Глава тринадцатая

Жетон Пазу вернули спустя неделю после стрельбы, хоть и не в рекордное для столь очевидного служебного расследования время, но довольно быстро. Детектив усмотрел в этом руку майора Олифанта и задался вопросом, не появился ли у него в конце концов высокопоставленный покровитель. Лейтенант Посада, у которого он забрал жетон и табельное оружие, в то утро, как, впрочем, и почти всегда, пребывал в дурном расположении духа. С гримасой продавца мелочной лавки, отпускающего жевательную резинку, он пихнул Пазу через стол возвращаемые предметы, а заодно буркнул, что его ожидает майор. Паз никогда не делал Посаде ничего плохого и не понимал, с чего начальник убойного отдела так его невзлюбил. Возможно, все дело было в расовых предрассудках или в естественной враждебности тупых людей по отношению к умным, но не исключено, что тут имелись и более глубокие, можно сказать политические, причины. Впрочем, недоброжелательность лейтенанта отнюдь не мешала Пазу спать по ночам.

Когда Паз вышел из кабинета в помещение отдела, Тито Моралес приветствовал его улыбкой и сложенными буквой «V» пальцами. Остальные детективы товарища проигнорировали.

Олифант налил ему ритуальную чашку кофе и предложил устроиться в удобном кресле. Паз про себя отметил, что на сей раз его чашку украшает логотип Академии ФБР в Куантико, но имело ли это какой-то тайный смысл, так и не понял. После краткого обмена любезностями Олифант спросил:

– Ну как, срослось?

Пазу такого рода стенографический подход нравился: его прежний напарник обычно поступал точно так же, перескакивал через детали, видимо предполагая, что два одинаково сообразительных копа наверняка мыслят сходным образом и поймут друг друга без лишних разглагольствований. Когда Клетис внезапно вопрошал: «Где был ключ?» – Паз почти всегда знал, о каком ключе идет речь и где этот предмет должен был находиться.

– Само собой, сэр, как же иначе. Додо Кортес никак не мог затеять ограбление дома в Южном Майами, да еще и припереться на дело с пушкой в штанах. Он вообще не взломщик и не грабитель, а рэкетир. Работал на Игнасио Хоффмана, который, кстати, был работодателем и нынешнего нанимателя нашей подозреваемой, Джека Уилсона.

– Хоффман?

Паз прикинул, что, когда Игнасио предстал перед судом, Олифант еще работал в Бюро, и кратко пояснил, о ком идет речь. Вымогатель, шантажист, наркоторговец.

– Интересно, – сказал Олифант. – Честно говоря, об этом аспекте я даже не подумал.

– Ну, он тут не главный. Что по-настоящему интересно, так это связь между нашим первоначальным убийством и человеком, забравшимся в дом психолога, работающего с Эммилу Дидерофф. Я вот все думаю, в чем тут выгода? На кой было убивать араба? На кой вламываться в дом? И уж во втором-то случае ответ напрашивается сам: ради информации. Кого-то очень интересуют тайны нашей подозреваемой, и для того, чтобы разузнать их, они не остановятся ни перед чем.

– Ты хочешь сказать, что они прессовали араба, чтобы выжать из него какие-то сведения, перестарались и убили его?

– Не исключено, хотя, возможно, они устранили его как конкурента в поисках той же информации. Я просмотрел свои записи, поговорил с моим напарником и думаю, что мы неправильно интерпретировали добытые нами сведения. Убитый собирался нанять в городе крутых ребят, и мы решили, что он беспокоился за свою безопасность. А что, если он собирался нанять их, чтобы заняться поисками Эммилу? Нефтяной дилер, с которым он встречался, Заброн, действительно рассказал нам, что суданец собирался кого-то искать, но я оставил это без внимания, потому что думал только об опасности, угрожавшей Мувалиду, а не о том, что он сам мог представлять угрозу для кого-то другого. Я это к чему: жертвой-то оказался араб. Так что не исключено, что Мувалида убил тот же, кто послал Додо Кортеса найти то, о чем Эммилу могла рассказать своему терапевту.

– Хм, а я-то думал, что как раз Дидерофф и завалила Мувалида.

– Это официальная версия.

– Но ты ее уже не разделяешь.

– Майор, я уже сам не знаю, во что тут верить, во что нет. Все зависит от того, кем на самом деле является Эммилу. Люди думают, она что-то знает, но известно ли ей что-нибудь? Является она игроком, ведущим свою игру? Или она жертва?

– А что она пишет в своем признании?

– По делу пока ничего. Сплошь детские воспоминания вперемешку с религиозными размышлениями. Мы ждем, когда она доберется до недавнего времени: может, что и проклюнется.

Олифант повертелся на своем кресле, задумчиво глотнул из чашки и наконец сказал:

– Нет, не сходится.

– Знаю, – признался Паз. – Слабое место в том, что если эти ребята считают, будто Эммилу обладает информацией, так почему они с самого начала не занялись ею, не сцапали и не взяли в оборот? К чему такие сложности? Подставлять женщину, чтобы ее заподозрили в убийстве Мувалида, а потом охотиться за ее признанием. Правда, есть вероятность того, что она или не догадывается, что именно должна знать, или из нее этого не выжать. Пыткам, во всяком случае, ее уже подвергали: возможно, это был их первый способ добраться до нужного секрета.

– Так ее пытали?

– Да, доктора говорят, что у нее недавние вывихи обоих плеч и шрамы: ее били по спине и ступням. Да, еще ожоги. Возможно, эти парни не сумели вытянуть из нее искомое, а теперь надеются, что она, почувствовав себя в безопасности наедине с психотерапевтом, который не интересуется этими тайнами, выболтает то, что они хотят знать.

