Диаспора

Ятиме нравился вид концентрических трехмерных цветных сфер — стянутых эффектом Допплера к цели их с Паоло полета звезд; неподатливые унылые окружности вызывали в ней куда меньше эмоций. Изображение Вейля исказилось так сильно, что Алхимикам, наверно, уже просто некуда бежать.

— Конец рассказа, — сказал Паоло. — Начиная с этого момента они знают больше нашего.

— Может быть, — задумалась Ятима, — им еще кое о ком будет интересно узнать.

— О ком?

— О тебе, Паоло. У тебя вся нужная им информация. Ты один стоишь целой Диаспоры. Почему ты решил продолжить странствия?

ГОНКА ПРЕСЛЕДОВАНИЯ

Полис вернулся к сингулярности, чтобы свести к минимуму задержку при обмене сообщениями. В К-Ц на Пуанкаре судачили, как бы оградить себя от предположительно «инфицировавшегося» на пути через вторую макросферу клона, хотя Паоло эти рассуждения казались смехотворными. Обработчик Непредвиденных Обстоятельств внедрился в полис путем физической манипуляции с аппаратурой на молекулярном уровне. Никакое обычное программное обеспечение, посланное обратно через сингулярность, на такие кунштюки не способно. Паоло остался счастлив уже и тем, что ему удалось урезонить параноиков как раз вовремя. Он мог общаться с К-Ц на Пуанкаре с такой же легкостью, как если бы присутствовал там лично, и перемещаться для устранения прений на ту сторону ему особо не хотелось.

Необходимости доставлять сообщение тоже не было: оно спокойно преодолело сингулярность и было принято в первой макросфере. Когда независимая проверка бесконечномерного варианта теории Кожух, предложенного Обработчиком, убедила нескомпрометированный полис на Пуанкаре, что соответствие с данными всплеска Lac G-1 превосходное, а неутешительный прогноз на вспышку ядра совпадает с пророчеством Алхимиков, Орландо тут же вызвался в глашатаи и отбыл по мазеру, по пути реинтегрировав свою копию на Стриже. Вся Диаспора, не исключая и глейснерианцев, разлетелась на жалкие двести пятьдесят световых лет, считая от Стрижа, поэтому спастись могли все, если только сингулярность опять не выскользнет в самый неподходящий момент. Если почти всемогущие Звездостранники (самоназвание создателей Обработчика) не вызовут у кого-нибудь в Диаспоре особого доверия, всегда оставалась возможность укрыться в первой макросфере.

Паоло, зная, какое впечатление произвели новости на Орландо и клонов Ятимы с Карпалом на Стриже, не сомневался, что весточка проймет до мозга костей всякого, кто еще не совсем оторван от физической реальности. А если и так… можно ведь взять с Орфея затравочную последовательность ковров Вана и пересеять их в другом мире.

На лучшее он не мог и надеяться, но самочувствие у Паоло было не ахти. Он был пристыжен, вымотан, преисполнен сомнений в собственной важности. Он понимал, что ударился в отрицание смысла раскодированных предупреждений Алхимиков из-за Ящерицы — он устал все поверять Страданием Орландо и Потерями Орландо. Даже на Пуанкаре именно Орландо принес себя в жертву ради доступа ко второй макросфере. Паоло просто прошел через сингулярность, не запачкав рук. Следующие пятьсот лет Паоло придется дожидаться прибытия каравана Коалиции — и кто будет триумфально восседать на переднем верблюде, указывая всем путь в надежное укрытие? Орландо.

Тем временем Обработчик просвещал Паоло насчет шести тысяч цивилизаций здешней Галактики. В ней жили органические существа разнообразных телесных форм и биохимических типов, а также программы — полисы и роботы. Имелось предостаточно гибридов, точная классификация которых была затруднительна. Некоторые обитали во второй макросфере с самого начала, другие прибыли из такой же дали, как и Звездостранники.

Двенадцать цивилизаций сошли с Млечного Пути, прочитав сообщение Алхимиков и последовав их дорогой или же независимо придя к тем же выводам и разработав аналогичные технологии.

