Диаспора

— Бланка должна была быть с нами, — сказала Ятима. — И Орландо тоже.

— Орландо тут бы заскучал, — расхохотался Паоло.

— C чего бы? Он бы странствовал по всем любимым окружениям, не теряя домашнего комфорта…

— Ты с Орландо не так хорошо знакома, как воображаешь.

— Так просвети меня.

5 + 1

За мегатау до клонирования Паоло наконец вытащил Орландо посмотреть на Большую Макросферную Выставку. Группа физиков сконструировала и запустила окружение в форме просторного зала под арочной крышей свинцового стекла с резными железными перекрытиями, битком набитого демонстрационными моделями явлений макросферы, о которых можно было судить с достаточной точностью. Хотя Орландо согласился присоединиться к экспедиции, перспектива первого столкновения с экзотической реальностью, где предстояло обитать новому клону Картер-Циммермана, его заметно пугала.

Паоло оглядывал выставочный зал. Осмотрела Выставку половина полиса, а вот клонироваться согласилось не более сотни. Сейчас, однако, зал почти опустел. Освещение менялось в зависимости от числа посетителей. В этот момент оно имитировало закат.

Они подошли к первой экспозиции, где сравнивались гравитационные колодцы в трех- и пятимерном пространствах — сетчатые поверхности двух круглых столиков, как по волшебству, обретали такую эластичность, что помещенная на них пара маленьких шариков оставляла воронкообразные вмятины, причем в каждом случае эффекты градиента текстуры имитировали гравитационные воздействия звезды или планеты в разных вселенных. Сила притяжения убывала с расстоянием, точно растекаясь по столику: либо по двумерной поверхности, даже превосходящей его размерами, в соответствии с законом обратных квадратов, либо по четырехмерной гиперповерхности, где убывание оказывалось не таким резким, по закону обратных четвертых степеней. Это была упрощенная, квазиньютоновская модель, но Паоло и ее хватило. Подход Бланки, в котором использовались замысловатые шестимерные модели пространственно-временной кривизны, на него действовал усыпляюще. Самые трудные места, где аппроксимация взаимодействий между массивными частицами и виртуальными гравитонами порождала аналоги тензорных уравнений Эйнштейна, он попросту пропускал.

— Эти диаграммы показывают чисто гравитационный потенциал, всегда порождающий притяжение, — объясняла экспозиция. Откуда ни возьмись высунулась бестелая рука и разместила маленькую пробную частицу на краю каждого колодца. Частицы предсказуемо скатились на дно. — Если начинать из состояния покоя, столкновение неизбежно. Однако любое постороннее движение полностью меняет динамику. — Рука расположила частицы на краях колодцев и послала их кружиться по эллиптическим орбитам вокруг центральных масс. — Проще всего увидеть, что произойдет, последовав за телами по их орбитам. — Поверхность столиков начала вращаться, следуя за частицами, и форма колодцев разительно изменилась: центр перевернутой воронки превратился в перевернутую спицу, торчащую из подстилающей поверхности. — Во вращающейся системе отсчета центробежная сила для определенных значений углового момента действует по закону отталкивания с убывающей кубической зависимостью от расстояния.

Вместо закона обратных квадратов на малых расстояниях вступал в силу закон обратных кубов. Центробежная сила превозмогала гравитацию, звезда или планета на краю колодца теперь возносилась к самому острию спицы. Примыкавший к последней

участок воронки продолжал понижаться и выворачиваться, и вокруг спицы мало-помалу возникло кольцевое бороздковидное завихрение в том самом месте, где исходная ямка на первых порах сменилась холмовидным выступом. Половицы, на которых стояли посетители, начали вращаться вокруг столика, но так, чтобы гости не потеряли равновесие. Орландо протестующе застонал, но восторга скрыть не пытался. Они двигались вместе с вращающейся системой отсчета, и частица в ней могла перемещаться только по фиксированной радиальной линии. Она шебуршилась туда-сюда в кольце локального минимума на энергетической поверхности, совсем как ребенок, которого укачивают в колыбельке. Крайние точки эллиптической орбиты оказались точками, до которых она могла добраться, вскарабкиваясь по центральной спице или по более пологому склону внешнего колодца. Когда демонстрация прекратилась, экспозиция предложила им испытать три способа запуска частицу на орбиту вокруг второго гравитационного колодца. Орландо согласился. Первые две запущенные им частицы по спирали снизились ко дну, а третья сорвалась за край столика. Он что-то пробормотал насчет несчастного случая родиться слепо-глухо-тупым.