– Правдоподобно, – согласился Олифант. – Но не более чем. Итак… каков следующий шаг?

Паз, конечно, подготовился к такому вопросу и ответил бойко, хотя с большей уверенностью, чем ощущал на самом деле. С самых ранних этапов этого дела он подметил назревающий хаос, странную заинтересованность высоких сфер, почуял, что здесь воняет дерьмом, причем дерьмом африканским. Но когда говоришь с начальством, надо, как это делают дети, упорно придерживаться одной версии. Каковую он сейчас и изложил:

– Основной факт: Эммилу Дидерофф, если она действовала вообще, не действовала в одиночку…

– Это ты вывел из пропажи сотового телефона?

– Верно. Куда он делся, мобильник-то? Следующий факт: мой напарник разговаривал с подельниками Додо. Примерно за неделю до гибели наш дружок получил телефонный звонок, который его крайне взбудоражил. Очевидно, что у Додо не было постоянного босса, поскольку банду Хоффмана разгромили, но тут он заговорил о стабильной работе. Пару раз видели, как он садился и выходил из серебристого «лексуса», за рулем которого сидел важный белый парень: эти встречи происходили по ночам. По сведениям постоянных клиентов заведений, где он отирался, Додо, судя по тратам, явно разжился деньжатами.

– Уж не за то ли ему заплатили, что он съездил по макушке араба?

– Я, во всяком случае, знаю, что Джек Уилсон ездит на серебристом «лексусе». Послушайте, сэр, Уилсон был в курсе, что Эммилу в определенное время окажется возле конкретной мастерской, потому что сам ее туда послал. Напротив этой мастерской, через дорогу, есть телефонная будка.

Мувалид получил звонок на сотовый в офисе Заброна и тут же, как пуля, сорвался с места. Ему могли сказать что-то вроде: «Мы располагаем нужной вам информацией, идите в такую-то телефонную будку и ждите». Он так и делает, а в результате оказывается там, где его видит Эммилу. Ему назначают встречу в гостиничном номере, он идет туда, Эммилу следует за ним, паркует машину и начинает искать номер Мувалида. А вот Кортесу, в отличие от нее, этот номер известен. Он забирает из грузовика Эммилу подходящую железяку, отправляется в номер Мувалида, убивает его, сбрасывает с балкона и уходит. Приходит Эммилу и, ничего не подозревая, дожидается нас.

– Но может быть, Эммилу и Уилсон оба причастны к этому делу. Может быть, она выследила Мувалида для Додо.

– Тогда почему она не скрылась? – спросил Паз. – Зачем осталась там со своими молитвами, или чем там она занималась? Более глубокая игра? По какой-то причине она хотела, чтобы ее поместили в дурдом?

– Ну, это уж очень сложно. Впрочем, учитывая, что за штучка эта Эммилу, ничего исключать нельзя. Собери побольше фактов, – сказал Олифант.

– Хорошо. Только вот в чем загвоздка: в первую очередь мне желательно узнать, что вам известно о том таинственном парне, у которого наша подозреваемая арендовала лодку.

– А с чего ты взял, будто мне вообще что-то о нем известно? – проворчал Олифант, смерив подчиненного хмурым взглядом, который тот, впрочем, проигнорировал.

– Потому что вы работали с федералами, а они тут явно замешаны, если только вы не считаете совпадением то, что тип, сдавший Эммилу жилье, имеет прикрытие Государственного департамента, что обнаруживается, когда коп звонит туда по поводу необходимой информации. У меня такое чувство, что между телефоном на вашем письменном столе и Вашингтоном идет интенсивный обмен звонками и некие наделенные полномочиями ребята наблюдают за моей возней, как детишки за муравьем на тротуаре: если что, можно и палкой ткнуть. Но если так, сэр, то при всем моем уважении к вам клал я на это дело с прибором.

Пазу показалось, что они «играли в гляделки» очень долго. Однако неделя вынужденного отпуска предоставила ему уйму времени для размышлений, в том числе и о том, что сказал Олифант в последний раз, когда они обсуждали данную тему, и насколько неудовлетворительно это звучало даже тогда. За эту неделю он звонил Дэвиду Паккеру дюжину раз, натыкался на автоответчик и оставлял сообщения, но тот так и не появился. Конечно, ничего особенного: уехать из города не преступление, и все же…

– Не больно-то интенсивный, – произнес наконец Олифант. – Хотя да, мне несколько раз звонили. И я сам совершил какое-то количество звонков. А тебе, Паз, хочешь не хочешь, придется предоставить мне самому судить о том, что я могу и чего не могу тебе рассказать, и объясняется это тем, что уважаемые люди рискуют своей работой и пенсией, когда снабжают меня информацией, не имея на то никакого законного права.

Олифант откинулся назад в своем кресле и скрестил руки на животе.

– Так что, приятель, давай потолкуем о том, каким образом ФБР служит национальной безопасности. Нас интересуют всякого рода плохие парни: финансовые жулики, компьютерные мошенники и тому подобное, и ты сам понимаешь, что лучший способ внедриться к ним – это самому прикинуться плохим парнем. Таким образом, например, нам удалось разобраться с ку-клукс-кланом и с некоторыми уличными бандами. С террористами дело обстоит сложнее, потому что в нынешние террористические организации человеку из ФБР проникнуть очень трудно. Однако мы начинаем издалека. Любые преступные организации существуют не в вакууме и нуждаются в специфическом обслуживании. Им требуются поддельные документы, легализация средств, и тут не обойтись без помощи всякого рода подпольных дельцов.

– Ага, значит, вы вербуете изготовителей фальшивых бумаг и прочих махинаторов.