У Коалиции будет достаточно возможностей и шаблонов смоделировать дальнейшую эволюцию. C большинством здешних культур при соблюдении правильных протоколов наверняка удастся наладить общение. В той или иной форме они помогут новоприбывшим преодолеть растерянность от картины безнадежного своего отставания.

Но Алхимики не остались. Они проникли в эту вселенную вслед за Звездостранниками, некоторое время пообщались с ними и двинулись дальше.

Когда Паоло стало известно о планах Ятимы, он сразу отправился к Елене. Ее нынешнее обиталище представляло собой джунгли на связанном орбитальным резонансом с огромной планетой спутнике воображаемого газового гиганта. Испещренная полосами планета закрывала треть неба.

— Зачем? Зачем за ними гнаться? — спросила она. — Здесь живут люди с такими же технологиями. У них столь же долгая история. Неужели среди шести тысяч культур не найдется никого поинтереснее Алхимиков?

— Они не просто убегали от вспышки ядра. Они стремились к чему-то большему, чем бегство.

Елена снисходительно посмотрела на него.

— Я тебе открою секрет: подавляющее большинство здешних жителей вообще не подозревает о том, что ядро нашей родной галактики должно взорваться. Тут больше тысячи аборигенских культур.

— Когда я вернусь, они по-прежнему тут будут. Пойдем со мной.

Елена умоляюще глянула на Паоло.

— А зачем это мне? Ты сам не знаешь, к чему стремишься.

Они спорили килотау, потом занялись любовью, но это мало что изменило. Паоло чувствовал в ней вежливое непонимание, а она в нем — бессилие ей что-то объяснить. Но взаимное эмоциональное проникновение не сблизило их.

Паоло вытер с тела влагу.

— Могу я тебя скопировать? На бессознательном уровне? Просто чтобы остаться в здравом уме, если вдруг.

Елена с деланным сожалением повздыхала.

— Разумеется, любовь моя! Посади меня под ментальный замок, пока не вернешься, а я посажу тебя — пока не вернусь сама.

— А ты куда собралась?

— Паоло, здесь шесть тысяч цивилизаций. Я не собираюсь шляться вокруг сингулярности пятьсот лет, пока не прибудет оставшаяся Диаспора.

— Поосторожней.

Шесть тысяч культур. Ему еще надо постараться не потерять ее.

Паоло чуть было не передумал.

Елена ответила спокойно и самоуверенно:

— Обязательно.

ИНВАРИАНТНОСТЬ

Ятиму беспокоил вид неба второй макросферы. Онона раздумывала, какими комбинациями звезд могут быть очерчены фигуры гипотетических Звездостранников. Если верить Обработчику, локальные вычислительные узлы каждой звездной системы шириной не превосходят нескольких миллиметров, и все же они общаются с себе подобными через световые годы, импульсами такими слабыми, такими узкими, такими непредсказуемыми по длинам волн, так хитроумно закодированными, что тысяча цивилизаций галактического масштаба проследует мимо, даже не заметив Странника. На вопросы о природе физической инфраструктуры самого Обработчика тот отвечать отказался. Впрочем, проникнуть в сам полис могла только фемтомашина. Обсуждалась возможность, что Звездостранники опутали сетью виртуальных червоточин всю галактику, и Обработчик выполняет свою программу в буквальном смысле слова на пустом месте, пронизывая своим присутствием вакуум.

— Я выпускаю семена, — предупредил Паоло.

— Хорошо.

Он уравновесил тело на двух балках спутника и запустил горсть капсул в направлении, противоположном его вращению по орбите. Ятима улыбнулась. Пристрастие Паоло к театральным эффектам егоё забавляло. Настоящие капсулы тут же вылетели в космос следом за виртуальными, и Ятима уже не смогла бы сказать, где подлинные семена, а где выдуманные Паоло, поэтому без особых сожалений переключилась на вид в реальном времени.

Планета под ними — Кожух — была размером с Меркурий и так же раскалена. Она находилась на отшибе, в сотнях световых лет от ближайших соседей. Как и на Стриже, тут преобладали тяжелые изотопы; по крайней мере, этот признак оставался характеристическим. Нанофабрикаторы, высвободившись из капсул, построили по шаблону систему фазовой нейтроноселекции и сконструировали полис в третьей макросфере. Как только секрет разгадан, вся процедура кажется до смешного элементарной. И куда проще межгалактических перелетов.

