Диаспора

Паоло решительно сказал:

— Ладно, дальше про Горнило. Ты ведь помогала его разработать, не так ли?

— Я так далеко не зашла. Моя роль была незначительной.

— У победы тысяча родителей, а поражение — сирота, — улыбнулся Паоло.

— Горнило — никакое не поражение, — округлила глаза Ятима. — Но Алхимикам неинтересно будет слушать про мои основополагающие вклады в аналитические методы моделирования релятивистской электронной плазмы.

— Ты так считаешь? Ну, я в любом случае во всем этом не участвовал, Что бы мы им ни рассказывали, оно будет исходить от тебя.

Ятима задумалась.

— Что же, я водила знакомство с парочкой, которая к этому реально приложила руки.

Онона усмехнулась.

— Ты бы это назвал историей любви.

— Бланки и Габриэля?

— Нет, мне стоило бы сказать «любовного треугольника».

— А что, был кто-то еще? — поразился Паоло.

— Я никогда ее не встречала. Но, думаю, ты догадаешься, о ком я.

НАСЛЕДИЕ КОЖУХ

Габриэль запросил в библиотеке Картер-Циммермана все до единой схемы построения проходимой червоточины. Задача эта была поставлена задолго до возникновения хотя бы отдаленно пригодной технологии, как упражнение для физиков-теоретиков и веха для футурологических картоконцептов. Отбросить все древние наработки и начать с чистого листа могло показаться пустой тратой ресурсов, не говоря уже про элементарную неблагодарность. Габриэль вызвался отсортировать все методы и механизмы, привлеченные для этого в прошлом, и выбрать десять наиболее перспективных подходов для дальнейших углубленных разработок.

Библиотека мигом сконструировала индекс-окружение с 3017 разными схемами и разместила их на концептуальном эволюционном древе, распростершемся по воображаемому вакууму на сотни килодельт. У Габриэля на миг захватило дух. Ему были известны численные оценки сложности, но визуализация всей истории проблемы по-настоящему ошеломляла. Люди корпели над путешествиями через червоточины доброе тысячелетие. Даже дольше, если учесть ранние исследования, основанные на классической ОТО, но, по правде говоря, только с рождением теории Кожух это поле деятельности расцвело буйным цветом.

Для теории Кожух червоточины были краеугольным камнем.

Даже вакуум рассматривался (на масштабах длины Планка-Уилера, то есть порядка 10^-35 метров) как пена короткоживущих червоточин. Еще в 1955 году великий плотницкий физик древности Джон Уилер выдвинул предположение, что кажущееся гладким пространство-время общей теории относительности на столь малых масштабах в действительности представляет собой головокружительно сложный лабиринт квантовых «кротовых нор». Однако потребовалось еще столетие, прежде чем работы Ренаты Кожух превратили червоточины из забавных диковинок далеко за пределами возможностей обнаружения в самые важные структуры физики. Только тогда идеи Уилера встретили впечатляющий успех. Элементарные частицы оказались ничем иным, как горловинами червоточин. Электроны, кварки, нейтрино, фотоны, W- и Z-бозоны, гравитоны[55], глюоны[56] — всего лишь горловины долгоживущих разновидностей зыбких вакуумных червоточин.

Кожух потратила больше двадцати лет на совершенствование этой гипотезы, сводя воедино заманчивые, но частные решения, найденные в дюжинах других отраслей, втягивая в орбиту своей теории все, от спиновых сетей Пенроуза[57] до компактифицированных скрытых измерений теории струн. Рассмотрев шесть субмикроскопических измерений вместе с четырьмя привычными измерениями пространства-времени, она показала, что червоточины с разными топологиями проявляют все свойства элементарных частиц[58]. Никто еще не смог экспериментально пронаблюдать червоточину Уилера-Кожух, но модель выдержала тысячелетие косвенных экспериментальных проверок и расценивалась даже не как лучший инструмент для практически важных расчетов, но как исчерпывающее описание скрытого порядка физической Вселенной.

Габриэль впитал теорию Кожух с маткопамятью, и она всегда представлялась ему самой изящной и глубокой картиной реальности, какую только можно было измыслить. Масса элементарной частицы возникала из возмущений горловин определенного класса вакуумных червоточин, по оба конца которых роились виртуальные гравитоны. Когда обычный мотив связывания червоточин, и с ним пространство-время, эффективно искривлялся, такое изменение картины узелков связующей «корзинки» сводило вместе параллельные «лозонити», а также порождало несколько оборванных: из вакуума возникали новые червоточины, «привлеченные» более «прочным» сплетением в местах искривления пространства-времени, и так зарождались оба типа характерных для них эффектов: излучение Хокинга[59] от черных дыр и еще более слабое излучение Унру [60] от обычных объектов.

Заряд, цвет и аромат возникали аналогичным образом, но с учетом виртуальных фотонов, глюонов, а также W- и Z-бозонов в качестве горловин рассматриваемых червоточин в шестимерном скрученном пространстве, где важное значение обретал учет гравитонов. Спин измерял определенное скручивание горловины червоточины в измерениях высшего порядка, и каждый полуповорот ее поставлял одну единицу спинового квантового числа. Фермионы, то есть частицы, подобные электронам и обладающие нечетным спином (= числом полуповоротов), наделялись червоточинами, способными к самозакручиванию, как ленты и косы; если электрон поворачивался на 360º, его червоточина приобретала или теряла дополнительную фазу поворота, и эффект этот имел измеримые последствия. Бозонам — например, фотонам — приписывались червоточины с горловинами, закрученными на целое число оборотов, и поворот на 360º не менял свойств этих частиц, поскольку петлеизгибы в червоточинах компенсировали друг друга. Одиночный бозон мог быть самосвязан, то есть единственный открытый вход в червоточину замыкался сам на себя — или же червоточина могла распределяться между любым числом идентичных бозонов. Фермионы всегда соединялись в четных количествах: в простейшем случае на каком-то конце червоточины появлялась одна частица, а на противоположном — античастица.

В условиях исключительно сильно искривленного пространства-времени ранней Вселенной бесчисленные вакуумные червоточины «выдавились из корзинки» и обрели иное воплощение. Большей частью они сформировали пары частиц и античастиц, как электроны и позитроны, реже — комбинации с меньшей симметрией, состоявшие, например, из электрона у одного конца червоточины с трехзубчатым ветвлением до триплета кварков (означавшего протон) у противоположной горловины.

Таково было происхождение всей материи. Волею случая вакуум содержал немного больше электронно-протонных червоточин, нежели их античастичных партнеров — позитронно-антипротонных, и такое количественное преимущество зафиксировалось при расширении и остывании до точки, где синтез частиц приостановился. Если бы не эта едва заметная несимметричность, каждый электрон и каждый протон аннигилировали бы со своими антисимметричными партнерами, и во Вселенной не осталось бы ничего, кроме микроволнового фонового излучения, распространяющегося в пустом пространстве.

Сама Кожух в 2059 году отмечала, что если такая версия космологии Большого Взрыва верна, то каждый уцелевший электрон каким-то образом связан с протоном. Новые червоточины с известными концевыми точками можно было синтезировать, просто создав пары электронов и позитронов, но существующие червоточины уже разбросало по межзвездному пространству. Почти двадцать миллиардов лет вырванные из первозданного вакуума соседствующие частицы дрейфовали по Вселенной, а та расширялась, эволюционировала, охлаждалась. Теперь партнеров разделяли тысячи световых лет. Теоретически каждая песчинка, каждая капелька воды на Земле содержала бесчисленное множество путей к сотням миллиардов звезд Галактики, а то и за ее пределами.

Но не было во Вселенной ничего, способного пройти через горловину червоточины, соответствующую элементарной частице. Все известные частицы характеризовались одним и тем же квантовым числом площади поверхности, а значит, вероятность любой из них протиснуться через чужую червоточину равнялась в точности нулю.

Проблема не была абсолютно непреодолима. Когда электрон и позитрон сталкивались, их червоточины «сплющивало» конец к концу, а две горловины исчезали. Результатом столкновения было излучение пары гамма-фотонов. Но если червоточины сталкивались не электрон к позитрону, а электрон к электрону, то энергия, в обычных условиях терявшаяся в виде гамма-лучей, улавливалась и тратилась на расширение горловины новой, рассеченной червоточины!

Для этого требовалась не слишком большая энергия — всего два гигаджоуля, эквивалент теплоты плавления шести тонн льда. Но сконцентрировать ее надлежало в объеме, который был во столько же раз меньше ледяной глыбы, во сколько раз та — меньше наблюдаемой Вселенной. Червоточины, возникшие при рассечении исходной по схеме «электрон к электрону», были проходимы только для элементарных частиц, но если вовлечь в процесс «нарезки» несколько миллиардов червоточин, результирующая червоточина расширилась (а не удлинилась) бы в достаточной степени, чтобы сквозь нее могла протиснуться умеренно сложная наномашина.