Экспозиция трансформировала поверхность так, чтобы показать наглядно эффекты центробежной силы. Притяжение по закону обратных четвертых степеней было сильнее, чем по закону обратных кубов, поэтому гравитация сохраняла форму колодца неизменной даже во вращающейся системе отсчета. Но чем дальше от края, тем сильнее сказывалась центробежная сила, и наклонная плоскость превращалась в подъем. Там, где этот подъем останавливался, и поверхность забирала вниз, на первом столике простирался кольцеобразный ров, а на этом — вздымался кольце-гребень. Вся поверхность потенциальной энергии была перевернута вверх тормашками, если сравнивать с трехмерным случаем.

Экспозиция закружила их вокруг системы отсчета. Бестелая рука, движущаяся вместе с ними, поместила частицу на внешнем склоне гребня. Она покатилась от центрального колодца — ничего удивительного. Вторая частица, размещенная на внутреннем склоне, упала прямо в колодец.

— Никаких устойчивых орбит, — Орландо подхватил готовую скатиться со столика частицу и попытался сбалансировать ее на краю гребня, но безуспешно. Паоло увидел проблеск ужаса в его глазах, но потом Орландо сухо продолжил: — По крайней мере, никаких тебе Ящериц. Все, что могло столкнуться, давно уже столкнулось.

Они переместились в следующее подокружение, где иллюстрировалась космологическая эволюция макросферы. По мере того, как вещество слипалось вездесущим гравитационным притяжением, начиная с первозданных квантовых флуктуаций в ранние дни макросферы, вращательное движение либо разрывало конденсирующиеся газопылевые облака, либо процесс успевал «перевалить через гребень», и коллапс продолжался беспрепятственно. Стабилизированные орбитальным движением звездные системы, галактики, скопления и сверхскопления здесь были невозможны. Фрактальное распределение первозданных неоднородностей, впрочем, означало значительный разброс конечных продуктов коллапса по массам. Девяносто процентов материи превращалось в исполинские черные дыры, но выживали и меньшие тела, если им выпадали достаточно долгие периоды изоляции. Сотни триллионов их устойчивостью и энергетическим эквивалентом не уступали звездам.

— Звезды без планет, — Орландо смотрел на Паоло. — Так где же Алхимики?

— Наверное, на орбите одной из звезд. Они могли стабилизировать ее световыми парусами.

— Из чего они бы их построили? Там нет астероидных шахт. Наверное, они принесли с собой через сингулярность сырье, но когда его запасы истощились, им бы неминуемо пришлось добывать новое на самой звезде.

— Это не так уж невозможно. Либо они научились жить на поверхности, либо… да там могла развиться какая угодно жизнь.

Орландо снова обернулся к модели. Та включала некое подобие диаграммы Герцшпрунга-Рассела, изображавшей распределение звезд по температурам, светимостям и стадиям эволюции.

— Не думаю, что там много таких холодных звезд. Кроме разве что коричневых карликов, да и те никогда полностью не замерзнут.

— Прямое сопоставление температур некорректно. Мы привыкли, что ядерные реакции на порядки горячее химических и непригодны для биологии. В макросфере, однако, энергетический результат их может быть примерно одинаков.

— Почему? — Гештальт Орландо излучал недоверие, смешанное со вновь зародившимся интересом. Паоло указал на экспозицию чуть поодаль, под вращающимся флажком с надписью:

Четырехмерное стандартное расслоение макросферы поставляло куда меньше элементарных частиц, чем шестимерное — обычной вселенной. Вместо шести ароматов[102] кварков и шести — лептонов здесь было только по одному для каждого класса и античастиц. Имелись глюоны, гравитоны и фотоны, но W- или Z-бозонов не существовало, поскольку они участвуют в процессе смены кварковых ароматов. Три кварка или три антикварка образовывали заряженный нуклон или антинуклон, подобные обычным протону и антипротону, а единственный лептон и его анти-партнер вели себя так же, как электрон или позитрон. Комбинации кварков, аналогичной нейтрону, не было.

Орландо внимательно изучал таблицу частиц.

— Лептон все еще значительно легче нуклона, фотон — имеет нулевую массу покоя, глюоны ведут себя как обычные глюоны… так почему же химическая энергия должна сдвинуться ближе к ядерной?