— Я надеюсь, они использовали тот же маркер, что и на Пуанкаре, — сказала Ятима. — Если в каждой шестимерной вселенной нам придется отыскивать свидетелей их визита, путешествие обещает затянуться.

Паоло ответил с напускной беззаботностью:

— Я наведу мосты к ним. Я этого и хотел.

— Приятно слышать.

— Мы не можем быть уверены, что Алхимики явились из нашей вселенной, — заметил он. — Они оставили карту взрыва ядра, чтобы ее нашли местные, но ничто не запрещает нам считать их транзитными путешественниками, а не беглецами.

— Ты полагаешь, что шестимерное пространство может быть их домом?

— Я просто упреждаю ненужные предположения, — передернул плечами Паоло.

— Да нет.

На поверхности планеты Кожух появилась маленькая черная точка, постепенно разросшаяся до гигантского темного диска — метафорическое изображение портала в следующую макросферу. Ятима помнила времена, когда в исходном К-Ц никто бы не прельстился абстракционистскими причудами, ограничившись последовательно реалистичным окружением. Они видели россыпь звезд сквозь черноту портала. Двумерная проекция картинки из обсерватории нового полиса.

Онона опустила взгляд. Колодец мрака расширялся.

— Ох-хох, я себя так веду потому, что в моем умосемени пара битов попала не в те кодополя. А у тебя какие оправдания?

Паоло не ответил.

— Hy ладно, — Ятима подняла взгляд, — ты хороший попутчик, так что это простительно.

Онона отцепилась от виртуальной фермы спутника и полетела в портал.

На ближайшей к сингулярности звезде третьей макросферы жизнь расцвела еще более пышным цветом, чем на Пуанкаре, но маркеров там не оказалось, как и разумных существ, у которых можно было бы спросить дорогу.

Следующая звезда была безжизненна — или по крайней мере так раскалена и неспокойна, что жизнь на ее тонких, полужидких континентах сформироваться не успела. Если в магматических океанах и обитало что-нибудь живое, удостовериться в его природе они не смогли.

Третья звезда оказалась куда старше и холоднее, и кора ее уже полностью отвердела. Звезду опутала сеть огромных дорог, легко различимых с орбиты. Гиперповерхность напомнила Ятиме галактические аналоги Римской империи из научной фантастики дозвездной эпохи [118], где полезное применение находили любому свободному клочку земли и любой полости в толще планеты.

— Вот и Алхимики, — проронила Ятима.

Они подлетели ближе. Сигналов с поверхности слышно не было. Имитаций давно потерянных друзей в виртуальности тоже не возникло. Вплетенные в ткань пространства-времени оборонительные системы, если они тут и имелись, не выказали желания смести пришельцев с небес.

Вторая волна зондов доложила, что города или другие структуры, соединявшиеся дорогами, погребены под плотным однородным слоем звездощебня. Казалось, что кора звезды внезапно раскрылась, и они провалились внутрь, будто повинуясь незримому ядернохимическому переключателю. Удивительно, что дороги еще удалось различить.

Жизни на звезде не было.

Четвертая звезда была обитаема, но жизнь там оказалась примитивной и не привлекла их внимания. Маркер — из того же редкого минерала, что и на Пуанкаре — красовался значительно ближе к полярной сфере. Они назвали звезду Янг-Миллс. В прошлом Диаспора неукоснительно придерживалась правила нарекать каждое небесное тело в честь одного человека, но разделять знаменитую пару вселенными или увековечивать именем одного портальную звезду, а именем второго — менее значительную, казалось неправомерным[119].

В ожидании постройки длиннонуклонного реактора Ятима просматривала снимок за снимком — их пересылали через две сингулярности. Первая волна беженцев от всплеска в ядре прибыла в U*-К-Ц. Там были Бланка и Габриэль, последний в удвоенном числе, а это значило, что некоторые клоны отказались от реинтеграции. Ятима искала упоминаний об Иносиро, но все до единого иммигранты принадлежали к Диаспоре. C Земли еще никто не явился.