Габриэль слыхал, что глейснерианцы тоже рассматривали направление, связанное с искусственными червоточинами, но решили заняться им попозже, через несколько тысяч лет. По сравнению с технологиями, способными открыть неисчерпаемую россыпь порталов к другим звездам в песке под ногами, постройка обычного межзвездного флота выглядела детской забавой. Впрочем, располагая найденными библиотекой Картер-Циммермана 3017 рецептами создания червоточин, можно было убить тысячу лет в поисках верного решения. Сроки Габриэля не пугали. Он находил в них высшее оправдание своему долголетию. Если бы у него не возникло великой цели, путь к которой отнял бы столетия, ему бы ничего не оставалось, как дрейфовать от одного увлечения к другому, между увлечениями и эстетическими предпочтениями, приятелями и любовницами, успехами и провалами. Он был бы вынужден начинать жизнь с чистого листа не реже раза в пару гигатау, пока разница между непрерывно продолжающимися существованиями не стерлась бы окончательно.

Окрыленный вновь обнаруженными возможностями, он поплыл сквозь окружение к первой гипотезе.

ЗАКОРОЧЕННЫЕ ПУТИ

Бланка проплывала через новейший созданный емею по заданной группе симметрии и набору рекурсивных соотношений мир. Над немей парили исполинские перевернутые пирамиды, с которых, подобно канделябрам эпохи рококо, свешивались огромные светящиеся отростки. Перистые кристаллоплоскости завивались и разрастались, сталкивались и сливались, формируя странные новые объекты, похожие на оригами с алмазной и изумрудной оторочкой. Под немей в ускоренном темпе изнашивался и опадал в землю обширный участок горных ущелий и кряжей, сточенный метелью законов диффузии, на его месте поднимались сверкающие голубовато-зеленые столовые горы, изукрашенные немыслимых форм соляными карнизами и террасами, высившимися на манер небоскребов стратифицированными скульптурами, исполненными жил неведомых земной химии минералов.

В Кониси это, вероятно, назвали бы математикой, а в Картер-Циммермане — искусством, поскольку любое другое определение неизбежно противопоставляло виртуальную вселенную реальной.

Бланку тревожило частое погружение других полисов в блаженное самодовольное бездействие после карнавальной встряски, но картер-циммермановская ортодоксия, объявлявшая изучение любой системы формальных правил без непосредственных физических аналогов солипсистической пагубой, емей по-прежнему претила. Краса физического мира никак не связана с его «пагубами», о которых так любили судачить вымершие Статисты, но только с изяществом и вдохновенной согласованностью законов. Бланка оставалась равнодушна к постоянным заявлениям, что-де все работы инженеров и физиков К-Ц направлены единственно к спасению Коалиции от смертоносных космических сюрпризов. Величие Горнила и элегантность теории Кожух — вот что ими движет. Если бы основополагающие принципы или стиль дизайна были хоть на малую толику некрасивее, это уже давно бы дало о себе знать.

Рядом возник Габриэль, и шкура его незамедлительно покрылась тонкой кристаллической пленкой. Бланка наклонилась вперед и ласково разгладила мех на плечах; в ответной ласке он погрузил руку во тьму егоё груди, и по всему пространству, куда он вмешался, разлилось деликатное тепло. Места, где граница иконки Бланки, казалось, теряла прочность, были всего доступнее прикосновениям: их он мог касаться в трех измерениях.

— В одном кольце достигнута нейтрализация, — Габриэль произнес короткую фразу с видимым удовлетворением, но ничто в его голосе или гештальтах не выдавало, как долго — целых восемь веков реального времени — команда Горнила трудилась ради этого момента. Бланка едва заметно склонила голову. Гештальт, проникнутый теплотой, расшифровать и оценить которую по достоинству мог только возлюбленный.

— Ты побудь со мной, пока не придет подтверждение, — попросил он, чуть стесняясь.

На Земле только сейчас узнали, что позитрон в одном из магнитных кольценакопителей Горнила обеззарядился и ускользнул в окружающую лазерную ловушку, хотя само событие имело место шестьдесят пять часов назад. Почти три часа — десять мегатау — нужно было дожидаться ключевого подтверждения достигнутого прорыва со второго кольца на противоположном краю ускорителя. Габриэль проживал каждую такую инфозадержку тау за тау, смирившись с медлительным, как перемещение вечных ледников, откликом вещества на стотераметровом масштабе, но Бланка до сих пор не осознавала, что это стало для него чем-то вроде морального принципа:

— Почему нет?

Они погрузили руки в кобальтово-голубую метель. Экзоличности замедлили течение локального времени и синхронизировались. Поскольку окружение было напрямую сцеплено с разумом Бланки, все события в нем протекали с той же скоростью.

Выжидая, онона изучала лицо Габриэля. Вместо того, чтобы перепрыгнуть через хронобездну одним скачком, они переживали этот промежуток примерно в миллион раз медленней, чем могли. Наверное, тут дело даже не в моральных установках. Операции в реальном мире — штука тонкая и ненадежная. Перемещаться между значимыми событиями, игнорируя все несущественное в жизни — кому нужен такой предел ускорения? Никому, пожалуй. Но давайте будем честны: кто может знать, сколько именно субъективного времени вынужденного ожидания следует втиснуть между такими событиями? Габриэль функционировал на стандартной скорости Коалиции, предпочитая всецело занимать себя разработкой и анализом мудреных схем червоточинного оборудования, изредка отвлекался на постройку и тестирование аппаратуры Горнила в физическом мире. Но планы его уже простирались на все обозримое будущее. В последний раз Бланка нахваталась от него захватывающих картостратегий осторожного, неэкспоненциального — ни-ни! — исследования и покорения всей Вселенной. Локальные червоточины, скорей всего, не универсальны для транспортных нужд, поскольку горловины их могли пронестись разомкнутыми со времени возникновения лишь определенное расстояние — а потом смыкались вновь. Но в замкнутой конечной Вселенной размером не больше нескольких сотен миллионов световых лет, которую эти червоточины откроют колонистам, непременно найдутся другие такие червоточины в других галактиках, и процесс повторится.

Габриэль вечно выглядел слегка занятым, а тут на него накатило редкое удовлетворение. Но ничего похожего на облегчение или расслабленность.

— Второе кольцо подтверждает результаты. Мы заграбастали оба конца!

Бланка затрясла его руку, стряхивая с нее налет синих кристалликов.

— Мои поздравления.

Если бы второй нейтрализованный позитрон выскользнул в пространство, его было бы почти невозможно найти. Если повезет, вскоре через червоточину удастся пропихнуть фотоны, но бомбардировка столь узкой горловины, с какого бы конца ни заходить, даст на другой стороне лишь едва осязаемые результаты.

Габриэль раздумчиво пробормотал:

— Я уж начал искать, где мы ошиблись. То есть я хотел сказать… в дизайн и так уже закрались мелкие недочеты, которые вскрылись только через несколько веков. И потом, остаются области, недоступные симуляциям, где пучок электронов переходит в состояние хаоса. Все пространство состояний предстоит разметить эмпирически, а верный путь — отыскивать методом проб и ошибок. Мы допустили многие тысячи едва ощутимых просчетов, потратили время впустую, осложнили себе задачу. Но… могли ли мы просчитаться капитально? Неисправимо? Невосстановимо? Полностью и окончательно?

— А разве вопрос не кажется тебе слегка преждевременным? — Бланка скептически склонила голову. — Если это не ложное срабатывание, значит, мы только что зацепили оба конца Горнила. Это только начало, до туннеля к Проциону[61] еще много работы. Но…

Габриэль легкомысленно усмехнулся.

— Мы доказали справедливость основной посылки, а все остальное — дело техники. Вопрос персистентности. До нейтрализации этих позитронов червоточины Уилера-Кожух могли приравниваться к удобной абстракции, метафоре, полезной для низкоэнергетических оценок, но при внимательном рассмотрении беспочвенной. — Он помедлил, словно шокированный собственными речами; о такой возможности группа Горнила старалась не упоминать. — Но теперь мы показали, что они реально существуют, и поняли, как ими манипулировать. Что может пойти не так?

— Не знаю. Когда речь заходит о межзвездных червоточинах, следует учитывать, что поиск той из них, какая будет вести не в сердцевину солнца или недра планеты, может продлиться дольше запланированного.

— Это правда. Но в каждой системе заметную долю вещества составляют небольшие астероиды или межпланетная пыль — сквозь такую материю мы без труда прорвемся. И даже если мы ошиблись в расчетах порядка на три, у нас уйдет не больше пары лет, чтобы найти и расширить все пригодные для транспорта червоточины. Ты назовешь это неудачей? Посмотри-ка на глейснерианцев — они копаются по сто лет в новой системе и очень довольны собой.

— Нет. — Бланка решилась сменить подход. — Но давай подумаем, что тебе удалось доказать? Что две идентичные электрон-позитронные червоточины можно столкнуть электронными горловинами. А вдруг ты заменишь позитроны протонами, и это не сработает?