— Ты видел, что происходит с гравитационными колодцами.

— А при чем оно тут? А, понял. То же самое и с атомами? Электростатическое притяжение тоже меняет степень убывания с двойки на четверку, и устойчивых орбит нет?

— Именно.

— Так-так. — Орландо полуприкрыл глаза, явно пытаясь освежить в памяти старые плотницкие курсы физики. — Разве принцип неопределенности не воспрещает электронам врезаться в ядра? Даже в отсутствие углового момента притяжение ядер не слишком сильно сузить электронную волну, потому что, чем точнее определена координата, тем расплывчатей момент импульса.

— Да, но как именно сузить? Пространственное ограничение волны диаметрально противоположным образом скажется на ее моменте импульса. Кинетическая энергия пропорциональна квадрату момента, значит, интенсивность эффекта будет спадать по закону обратных квадратов. Так что эффективная «сила» — мера убывания кинетической энергии с расстоянием — обратно пропорциональна кубу расстояния.

Лицо Орландо на миг осветилось детской радостью понимания.

— Ax вот оно что: в трех измерениях протон и электрон не могут столкнуться, потому что принцип неопределенности работает как центробежная сила. Но в пятимерном пространстве его уже недостаточно.

Он медленно кивнул, будто смирившись с неизбежностью.

— Лептонная волна ужимается до размеров нуклона. Что дальше?

— Как только лептон попадает внутрь нуклона, он «прижимается» к ядру порцией заряда, которая ближе его к центру, а она примерно пропорциональна пятой степени расстояния от центра. Это означает, что электростатическая сила больше не убывает с расстоянием как обратная четвертая степень, а начинает линейно возрастать! Энергетический колодец не бездонен, за пределами нуклона для лептона энергоповерхность слишком крутая, чтобы он мог «перелезть» через стенки, как электрон — в трех измерениях, но внутри — стенки закругляются, сходятся друг к другу, как параболическая поверхность вращения.

Первая химическая экспозиция демонстрировала параболический котелок, «прилепившийся» ко дну энергетического колодца. Котелок прикрывала прозрачная синяя колоколообразная крышка — лептонная волна в наинизшем основном энергетическом состоянии. Орландо потянулся к ней и потрогал. Волна засияла, переходя в возбужденное состояние, разорвалась и отлетела от центра, образовав две точно совпадающих половинки колокола, одна из которых покраснела — ее фаза инвертировалась. Через несколько тау вся волна засветилась зеленым, выбросила фотон и вернулась на нижний энергетический уровень.

— Это макросферный эквивалент атома водорода? [103]

Паоло подцепил волну пальцем и попытался перебросить ее на следующий энергетический уровень.

— Скорее гибрид атома водорода и нейтрона. В макросфере нет нейтронов, но положительно заряженный нуклон и отрицательно заряженный лептон, спрятанный внутри него и компенсирующий заряд, представляют собой грубое подобие нейтрона. Бланка называет эту систему гидроном. Если попытаться связать пару гидронов с образованием молекулы дигидрона, получится что-то вроде дейтерия.

Экспозиция услужливо запустила анимированное изображение, прежде чем он успел договорить фразу.

— Я не понимаю, как можно все это воспринимать всерьез, — тяжело выдохнул Орландо. — Вот ты доверяешь тем, кто собрался воссоздавать полис К-Ц на этой основе?

— А кто его знает. Если что-то пойдет не так, мы даже не узнаем. Не то чтобы мы дрейфовали по макросфере, как потерпевшие кораблекрушение, пока аппаратура медленно распадается под нами. Нет. Все или ничего: работоспособный полис или облако случайно разбросанных молекул.

— Эк ты хватил. Да о каких молекулах вообще может идти речь, если каждая химическая связь охвачена ядерным распадом?

— Не каждая. Если прижать гидроны друг к другу достаточно тесно, лептоны волей-неволей заполнят все энергетические уровни, на которых они удерживаются внутри ядер, а оставшиеся будут «торчать наружу». Кончится дело тем, что они свяжут друг с другом два атома на приличном расстоянии от ядер. Сперва понадобится заполнить первые два уровня под завязку, на это уйдет двенадцать лептонов. Каждая устойчивая макросферная молекула обязана содержать несколько расположенных в нужных местах атомов с атомными числами не менее 13. Атом номер 27 может образовать пятнадцать ковалентных связей — это ближайший макросферный аналог углерода. — Экспозиция показала им трехмерное сечение пятимерной шестнадцатиатомной молекулы. Один 27-атом был связан с пятнадцатью гидронами.