В четвертой макросфере они занялись дистанционной спектроскопией сотни ближайших звездных систем. Планета, отмеченная тяжелыми изотопами, оказалась на расстоянии в 270 световых лет. Они назвали ее Бланкой. Когда они до нее доберутся, взрыв ядра уже наверняка уничтожит Стриж, и вся миграция из родной вселенной уйдет в древнюю историю.

Ятима отдала экзоличности приказ погрузить егоё в гибернацию.

Онона проснулась и сразу же прыгнула в окружение спутника Пинатубо.

— Мы потеряли контакт, — без обиняков заявил Паоло.

— Как? Когда? Где?

— Полис на орбите Янга-Миллса не в состоянии связаться со станцией сингулярности. Такое впечатление, что маяк просто исчез.

Ятима сперва вздохнула с облегчением. Если аппаратура коммуникационной станции испортилась, это совсем не так скверно, как проскальзывание или схлопывание самой сингулярности. Они пока не получат больше новостей с нижних уровней, но ведь можно вернуться физически и починить отказавшее оборудование.

А если… если станция не только потеряла контакт с удаленным полисом, но также и сбилась со следа сингулярности план-ковского размера прямо по соседству? Вся вторая макросфера была теперь иголкой в стоге сена.

Ятима считала гештальт Паоло. Он явно пришел к тем же выводам.

— Ты в порядке?

Паоло передернул плечами.

— Я взвешивал риски.

— Если хочешь, можем вернуться.

— Если станция физически повреждена, мы уже опоздали. Сингулярность либо потеряна, либо не потеряна. Несколько тысяч лет до возвращения не играют роли.

— Угу. Только вот мы можем узнать свою судьбу быстрее.

Паоло улыбнулся с видом всезнайки и покачал головой.

— А что, если мы вернемся и обнаружим, что все работает прекрасно, за исключением коммуникационного оборудования? Мы же выставим себя полными идиотами. Мы истратим века впустую.

— Можно продолжить полет, а в третью макросферу послать клонов. Пускай подгонят полис к станции и проверят, что там творится.

Паоло нетерпеливо посмотрел на испещренную кратерами поверхность Бланки.

— Мне этого не хочется. Я устал фрагментировать себя, чтобы вернуться только наполовину, а ты?

— И я.

— Тогда давай выпустим семена и пойдем дальше.

В четвертой макросфере Паоло некоторое время бодрствовал, изучая 5+1-мерную физику, и разработал усовершенствованный спектроскоп. C его помощью они определили местонахождение маркера Алхимиков рядом с пятой макросферной сингулярностью — на второй по близости звезде, которую они назвали Вейль.

Маркер, как и раньше, красовался на вращательном полюсе.

Ятима приказала экзоличности вывести себя из гибернации на полдороги. Онона стояла на балках пятимерного спутника Пинатубо, чувствуя, как восприятие растворяется в бездонном небе. Нет смысла спрашивать, сколько вселенных в пригоршне вакуума. Рассказы Обработчика подтверждали, что даже под родной вселенной неисчислимое множество уровней. Быть может, в каждой из них зародилась жизнь и сформировались цивилизации, в каждой свои звездопроходцы и физики-длинночастичники. Но даже Звездостранники, даже Алхимики продвинулись на конечное расстояние — вполне возможно, что у них своя Диаспора, медленно ползущая с уровня на сто тысяч ниже их домашней вселенной, и ни один уроженец Млечного Пути никогда о ней даже не узнает.

Что до их собственной, личной Диаспоры, то их целью стали Алхимики. Пространство вокруг распростерлось без конца и края, но стоит сесть Алхимикам на пятки, как они уже не потеряют следа. Вопрос времени и упрямства, где именно это произойдет.

Чуть позже проснулся Паоло и присоединился к немей. Они сидели на балке и планировали встречу с Алхимиками. Чем дальше улетали их мысли, тем крепче становилась уверенность Чтимы, что осталось недолго.