Только первозданные электрон-протонные червоточины послужили бы обходными путями к звездам. Новорожденные электрон-позитронные пары текущего эксперимента продемонстрировали, что оба конца червоточины можно сделать достижимыми в макроскопическом масштабе — и больше ничего. В теории работа с электрон-протонными червоточинами представлялась проще, но создавать такие червоточины с контролируемым расположением концов было удобно только при энергиях, не уступающих энергии самого Большого Взрыва. Габриэль не торопился с ответом. Мгновение Бланке казалось, что эта реплика его проняла.

— Это может оказаться препятствием, — признал он наконец. — Но теория Кожух недвусмысленно предсказывает, что если столкнуть электрон, зацепленный с протоном, и другой электрон, зацепленный с позитроном, то протон распадется в нейтрон, а позитрон нейтрализуется. В итоге ширина результирующей червоточины увеличится по сравнению с червоточинами вроде только что изготовленной. Пока что нет оснований сомневаться в справедливости выводов теории Кожух. Так что… — Он поморщился и прыгнул в окружение Горнила. Бланка следом.

Схематическая модель показала им тонкий, как нить, цилиндр. Толщина и близко не отвечала истинному масштабу, чего нельзя было сказать о длине — примерно в десять раз шире диаметра орбиты Плутона. Она охватывала все планетные орбиты, за исключением четверки внутренних — от Меркурия до Марса, терявшихся в сиянии Солнца.

Горнило представляло собой гигантский ускоритель элементарных частиц из четырнадцати триллионов компонентов, пребывавших в свободном падении. Каждый был снабжен маленьким солнечным парусом, компенсировавшим гравитационное притяжение Солнца, и вместе они образовали прямую, как стрела, линию в сто сорок миллиардов километров. Паруса отражали лучи, посланные решеткой ультрафиолетовых солазеров, прильнувших к звезде теснее самого Меркурия, и так перемещались в пространстве. Помимо этого, они накапливали питавшую ускоритель энергию.

По большей части индивидуальные компоненты ускорителя играли роль пазеров[62], выстроенных друг за другом в массив с десятиметровыми интервалами. Они выполняли перефокусировку электронных пучков и подкачивали каждую частицу, прошедшую сквозь них, дополнительной энергией в сто сорок микроджоулей. Цифра сама по себе ничтожная, но в пересчете на электрон она соответствовала 900 триллионам вольт. Пазер работал на эффекте Шехтера[63]: подходящий материал облучали лазерным светом, возбуждая его атомы в высокоэнергетические состояния, и стоило заряженной частице пронестись по узкому каналу, проделанному в материале, как ее электрическое поле провоцировало высвобождение энергии из окружающих атомов. Все равно как если бы лазер накачивал миллиарды маленьких электронных катапульт, и каждая из них выстреливала частицей в другую, а та — в следующую, причем в промежутках между «залпами» частица все время немного ускорялась.

Плотность энергии пазера поражала воображение, и Бланка видела, как ранняя тестовая модель разлетелась на атомы под напором давления света. Впрочем, на обычный взрыв это мало походило. Пазеры представляли собой крохотные кристаллы синтеграната весом не более грамма. Десятки миллионов тонн сырья, нужных для питания Горнила, были позаимствованы из астероидов стометрового диаметра, но даже отъявленные картер-циммермановские сорвиголовы от астрофизики наложили вето на проект, для которого потребовалось бы скормить ускорителю Цереру, Весту или Палладу.

Бланка перескочила к противоположной оконечности Горнила, где показывалось «живое» изображение аппаратуры, переданное, впрочем, с шестидесятипятичасовой задержкой. По оба конца линейного ускорителя электрон-позитронные пары создали миниатюрные циклотроны. Позитроны запасали в специальных кольценакопителях, а электроны впрыскивались напрямую в основной ускоритель. Пучки с разных сторон ускорителя сталкивались в центре Горнила. Если два электрона сталкивались «в лоб» и достаточно быстро, чтобы превозмочь электростатическое отталкивание, то, согласно предсказаниям теории Кожух, должны были возникать рассеченные червоточины. От самих электронов не останется и следа (в локальное нарушение законов сохранения заряда и энергии), но остаточный отрицательный заряд должен быть скомпенсирован нейтрализацией позитронов по оба конца червоточины. Энергия отсутствующих электронов перейдет в добавки к массе нейтральных частиц, некогда бывших этими позитронами; поскольку оценочный диаметр этих червоточин составлял около фемтометра, теоретики Горнила прозвали их фемтогорловинами или «ФМ-ками».

Бланка сохраняла скептическое настроение, но все же признавала, что долгая расписанная цепь причин и следствий наконец может прийти к счастливому концу. Акт дематериализации в сердце Горнила нельзя было зафиксировать. Отслеживать штормовой вал электронов в поиске одного-единственного удачного совпадения посреди мириадов приблизительных было безнадежной затеей. Но нейтральные частицы наперед известной массы, тяжелее пылинок и меньше атомных ядер, оказались в расставленных вокруг пары кольценакопителей лазерных ловушках точно по графику.

Габриэль присоединился к ней. Они пролетели сквозь оболочку кольценакопителей и замерли над лазерной ловушкой. Окружение скомбинировало присланную камерами картинку аппаратуры с диаграммами, построенными по ее показаниям. Они видели предполагаемую ФМ-ку — темное пятнышко, брызжущее тегами, вихляющее взад-вперед по ловушке под воздействием градиентов светимости; картина была скорее нереалистичная, но отражаемой пятнышком порции ультрафиолетовых фотонов хватало, чтобы лазерные щипцы его крепко удерживали.

Почти час ушел на то, чтобы осторожно извлечь ФМ-ку из ловушки и отправить на следующий этап эксперимента. Они снова ускорились, но уже сбавляли темп.

— Разве остальные сотрудники Горнила не смотрят?

Габриэль настроил адресацию так, чтобы они проникли в

окружение анонимно, втайне от других пользователей и незримые для них.

— Наверное, смотрят.

— Ты не хочешь быть с ними в решающий миг?..

— Признаться честно, нет.

Габриэль снова погрузил руку в егоё иконку, на сей раз забравшись глубже; волны приятного тепла распространялись от центра его туловища. Бланка повернулась к нему и шлепнула по спине, выбрав место, где мех по доброй воле хозяина приобрел почти невыносимую чувствительность. Конечно, в культуре K-Ц имелись свои изыски, но в Кониси даже помыслить о таком обмене любезностями нельзя. Влюбленная парочка не переступала грани воплощения: взаимный ущерб и насилие были невозможны. Но конисианцы поклонялись автономии почти с таким же дурацким пылом, с каким Статисты в иные дни обожествляли ловушки плоти.

ФМ-ка прибыла в гамма-камеру и тут же очутилась под обстрелом чередующихся импульсов. Длины волн гамма-лучевых фотонов составляли около 10^-15 метров, что примерно совпадало с диаметром самой фемтогорловины. В то же время длина волны фотона не имела ничего общего с диаметром его собственной червоточины, а только указывала, с какой точностью им можно манипулировать и нацеливать в мишень.

— А почему вы не могли разместить Горнило так, чтобы временные задержки совпадали? — полушутя, полувсерьез спросила Бланка. Гамма-лучи, разумеется, немедленно вырывались из другой горловины червоточины, но дальний конец ее располагался на три миллиарда километров дальше от Земли, чем ближний, и узнать, что же там произошло, удастся лишь еще через три часа, с шестидесятивосьмичасовой задержкой.

— Это результат компромисса, — с отсутствующим видом заметил Габриэль. — Мы избегали комет, пытались компенсировать гравитационные воздействия… — Бланка проследила его взгляд к далеким гамма-лучевым сполохам и сразу догадалась, о чем он думает. Только что отмеченные эффекты открывали простор для очень странных вариантов. C точки зрения гипотетического наблюдателя, летящего по оси Горнила к дальнему концу, сверхсветовые фотоны уже бы покинули червоточину в момент, предшествующий их проникновению туда! Эта последовательность событий представляла скорее академический интерес — путешественник даже не узнает о происходящем, пока фотоны из обеих горловин не достигнут егоё. Но если бы онона догадался захватить с собой горловину червоточины, зацепленную с другой, на звездолете, оставшемся снаружи, то, миновав дальний конец Горнила, мог бы просигналить своим сотрудникам на корабле, чтобы те уничтожили источник гамма-лучей у противоположного конца, прежде чем фотоны, только что имей виденные, вообще будут отправлены![64]

C обретением второй горловины группа Горнила могла бы проверить на практике этот древний мысленный эксперимент. Наиболее вероятное решение проблемы требовало рассмотрения виртуальных частиц, горловин вакуумных червоточин, странствующих по петле между червоточиной Горнила и корабельной червоточиной. Виртуальные частицы неустанно пронизывали все доступные пути в пространстве-времени, и хотя перемещение в обычном пространстве от одной червоточины к другой заняло бы определенное время, путешествие по корабельной червоточине возвратило бы их в прошлое, компенсируя весь отрезок времени, потерянный в петле. Как только путешественник и звездолет оказывались в точках пространства-времени, где становился возможен обмен информацией между будущим и прошлым, время путешествия по петле падало до нуля. За каждой виртуальной частицей гналась бы растущая орава доппельгангеров[65], будущих версий ее самой, уже совершивших путешествие. По мере наложения их друг на друга по фазе плотность энергии в окрестностях частицы быстро возрастала бы, и в конечном счете горловины червоточины коллапсируют в крохотные черные дыры, а потом испарятся по механизму Хокинга.