– Да. Но видишь ли, в чем проблема. Чтобы твой «крот» успешно работал, он должен продолжать свою незаконную деятельность, насчет чего, раз он теперь работает на две стороны, ему дано отпущение грехов. Он продолжает, скажем, торговать поддельными удостоверениями личности, сообщая нам о своих клиентах. Вроде бы это хорошо, мы ведь теперь знаем, кто живет по фальшивым бумагам. Только вот с арестом этих ребят нам торопиться никак нельзя. Они ведь не дураки и быстро смекнут, что если многих из тех, кто брал ксиву у старины Чарли, взяли за жабры, значит, со стариной Чарли что-то не так. И тут возникает крупная заморочка: мы фактически выдаем лицензии на преступную деятельность, надеясь, что это поможет нам предотвратить более тяжкие преступления. Может, оно и так, но это внутренне развращает.

– И как вы выходите из сложившегося положения?

– Кто как, это зависит от того, насколько ты веришь в нашу систему. Если считаешь, что справедливость выше закона, то и гнешь закон под себя, пока от него ничего не остается. На службе у Соединенных Штатов есть и насильники, и убийцы – какой только швали нет. Да, это позволяет предотвратить часть терактов, но многие все равно происходят. Ну а если ты считаешь, что только закон обеспечивает настоящее правосудие, ты не станешь лицензировать преступления. Ты можешь использовать преступников, можешь прессовать их, но уж во всяком случае не станешь покрывать их гнусные делишки. Результат сходен с вышеозначенным. Будет ли у тебя больше пострадавших? Хрен его знает. Лично я в этом сомневаюсь. Ты можешь предотвратить девяносто девять процентов покушений только лишь за счет того, что вынешь указательный палец из задницы. Мы многого могли бы избежать, если бы не затевали нефтяные войны или хотя бы не дрыхли в своих креслах. Но остается еще один процент, а это в любом случае так же неизбежно, как удары молний или дорожно-транспортные происшествия. Это часть жизни в любом открытом обществе, и с этим придется мириться, хотя, конечно, ни о чем подобном генеральный прокурор по телевизору не объявит. Но если ты играешь по закону, то, наверное, тебе проще. В плане угрызений совести.

– Вот почему вы ушли из Бюро, – сказал Паз, не спрашивая, а просто констатируя факт.

Олифант бросил на него тяжелый взгляд, но Паз выдержал его, и майор кивнул.

– Один малый из Нью-Джерси прикончил подростка, которого трахал, и мы его не тронули, потому что он снабжал авиабилетами типов из «Аль-Каеды». То есть они могли принадлежать к «Аль-Каеде», но точно известно не было. И его не тронули: решение было принято на высоком уровне. – Он указал на потолок. – Очень высоком. Я собрался было засвистеть в свисток, но в конце дня решил… я хреновый свистун. Стало ясно, что с некоторыми уважаемыми людьми мне не по пути, поэтому я подал рапорт об увольнении. Такова моя печальная история, и если я услышу ее от кого-нибудь еще, то сделаю так, чтобы всю оставшуюся жизнь ты провел, охраняя лоток с колой и сувенирами на стадионе «Оранж боул».

За этой ремаркой последовало долгое, неловкое молчание.

– Да, в этом вопросе я хренов фанатик. А почему? – Майор указал на свое лицо. – Вот почему. Для таких, как ты и я, закон – единственная опора и поддержка. Пусть он коррумпированный, пусть несправедливый, но без этого закона мы с тобой до сих пор собирали бы хлопок.

– В моем случае – сахарный тростник, – поправил Паз.

– Не важно, главное, не расхаживали бы в нарядных костюмах, не сидели бы в красивых кабинетах и не командовали бы белыми. Ни в коем, мать его, случае.

– Все это весьма воодушевляет, босс.

– Пошел на хрен, Паз, – беззлобно промолвил Олифант. – У меня и в мыслях не было тебя воодушевлять. Я хотел объяснить, почему мне звонят некоторые обеспокоенные ребята.

– И кто же в федеральном правительстве нанимает плохих актеров? Кто играет в здешней постановке? Нет, давайте я сам попробую угадать. Дэвид Паккер?

– Ты сам сказал. Он был в Судане, я слышал. Его наняли на службу ГОСР. И теперь он здесь. И вот что: лучше тебе на него забить.

– Почему?

Лицо Олифанта приняло более жесткое выражение.

– По двум причинам. Первая заключается в том, что я отдал тебе соответствующий приказ, а я пока еще начальник этой чертовой конторы. Вторая причина в том, что, если Паккер развоняется, разразится скандал, разольется уйма дерьма, полезные звонки из Вашингтона прекратятся, а крутые парни из федеральной службы перестанут охотиться за плохими ребятами и начнут искать тех, кто допустил утечку. Так что разбирайся с Уилсоном, разбирайся с Кортесом и своей подозреваемой. Выясняй, кто убил Мувалида и почему. Это твоя работа. Вот ею и занимайся.

Поняв, что разговор окончен, Паз встал, вышел и поманил за собой сидевшего за письменным столом в общей комнате Моралеса.

* * *

– Ну, что сказал майор? – спросил Моралес на парковочной площадке.

– Сказал, что, с тех пор как ты обзавелся приличными костюмами, на тебя любо-дорого посмотреть. Ему нравятся пижоны.

– Неужели?

– Точно тебе говорю.

– Ну ни хрена же себе!

– Вот и я точно так же подумал, – сказал Паз, садясь в неприметный «шевроле». – Давай-ка навестим Джека Уилсона да потолкуем с ним. Глядишь, услышим что-нибудь интересное.