В шестой макросфере, в миллиарде километров от сингулярности, они обнаружили парящий в космосе артефакт неправильной формы, отдаленно сферической, диаметром около двухсот сорока километров. Размером с крупный астероид. Поверхность объекта была сравнительно гладкой — так и звездных систем, полных космического мусора, в окрестностях не имелось. Возраст артефакта составлял один-два миллиона лет. В тусклом звездном свете снять качественные спектры было тяжело, и, пассивно прождав каких-то признаков жизни около мегатау, а потом еще такой же срок — прослушивая радио- и инфракрасное излучение, они осмелились пробуравить поверхность артефакта лазером.

И не были сожжены в ответ.

За исключением примесей, привнесенных межзвездным газом и пылевыми облаками, поверхность состояла из чистого диоксида кремния — кварца. Кремний-30, кислород-18, самые тяжелые устойчивые изотопы. Артефакт пребывал в термодинамическом равновесии с окружением, но это не доказывало его изначально неживой природы. Рассеянная теплота, энтропия, могла вытечь через скрытый внутренний канал за конечный период времени.

Они запустили на поверхность объекта армию микрозондов и провели аккуратную сейсмотомографию. Внутренняя часть артефакта обладала такой же плотностью, как и внешняя. Однородная кварцевая глыба. Впрочем, на сейсмотехнику нельзя было всерьез полагаться — разрешающая способность картирования не превосходила миллиметра. Более мелкие образования остались им недоступны.

— Скорее всего, это работающий полис, — заключил Паоло. — Они могут перекачивать и отводить энергию через проходимую червоточину.

— Если ты прав, то сознательно ли они игнорируют нас? Или отрешились от внешнего мира? — Даже солипсисты из Эштон-Лаваля немедленно узнают, что к ним кто-то стучится, если поверхность полиса продырявить лазером. — И если они до сих пор нас игнорируют, стоит ли лезть внутрь, пытаясь привлечь их внимание?

— C таким же успехом можно провести здесь тысячу лет, ожидая, что они снизойдут до контакта, — сказал Паоло.

Они послали небольшой рой фемтороботов под поверхность. На глубине нескольких метров вскрылась структура: узор мельчайших дефектов кварцевой кристаллической решетки. Статистический анализ подтвердил неслучайность их распределения. Вероятность возникновения такой подрешетки в результате спонтанных пространственных корреляций была пренебрежимо мала. Но кристалл оставался недвижимым и неизменным.

Это было не поселение, а хранилище данных.

Даже беглая оценка масштаба ошеломляла. Плотность упаковки данных почти равнялась таковой для их собственного молекулярного носителя, однако артефакт был в пятьсот триллионов раз крупнее полиса. Они запустили программы распознавания образов, пытаясь выловить смысл из фрагментов и дефектов, но ничего не получили. Они прождали столетие, пока фемтомашины вгрызались в недра артефакта, а программы корпели над поставленной задачей.

Потом тысячелетие. Фемтомашины обнаружили копию устаревшей галактической карты, составленную из дефектов и окруженную не поддающимся расшифровке массивом данных. Заинтересовавшись, они выждали еще тысячу лет, но программы оказались бессильны декодировать протокол упаковки и заключенную в артефакте информацию. Хотя пробоотбор, по сути, еще и не начинался, Ятима пришла к выводу, что ковыряться в кварцевой глыбе можно хоть до синего смещения — и ничего не понять.

Приунывший Паоло мрачно заметил:

— Орландо, наверное, уже умер. От него и памяти не осталось, только праправнуки, живущие в плотницких телах на какой-нибудь захудалой планетке второй макросферы.

— Твои клоны наверняка посещали его. Встречались с его детьми. Проводили его в последний путь.

Паоло принял предковый облик и расплакался. Ятима ждала, пока он успокоится.

— Он был Мостостроителем, — сказала онона. — Он сотворил тебя, желая перекинуть мостик к иным культурам. Он был бы горд, что ты так далеко забрался.

Поверхность артефакта теперь полнилась удлиненными нейтронами, несущими те же каталитические последовательности. В червоточинах обнаружилась карта вспышки ядра — хотя здесь самая слабая вакуумная флуктуация была бы явлением таких же масштабов, как и катаклизмы, сотрясавшие некогда Млечный Путь.