Это решение не только запрещало путешествия во времени[66], но и влекло серьезные практические последствия. Коль скоро Галактика усеяна червоточинами, должны быть и петли виртуальных частиц, пронизывающие их все. Любая неосторожность в манипуляциях с горловинами могла разрушить всю сеть.

— Время почти настало. Мы… ― начал было Габриэль, и они тут же переместились на дальнюю оконечность Горнила, где окружение показывало самые свежие данные, на несколько минут предваряющие, однако, гамма-бомбардировку. Вторая ФМ-ка послушно сидела в своей камере, в окружении цилиндрического массива гамма-лучевых детекторов. Время от времени лазерные щипцы подправляли ее положение. Едва заметный отсвет лазеров только и выдавал ее присутствие в ловушке; не имея ни электрического заряда, ни магнитного момента, фемтогорловина была нелюдимее уединенного атома.

— Тебе не кажется, что нам стоило бы присоединиться к остальным?

Бланка так свыклась с постоянными сдвигами планов насчет Горнила в будущее, что емей было тяжело проникнуться первым микроскопическим намеком на истинные цели. Но если они и вправду на пороге открытия, которому суждено определить судьбу Коалиции не менее чем на десять тысяч лет, стоило бы найти поводы для публичного торжества.

— Я-то думал, ты останешься довольна.

Габриэль резко хохотнул. Он выглядел изрядно разочарованным.

— Восемь веков позади, и в решающий момент мы вместе. Только мы. Для тебя это ничего не значит?

Бланка потрепала его по спине.

— Я поражена до глубины души. Я тебе так обязана. Но мне казалось, что твои коллеги тоже…

Он сердито отстранился.

— Ладно. Твоя взяла. Валим в толчею.

Он прыгнул. Бланка следом. Окружение в публичном режиме раздалось вширь: над наблюдательной камерой парила половина Картер-Циммермана. Виртуальному движку пришлось изрядно покряхтеть, перерисовывая и масштабируя иконки, чтобы все поместились.

Люди тут же узнали Габриэля и кинулись его поздравлять; Бланка отплыла в сторону и вслушалась.

— Вот оно! Ты себе только представь физиономии глейснерианцев, когда они доплетутся к очередной звезде и застанут нас там! Мы их сделали!

Иконка гражданина, отпустившего эту реплику, имела форму обезьяньего скелета. Между костей оживленно чирикали маленькие желтые птички.

— Мы не будем им мешать, — дипломатично ответил Габриэль. — Это не входило в первоначальный план.

— Я не думаю, что нам стоит исследовать систему, конкурируя с ними. Достаточно оставить неопровержимые доказательства своего присутствия.

Сперва Бланка сочла необходимым уточнить, что среди первых тысяч раздвинутых Горнилом червоточин едва ли найдется хоть несколько, способных привести к намеченным глейснерианцами промежуточным целям, но потом воздержалась от этой ремарки.

Переместившись в распахнутое на публичный режим окружение, они по умолчанию синхронизировались с усредненными темпами восприятия присутствующих, и фактор ускорения составлял теперь около ста тысяч. Впрочем, величина эта флуктуировала; кое-кто сохранял спокойствие, остальные пытались растянуть наслаждение ожиданием. Бланка решила держаться среднестатистической величины, поскольку емей нравилось временное единение с толпой и ее прихотями. Онона блуждала по окружению, обмениваясь приветствиями с незнакомцами, и обнаружила, что емей трудно всерьез воспринимать просторы наблюдательной палаты после того, как онона ее изучила в масштабе, где едва хватало места раскинуть руки. Поодаль онона заметила Ятиму — та углубилась в дискуссию с представителями группы Горнила — и ощутила псевдородительскую гордость; не так важно, что большая часть преподанных емею сироте навыков скорей пригодилась бы Добытчику Истины, а не картер-циммермановскому физику-экспериментатору.

Решающее мгновение приближалось. В толпе стартовал обратный отсчет. Бланка поискала Габриэля: того взяли в осаду экспансивные незнакомцы, но, завидев егоё приближение, он с трудом от них вырвался.

— Пять!

— Извини, — взял егоё руку Габриэль.

— Четыре!

— Я не хотел праздновать с ними. Я вообще хотел ото всех сбежать, кроме тебя.

— Три!

В его глазах промелькнул страх.

— Кругозорка запрограммирована меня успокаивать, иначе не знаю, как бы я все это вынес.

— Два!

— Одна-единственная проходимая червоточина, и больше не надо. Остальное — проблемы масштабирования производства. Я отдал этому всю жизнь. Я сделал это единственной своей целью.

— ОДИН!

— Я мог бы поставить себе другую цель. Я мог бы сделать иной выбор. Кем бы я тогда был… не знаю.

Бланка потянулась к нему и погладила по щеке, не зная, что сказать. Егоё собственная кругозорка была скорей расплывчата. Онона еще не сталкивалась с такими резкими перепадами настроения.

— НОЛЬ!

Толпа погрузилась в молчание. Бланка ожидала радостных воплей, торжествующих взвизгов, восторженного рева.

Ничего подобного.

Габриэль осмелился глянуть вниз. За ним Бланка. От фемтогорловины, как обычно, исходил рассеянный ультрафиолет. Гамма-лучей не было и в помине.

— Наверное, вторая горловина выплыла из фокуса, — предположила Бланка.

— Не выплыла, — нервно рассмеялся Габриэль. — Мы же там были. Аппаратура ничего не показала.

В толпе ширились шепотки: присутствующие делились собственными версиями. Общий гештальт отражал скорей умеренную заинтересованность, чем насмешку. После восьмисот лет неудач было бы по меньшей мере наивно ожидать, что Горнило сработает тютелька в тютельку при первом же запуске.

— Наверное, дрейф калибровки, — сказала Бланка. — Если так, то аппаратура по-прежнему будет показывать горловину в фокусе, но всю систему потребуется калибровать заново.

— Да. — Габриэль провел ладонями по лицемеху и захихикал. — Вот я стою на краю мира, ожидая падения, и единственная случайная неточность меня спасает.

— В таком случае перенос потребует единственной мелкой поправки. Мог ли ты мечтать о большем?

— Да-да.

— Hy так и что же?

Он передернул плечами. Вопрос его, похоже, слегка смутил.

— Ты сама сказала: замыкание червоточины Горнила — это лишь начало. Мы еще не обернули червоточинами всю Вселенную. C такими темпами коррекции ошибок у нас еще восемьсот лет уйдет впустую.

Бланка провела следующие пол-гигатау, изучая новый виртуальный мир, вмешиваясь для тонкой подстройки параметров и тысячу раз начиная сначала, но ни разу не коснулась ландшафта и не стала лепить его напрямую. Это было бы нечестно. Мир отдалился от произведения искусства и стал плохой копией физического. Но кто может знать наверняка? Как только онона откроет его для всеобщего доступа, люди, вполне вероятно, сочтут егоё творение идеальным сочетанием согласованности и спонтанности.

Онона сидела на краю глубокого каньона, глядя, как пылевые облака цвета молодой листвы плывут кругом, как непроницаемо плотный и в то же время эфирно-легкий водопад, когда явился Габриэль. Проблемы Горнила некоторое время беспокоили Бланку, но после первого же мегатау улетучились из егоё мыслей. Онона была уверена, что явления эти преходящие, и вскоре они останутся позади, как и остальные препятствия. Дело лишь в настойчивости.

— Теперь гамма-лучи проходят через дальнюю горловину, — тихо произнес Габриэль.

— Чудесно! А в чем была трудность? Рассогласование лазера?

— Да ни в чем. Мы ничего не чинили. Не меняли настроек.

— И что, горловина просто очутилась в фокусе сама собой? Она что, осциллирует там, в ловушке, внутри-снаружи?

— Нет, — сказал Габриэль, окунув руки в зеленый поток. — Она все время оставалась точно в фокусе. Идеально позиционированная. Гамма-лучи — те, что мы сейчас видим — те же самые, что попали в нее с самого начала. Мы закодировали все импульсы времяштемпелем, помнишь? И вот — первые импульсы, которые появились из червоточины, несут штемпель давностью пять с половиной дней. Они провели в червоточине ровно столько, сколько потребовалось бы им, чтобы пересечь то же самое расстояние между горловинами в реальном пространстве. В точности столько же времени, до пикосекунды. Червоточина проходима. Но не закорочена. Она длиной сто сорок миллиардов километров.

