Договор

Глава 1

В себя я пришел, как будто кто-то щелкнул выключателем: быстро и сразу. По телу проходили болезненные судорожные сокращения мышц, как бывает, когда отсидишь ногу и резко встанешь. Именно этого сейчас и хотелось: встать. Но, помня инструкции, я дергаться не стал, какое-то время лежал, пялился на кафельную плитку перед глазами, привыкал к телу и прислушивался к звукам. Звуки шли чуть сбоку, и, чтобы увидеть их источник, нужно было повернуть голову. Интуиция вопила, что делать этого нельзя, потому что я — труп, а шебуршится мой убийца. И пока он считает меня трупом, я — в относительной безопасности. Нет, конечно, в напутственной речи мне было сказано: «В самом плохом случае ты просто опять умрешь», но делать это еще раз категорически не хотелось. Да и не было гарантии, что мою душу так удачно подхватит бог, пусть и местечковый. А вот печать останется точно.

Смешно: я — и вдруг выполняю божественное поручение. Точнее, вообще ни разу не смешно, если учесть вырисовывающиеся в случае провала перспективы. Увы, отказаться при всем желании не вышло бы, поскольку мою душу отловили и предложили поработать на благо отдельно взятого божества. Но отказаться я пытался, очень уж мутным выглядел заказчик.

— Я же не из вашего мира. И разведчик из меня никакой.

Бог, который больше напоминал худощавого студента-заучку, чем всесильную сущность, тяжело вздохнул.

— Ну уж прости, мне выбирать не приходится. От своего мира я отрезан так, что пока душу не заполучу, не могу сказать, из моего мира она вышла или нет. Кого смог притянуть, того и вербую. Думаешь, так просто найти душу, свежую настолько, чтобы себя осознавала? Ты первый вменяемый. С тобой можно договориться. Прежние были уже почти чистые, готовые к новому рождению. А новорожденным разве можно поставить задачу? А что касается чужести мира, в этом ты не прав: это одна из вероятностей твоего. Только с магией. Даже язык для тебя будет почти тот же. Плюс память тела получишь, я объясню как. Зря боишься. Для тебя риск минимален: в самом плохом случае ты просто опять умрешь. С умениями помогу. Что-то дам прямо сейчас, что-то — когда окажешься на месте. После выполнения моего поручения получишь награду и будешь жить нормальной жизнью. Договор?

Можно подумать, у меня были варианты. Попробуй откажи богу, который на тебя сходу влепил свою печать, — заполучишь во враги божественную сущность и не будешь знать при новом рождении, откуда сыпятся неприятности. Бог уже сообщил, что печать снимется только после выполнения договора. Договора, который я не заключал, но выполнение которого мне теперь было жизненно необходимо, если не хочу год за годом умирать во младенчестве в мучениях, пока печать не истает, перерождений так через сто. То есть чисто теоретически отказаться я мог, но минусов в этом действии было куда больше плюсов. По факту выбора у меня не было.

— Да, договор, — согласился я.

И вот тогда я понял, что прежняя печать была всего лишь обманкой, призванной меня запутать или запугать. Настоящая была куда ярче. И болезненней, как это ни странно звучит по отношению к душе. Оказалось, душа тоже может испытывать боль, да еще какую…. Переждав особо острый приступ, связанный с вживлением печати, я выдохнул:

— Хотелось бы поточней понять задачу и получить средства для ее выполнения.

Хотя больше всего хотелось сказать: «Ну ты и сволочь».

— Всё упирается во время…

Определяться было необходимо, поэтому я преодолел страх и скосил глаза до упора, повернул голову на самую малость, потом еще чуть-чуть, и еще, чтобы наконец увидеть широкую спину мужика, который ковырялся, пытаясь открыть заевшее окно. Окно было круглым и диаметра достаточного, чтобы при выбитом стекле туда пролез и сам убийца, но все портила перемычка в виде креста, которая представляла одно целое с рамой. Вот и приходилось корячиться.

Знаний реципиента не хватало, процедура слияния требовала времени, которого не было. Нужно обходиться собственным анализом. Пока я мог предположить, что убийца собрался избавиться от трупа, просто выбросив тот на ходу. Потому что мы явно находились в чем-то движущемся: мерный шум мотора, мягкое покачивание и отсутствие постукивания колес о рельсы или дорогу намекали на водный транспорт. Как, впрочем, и круглое окно-иллюминатор, которое сейчас вскрывалось.

Работал мужик явно со знанием дела и был настолько увлечен, что на меня не обращал внимания. И не только на меня: к двери не повернулся, когда в нее кто-то застучал и возмущенно потребовал освободить уборную. Только тогда я сообразил, что валяюсь на полу возле унитаза.