Они отобрали пробу нейтронов, скопировали полис в седьмую макросферу и двинулись дальше.

Неподалеку от сингулярности обнаружился еще один артефакт, изготовленный из того же минерала, какой впервые повстречался им на Пуанкаре.

Объект был холоден и безразличен к попыткам контакта. Как и предыдущий, он содержал множество микроскопических дефектов. Трудно было судить, насколько данные совпадают, они располагали лишь небольшими фрагментами для сопоставления. Программы полиса наткнулись на идентичные последовательности, но в обоих кристаллах строки повторялись одинаково часто. Протокол упаковки оставался загадкой, но, по всей видимости, не изменился.

— Мы можем вернуться когда угодно, — сказала Ятима.

— Прекрати! — Паоло рассмеялся, скорее уходя от спора, чем пытаясь егоё атаковать. — Ты знаешь, что это неправда. Мы уже шесть тысяч лет истратили. Мы сами себе незнакомцы.

— Это вопрос цели. Чем быстрее мы вернемся, тем легче будет воссоединиться с остальными.

— Давно миновал момент, когда можно было развести руками и вернуться ни с чем, — непоколебимым тоном ответил Паоло. — Если сейчас мы смиримся с неудачей и отправимся вспять, значит, поиск с самого начала ничего не стоил.

В восьмой макросфере нашелся третий артефакт, а в следующей — четвертый. Формы и размеры, конечно, варьировали в зависимости от числа измерений, но, за исключением случайных микрократеров, степень различий артефактов из вселенных одной размерности едва поддавалась определению. Когда они начали пробоотбор материала артефактов в соответствующих позициях, запустили туда фемтомашины и попытались воссоздать их маршрут так точно, как только могли, а затем потребовали поиска корреляций, выяснилось, что значительные порции данных совпадают. Но не все.

То же самое и в десятой макросфере. В одиннадцатой. В двенадцатой. Артефакты медленно меняли форму. Десять-двадцать процентов данных в каждом экзабайте, отобранном в соответствующих позициях, не совпадали.

— Это как укладка плиток в орфеанских коврах, — сказал Паоло. — Вот только мы не знаем динамики и не можем вывести законы, управляющие переходом от фрейма к фрейму.

Ятима задумалась, а не стоит ли забросить столь тщательное обследование.

— Это безнадежная работа. Не стоит больше дырявить каждый артефакт, пытаясь составить впечатление об Алхимиках по их технологиям.

Паоло отрезвленно кивнул.

— Согласен. Проще всего понять природу этих штук, спросив у их создателей.

Они автоматизировали процесс. Экзоличности будили хозяев, погружали в гибернацию и клонировали по мере необходимости. Они обзавелись восьмимерными органами чувств и восседали на балках восьмимерного спутника Пинатубо, наблюдая, как перпендикулярные пары грациозных трех- и пятимерных артефактов появляются в поле зрения и, повернувшись, исчезают из виду. Они словно бы съезжали по перилам винтовой лестницы, от макросферы к макросфере, от измерения к измерению.

На девяносто третьем уровне контакт между полисом и сингулярностью двенадцатого уровня оборвался. На сто седьмом уровне сингулярность двадцать шестого уровня проскользнула на десять тысяч лет.

Ятима начинала паниковать.

— Мы идиоты. Это никогда не закончится. Они наверняка на шаг впереди и копируют эти фиговины, как только мы перепрыгиваем.

— Ты ведь и сама в это не веришь. Разве на Стриже не ты уверяла меня, что у них не может быть дурных намерений?

— Я малость изменила свою точку зрения.

Они долго спорили, выдохлись и впредь сидели в молчании, когда контрольная программа докладывала о разрывах в цепи. Коль скоро возвращаться они не намеревались, переживать из-за этого не было смысла.

Артефакты медленно меняли форму.

Когда триллионный уровень остался позади, в каждой вселенной их внезапно стало по паре. Их относительное расположение оставалось постоянным, хотя между отдельными артефактами простирались сотни километров вакуума.