— Это аналог метана, — продолжал Паоло. — Отнимая любой гидрон и замещая боковые цепи вновь образованных гомологов, можно построить самые сложные молекулы.

Орландо наконец сдался. Рассеянно оглядывая зал, полный замысловатых моделей биохимических структур и тел, он внезапно заметил что-то для себя интересное.

— U*-полимеры, — прочел он. — Что такое U*?

— А, это, — проследил его взгляд Паоло. — Еще один ярлычок для макросферы. U — обозначение обычной Вселенной, а звездочка в математике применяется для обозначения дуального пространства. Ну, это такой термин, которым описывают любую перемену ролей… Вселенная и макросфера обе десятимерны. Но у одной шесть меньших измерений и четыре больших, а у другой — шесть больших и четыре меньших. Как замок и ключ. — Он пожал плечами. — Может быть, таково наилучшее описание их симметрии. Макросфера — название, которым легко очертить разницу в масштабах, но едва ли она существенна; как только мы проникнем туда, нам придется действовать в том же масштабе, что и любая тамошняя форма жизни. Физика нашей Вселенной там вывернута наизнанку. Вот и вся разница.

Орландо улыбнулся неуверенной улыбкой.

— Что такое? — спросил Паоло.

— Наизнанку. Вот тебе и официальный вердикт. Он лучше всего описывает мое самочувствие. — Он повернулся к сыну. Лицо его отобразило внезапную болезненную растерянность. — Я знаю, что создан не из плоти и крови, а из программного кода, как и мы все. Но я все еще краешком сознания верю, что, случись с полисом какая-то беда, я найду спасение в реальном мире. Я несу эту веру в себе, потому и стараюсь жить по правилам реальности.

— Он поднял руку ладонью вверх и вгляделся в рисунок линий.

— В макросфере все они бессмысленны. За пределами полиса — непостижимый мир. Внутри полиса — сборище солипсистов, закутавшееся в свои уютненькие иллюзии. — Он поднял взгляд и закончил с прорвавшейся болью: — Я боюсь.

Он поискал взгляд Паоло, словно ожидая от сына уверений, что путешествие в макросферу ничем не отличается от прогулки по экзотическому окружению.

— Но я не могу остаться позади. Мне надо стать частью этого. Паоло кивнул.

— Хорошо.

Подумав, он добавил:

— Но кое-что ты понял не так.

— Что же?

— Непостижимый мир? — Паоло скорчил гримасу. — Где тебе на уши эту лапшу навешали? Ничто не является непостижимым. Еще сотня экспонатов, и тебя станут преследовать пятимерные сны.

ДУАЛЬНОСТЬ

Орландо Венетти стоял у входа в свою каюту и смотрел, как его родная вселенная исчезает вдали. Купол небес над Летающим Островом показывал макросферу в замочной скважине — всего пара бледных звездочек, а станция, сооруженная ими у сингулярности, предстала быстро гаснущим просверком бледного белого света над западным горизонтом. Что до самой сингулярности, то на таком расстоянии она была невидима. Сигнальный маяк станции отражал регулярный поток фотонов, исходивший из нее, и так отмечал координаты сингулярности.

Если команда на Стриже вдруг перестанет посылать им эти фотоны, сингулярность моментально исчезнет из виду. Безмассовая аномалия в вакууме, размером не больше субатомной резонансной частицы… ее будет невозможно отыскать. Но если некому послать, значит, некому и принять — так какой смысл перелопачивать вакуум в поисках дороги домой? Какие бы данные ни проникли обратно через сингулярность, они тут же индуцируют бессмысленный бета-распад нейтронов Стрижа. Некоторые граждане ожидали, что сингулярность будет окружена Алхимическими артефактами, но Орландо ничуть не удивился, найдя всю окрестность совершенно заброшенной — на противоположном конце ведь не было никаких механизмов.