Мужик рявкнул: «Занято! Идите в другую!» и продолжил вскрывать окно, в чем, в конце концов, и преуспел. Осторожно отворив окно, он решил осмотреться снаружи, перегнувшись через проем. Не знаю, что он там хотел разглядеть, но лучше возможности для меня не представится.

Я встал, чувствуя во рту привкус металла, а в ногах и руках — жуткую слабость. Тело ощущалось напяленным второпях объемным карнавальным костюмом, настолько было чужим и плохо управляемым. Я чуть не упал на колени, но, покачнувшись, удержался и сделал два необходимых шага, после чего резко схватил мужика за ноги и выпихнул его наружу, упершись в его ступни животом.

Больше всего я боялся, что сил не хватит — трясущиеся руки казались слишком слабыми, но неожиданность сыграла свою роль: вылетел мой противник как пробка из бутылки, только истошно по-бабьи взвизгнул и выронил из кармана ключ с прикрепленным к нему деревянным бочонком. Ничего, плавать полезно, пусть разомнется.

Я немного постоял, покачиваясь от волнами накатывающей слабости и с наслаждением вбирая в себя холодный свежий воздух из окна. Жаль, но бодрящего запаха моря не ощущалось, наверное, органы чувств пока еще плохо работали.

Перед тем как захлопнуть окно, я решил глянуть, что там с мужиком. Мало ли, может, уже карабкается на борт, горя жаждой мести и ругаясь на чем свет стоит. Про себя ругаясь, разумеется, потому что слышал я только мерные звуки работающей машины.

Так сильно, как убийца, высовываться не стал — рисковал отправиться за ним следом, слишком медленно отступала слабость, поэтому просто чуть наклонил голову. И замер, пораженный не только холодом из окна, но и видом. Далеко внизу перекатывалось море, но море леса, подсвеченное только яркой луной. Где-то там нашел свое последнее упокоение убийца, если он, конечно, не умел летать. В последнем я сомневался. Но на всякий случай посмотрел вверх. Быстрый просмотр для меня ничего не прояснил: мы явно летели в воздухе, причем довольно быстро. Корпус воздушного судна выглядел металлическим и на ощупь был холодным, при этом температура что металла, что воздуха из открытого окна не была отрицательной, а ещё не было ожидаемого при таких скоростях потока воздуха.

Это казалось странным. Магия, о которой предупреждал бог? Или технология? Хотелось осмотреться, но высовываться дальше я не рискнул. Конечно, больше в туалете никого не было, но тело оставалось очень слабым, каждая мышца подрагивала, готовая в любой момент отключиться.

Окно я закрыл. Надо было убираться, пока кто-нибудь не пришел узнавать, что отсюда вылетает с воплями. Хотя надо признать, смерть мужик принял стоически: кроме единственного взвизгивания, больше не издал ни звука. Правда, уважения к нему это не прибавило. Людям, которые убивают, вообще сложно добиться уважения от тех, кого они пытались убить.

Я поднял с пола выпавший с убийцы ключ. В моем кармане обнаружился точно такой же, со смешным толстеньким бочонком на веревочке. На бочонке был выжжен номер. Моей каюты? Номера оказались близкие: мой — 14 и вражеский — 16. Нужно будет проверить оба. Но чуть позже.

Туалет следовало покинуть как можно быстрее и при этом не оставить никаких улик. Я огляделся и заметил рядом с унитазом фуражку. Моя? Скорее всего: то, что на мне было надето, напоминало форму, в которой хорошо повалялись по полу. Спасибо, хоть никто мимо унитаза не сходил, так что без отходов чужой жизнедеятельности обошлось. Но грязи и без этого хватало. Прилипший окурок оставил после себя неопрятное пятно. Но в целом все было не так страшно. Жив — и ладно. Только голова побаливает в месте удара.

Из крана ледяная вода текла тонюсенькой струйкой, но ее хватило, чтобы освежиться и смыть подсохшую кровяную корку на виске. Тело все еще казалось чужим карнавальным костюмом, но уже более подходящим по размеру, и слушалось куда лучше. Закончив умываться, подошел к двери и приложил ухо, удостоверился, что снаружи тихо, рискнул отодвинуть задвижку и настороженно выглянул в коридор, опасаясь сообщников убийцы.

Там было пусто и темнее, чем в туалете: искусственное освещение еле-еле теплилось. Но в целом его было достаточно, чтобы убедиться: больше меня никто не поджидает, и дойти до своей каюты. Судя по тому, как часто попадались двери, каюты были одноместными и совсем крошечными.

Я зашел в свою, закрылся изнутри и осмотрелся. Места в ней действительно оказалось всего ничего, да и то было наполовину занято койкой, приподняв которую я обнаружил рундук для хранения вещей. Моих там не было, вся моя собственность в виде изрядно потертого саквояжа стояла на столе перед небольшим иллюминатором.