Бланка молча обдумывала его слова. Уточнять, уверен ли он в результатах, было бы не лучшей реакцией. Наверняка работавшие в Горниле физики провели последние мегатау в отчаянных поисках более утешительного вывода.

— Но почему? — спросила онона в конце концов. — У вас есть какие-то предположения?

— Единственное правдоподобное объяснение таково: общая энергия червоточины почти полностью определяется размером и формой горловин, — сказал он, пожав плечами. — Это ведь горловины взаимодействуют с виртуальными гравитончиками. Туннель червоточины можно сделать сколь угодно длинным или коротким. Масса горловин же от этого не изменится.

— Да, но ведь нет смысла туннелю так удлиняться только потому, что во внешнем пространстве горловины разведены.

— Погоди-ка. Существует небольшая поправка к общей энергии, зависящая от длины. Если червоточина короче пути через внешнее пространство, то энергия проходящей насквозь виртуальной частицы немного выше фонового вакуумного уровня. И если червоточина может подстраивать длину, чтобы минимизировать такую энергию, расстояние между горловинами, измеренное изнутри, в конце концов совпадет с внешним.

— Но червоточинам не положено выкидывать такие фокусы! Теория Кожух запрещает им расти дальше, чем за 10^-35 метров; да что там, в дополнительных шести измерениях вся Вселенная не будет так велика!

— Представляется очевидным, — сухо прокомментировал Габриэль, — что в теории Кожух серьезные недочеты. Сперва Ящерица, так и оставшаяся необъясненной. А теперь еще и это.

Глейснерианцы вывели на орбиту вокруг черной дыры в Ящерице автоматические зонды, но ничего узнать о причинах столкновения нейтронных звезд не смогли.

Они посидели некоторое время в тишине, болтая ногами над пропастью. Зеленый туман оседал на дно каньона. Если подходить к вопросу с интеллектуально-эстетических позиций, то лучшего исхода Габриэль и пожелать не мог. Теорию Кожух предстояло полностью переоценить или даже отбросить. Инструмент, который он помогал конструировать последние восемь сотен лет, станет основным рабочим резцом этих преобразований.

Вот только Горнило строилось для того, чтобы перекинуть через звездную бездну мост закороченных червоточин. Исходя из этой точки зрения, проект с треском провалился.

Бланка нарушила молчание:

— Ты приблизил нас к истине. Это совсем не провал.

— Не провал? — горько рассмеялся Габриэль. — Знаешь, о чем они поговаривают? Клонировать Картер-Циммерман тысячу раз и раскидать копии в разных направлениях. Мы и так уже отстали от глейснерианцев. Если бы червоточины оказались проходимы в мгновение ока, у нас под рукой была бы всегалактическая транспортная сеть, мы бы перемещались от звезды к звезде так же легко, как от одного адреса виртуальности к другому! А теперь нам суждена фрагментация. Несколько клонов К-Ц улетают к звездам, проходят века… и с течением времени все новости из других полисов безнадежно устаревают. — Он подтолкнул горстку туманных хлопьев вперед, ускоряя их осадкопадение. — Я собирался облечь своей сетью всю Вселенную. Я бы стал Гражданином, Который Преподнес Полису Вселенную на Блюдечке с Голубой Каемочкой. Hy и кто я теперь, а?

— Провозвестник следующей научной революции.

— Нет.

Он медленно покачал головой.

— Я не могу. Я уж лучше переживу это поражение. Я свыкнусь с позором, Могу даже отправиться следом за глейснерианцами в космос, переползая от звезды к звезде на досветовых скоростях, признать, что лучшего пути нет. Но не жди от меня, чтобы я принял этот вызов всерьез, чтобы это происшествие отравило все мои мысли жаждой своеобразного триумфального возвращения.

Бланка смотрела на него. Габриэль угрюмо созерцал далекий горизонт. Все это время онона в нем ошибалась. Габриэлю недостаточно было изящества теории Кожух, но и шанс вскрыть просчеты теории, устранить неточности, не воодушевлял его.

— Идем, — Бланка поднялась.

— Что?

Онона потянулась к нему и взяла за руку.

— Прыгай.

— Куда?

— Не в другое окружение. Сюда. Через край.

— Зачем? — Габриэль с сомнением посмотрел на негоё, но встал на ноги.

— Тебе полегчает.

— Ой, сомневаюсь.

— Тогда сделай мне одолжение.

Он жалобно усмехнулся.

— Hy хорошо.

Они встали на краю скалы. Под ногами извивался пылевой вихрь.

Габриэль удивленно заметил:

— Мне не очень-то по себе при мысли потерять управление иконкой. Что-то в этом есть рудиментарно-плотницкое. Ты знаешь, что даже крылатые Исходники боялись свободного падения? Воздушные нырки были им полезны, но они сохраняли инстинктивное желание как можно скорее выйти из пике.

— Бросай ты это. Без паники. Упал и полетел, иначе я тебя никогда не прощу. Ну, готов?

— Нет.

Габриэль выгнул шею, как журавль.

— Мне это не нравится.

Бланка стиснула его руку и шагнула в пропасть. Законы воображаемого мира послали их в головокружительный кувырок.

СТЕПЕНИ СВОБОДЫ

Бланке казалось, что онона обязана посещать Корпус не реже раза в год. Любой житель Картер-Циммермана знал, что онона сама приняла такое решение — истратить часть субъективного времени в полете к Фомальгауту[67], в отличие от погруженного в криосон Габриэля. Была только одна разумная причина отважиться на такой поступок.

— Бланка, ты проснулась!

Эниф[68] уже заметил егоё и кинулся навстречу по исцарапанному микрометеорами керамопокрытию — как всегда, на четырех ногах и очень уверенно. Альнат[69] и Мерак[70] последовали за ним с чуть большей осторожностью. Большинство освальдианцев использовали воплотительные программы для симуляции гипотетического тела адаптированного к вакууму плотчика, снабжая заготовку системами воздушной циркуляции, термоизоляторами, инфракрасными каналами связи, настраивая сцепление ладоней и подошв с твердой поверхностью, кропотливо воспроизводя процесс регенерации поврежденных симулированной космической радиацией тканей. Дизайн отличался превосходной функциональностью. Правда, клоны полиса Картер-Циммерман, выходившие в космос, обычно едва превосходили размерами этих Звездных Зверушек, так что брать на борт реальных пассажиров не было решительно никакого смысла. Корпус оставался продуктом допустимой игры воображения, синтетическим ландшафтом, где реальное небо постепенно переходило в иллюзорный звездолет длиною в сотни метров. Такой корабль тысячекратно превосходил массой настоящий полис и мог быть построен только в том случае, если б Диаспора отложила отлет на несколько тысячелетий и накопила достаточно антиводородного топлива для его разгона.

Эниф чуть не врезался в негоё, но в последний момент вильнул в сторону, удержав равновесие. Он обожал демонстрировать, как ловко управляется с Корпусом, но у Бланки не было готового ответа на вопрос, как поступят остальные, случись ему переоценить сцепление и вылететь в открытый космос. Стали бы они, презрев тщательно симулированную физику окружения, возвращать его назад по мановению волшебной палочки — или предпочли бы снарядить честную поисковую миссию?

— Ты проснулась точно через год!

— Да. Я решила сыграть роль твоего весеннего равноденствия — удержать тебя в синхроне с ритмами родного мира. — Бланка не могла с собой совладать. Каждый раз, как освальдианцы раскалывали очередной, старый и крепкий, орешек практической астронавигации с таким видом, будто это была великая тайна веков, онона нет-нет, да и бросала все дела, чтобы, порывшись в потайных конвертах с дополнительными заданиями, выудить оттуда еще какую-нибудь издевательскую придумку, способную поколебать их непревзойденную приспособляемость к ментальным ограничениям межзвездного путешествия.

Эниф счастливо вздохнул.

— О ты, наше темное восходящее солнце, наш ностальгический фосфен на коллективной сетчатке!

Остальные уже подоспели к нему и тут же принялись горячо обсуждать возможность и целесообразность сохранения синхрона с древними астроциклами Земли. То незначительное обстоятельство, что все они принадлежали к пятому поколению уроженцев Картер-Циммермана, а следовательно, в жизни не имели ни единого шанса испытать на себе смену времен года, едва ли стоило принимать в расчет. Когда полис Картер-Циммерман тысячу раз клонировали, а то, что получилось, запустили по тысяче разных направлений, большинство его граждан — из тех, разумеется, что присоединились к Диаспоре, — сознательно решили заморозить свои ментослепки до момента прибытия, избегая скуки и ненужного риска. Если бы ментослепковый файл почему-либо оказался стерт en route[71], и после клонирования его бы даже ни разу не запустили, исходная версия бы ничего не потеряла-даже жизни. Нашлись и граждане, чье решение было несколько иным: запрограммировать экзоличности так, чтобы они активировали ментослепки у цели только в том случае, если бы для этого нашелся достаточно интересный повод. Эти решили упредить даже риск несовпадения желаемого и действительного.