Однако по прибытии в мастерскую они увидели не Джека, а смахивавшего на него парня ростом пониже, который отреагировал на появление полицейских с искренней радостью.

– А вы быстро, – сказал он. – Я позвонил всего пару часов тому назад.

– Прошу прощения, – уточнил Паз. – Вы?..

– Фрэнк Уилсон. Вы ведь насчет моего обращения о пропаже человека, верно?

– А кто пропал?

– Джек, мой брат. Так вы не из отдела розыска пропавших?

– Нет, из убойного, – сказал Паз.

– О господи! – Загорелое лицо Уилсона побледнело.

За несколько проведенных в маленьком офисе минут они выяснили подробности. Джека Уилсона не видели почти неделю. Его машина исчезла, на звонки и сообщения он не отвечал, пара крупных платежей остались непроведенными. Фрэнк, как выяснилось, занимался технической стороной дела, а Джек вел бизнес, хотя в лодочных дизелях тоже разбирался. Похоже, Фрэнку хотелось выговориться, и ему предоставили такую возможность.

Он резонно полагал, что о работе Джека на каких-то сомнительных дельцов копы, разумеется, знали, и скрыть это не пытался, однако уверял, что такого рода делишки остались в далеком прошлом. На все вопросы Фрэнк отвечал с готовностью. Нет, в последнее время заметных сумм со счетов фирмы не снималось. Нет, о человеке по фамилии Кортес он не слышал. Нет, этого типа (ему показали фотографию Додо) он не знает. После получаса бесплодных расспросов полицейские удалились ни с чем.

– Только время попусту потратили, – ворчал Моралес, залезая в машину.

– Нет, не попусту, – возразил Паз. Он включил рацию, объявил Джека Уилсона в розыск, сообщив данные его машины, и продолжил разговор с напарником. – Джек Уилсон исчез сразу после того, как в вечерних новостях показали мертвого Додо Кортеса. Скорее всего, это не случайное совпадение. Предположим, именно он стоял за спиной Додо. Всем известный рэкетир пытается украсть некий связанный с нашей подозреваемой предмет, представляющий собой улику, и это наводит на мысль о том, что, может быть, подозреваемую подставили. Уилсон знал, что мы будем расспрашивать людей, так что связь между ним и Кортесом неизбежно всплывет. Да, они встречались тайно, по ночам, но о конспирации Уилсон позаботился плохо: в таком районе новый серебристый «лексус» неизбежно привлечет внимание. Кстати, не заглянуть ли нам к миссис Додо? Ты ведь знаешь адрес, верно?

– Ага. Угол Второй и Пятнадцатой. Я говорил тебе, что уже беседовал с ней. Она не расположена к сотрудничеству.

– Надеюсь, перед моим шармом не устоит, – заявил Паз. – Поехали.

* * *

В этом районе Майами лужайки перед домами использовались как парковочные площадки, что указывало на проживание в маленьких домиках большого количества недавних иммигрантов, причем вовсе не обязательно принадлежащих к одной семье. Перед небольшим бетонным оштукатуренным домом Кортеса зеленел настоящий газон без машин, что говорило о более высоком социальном статусе. Велев Моралесу подождать у парадного входа, Паз решил заглянуть в окна, посмотреть, как там безутешная вдова. Окна гостиной были приоткрыты, и он без труда разглядел валявшуюся на багамской кушетке женщину в оранжевой блузке без рукавов, черных трусиках и одной туфле, болтавшейся на пальцах ноги. По телевизору шло бразильское мыло, но женщина сериал не смотрела. На кофейном столике детектив заметил горящую свечу, несколько пакетиков из кальки, погнутую ложку и шприц для подкожных инъекций, что вполне объясняло состояние хозяйки дома.

– Выжди минутку, – сказал Паз Моралесу, вернувшись к машине, – а потом начинай барабанить в дверь и орать: «Откройте, полиция!»

Потом он обошел дом, быстро выдавил стеклянную панель из задней двери, открыл замок и к тому времени, когда Моралес начал свое представление, уже двигался через кухню, так что спустить героин в унитаз женщина не успела.

После изрядной порции возмущенных криков, всхлипываний и рыданий копы привели наркоманку в чувство и, приковав наручниками к кушетке, стали задавать вопросы. Она сказала, что зовут ее Рита, знать она ничего не знает, героин ей подбросили, а говорить с ними она будет только в присутствии адвоката. На вид ей было лет девятнадцать.

– Я тебя предупреждал, – сказал Моралес.

Паз улыбнулся и, присев на кушетку рядом с девушкой, словно пришел на свидание, заговорил с ней по-испански, используя обычные полицейские подходы. Мол, он ей ничего дурного не желает, и если она им поможет, они уйдут и даже дозу ей оставят, потому как они не из отдела борьбы с наркотиками, а из убойного и ее вкусы и привычки им по барабану. Но вот если она будет упрямиться, они рассердятся, а это не в ее интересах, потому что героина у нее для возбуждения дела вполне достаточно, а они расследуют серьезное дело, связанное с ее покойным приятелем. Оно на контроле у генерального прокурора, так что отмазаться ей будет трудно. Да и стоит ли рогом упираться? Одно дело, если бы ей предлагали заложить Додо, но ведь навредить ему в сложившейся ситуации крайне сложно. Он лежит в морге округа, и все эти разборки ему до лампочки.

Паз говорил вкрадчиво, словно уговаривал девицу лечь с ним в постель.

– Ну, что вы от меня хотите? – выдавила Рита после долгого молчания. – Сами должны понимать, о делишках Додо я ни хрена не знала.

– Он когда-нибудь упоминал парня по имени Уилсон?