Маяк удалялся неестественно быстро, как если бы полис набирал сумасшедшее ускорение. Еще один знак закона обратных четвертых степеней: во всех направлениях все детали горизонта истончаются быстрее. Орландо досмотрел, как успокаивающий световой импульс пропадает из виду, и посмеялся над животным чувством одиночества, обуявшим его. Где угодно можно потеряться. Еще на Земле был с ним случай, когда всего в двадцати километрах от дома он чуть не умер от истощения. Расстояние и масштаб ничего не значат. Их можно обратить вспять, но это может и не получиться. Все равно. Что бы этот новый мир с ним ни сделал, медленная смерть от голода и обезвоживания не идет ни в какое сравнение с новыми опасностями.

— Убрать небо, — обратился он к виртуальному движку. В каждый момент времени обычный обзор с Летающего Острова — через обычный двумерный купол — покрывал лишь узкий сектор макросферного четырехмерного небосклона. Но полушарие умело сканировать небеса, как житель Флатландии — обычное пространство, поворачивая плоскость обычного своего зрения. Орландо наблюдал, как небо заполняется звездами и снова пустеет. Впрочем, звезд тут было гораздо меньше, чем доводилось ему видеть в небе Атланты даже в полнолуние. Поистине замечательно, что он вообще их видит, если они так широко разбросаны, а световой конус каждой так узок. На востоке появилась рыжевато-красная капля света и тут же исчезла. Пуанкаре, звезда-соседка сингулярности, исходная цель исследовательской партии. Чтобы добраться до нее, потребовалось около сорока мегатау. Никто не ложился в заморозку: слишком многое надо было обдумать, слишком много оставалось доделать. Орландо собрался с мыслями.

— Показать U*.

Его экзоличность отреагировала, закрутив глазные яблоки в гиперсферы, перестроив сетчатки в четырехмерные светочувствительные массивы, обновив прошивку зрительной коры и нейронную модель пространства так, чтобы хозяин смог воспринять происходящее в пяти измерениях. Мир в голове стремительно расширился. Орландо испуганно вскрикнул и зажмурился, скованный паникой и внезапно нахлынувшей морской болезнью. Он уже проделывал такое в шестнадцатимерном пространстве, чтобы поглядеть на орфеанского кальмара, но это ведь была игра, участие в которой подстегивал азарт первооткрывателей. Все равно что прокатиться верхом на комете или поплавать в кровяном русле — заводит адреналиновые железы, но всеобъемлющих последствий не имеет. Макросфера — не игрушка, она гораздо реальнее Летающего Острова, реальнее симулированной плоти, реальнее — здесь и сейчас — развалин Атланты, скрытых за едва различимым в космическом вакууме пятнышком. По этой арене путешествовал полис, на ней разыгрывались все его мысли и чувства. Вот это происходило в действительности. Подумав так, он решительно открыл глаза.

Звезд сразу прибавилось, но они показались ему разбросанными куда реже: слишком много стало незаполненной пустоты. Сам того не осознавая, он начал соединять точки мысленными линиями, набросками созвездий. Здесь не было стрелков и воинов, не было Скорпионов и Орионов, единственная линия между двумя звездами зачастую оставалась пределом мечтаний. Зрительное восприятие растянулось, помимо обычного поля, еще в пару ортогональных направлений: Карпал, приятель Паоло, предложил называть их квадральным и квинальным, но без очевидного повода их различать Орландо склонялся к обобщенному термину: гиперальная плоскость.

Нейронные сети в его зрительной коре, снабженные пространственной разметкой, предоставляли непосредственное перцептуальное восприятие в гиперальных направлениях, но чтобы извлечь из полученной информации когнитивный смысл, все еще требовалось сознательное усилие. Но они точно не были вертикальны. Такая реализация следовала главнейшей из промежуточных действующих сил. Направление гравитации или осевая симметрия тела ничего общего с ними не имели. Если бы житель Флатландии мог наблюдать мир за пределами родной плоскости, ему бы он всегда показался вертикальным, а его собственное щелястое зрение направлялось бы «по бокам». Новые направления макросферы не были и латеральны, так что, в отличие от «вертикально стоящего» жителя альтернативной Флатландии, зрение Орландо не могло распространяться в «задействованные» стороны. Когда он сознательным усилием разделял визуальное поле на левое и правое полуполя, все чисто гиперальные пары звезд попадали в одну сторону, а все чисто вертикальные пары — в другую. Какой бы «здравый смысл» ни диктовала оставшаяся возможность, у неба не было ни единой причины наливаться глубиной, а у звезд — подмигивать ему оттуда и вытягиваться в его сторону, словно голографические изображения с экрана.