В то же время девяносто два гражданина полиса впали в противоположную крайность: решили пережить каждое из тысячи путешествий. Хотя некоторые из них двигались достаточно быстро, чтобы такие странствия отнимали не больше нескольких мегатау, остальные пребывали в плену предубеждения, что единственно «честной» и «подходящей» для перемещений в физическом мире остается субъективная жизнескорость плотческого эквивалента. За этими нужен был глаз да глаз, чтоб они ненароком с ума не посходили.

— Что новенького-хреновенького? Что я пропустила?

Бланка показывалась на Корпусе не чаще пары раз в год — пускай освальдианцы считают, что онона проводит остальное время в криогенном сне. Поскольку онона решила бодрствовать только в этом, самом коротком путешествии, остальные пассажиры могли бы, пожалуй, счесть столь осторожное погружение в Опыт Диаспоры если и не похвальным, то по крайней мере последовательным.

Мерак привстала на задних лапах, дружелюбно щерясь. Вены на ее горле еще поблескивали фиолетовым после пробежки.

— Ты себе даже не представляешь! Процион переместился почти на шестую часть градуса с тех пор, как ты в последний раз приходила сюда! Альфа Центавра — даже вдвое против того!

Она прикрыла глаза — такое восхищение обуяло ее на миг.

— Разве ты не чувствуешь, Бланка? Ты должна! Это восхитительное чувство параллакса, перемещения меж звезд в трех измерениях… О!

Бланка про себя называла приверженцев такой точки зрения — не все из них были Звездными Зверьками — освальдианцами, в честь персонажа из пьесы Ибсена «Привидения», который в заключительной сцене пьесы без всякого выражения повторяет: «Солнце. Солнце». Звезды. Звезды.

Когда они вообще способны были говорить, а не захлебывались восторгом по случаю параллактических сдвигов, оказывалось, что их очаровали флуктуации яркости переменных или заворожили медленные орбитальные танцы компонентов нескольких легко различимых отсюда двойных систем. Полис был слишком мал, чтобы вместить серьезное астрономическое оборудование, да и без того Звездные Зверьки отличались рабской привязанностью к своему зрению, имитировавшему естественное биологическое. Они грелись в звездном свете и наслаждались расстоянием и временным масштабом путешествия, потому что перестроили свои разумы таким образом, чтобы каждая деталь пережитого опыта наполняла их бесконечным восторгом, нескончаемым упоением, ощущением неимоверной значимости происходящего.

Бланка провела там несколько килотау, позволив Энифу, Альнат и Мерак провести егоё по всему воображаемому кораблю, отметить сотни внешне незначительных перемен в рисунке небосклона и объяснить, что они означают, останавливаясь то тут, то там, чтобы они могли показать егоё своим приятелям. Когда оно-на наконец сообразила, что время почти на исходе, они уже завели егоё на нос корабля и восторженно уставились в направлении полета. За год яркость Фомальгаута еще не возросла в значительной степени, а других близких звезд, которые бы устремлялись прочь от него, в том направлении не было, так что даже Мерак вынуждена была признать — любоваться особо нечем.

Бланка не осмелилась им напомнить, что они по доброй воле лишили себя шанса наблюдать самый впечатляющий дорожный знак полиса: на скорости в восемь процентов световой допплеровский сдвиг звездного сияния с центром в Фомальгауте был слишком слаб, чтобы они его различали. Само по себе окружение было построено по данным с камер субангстремного волнового разрешения и однофотонной чувствительности, так что стоило только попросить. Но идея осквернить Воплощение, впитав эту информацию напрямую, а хотя бы и соорудить раскрашенное в ложные цвета небо, на котором бы допплеровский эффект подтянулся до предела видимости, наверняка преисполнила бы их священным ужасом. Они переживали путешествие, пользуясь только чувствами плотчиков-космопроходцев, насколько могли их реконструировать; любое украшательство лишь отдалило бы их от аутентичности и могло бы привести прямиком в абстракционистское безумие.

Онона простилась с ними до следующей встречи. Они резвились вокруг, шумно протестовали и просили остаться, но Бланка знала, что долго скучать по немей они не станут.

Вернувшись в домашнее окружение, Бланка призналась себе, что визит доставил емей настоящее удовольствие. Безудержный энтузиазм Зверьков, если его применять в малых дозах, всегда помогал отстраниться от перспективы егоё собственной одержимости.

Егоё текущее окружение представляло собой трещиновато-стеклянистую равнину под небесами глубоко-оранжевого оттенка. Ртутно серебрившиеся облака всего в нескольких дельтах от поверхности, утягиваясь на восходящих течениях, сублимировались в невидимый пар, затем внезапно конденсировались и исчезали опять. Почва была истерзана землетрясениями, спровоцированными исходившими от облаков силами, которым в реальной физике не существовало аналога. Бланка научилась уже распознавать в небе предвестники самых сильных катастроф, но точные правила по-прежнему были для негоё неуловимы — эти сложные эмергентные свойства, движимые низкоуровневыми детерминистскими законами. Мир вокруг и его сейсмология оставались декорацией, построенной для собственной прихоти. Истинный повод емей остаться в реальном времени на все путешествие был отмечен рытвинными зигзагами на килодельты по всему окружению. А глубокий след заброшенных диаграмм Кожух, неудачных попыток решить Проблему Расстояния, вскорости обещал стать самой приметной особенностью ландшафта — куда там рытвинам и расщелинам, оставленным сильнейшими толчками.

Бланка парила в воздухе над свежей оконечностью следа, критически оглядывая свои недавние усилия. Онона провела несколько последних мегатау, пытаясь грубыми стежками пристрочить уродливую систему высокоуровневых поправок к исходной модели Кожух. Бесконечные регрессии червоточин внутри червоточин, которые, как онона смела надеяться, в конце концов про-суммируются к очень большим, но все же конечным, длинам, стомиллиардокилометровые фракталы, втиснутые в пространство на двадцать порядков теснее протона. А еще раньше онона маялась с процессами рождения и аннигиляции вакуума, пытаясь заставить пространство-время в окрестности червоточины расширяться и сужаться по команде при перепозиционировании горловины. Ни один из этих подходов не сработал. Оглядываясь назад, онона этому тихо радовалась. Эти стачанные ad hoc модификации были слишком неуклюжи, чтобы оказаться истинными.

После того, как антиводорода для Диаспоры накопилось достаточно, Горнило прибрала к рукам немногочисленная группа физиков-ядерщиков земного К-Ц, которые еще не до конца разочаровались провалом его первоначальной программы. В их экспериментах уже испытывались все известные семейства частиц, до планковско-уилеровских масштабов, и до сих пор ни единой проходимой червоточины получено не было, каковой результат и находился в отличном согласии с теорией Кожух. C точки зрения Бланки, это убедительно подтверждало первоначально предложенную Кожух классификацию типов частиц и горловин червоточины. Какие бы дополнения или изменения ни вносились в теорию, основополагающую идею трогать было нельзя. Она и должна была стать ядром пересмотренной теории.

На Земле меж тем росла уверенность в том, что всю теорию Кожух надо забросить. Шесть дополнительных измерений, на которых расцвело все разнообразие горловин, уже напрямую называли математической выдумкой, заморочившей физикам головы на две тысячи лет. Теоретики спорили, кто первый предложит более реалистичный подход, с пылом кающихся неофитов нищенского монашеского ордена.

Бланке представлялось допустимым, что всеми успешными предсказаниями теория Кожух вообще обязана «отражению» логической структуры топологии червоточины в другой системе. Движение объекта, брошенного в скважину, проходящую через центр астероида, под воздействием гравитации подчиняется тем же уравнениям, как и движение объекта, привязанного к свободному концу идеализированной заякоренной пружины, но, продвигая эту метафорическую аналогию слишком далеко, получим ерунду. Успех модели Кожух мог произойти оттого, что она выбрала исключительно удачную метафору для действующего в глубинах процесса, с которым у многомерных червоточин столько же общего, сколько у пружины с астероидом.

Но это заключение слишком хорошо отражало господствовавшую в самом К-Ц атмосферу: обвинения в провале идеи путешествий через червоточины, поклепы на другие полисы, продолжавшие отрываться от физической реальности, а больше всего — чрезвычайно популярную доктрину, согласно которой единственным, что удерживало еще К-Ц от того, чтобы пойти их дорогой, оставался предковый опыт. Оголтелое отвержение чужих точек зрения эта доктрина наделяла метафизической индульгенцией. В такой вот обстановке теория Кожух о шести дополнительных измерениях могла оказаться следствием временного непонимания реальной ситуации.