– Уилсон? Нет, я во всяком случае не слышала.

– А как насчет Джека? Здоровенный белобрысый малый, ездит на серебристом «лексусе».

– А, да, Джек – его я знаю. Он заезжал за Додо пару раз.

– Хорошо. Хочешь, чтобы я снял наручники?

Она кивнула. Еще несколько вопросов, и стало ясно, что она говорит правду. Впрочем, девица лишь подтвердила связь своего дружка с Уилсоном, и ничего больше.

– А можем мы посмотреть его вещички? – спросил Паз.

Она хмуро кивнула и, потирая запястья, повела их в маленькую, обшитую дешевой имитацией белой сосны спальню. Там находились незастеленная кровать, трюмо, прикроватная тумбочка, телевизор на металлической подставке, цветная репродукция с изображением Иисуса в рамке и большой платяной шкаф с зеркальными дверцами.

Два копа тщательно обыскали комнату, обшарив карманы каждого пиджака и просмотрев все выдвижные ящики как изнутри, так и снизу. Они не спешили, и девушке это надоело.

– Ребята, можно я пойду телик посмотрю? – спросила она.

– Ага, иди, – отозвался Паз, – хотя постой, а что это за дырка в стенной панели?

– Память от Додо: как разозлится, давай по стенке лупить. Все хотел заделать, да так и не собрался.

Паз приблизил лицо к стене, потом достал из кармана фонарик и посветил в пространство между несущей стеной и обшивкой. Его рука по плечо ушла в пустоту и появилась обратно с белой курткой. Форменной курткой официанта с эмблемой отеля «Трианон» на левой стороне груди и пластиковой табличкой с именем «Луис» на правой. А еще на правой манжете темнело маленькое бурое пятнышко.

* * *

Уже примерно неделю Лорна чувствует себя неважно и всерьез подумывает о том, что, наверное, сляжет с какой-нибудь хворью. И она не знает, стоит ли ей влюбляться в Джимми Паза, и заставляет себя не думать об этом, а отложить решение важного вопроса на потом.

«Не дергайся, не напрягайся» – ее обычная мантра.

Разговоры с Шерил Уэйтс, прежде являвшиеся для нее эмоциональной отдушиной, теперь не удовлетворяют: в данном случае Шерил не лучший советчик. Она слишком настойчива, чересчур нетерпелива и явно нацелена на успешный результат этой истории – «успешный», разумеется, по понятиям Шерил. Дай ей волю, она начнет предлагать проспекты салонов для новобрачных. Ну а Бетси Ньюхаус, интерес которой к личной жизни подруги сводится к мимолетным фразам типа «ну как, подцепила кого-нибудь», Лорна и вовсе о Пазе не рассказывала. Правда, Лорна дважды отклонила предложение Бетси сходить поужинать с куда менее привлекательным, чем детектив, приятелем одного из очередных ее знакомых, что породило язвительные шуточки насчет купленных про запас батареек для вибратора.

На самом деле отношения с Пазом у Лорны не так уж и продвинулись: пока все свелось к трем довольно целомудренным поцелуям. По одному на каждой из встреч: пикнике на пляже, обеде в китайско-кубинском ресторане и на танцевальном вечере. Проведенным временем Лорна была довольна, но покупкой обручальных колец тут явно не пахнет. Порой она задается вопросом, нравится ли она ему вообще, и, как только эта мысль приходит ей в голову, хорошо смазанные шлюзы автоматически открываются и черепную коробку буквально затапливает поток объяснений, почему Джимми Паз ей не подходит. Начать с того, что он не учился в колледже! Да и вообще, в сознании Лорны присутствует четкое представление о том, что ей нужно, все требования к избраннику разложены по полочкам. Она хочет восхищаться интеллектом близкого человека и его жизненными успехами, но при условии равного уважения к ее уму и карьере. Она хочет, чтобы он брал на себя принятие решений относительно их образа жизни, отпусков, жилья и так далее, но, разумеется, с учетом ее мнения, ее вкусов. Она желает здоровых сексуальных отношений, в которых он должен доминировать, но без излишней брутальности и всяких там извращений, она ценит уют и комфорт, возможность решать по воскресеньям кроссворды из «Таймс», при этом не против элемента непредсказуемости. Короче говоря, стремится к стабильности, но не к скуке.

Да, по ряду параметров Паз до идеала не дотягивает. Она не может представить себе, чтобы он решил кроссворд из «Таймс» или высидел до конца балетного спектакля. Правда, нельзя сказать, чтобы она сама слишком часто ходила на балет, но все же… К тому же он постоянно таскается с пушкой и его жизнь сплошное насилие, что само по себе вызывает отторжение. Вряд ли ей удастся забыть о том, как Паз у нее на глазах пристрелил человека, пусть даже этим поступком он, вероятно, спас ей жизнь.

С другой стороны… есть воспоминание о его руках на ее теле, о мускулистом торсе, его контролируемой энергии, первозданной, но идеально сдерживаемой мощи. Она размышляет о простоте его жизни, наводящей на мысли о дзэн-буддизме, задумывается о том, сколько мужчин в ее жизни были занудами с идиотскими капризами и заморочками. Взять хотя бы Хови, который всегда требовал к завтраку особую разновидность джема, часто отсылал еду обратно на ресторанную кухню с особыми указаниями шеф-повару и постоянно толковал о винах и яхтах… хотя ему, конечно, ничего не стоило справиться с кроссвордом из «Таймс» менее чем за полчаса. А глаза Паза! Она никогда не видела у мужчины таких внимательных глаз, заинтересованных ею! Следом, однако, рождается виноватая мысль о том, что он черный и этим многое объясняется. Конечно, он пригласил ее три раза за одну неделю, хотя, возможно, встречи имели деловую подоплеку, а она навоображала себе невесть чего… а может, у нее просто крыша едет: это симптом ранней стадии эротомании, и кончится все тем, что она припаркуется у его дома и проколет шины автомобиля его настоящей подружки.