— Не хочешь остановиться и разобраться, как они добились такого эффекта? — предложила Ятима.

— Нет.

Над временем, нужным, чтобы выковать очередное звено цепи, они были не властны, но субъективное ускорили так, чтобы просыпаться только на каждом десятом… каждом сотом… каждом тысячном уровнях.

Появился третий артефакт, за ним четвертый.

Они начали дрейфовать — это наблюдалось от уровня к уровню — и сливаться.

Один за другим появились еще три артефакта, все расположенные недалеко от большого центрального. Понемногу расстояние между ними сокращалось. Как только путешественникам показалось, что объекты вот-вот столкнутся, возник четвертый артефакт, а крупный в центре — приобрел несколько большее сходство со сферой. Сфероид ужимался, разбухал, ужимался… исчез. Четвертый объект из второго множества меньших артефактов подрос в размерах до того, который появился первым в шестой макросфере. Больше ничего не осталось.

Еще десять триллионов уровней почти ничего не происходило, единственный оставшийся артефакт исподволь менял форму. Потом он внезапно усох до одной десятой… одной сотой исходного размера.

И исчез.

Восхождение прекратилось.

Последняя сингулярность вела в пустое межзвездное пространство на расстоянии 267 904 176 383 054 уровней от родной вселенной.

Они спешно конвертировали себя и окружение в трехмерную версию и осмотрелись. Сингулярность лежала в плоскости спиральной галактики, а по небу текла река звезд, немного походившая на Млечный Путь. Паоло покатился со смеху и вольготно разлегся на балках.

Ятима запросила обсерваторию. В поле зрения не было ни Стрижей, ни длиннонейтронных порталов на следующие уровни. Если Алхимики и существуют где бы то ни было, это место здесь.

— Что теперь? Где нам их искать?

Паоло свесился с балки и запустил себя в космос. Покрутившись немного вокруг спутника, точно пьяный астронавт, он презрел законы физики и, кувыркаясь, вернулся.

— Посмотри прямо перед собой, — сказал он.

— Там ничего нет.

— Сейчас нет. Потому что нечего смотреть. Мы видели все.

— Не понимаю.

Паоло смежил веки и сосредоточился, подбирая нужные слова.

— Артефакты — это полисы. Чем еще они могли оказаться? Но вместо того, чтобы изменять данные в одном и том же полисе… они принялись строить новые, надстраивать уровень за уровнем.

— Но почему они остановились? — Ятима не сразу обрела дар речи.

— А им больше нечего было делать. — Гештальт Паоло излучал карикатурную муку от провала миссии, смешанную с искренним восторгом от ее успешного выполнения. — Они повидали все, что стремились посмотреть во внешнем мире — по крайней мере в шести вселенных — и еще двести с чем-то триллионов тиков мультивселенских часов они обдумывали увиденное. Я не знаю, чем они занимались. Проектировали абстрактные окружения? Занимались искусством? Пересматривали историю? Мы никогда не расшифруем их наследия, не узнаем, что случилось. Но ведь нам это ни к чему. Или тебе охота шерстить накопители данных, охотиться за их тайнами? Рыться в их могилах?

Ятима покачала головой.

— Меня вот больше интересует форма, — продолжил Паоло. — Закономерности изменений размера и числа артефактов. Я их не понимаю.

— Я понимаю.

Взятые в совокупности, артефакты составляли исполинскую скульптуру, протянувшуюся более чем на квадриллион измерений. Алхимики создали структуру, перед которой вселенные казались карлицами, но каждой из них в отдельности она касалась едва-едва. Они не обращали миры в пепел, не перекраивали галактики по своей воле. Развившись в неведомом далеком, оторванном от остальной Вселенной мире, они унаследовали самый ценный из известных способов выживания.

Самоограничение.

Ятима повертела модель скульптуры и вскоре догадалась, как именно ее компоновать. Перевела в пятимерную форму и передала Паоло.

Скульптура изображала четверорукое четвероногое существо с рукой, поднятой высоко над головой. Пальцев не было. Вероятно, стилизация под предковую доВнеисходную форму. Ступня одной ноги попирала шестую макросферу. Высшая точка воздетой руки Алхимика находилась на том уровне, с которого они только что выбрались. Рука указывала прямо вверх.