Бланка сперва планировала уделить этой проблеме не больше двадцати-тридцати мегатау, а потом заснуть до конца путешествия, удовлетворившись тем, что приложила вправду многотрудные и долгие усилия и поняла, как же тяжело будет в действительности отыскать решение. Онона не возлагала особых надежд на помощь Габриэлю в его послегорновой депрессии, хотя подчас егоё преследовали соблазнительные видения — как онона приветствует его в момент пробуждения новостями о том, что душераздирающий просчет обернулся ключом к новой физике для следующих двух тысячелетий. Оставалось несомненным, однако, что Рената Кожух изобрела вселенную потрясающе элегантную, подчиненную набору экономичных и гармоничных законов — и теперь новости с Земли преподносили ее чудесную модель под видом величайшей ошибки со времен птолемеевых эпициклов, ужаснейшей катастрофы, такого же кошмарного заблуждения, как эфир и флогистон! Бланка чувствовала, что Кожух, пускай даже в виде призрака, надо дать шанс защитить себя.

Онона вызвала своего аватара Кожух. В окружении рядом с оней возникло изображение давно умершей Плотчицы. Кожух выглядела темноволосой низенькой женщиной шестидесяти двух лет — столько ей было, когда она опубликовала свой шедевр[72]; на то время исключительные научные достижения в таком возрасте считались практически немыслимыми. Аватар не обладал собственным интеллектом, да и разум Кожух не мог правдоподобно имитировать. Та умерла в самом начале Внеисхода, не оставив четких объяснений отказа от сканирования[73]. Тем не менее программный комплекс аватара располагал доступом к ее высказываниям и работам по широкому кругу вопросов и мог с достаточной точностью извлекать из них косвенную информацию.

— Какова максимальная длина червоточины? — Этот вопрос Бланка задавала в тридцать седьмой раз.

— Половина окружности стандартного расслоения. — Аватар не без умысла наделил голос Кожух ноткой недовольства. Хотя он и пытался по-всякому разнообразить свой ответ, суть его оставалась неизменной: около пяти на десять в тридцать пятой степени метров.

— Стандартного расслоения?

Аватар напустил на себя раздраженный вид, но Бланка взмолилась:

— Напомни ономне.

Онона намеревалась начать с самых основ, исследовать базовые допущения теории, чтобы модифицировать их способом, который бы пролил новый свет на Проблему Расстояния, оставляя при этом в неприкосновенности фундаментальные симметрии горловины червоточины.

Аватар нехотя подчинился. В конце концов он всегда шел емей навстречу, хотя сама Кожух могла оказаться и не такой покладистой.

— Начнем с двумерного пространственноподобного сечения в плоской вселенной Минковского и простейшей — игрушечной — статической модели. — Он начертил прозрачный прямоугольник размерами примерно полдельты в ширину и дельта в высоту, затем рассек его так, что две половинки стали параллельны и разошлись на ширину руки. — Конечно, кривизна в данном случае ничего не значит. В принципе она необходима, чтобы построить диаграмму, но особого физического смысла не несет. — Бланка кивнула, чувствуя себя смущенной, как если бы экзаменовала Карла Фридриха Гаусса в таблицах умножения.

Аватар вырезал из диаграммы два маленьких диска, один над плоскостью рисунка, другой прямо под нею.

— Если мы намерены соединить эти кружки червоточиной, для этого имеется два пути.

Он вставил тонкую прямоугольную ленту, соединяющую небольшой участок горловины верхней дыры с соответствующим сегментом нижней. После этого растянул тонкий мостик по всей окружности чертежа вокруг обеих дыр, закрутив его в туннель.

Туннель походил на песочные часы, суженные к перемычке, но так и не замкнутые окончательно.

— Согласно общей теории относительности, в некоторых системах отсчета энергия этого решения отрицательна, особенно если наделить его свойством проходимости. Но масса пары горловин все еще положительна, и я пыталась одно время разработать более тонкую квантово-гравитационную версию этой модели. Я так и не сумела заставить ее работать для устойчивых частиц.

Он стер туннель в форме песочных часов, и две дыры вновь разъединились; потом между левой стороной верхнего и правой стороной нижнего ободка возникла узкая полоска. Как и в первом случае, аватар закрутил ее вокруг обеих окружностей, следя за тем, чтобы соединять противоположные стороны. Получилась пара конусов, соединенная в точке где-то между горловинами червоточин.

— Это решение обладает положительной массой. На самом деле — если на таких масштабах ОТО сохраняет применимость — мы получили не что иное, как пару черных дыр и укрытую меж них совместную сингулярность. Разумеется, даже для самых тяжелых элементарных частиц радиус Шварцшильда много меньше длины Планка-Уилера[74], поэтому квантовая неопределенность размоет любой потенциальный горизонт событий, а с ним, вероятно, сгладит и саму сингулярность. Но я стремилась найти более простую геометродинамическую модель, что таится за этой неопределенностью.

— И ты добавила дополнительные измерения. Если четырехмерные уравнения Эйнштейна не в состоянии описать структуру пространства-времени на таких крохотных масштабах, то получается, что любая фиксированная точка классической модели обладает дополнительными степенями свободы.

— Вот именно.

Аватар махнул рукой, и диаграмма едва заметно преобразилась — прозрачный лист превратился в мешанину крохотных, идеально сферических пузырей. Картинка была очень сильно стилизована — с таким же успехом можно изображать цилиндр длинным рулоном скрепленных между собой колец. Но Бланка поняла подход: хотя каждая точка диаграммы отфиксирована в двумерном пространстве, на поверхности этой крохотной сферы она может двигаться свободно.

— Дополнительное пространство, доступное для каждой точки, в модели называется стандартным расслоением. Я отдаю себе отчет в том, что оно не является протяженным и волоконцеобразным, однако у этого термина долгая и славная математическая родословная, поэтому позаимствуем его. Я начала с 2-сферы стандартного расслоения. Когда стало ясно, что для корректного описания всех семейств частиц нужны шесть измерений, я преобразовала ее в 6-сферу.

Аватар создал сферу размером с кулак, заставил ее воспарить над основной диаграммой и раскрасил палитрой цветов, слегка варьировавших от одного участка поверхности к другому подобному.

— Как можно привести каждую точку 2-сферы в движение вокруг сингулярности? Представь, что мы достигаем центра червоточины под определенным углом, и пусть дополнительные измерения преобразуются вот… так. — Аватар начертил белую линию через сферу от северного полюса к экватору, и тут же на главной диаграмме возникла цветная линия — путь, приводящий точно в верхний конус червоточины. Цветовая кодировка была присвоена дополнительным измерениям, привнесенным в каждой точке, и позаимствована с пути начерченной на сфере линии.

Когда линия пересекла экватор, путь на основной диаграмме привел в междоузлие червоточины.

— Это и была бы сингулярность, но сейчас я покажу тебе, что с ней на самом деле станется.

Аватар продлил меридиан к южному полюсу, и путь, проложенный сквозь червоточину, продолжился в нижнем конусе, появляясь из него в обычном пространстве.

— Отлично, вот тебе одна из геодезических. В классической версии все геодезические из одной горловины червоточины в другую сходятся в сингулярности. А сейчас… — Опять начав с северного полюса, он начертил второй меридиан, приводящий, однако, в точку на экваторе, отстоящую на сто восемьдесят градусов от предыдущей. На сей раз раскрашенный путь на диаграмме червоточины привел в верхнюю горловину с противоположной стороны.

Как и в предыдущем случае, стоило меридиану пересечь экватор сферы, как путь сквозь червоточину проник в междоузлие. Поскольку вершины конусов, обращенные друг к другу, соприкасались в единственной точке, второй путь должен был пролегать через ту же самую точку, что и первый. Тут аватар подвел к ней увеличительное стекло, и Бланка увидела нужную точку стандартного расслоения. На противоположных сторонах крошечной сферы имелись две цветные точки. Два пути нигде не соприкасались, поскольку дополнительные измерения позволяли им избегать друг друга, даже если в обычном пространстве они прошли бы через одну и ту же точку.

Аватар снова сделал жест, и вся поверхность на диаграмме разукрасилась в условные цвета дополнительных измерений. На значительном расстоянии от горловин червоточины пространство было однородно белым — там дополнительные измерения не скручивались, и способа определить позицию той или иной точки в стандартном расслоении не было. В пределах же каждого конуса оттенок пространства постепенно изменялся от насыщенного алого в верхнем конусе до фиолетового в нижнем — а затем, по мере приближения к междоузлию, цвет начинал меняться в зависимости еще и от угла зрения: с одной стороны верхнего конуса он был зеленым, при повороте на сто восемьдесят градусов — пурпурно-фиолетовым, так что казалось, будто узор имитирует в инвертированном виде структуру нижнего конуса, прежде чем бесследно раствориться в окружающем фиолетовом поле, которое, в свою очередь, тускнело и белело. Как если бы любой сквозной путь через червоточину был поднят над плоскостью двумерного рисунка на определенную высоту, так что все они пересекались в центре, не сталкиваясь. Единственное отличие состояло в том, что в дополнительных измерениях эквивалент высоты над плоскостью предусматривал закручивание пространства на самоё себя, поэтому линия, повернутая на триста шестьдесят градусов, плавно изменяла высоту на всем протяжении, оканчиваясь там же, где и начиналась.