Тут Лорна громко смеется, потому что если сходить с ума, то как раз сейчас, в самом подходящем месте. Многие из людей в запертой палате наверняка разговаривали бы с невидимыми собеседниками, если бы не находились под влиянием притупляющих сознание препаратов. Правда, не всех эти медикаменты повергают в созерцательный транс. К ней склоняется крупный белый мужчина с рыжеватыми волосами, торчащими пучками, словно у клоуна. Ему лет сорок, губы поджаты, на бледном лице выражение, выдающее параноидальный психоз.

– Ты смеешься надо мной? – требовательно спрашивает он.

– Вовсе нет, – отвечает она. – Я просто подумала кое о чем смешном.

– Лжешь, – произносит он хриплым шепотом, но она проскальзывает мимо него и отмечает, что их контакт не укрылся от могучей Даррилы и Ферио, дежурного санитара.

Они направляются к растрепанному здоровяку, но Лорну дальнейшее не занимает. Это в любом случае не ее проблема. Она замечает Эммилу: та сидит в одиночестве, в уголке, строча что-то в одной из своих школьных тетрадей. Когда Лорна здоровается с ней, она поднимает глаза, встрепенувшись, словно человек, не вполне отошедший от сна, узнает Лорну, и на ее лице появляется улыбка, как на иконе.

– Я вижу, вы продолжаете писать.

– Да. Это интересный процесс. Болезненный, но интересный.

– Почему болезненный?

Лорна пододвигает пластиковый стул и садится напротив нее. Она ловит себя на том, что ей страшновато: она так и не избавилась от воспоминания о прошлом видении перед обмороком пациентки, но надеется, что сегодня беседа будет носить сугубо психологический характер и ей удастся увести разговор от чреватых неприятностями тем.

– Я возвращаюсь в прошлое, – поясняет Эммилу, – не просто вспоминаю, но переживаю заново, вижу многое прежними глазами. Жаль, что у меня нет писательского таланта, хотя он мне не нужен: не роман ведь пишу, а признание. Поэтому мне волей-неволей приходится опускать большую часть моих тогдашних чувств и переживаний, касающихся других людей. Ну и многое другое: атмосферу места и времени, анализ личностей, – то, что можно найти у Диккенса или Флобера. Боюсь, чтение получается весьма скучное, хотя мне пристало верить, что правда не может быть скучной, поскольку в ней есть нечто от Бога. Я закончила еще одну тетрадку. Хотите взять?

Лорна берет предложенную тетрадь и говорит:

– Я думаю, вам не стоит беспокоиться о том, как вы пишете. Это очень четко, ярко и совсем не скучно. И внятно. Это поразительно, принимая во внимание…

– Отсутствие у меня диплома о высшем образовании? Зато низшего сколько угодно.

– Да, и примечательно, что вы способны излагать такой материал настолько… бесстрастно, – говорит Лорна. – Большинству людей понадобились бы годы терапии, чтобы суметь вот так противостоять всем этим душевным ранам, но у вас, похоже, подобных трудностей не возникает. Это говорит о психологической устойчивости. Хороший знак.

– Не такой уж хороший, если меня держат взаперти в этом заведении для душевнобольных.

– Очевидно, что у вас есть некоторые проблемы. Господи, а у кого бы их не было после того, через что вы прошли?

Пациентка устремляет на Лорну изучающий взгляд, один из тех, от которых психологу становится не по себе.

– Доктор Уайз, – говорит Эммилу, – я знаю, что вы хотите помочь мне, и ценю это, но если вы смотрите на мою жизнь с такой точки зрения, то мы с вами видим ее совершенно по-разному. Вы рассматриваете все имевшие место в моей жизни дурные события как травмы, оставившие психологические шрамы, спровоцировавшие душевное заболевание, каковым, как вы уверены, я страдаю. Я же считаю их испытаниями, которые Господь послал мне, чтобы привлечь к Себе мое внимание. Можно, я расскажу вам, какой сон мне тут недавно приснился?

– Конечно. Но мне бы хотелось продолжить нашу беседу в процедурной.

– О, это займет минуту, не больше, – отвечает Эммилу и отводит глаза.

Лорна следует за ее взглядом и видит, что здоровяк, который цеплялся к ней в коридоре, стоит возле одного из складных деревянных столов, расставленных, чтобы дать возможность пациентам играть в настольные игры или заниматься головоломками. Как раз над возившейся с мозаикой маленькой женщиной он и навис: плечи опущены, кулаки сжаты. Даррила и Ферио наблюдают за ним с расстояния в дюжину футов.

– Мне снилось, что мне предоставили экскурсионный тур на Небеса, – начинает Эммилу. – Мой наряд состоял из комбинезона и каски; экскурсоводом, конечно же, был ангел, хотя выглядел он обычным человеком и одежду носил такую же, как у меня. Мы находились в гигантском здании типа промышленного ангара, как в тех нудных старых фильмах, которые нам показывали в школе о том, как делают бумагу или мороженое. Там находилась большущая жужжавшая, клацавшая машина с конвейером, на ленту которого выползали ряды кирпичиков, вроде бы золотых, но помягче, похожих на здоровенные печенины «твинкиз». Они доезжали до конца конвейера, а потом сваливались. Я посмотрела, куда они падают, и увидела, что в полу проделана большая дыра, а сквозь нее просвечивают далеко внизу голубое небо и земля. Я спросила гида, что это за похожие на «твинкиз» штуковины, а он ответил: «Благословения», и мне, помнится, во сне подумалось, как чудесно, что Господь посылает нам их. Потом мы перешли из этого ангара в другой, такой же огромный, с такой же лязгающей машиной, из недр которой на конвейерную ленту выползали похожие «твинкиз».