На бесконечное множество уровней высшего порядка.

На все миры, которых ему так и не суждено было увидеть, коснуться, понять.

Они занялись проверкой докладов о сбоях коммуникационной линии. Разорванных звеньев насчитывалось более семи миллионов. В общей сложности девяносто миллиардов лет проскальзывания сингулярностей. Чисто статистически было немыслимо, чтобы все сто триллионов сингулярностей до сих пор остались в зоне доступа аппаратуры. А если бы они и сумели вернуться во вторую макросферу (или уровнем выше, окажись эта вселенная пуста и мертва, а ее звезды — темными огарками былого великолепия), их там никто не ждет. Земная культура, какой они ее знали, наверняка давно слилась с остальными цивилизациями второй макросферы или попросту изменилась до неузнаваемости.

Ятима перекрыла гештальт-поток сведений об ошибках и осмотрела озаренное звездами окружение.

— А теперь-то что?

— Мои аналоги, вероятно, выполнили все задачи, какие я мог перед собой поставить, — сказал Паоло. — И прожили лучшие жизни, каких я только мог достигнуть.

— Можно куда-нибудь отправиться. Поискать местные цивилизации.

— А если полет окажется долгим и одиноким?

— Тебе нужна компания? За этим дело не заржавеет.

Паоло расхохотался.

— У тебя реально красивая иконка, Ятима, — проговорил он, отсмеявшись, — но я не могу себе представить, как мы тут упражняемся в совместном психогенезисе.

— Не можешь? — Мгновение Ятима безмолвствовала. — Я не готова остановиться. Еще не готова. Ты боишься умереть в одиночестве?

— Это не будет смерть.

Паоло выглядел спокойным и совершенно расслабленным.

— Алхимики в строгом смысле слова не вымерли. Они перепробовали все свои возможности до единой. Наверное, и я поступил так же в U**. Или все еще занят этим где-то в ином месте. Я-здешний, однако, нашел то, к чему стремился. Мне больше нечего хотеть. Это не смерть, а исполнение.

— Я поняла.

Паоло опять принял предковое обличье. Его тут же затрясло и бросило в пот.

— Ой, плотницкие инстинкты. Глупая идея. — Он вернулся к прежней форме и облегченно рассмеялся. — Так гораздо лучше. — Он помедлил. — А ты чем займешься?

— Исследованиями.

Он тронул Ятиму за плечо.

— В таком случае спокойной ночи и удачи.

Паоло сомкнул веки и отправился вслед за Алхимиками.

Ятиму захлестнул прилив скорби, но признала правоту Паоло. Остальные версии жили за него. Ничто не потеряно.

Постепенно скорбь сменилась чувством одиночества, а последнее — соблазном последовать его примеру. Егоё собственные клоны наверняка давно выполнили все задачи, какие онона в свое время перед собой ставила, и такие, что емей даже на ум бы не пришли.

Но этого было недостаточно. Онона задолжала себе несколько открытий.

Ятима в последний раз полюбовалась небом своей вселенной и перескочила в окружение, скопированное с Истинокопей полиса Кониси. Все это время копия была при немей.

Там емей предстояло проиграть все возможности, завершить исследования инвариантов сознания: параметров разума, оставшихся неизменными на долгом пути от сироты-психобластулы до исследователя, затерянного в неведомом мире.

Ятима созерцала драгоценные сталагмиты туннеля, ловила гештальт-теги аксиом и определений, излучаемые стенами, и воспринимала абсолютный смысл вневременного мира. Все остальное в егоё жизни, пришедшее из родной вселенной, выцвело, распалось в пыль, утратило значение в конце невообразимо далекого пути. Осталась только математика.

Онона принялась ворошить старые воспоминания, воскрешать окостеневшие символы, восстанавливать ближайшие простые понятия: открытые множества[120], связность[121], непрерывность[122]. Вскрывать угольный пласт нелегко, добыча отнимет много времени.

Но в этот раз уже ничто не помешает.