравившийся ему пончик в мусорную корзину.

Промасленный пакет полетел следом, а майор, отпив еще кофе из своей понтовой чашки, продолжил:

– Национальная безопасность, это, знаешь ли, забавный бизнес. Я сам работал в Бюро, но к их делишкам отношения не имел, да меня и не тянуло. Старался держаться от них в стороне, насколько это возможно.

Последовала пауза – видимо, Олифант прикидывал, до какой степени можно откровенничать с детективом, и Паз, почувствовав это, пришел ему на помощь.

– А можно полюбопытствовать, сэр, чем вы занимались в Бюро?

– Да как обычно. Ограбления банков, похищения людей, беженцы – рутина. Пару лет учился в Квантико. Мне это очень нравилось. Потом я заинтересовался компьютерами и возглавил особый отдел по детскому порно. Нам удалось арестовать пару крупных дилеров, отчего я словил большой кайф. Потом меня повысили и перевели в Нью-Йорк, ну а в результате я оказался здесь. Да, должен сказать, что за пару лет с тех нью-йоркских событий многое изменилось. Мы, я имею в виду Бюро, плохо справлялись с вопросами, затрагивающими национальную безопасность. Во всяком случае, в тот, последний, раз сваляли большого дурака: шпионили за кинозвездами, а тем временем долбаные русские спокойно прибирали решительно все, что не было приколочено гвоздями. А знаешь, в чем причина облома? Да в том, что мы приучены готовить уголовные дела, собирать улики для судебного процесса. За это нас хвалили, награждали и все такое. Но этот способ не всегда срабатывает, порой бывает просто необходимо действовать иначе. А как, черт подери, иначе?

Паз помолчал, а потом все-таки спросил:

– Так что, этот вывалившийся из окна парень представлял угрозу для национальной безопасности?

– Что? О нет, не в этом суть. Просто ребята, положившие на него глаз, по сведениям моего друга, числятся в весьма своеобразной команде. Ты когда-нибудь слышал о группе охраны стратегических ресурсов, сокращенно ГОСР?

– Нет. А что это?

– Ну, идея, сам понимаешь, в том, что стратегические ресурсы нуждаются в защите. Химические заводы, нефтепроводы, энергосистемы. Грузовые терминалы, особенно нефтеналивные. Сам посуди, сумей плохие парни заложить бомбочек эдак шесть в правильных местах – в Персидском заливе, Канаде, Мексике, Нигерии и так далее, – им удалось бы на несколько месяцев урезать поставки нефти в нашу страну процентов на шестьдесят. Снабжение ресурсами – бизнес весьма уязвимый, так, во всяком случае, мне сказали. И эта контора, ГОСР, отслеживает процесс как у нас, в Штатах, так и за океаном.

– А, ну тогда кое-что становится понятным. Наш потерпевший занимался нефтяным бизнесом.

– Правда?

Паз рассказал о том, что они узнали от Майкла Заброна, включая и историю с пропавшим мобильником.

– Ладно, – произнес Олифант, – значит, по словам этого Заброна, суданец обладал информацией о нефтяном месторождении… и что? Он перегонял танкеры с краденой нефтью, чтобы добыть деньги на разработку этого месторождения? Бред какой-то. Я, конечно, не нефтяник, ни черта в этом не смыслю, но, по моему разумению, новые месторождения разрабатывают нефтяные компании и вкладывают в это дело немереные суммы. При таком раскладе – пара сотен тысяч сюда, пара туда уже ничего не меняют. Кроме того, знай правительство Судана об этом месторождении, оно бы открыто приступило к поискам инвестора. Я что имею в виду: залежи нефти – это ведь не хреновы пиратские сокровища, спрятанные в пещере, обозначенной на карте буквой «X», куда можно припереться ночью с грузовиком да лопатой и обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.