«О, еще больше благословений!» – воскликнула я, но ангел возразил, пояснив, что это испытания.

«Надо же, а с виду никакой разницы», – удивилась я.

«Это одно и то же», – пояснил мой гид.

Эммилу неожиданно встает.

– Прошу прощения…

Лорна, слегка ошарашенная услышанным, еще сидит, когда помещение вдруг сотрясает дикий рев.

– Я знал это! Я знал это! – кричит рослый психопат, недобравший дозу успокоительного, и, оттолкнув женщину, хватает, раскидав крохотные элементы пазла, стол, вздымает его над головой, издает громовой рык и с силой обрушивает деревянную конструкцию на пол.

Даррила и Ферио опасливо приближаются, причем Даррила жмет на кнопку какого-то прибора.

Безумец вновь ударяет столом об пол, столешница с треском разламывается, и в руках безумца остается лишь ножка, из которой торчат длинный винт и острые щепки. Сумасшедший орет что-то невнятное, ножка вращается в его руках как пропеллер.

В палату, привлеченные шумом, сбегаются санитары и сестры. Их около полудюжины. Даррила пытается отвлечь безумца успокаивающими словами, а Ферио тем временем обходит его, стараясь зайти со спины, но безумец замечает его и бьет своей дубинкой. Санитар прикрывается рукой, но, вскрикнув, падает, лицо его искажает гримаса боли, он хватается за запястье, из длинной раны на голове хлещет кровь. Даррила устремляется к сумасшедшему, как игрок в американском футболе, стремящийся завладеть мячом. Ей удается сбить буяна с ног, но он и в падении продолжает молотить ножкой от стола. Один удар приходится Дарриле по голове, и она, оглушенная, откатывается от больного. Все остальные пациенты присоединяются к забаве: они визжат, разбрасывают все, что подворачивается под руку, и дело грозит обернуться всеобщей потасовкой. Лорна, остолбенев, замирает у своего стула и смотрит на безумца с окровавленной дубинкой: сейчас он стоит на четвереньках и истошно ревет, что делает его похожим на медведя. Даррила пытается подняться на ноги, у нее кровоточит висок. Встает и Ферио, но очевидно, что его рука выведена из строя. Внезапно перед безумцем припадает к полу Эммилу Дидерофф. Лорна видит, как шевелятся ее губы. Слюна капает изо рта безумца. Эммилу берет его лицо в ладони, и тут из его открытого рта исторгается звук, невозможный для человеческого голосового механизма, – рев-визг-завывание-рыдание такой интенсивности и высоты, что на миг все в комнате как будто застывает.

Отпрянув от безумца, Эммилу валится на спину, и среди прочих заполнивших помещение звуков отчетливо слышится стук затылка о линолеум: похоже, у нее опять припадок. Лорна устремляется к ней, но Даррила опережает ее и вставляет в испускающий пену рот Эммилу фиксатор языка, который всегда носит с собой. Капля крови падает с головы Даррилы на лоб Эммилу. Лорна судорожно сглатывает, опасаясь потерять сознание.

Тем временем психопата, хотя тот уже перестал буянить, окружают санитары. Лорна бросает на него взгляд и видит лицо смущенного человека, оказавшегося в неловкой ситуации, но питающего надежду, что вскоре все разрешится само собой. Безумие из его взора ушло, но тем не менее ему всаживают в задницу шприц, укладывают на каталку и увозят из палаты.

Укол получает и Эммилу, она расслабляется и погружается в глубокий сон. Ее тоже увозят, и тут Лорна осознает, что у нее дрожат руки и ноги. Вспышки безумия и насилия в жизни выглядят совсем не так, как в кино, все происходит с ошеломляющей быстротой. С того момента, как псих взревел в первый раз, до того, как его увезли, прошло всего-то секунд сорок. Тяжелая рука опускается на ее плечо, принуждая опуститься на стул.

– Как ты, дорогуша? – спрашивает Даррила. – Посмотри на меня. С тобой все в порядке?

Медсестра прижимает к виску марлевый тампон. Он пропитался кровью, так же как и ее зеленая форма… Лорна встречается с ней взглядом, но тут внутри поднимается волна тошноты, на лице выступает холодный пот.

– Надо же, я не была готова к этому, – говорит она. – Ты-то как?

– Переживу, – отвечает Даррила, и ее лицо сморщивается в ухмылке. – Меня резали, кололи, лупили – чего только не делали. Для того, кто работает с психами, это обычное дежурство.

– А мне так не кажется, – говорит Лорна. – Что случилось? Кто этот человек?

– Хорэс Мэйсфилд? Он несколько лет тому назад убил свою жену, изрубил в пюре мясным ножом. Была большая передача на телевидении – «Мясник из Хайалиа». Он пробыл пять лет в Чатахучии, вышел вроде бы в полном душевном здравии и скоро женился на женщине, видимо не обращавшей особого внимания на местные новости. И знаешь, что из этого вышло? А то, что на сей раз он пустил в ход туристский топорик, в связи с чем и оказался у нас. Ему вводят слоновьи дозы халдола, но, чему все только что были свидетелями, лекарство его не берет.

– Но что вообще случилось, Даррила?