Я лег на койку и расслабился. Получилось это не сразу: подсознательно ожидал еще одного нападения. Но для обещанного поглощения чужого сознания нужно было находиться в покое, хотя бы относительном. Поглощение же было жизненно необходимо провести как можно скорее.

Меня потряхивало. И не только от вселения в чужое тело, но и от осознания, что убил другого человека. Почему я выбросил мужика в окно, а не попытался добраться до двери и позвать на помощь? Мне это даже в голову не пришло — сразу бросился избавляться от преступника. А ведь его могли арестовать и выяснить, зачем он напал на меня. Теперь могут арестовать меня — поди докажи, что я всего лишь защищался. Нужно будет убрать все вещи из вражеской каюты. Вдруг не заметят его исчезновения?

Удалось успокоиться минут через пять, после чего в меня непрерывным потоком потекла информация о прошлом того, в чьем теле я оказался. Но ощущалась эта информация примерно так же, как тело при моем в него попадании: совершенно чужеродной. Тем не менее нужное всплывало в памяти, пусть медленно и неохотно.

Петр Аркадьевич Воронов, гимназист, сдавший выпускные экзамены и решивший воспользоваться последней возможностью получить красный аттестат, а не синий. Красным здесь назывался не аттестат с отличием, а аттестат, принадлежавший обладающему магией. Для чего мальчик Петя сел на дирижабль, летевший к ближайшему городу с Лабиринтом. Последнее было как нельзя кстати: одним из обязательных пунктов, перечисленных богом, было как раз скорейшее посещение Лабиринта.

Кто и почему Петю убил, в памяти не отложилось вовсе. Вышел из туалета — и все, жизнь закончилась так же резко, как началась моя в этом теле. Не было в прошлом паренька никакой страшной-ужасной тайны. А если была, то либо он о ней не знал, либо она пока недогрузилась. Возможно, убийца просто-напросто перепутал жертву? Или был маньяком, убивавшим всех подряд в гимназических одеяниях? Или просто маньяком, которому все равно кого убивать, лишь бы потом тело выбросить из окна сортира?

При недостатке информации голову можно было ломать долго, и без толку. Времени на это не было: следовало срочно проверить каюту моего убийцы. Строго говоря, он, наверное, был все-таки моей жертвой… Но этот сложный философский вопрос я решил оставить кому-нибудь другому.

Я опять вышел в коридор, где царили сумрак и относительная тишина, разбиваемая мерным механическим постукиванием, дошел до каюты номер 16 и, стараясь не производить лишнего шума, открыл замок, вошел и огляделся. Как и моя, каюта врага размерами не потрясала. Вещей в ней практически не было. Только потертый саквояж, в котором нашлась смена белья с вложением внутри в виде нескольких крупных купюр и запечатанной пачкой папирос «Герцеговина Флор», солидный кожаный несессер с мужскими мелочами, необходимыми в дороге, коробка с бутербродами, фляга с обычной водой, пачка газет, еще пахнувших типографской краской, и толстенький потертый многофункциональный складной нож. В моем прошлом мире такой назывался швейцарским, а в этом просто армейским.

Вещи ничуть не прояснили причину нападения на ничем не примечательного гимназиста, у которого при себе был куда более потертый саквояж, чем у напавшего, поэтому я продолжил осмотр каюты, благо она не такая уж большая и осматривать по факту было нечего. Провел рукой под столешницей, не удовлетворился этим и заглянул под нее, переворошил койку и заглянул в абсолютно пустой рундук под ней. После чего перевернул единственную висевшую на стене картинку, тонкую и плохо пропечатанную. Она тоже за собой ничего не скрывала.

Я уже совсем было собрался покинуть чужую каюту, преисполненный разочарованием, когда взгляд зацепился за вентиляционную решетку, а память услужливо подсказала, что в книгах в таких местах прячут что-то ценное, а среди насадок складного ножа есть отвертка.

Винты пошли легко, и я уверился, что на правильном пути. Открутив три винта, решетку сдвинул и пошарил рукой в дыре. К сожалению, дыра ничем не порадовала. Не было там даже намека на тайник.

Я еще раз огляделся, но тайник больше негде было устроить, поэтому аккуратно завернул винты решетки, протер чужими нижними штанами все поверхности, которых касался, сгрузил всю добычу в саквояж, оставил ключ в замочной скважине изнутри вражеской каюты (мигающий кристалл внизу бочонка намекал, что ключ отслеживается) и тихо вернулся в свою.

Усталость накатывала волнами, но нужно было завершить то, что начал: проверить чужие вещи. И избавиться от всего приметного.