Бланка рассматривала диаграмму, пытаясь увидеть ее под новым, свежим углом восприятия, хотя концепции емей набили оскомину.

— И 6-сфера порождает все семейство частиц, поскольку появляются различные способы избежать сингулярности. Но ты упомянула, что начиналась теория с 2-сферы. Ты хотела сказать, что это было позже, когда ты работала с трехмерным пространством?

— Нет. — Аватара вопрос вроде бы несколько обескуражил. — Я начинала в точности с того, что показала тебе: с двумерного пространства и 2-сферы в качестве стандартного расслоения.

— Но почему именно 2-сферы?

Бланка воссоздала диаграмму, воспользовавшись вместо сферы окружностью как стандартным расслоением. И снова два пути через червоточину окрасились в тот же цвет в точке стыковки; основное различие заключалось в том, что, начинаясь из белизны окружающего пространства, они принимали различные цвета. Тут ведь не было ни северного, ни южного полюсов, из которых они могли бы начаться.

— В двумерном пространстве требуется ввести всего одно дополнительное измерение, чтобы устранить сингулярность.

— И это так, — признал аватар. — Но я использовала двумерное стандартное расслоение, поскольку у червоточины две степени свободы. Одна удерживает геодезические от столкновения в центре, другая же препятствует смыканию двух горловин самой червоточины. Если бы я прибегла к окружности как стандартному расслоению, расстояние между горловинами могло бы оказаться в точности равным нулю и постоянным — такое ограничение было бы абсурдно. Вся идея модели заключалась в попытке сымитировать квантовую неопределенность.

Бланка почувствовала, как активируется егоё инфотроп; онона утомилась, но была преисполнена надежд. Они наконец добрались до сердцевины Проблемы Расстояния. На диаграмме конусы были сильно увеличены, что вводило в заблуждение; гравитационная кривизна обыкновенного пространства вокруг элементарной частицы пренебрежимо мала, и к длине самой червоточины она почти ничего не добавляла. Пути сквозь червоточину были спирально намотаны на дополнительные измерения, что и придавало им несколько большую длину, нежели можно было бы ожидать, будь две горловины просто склеены друг с другом ободок к ободку.

Или, возвращаясь к реальности, гораздо большую.

— Две степени свободы, — задумчиво пробормотала Бланка. — Ширина горловины и ее длина. В твоей модели на каждое измерение с самого начала возложены две роли. Если их не задавать, результаты теряют всякий смысл. — Бланка пыталась искривить стандартное расслоение так, чтобы увеличить протяженность червоточин, но результаты оказались катастрофическими: растяжение 6-сферы до 6-эллипсоида астрономических размеров позволяло получить стомиллиардокилометровые червоточины, как в Горниле, но побочным эффектом такой процедуры явились «электроны» в форме обрывков пружины астрономических длин. Изменяя топологию стандартного расслоения, а не просто форму, она неизменно разрушала соответствие между горловинами червоточин и классами частиц.

Аватар ответил, словно бы отражая егоё атаку:

— Может быть, я бы и смогла построить ее так, как показываешь ты, начиная с окружности для удерживания геодезических. Но затем мне бы пришлось ввести вторую окружность, чтобы горловина оставалась разъятой — а это превратило бы стандартное расслоение в 2-тор. Положи я этот метод за основу теории, то к тому моменту, как я бы добралась до воспроизведения симметрий частиц, уже с головой утонула бы в двенадцати измерениях: шесть для каждого случая. Это бы сработало, но оказалось бы вдвойне экстравагантно. После провала теории струн и шесть-то, по правде говоря, трудно было впарить.

— Да уж, могу себе представить, — автоматически отвечала Бланка, не успев даже полностью осмыслить сказанное аватаром, а в следующее мгновение слова эти ударили по немей, точно хлыстом.

Двенадцать измерений? Онона так привязалась к реалистическим подпоркам, что даже не подумала сделать больше, чем просто защитить шестимерную теорию Кожух от обвинений в абстракционизме. Вдвойне экстравагантно? Hy да, это же было в двадцать первом веке, когда никто не знал, как велики на самом деле могут быть червоточины.

А сейчас?

Бланка отключила аватара и произвела быстрые прикидки. Сама Кожух никогда ничего не говорила об альтернативных теориях высших размерностей, но догадка изучавшего ее работы аватара оказалась совершенно справедливой. Точно так же, как 2-тор возникает в результате растяжения каждой точки окружности в другую окружность, перпендикулярную первой, преобразование каждой точки 6-сферы в самостоятельную 6-сферу порождало 12-тор[75] — и если принять этот 12-тор за новое стандартное расслоение, все проблемы снимаются!

Если 12-тор окажется значительно больше в шести измерениях «длины», чем в шести измерениях «ширины», то два масштаба по сути независимы, а две роли, ими выполняемые, разыгрываются отдельно. В действительности самый легкий способ задать новую модель — это расщепить всю 4+12-мерную вселенную таким же образом, как ранее, в исходной теории Кожух, расщеплялась 10-мерная вселенная, только с тремя уровнями вместо двух. Шестерка самых малых измерений выполняла те же функции: каждая точка в четырехмерном пространстве-времени обзавелась шестью субмикроскопическими степенями свободы. Но для шести более крупных измерений оказалось целесообразным поменять роли: вместо шестимерной макросферы для каждой точки в четырехмерной вселенной построить отдельную четырехмерную вселенную для каждой точки одной огромной шестимерной макросферы!

Бланка вернулась к работе с построенной аватаром диаграммой червоточины. Теперь было куда легче интерпетировать ее, чем для плоского нескрученного пространства, думая о ней как об одном сечении из множества в небольшой и, следовательно, аппроксимируемой плоскостью части макросферы. Сечение стопки вселенных. Бланка заменила единственную микросферу в центре червоточины длинной цепочкой микросфер, тянущейся из одной горловины в другую, так что многочисленные виртуальные червоточины натягивались, как струна в вакууме примыкающих вселенных. Элементарная частица застряла бы в червоточине постоянной длины, зафиксированной в миг сотворения, но проходимая червоточина вольна отправить ее по туннелю в обход — как угодно окольный. Для фемтогорловин, возникших в Горниле, вердикт был ясен: они позаимствовали из иных вселенных, куда занесла их кривая дорожка меж дополнительных измерений, достаточно вакуума, чтобы уравняться внутренней длиной с наружным расстоянием между горловинами.

Разумеется, никто в К-Ц не поверит ни единому егоё слову. Это был манифест абстракционистского мятежа. Гипотетические примыкающие вселенные, не говоря уж про макросферу, составленную из них, навеки останутся не наблюдаемы. Даже если бы удалось расширить червоточину так, чтобы в нее смог пролететь роботизированный зонд, брошенный по сторонам взгляд не выдал бы ничего, кроме искаженного изображения самого робота, потому что свет циркулирует в червоточине по сфере, образованной ее поперечным сечением. Иные вселенные всегда перпендикулярны любому направлению наблюдения или полета.

Однако Проблема Расстояния решена, причем построенная для этого модель исходила из расширенной трактовки работ самой Ренаты Кожух, не опровергая ни единого успешного результата старой теории. Посмотрим, что скажут на это там, в земном

К-Ц! Ни у негоё, ни у Габриэля не осталось там активных версий — только личностные снимки, запрограммированные на запуск в том лишь маловероятном случае, если вся Диаспора погибнет. Но Бланка отогнала эту мысль и неохотно послала домой сводку своих результатов. В конце концов, таков был общепринятый протокол. Если даже работу забросают издевками, и она канет в забвение, ничего страшного. Онона могла бы вынести ее на обсуждение в фомальгаутском К-Ц, как только проснутся те, с кем стоило спорить.

Бланка смотрела, как циркулируют по небосклону серебристые облака. Надвигалось мощное землетрясение, но онона потеряла интерес к сейсмологии. И вообще ко всему происходящему здесь. В расширенной модели Кожух наверняка отыскались бы тысячи интересных аспектов для дальнейшего исследования — например, было бы любопытно установить, как именно в четырехмерных вселенных, образующих стандартное расслоение над макросферой, настроены собственные законы странной физики частиц. Надо же что-то и Габриэлю оставить, впрочем. Они могли бы закартировать этот реальный, пускай и недосягаемый, мир вместе. Математик-физик и математик-ландшафтный дизайнер.

Бланка отключила окружение — стеклянистую равнину, оранжевое небо и облака. Во тьму онона запустила иерархически организованный набор светящихся сфер и заставила их обращаться вокруг негоё. Проинструктировала экзоличность заморозить егоё до прибытия в систему Фомальгаута.

И осталась в ожидании — смотреть на свет и представлять себе, какое будет у Габриэля выражение лица, когда он услышит новости.