– А, это. Так вот, дорогуша, я, чтоб ты знала, по воскресеньям посещаю церковь в Сансет-парке, но на этом мои взаимоотношения с религией исчерпываются. Живи мы в библейские времена, я бы сказала, что мы только что видели изгнание нечистого духа, но меня что-то не тянет использовать такую терминологию в официальном отчете о происшествии. Брр!

Даррила присматривается к Лорне профессиональным взглядом, спрашивает, точно ли с ней все в порядке, интересуется, не дать ли ей воды или валиума, и, получив отрицательный ответ, хмыкает, обнимает ее на прощание и уходит.

* * *

Тетрадь Эммилу по-прежнему зажата у Лорны под мышкой. Она собирает свои причиндалы, подбирает оставленный Эммилу пакет и, отдав его на сестринский пост, отправляется к Микки – у них по графику встреча. Стоит ей появиться в его офисе, как он спрашивает:

– Что случилось?

Она падает на стул, всхлипывает, впрочем, в допустимых пределах, утирает глаза бумажной салфеткой и рассказывает о случившемся в палате, однако не может заставить себя описать сделанное Эммилу. Впрочем, а что именно она сделала? Теперь, в ретроспективе, ее впечатление от увиденного вступает в противоречие с привычными знаниями и убеждениями и терпит в этом столкновении поражение. Такого просто не могло быть, следовательно, и не было. Вместо этого она говорит, что буйство одного из больных стало причиной очередного эпилептического припадка у их пациентки. Микки с умным видом кивает, сообщает, что ничего из ряда вон выходящего в этом нет и такая реакция лишь подтверждает то предположение, что проблема Эммилу имеет травматическое происхождение. Они сходятся во мнении насчет желательности магниторезонансной интроскопии, обсуждают вопрос о том, к какой статье расходов это отнести. Потом она конспективно излагает содержание первой тетради, к чему присовокупляет результаты утренней беседы. Сон, самую интересную ее часть, приберегает напоследок. Микки сосредоточенно слушает и кивает, издавая поощряющие звуки. Естественно, это ведь его хлеб.

– Ну и какие у тебя соображения? – спрашивает он под конец.

– Защитная реакция. Пациентка не может признать свое состояние результатом травматического стресса и поэтому видит во всем проявление Божьей воли. Ей присуще чувство вины в связи со смертью ее матери и маленького мальчика, так что для нее психологически комфортно воспринимать испытание как благословение. Если дело обстоит так, то личные и причиняемые страдания не ее персональная беда и вина, а воплощения божественного промысла.

Микки с улыбкой кивает.

– М-да, толковый анализ. А еще мне кажется, что некоторые из проблем, с которыми мы сталкиваемся в связи с сексуальными злоупотреблениями, тоже относятся к сфере вины. Ведь маленькая девочка, помимо всего прочего, испытывала порой неподдельное удовольствие. Например, от осознания того, что папочка оказывает ей столько внимания, особенно на фоне холодности и равнодушия матери. Ты согласна?

Лорна выражает согласие, хотя в глубине души не верит ни единому сказанному слову. Очевидно, что Эммилу Дидерофф не вписывается в стандартную психологическую парадигму, и уж тем более в ее фрейдистскую зону, но что еще у нее есть?

Между тем, по мере того как Микки Лопес присматривается к ней самой, выражение его лица меняется: товарищ по работе превращается в психотерапевта.

– Кстати о травмах, выглядишь ты не лучшим образом.

– Я в норме, Микки.

– Ты какая-то бледная, дерганая. Не хочешь валиума принять? А ксанакса? Полмиллиграмма, ты расслабишься…

«Все хотят накачать меня успокаивающими, – думает Лорна, – я видела то, что мне не следовало видеть, и они хотят, чтобы я заснула, а потом… ох ты! Параноидальные идеи, это как раз то, чего мне, на хрен, не хватало помимо навязчивых состояний и ипохондрии».

– Нет, мне просто нужно отойти от пережитого, – говорит она с вымученной улыбкой, чувствуя, что краснеет. – Поеду домой и приму душ. Со мной все в порядке.

Выйдя из здания, она звонит по мобильнику, оставляет сообщение, и к тому времени, когда садится в машину, Паз перезванивает. Она рассказывает ему, что получила следующую тетрадь, и он обещает ждать ее возле дома.

Лорна сосредоточивается на ведении машины, словно только что получила права и должна осознанно относиться к каждому действию: красный свет означает остановку, так что надо отпустить педаль газа и нажать на тормоз, но плавно, не резко…

Когда она подъезжает, Паз уже на месте.

Он берет тетрадь, запирает ее в бардачок машины и спрашивает:

– Ты сейчас чем-нибудь занята?

– Вообще-то нет, Джимми, но знаешь, у меня совсем нет сил. Хочу лишь добраться до кровати.

Она смотрит на дверь, постепенно расплывающуюся перед ее глазами, но тут он берет ее за руку.

– Что-то случилось? – уточняет Паз.

Лорна поворачивается к нему, и ее лицо оказывается прижатым ко впадинке на его шее. Внезапно плотину прорывает, и она выплескивает из себя все наболевшее: рассказывает о психе, об Эммилу, о ее сне, об изгнании злого духа. Особенно об изгнании, потому что чувствует: Паз поймет ее, и уж во всяком случае не сочтет ее чокнутой.

И она права: он первый за сегодняшний день, кто не норовит напичкать ее транквилизаторами. Вместо этого он ласково обнимает ее, долго держит в объятиях (Лорна гордится тем, что не намочила слезами его щегольской костюм), а потом говорит:

– Давай прокатимся. Я хочу познакомить тебя с моим прежним напарником, Клетисом. Он дока как раз по этой части.

Загрузка...