– Вас это тоже озадачивает? – сказал Паз. – Хорошо, а то я думал, подобные вещи только мне в голову лезут. Итак, потерпевший находился под присмотром конторы, оберегающей нефтяные месторождения от террористов. Был ли он террористом? Не похоже, если только продажа нефти не происходила именно для организации террористической сети.

– Здесь есть над чем подумать. Вы нашли какие-нибудь деньги?

– Не те суммы, которые могут нас интересовать. Я велел Моралесу проверить перечисления из того банка на Джерси, куда Заброн отправил свой платеж, но прямо скажу, особых надежд на это не возлагаю. Эти ребята очень скупы на информацию, и на них вряд ли произведет впечатление коп из Майами.

– На них и ФБР не производит впечатления. До чего же жаль, что ты не нашел сотового телефона.

– Ага, мне тоже. Помимо всего прочего, это ставит под сомнение вину Дидерофф или, по крайней мере, наводит на мысль о том, что она действовала не в одиночку.

– А действовала ли она вообще?

До сего момента Олифант размышлял и советовался, как коллега с коллегой, но тут он снова стал боссом и вперил в Джимми начальственный взгляд.

– Сэр, – ответил тот, пожимая плечами, – вы знаете ровно столько же, сколько и мы, за исключением того момента, что я был там, видел ее и могу сказать с уверенностью, что она могла это сделать. В какой-то момент ее лицо было лицом убийцы. Но убила ли она?.. – Он снова пожал плечами. – Эта дамочка не из тех, в ком легко разобраться.

– А как насчет того гигантского признания, которое она пишет?

– Очевидно, оно все еще в процессе. Жду не дождусь возможности засесть за эти тетрадки. Любопытное, должно быть, окажется чтение.

– Еще бы. Послушай, я собираюсь поговорить с Посадой, освободить вас от всех прочих дел и сосредоточить на этом. Твоя первоочередная задача разузнать побольше о покойнике и о нашей подозреваемой, где они пересекались, что у них общего. Тут загвоздка уже не в том, чтобы подкрепить обвинения против Дидерофф. Я хочу, насколько это возможно, знать всю историю. Используй, разумеется, ее писанину, но этим не ограничивайся. Всю ее биографию необходимо проверить и перепроверить. И выясни, кем был наш араб, чем он занимался в Майами, кроме продажи партии нефти. Не может быть, чтобы его занесло сюда только с этой целью: толкнуть содержимое танкера он мог откуда угодно, а в Майами находился по какой-то другой причине, требовавшей его присутствия именно здесь. Он охотился за чем-то, и кто-то охотился за ним, и он знал это, иначе не сказал бы тому твоему парню насчет охраны. Кстати, надо выяснить, успел ли он ее нанять, и если да, то где и кого.

– Будет сделано, сэр, но можно поинтересоваться, с чего это мы так налегаем на преступление, выглядящее как обычное бытовое убийство?

– Да потому, – раздраженно отмахнулся Олифант, – что ты сам прекрасно понимаешь: никакое это не бытовое убийство. Знаешь, что бывает, если в стене или под полом сдохнет крыса? Вонища. И никаким дезодорантом ее не отобьешь. Вот так же разит и от этого дела. Какие-то ребята ведут свои долбаные игры, но будь я проклят, если позволю собой манипулировать. Нужно разобрать стену и найти крысу.

– Сэр, это не имеет отношения к той причине, по которой вы ушли из Бюро? – осторожно спросил Паз.

Олифант смотрел на него в упор так долго, что детектив был вынужден опустить глаза.

– Это тебя не касается. Но если что-то из моего прошлого в ФБР окажется примазанным к этому делу, я тебя проинформирую. Все ясно?

– Да, сэр. – Паз встал.

Олифант все еще не сводил с него взгляда.

– Ты высыпаешься, Джимми?

– Конечно.

– А по тебе не скажешь. Глаза красные, и за последние полчаса ты три раза зевнул. Может, тебе стоит взбодриться своим кубинским кофе?

– Да, сэр. Обязательно.