Выложив все из саквояжа, я принялся внимательно изучать уже его и почти сразу обнаружил фальшивое дно, а под ним — пухлую пачку купюр, фотографию и револьвер ретрообразца. Револьвер я сразу решил считать неприметным: он придавал уверенность в собственных силах, лежал в руке как родной и не имел ни гравировок, ни бросающихся в глаза отметин.

Фотографию я повертел, надписей на ней не обнаружил. Совсем молоденький парнишка, усы только-только пробиваются, но лицо уже выглядит породистым, хотя и недостаточно жестким. Нос с горбинкой, темные глаза, а вот кожа, напротив, светлая. На фотографии я завис надолго, пытаясь понять, что меня в ней зацепило.

И чуть не начал истерично ржать, когда дошло, что это фотография — моего нынешнего лица. К нему нужно будет привыкнуть, чтобы не шарахаться от зеркала, когда там всплывет не то изображение, что в прошлой жизни. Возможно, за ночь я срастусь с этим телом полностью. Как сказал бог, от восьми до двенадцати часов на полное вживание.

Сдвинув все к окну, я продолжил исследовать саквояж: тщательно прощупал, а в подозрительных местах еще и прорезал, но больше из него ничего не выпало. Одежду тоже прощупал, но нижнее белье — не многослойный жилет, в который можно что-то зашить. Если у того мужика было что-то запрятано в одежде, то он это что-то унес с собой. Как, к сожалению, и собственные документы. Останется он для меня безымянным и безликим: видел я его только со спины, чего для опознания недостаточно. Но одно точно: нападение не было случайным, мужик искал именно меня и, похоже, деньги — плата за мое устранение.

Изувеченный саквояж и тряпки я выбросил в иллюминатор, предварительно убедившись, что мы все так же летим над лесом. Кроме обтянутой тряпкой картонки, которая выполняла роль второго дна, — у меня на нее были планы. Остальное решил пока оставить: там не было ничего, что указывало бы на владельца, но в паре предметов присутствовала некая неправильность, на которой мозг спотыкался, не желая давать нужный ответ. Так что решение по ним я отложил на утро и приступил к изучению своего саквояжа.

Он порадовал куда меньшим: сменой белья, тощим портмоне с одной-единственной бумажкой и мелочью внутри, расческой, коробкой с зубным порошком, изрядно поюзанной зубной щеткой в узком холщовом мешочке, артефактной складной вешалкой и допотопной папкой с какими-то бумагами.

Вешалкой я воспользовался тут же, потому что при взгляде на нее сразу всплыли ее функции: чистка и глажка. Моя одежда в этом однозначно нуждалась после знакомства с полом туалета. Нашлось место и для брюк, и для тужурки, и для фуражки.

На этом мое стремление к познанию мира закончилось. В голову при малейшей попытке использовать её по назначению словно вонзался раскаленный гвоздь. При таких вводных изучать бумаги — пустое дело. Голова не работала вовсе. Хотелось спать и есть. Причем последнее желание оказалось настолько сильным, что я открыл коробку с вражескими бутербродами и вгрызся в первый же. На удивление, он оказался весьма недурен: на вкус казался только что приготовленным, а не пролежавшим весь день в саквояже при жаре. Наверное, сказывался голод, а еще то, что я подсознательно считал бутерброды добычей, которая априори вкуснее. Нет, мамонт, конечно, был бы вообще вне конкуренции, но мамонта еще предстояло найти и убить, а бутерброды уже в руках и никуда не убегут.

После того как умял половину бутербродов, захотел пить. Выходить в коридор я опасался, поэтому рискнул приложиться к фляге, из которой в рот полился коньяк. Причем очень недурственный коньяк. Но я точно помнил: когда открывал флягу в чужой каюте, обнаружил в ней воду. От удивления у меня аж мозги прочистились. Я завинтил флягу и с подозрением на нее уставился. Выглядела она точь-в-точь как та, во вражеской каюте. Но когда я открутил колпачок, там опять оказался коньяк.

Разбираться в этих странностях не было ни сил, ни желания, поэтому я решил, что коньяк пить безопасней, чем непонятно откуда налитую воду. Меньше вероятности заполучить кишечные проблемы. И вообще коньяк — это же намного лучше воды. Я приложился к фляжке еще пару раз, чувствуя, как напряжение отступает, а я, напротив, сродняюсь с телом полностью. Гвоздь из головы коньячные пары выбили, но ясности, разумеется, не добавили. Тело к спиртному было слишком непривычно: в голове зашумело и координация опять нарушилась.

Решив больше не испытывать судьбу, крышку фляги я закрутил, улегся на койку и провалился в мутный темный сон.