Орландо приходилось удерживать в сознании все эти отрицания. Гиперальная плоскость определялась его анатомией, во всяком случае, до тех пор, пока он помнил, что она перпендикулярна всем трем осям его тела.

Одно созвездие, имевшее форму распятия, лежало почти в гиперальной плоскости, и каждая из четырех звезд восходила примерно на одной и той же высоте над горизонтом. Левоправое азимутальное склонение у них тоже совпадало. И все же они не были скучены в одной точке, поскольку гиперальная плоскость разделяла их в пространстве так же надежно, как были в трехмерном пространстве разнесены звезды Южного Креста. Орландо затруднился с метками для звезд. Лучше всего — sinister[104] и dexter [105]для квадральной пары, gauche[106] и droit[107] для квинтальной. Выбор оставался совершенно произволен. C таким же успехом он мог бы выбирать направления компаса по вымышленной карте, нарисованной на круглом клочке бумаги.

В нескольких градусах от левой верхней dexter-gauche звезды виднелись остальные четыре. Они лежали в латеральной плоскости, соответствовавшей «обычному» небу. Мысленно продолжать две плоскости и визуализировать их пересечение — своеобразный опыт. Они встречались в единственной точке. Плоскостям положено пересекаться по прямым — а эти не слушались. Квадральная линия, соединяющая sinister- и dexter-звезды Гиперального Креста, пересекала вертикальную плоскость под прямым углом к обоим косоперекладинам Вертикального Креста… и так же проходила квинтальная. Четыре линии в небесах — или в его голове — все были перпендикулярны друг- другу. А небо, как и прежде, выглядело совершенно плоским.

Орландо разнервничался и опустил взгляд. Под горизонтом тоже виднелись звезды — он видел их не сквозь почву, а вокруг нее, как если бы стоял на узком скальном карнизе, уходившем вдаль, или на вершине столба. Он решил не выводить тело или голову из привычных трех измерений окружения, хотя глаза его в буквальном смысле слова лезли на лоб — только гак могли они ухватить достаточно информации из гиперальной плоскости. Ему так и виделся житель вертикальной Флатландии, с парой круглых глаз, одно над другим, которые внезапно сделались сферическими, роговицы и хрусталики, все поле зрения распространилось за пределы плоскости, даром что зрительные оси остались прикованы к плоскомирью. Избранный компромисс не только был анатомически причудлив, чтоб не сказать невозможен, но и вызывал у него исподволь подступавшие головокружение и клаустрофобию. В дополнительных измерениях шириной Острова можно было пренебречь, и он ясно видел, что малейшее гиперальное движение тела пошлет его в головокружительный кувырок, будто космонавта, вышедшего в открытый космос навеселе. Вместе с тем у него возникало неприятное ощущение, будто он заточен между двумя удерживающими листами стекла или страдает от диковинного неврологического расстройства, отнявшего способность передвигаться в некоторых направлениях.

— Восстановить.

Поле зрения ужалось до замочной скважины, и на миг он почувствовал себя таким маленьким, что ошалело затряс головой, пытаясь стряхнуть зрительные заслонки. И тут же все пришло в норму. Широченное макросферное небо осталось только в памяти, подобное воспоминаниям о дезориентирующем расстройстве зрения.

Он утер пот, заливавший глаза. Это только начало. Маленькое знакомство с реальностью. Он попробовал ее на вкус. Быть может, когда-нибудь он наберется смелости и перейдет в полностью пятимерное окружение, облачится в пятимерное тело. В такой форме он бы получил тревожную возможность, метнув вниз случайный взгляд, зацепить краешком глаза фрагменты внутренних органов — как житель Флатландии, высунувший голову из плоскости. Наверно, если не добавлять два измерения к симулированной плоти, то, свались он случайно в квадрально-квинтальную плоскость, динамические качества его окажутся не лучше, чем у бумажной куклы в свободном падении. Но даже приучив анатомию и инстинкты к пятимерному пространству, он не мог бы рассчитывать на его подчинение. Возможности для дальнейшей адаптации остаются всегда. Во плоти он много раз нырял, но общаться с Исходниками-амфибиями у него получалось с большим трудом. Алхимики провели тут по меньшей мере миллиард лет или примерно сопоставимый период макросферного времени, если измерять характеристическими масштабами наиболее вероятных биохимических и кибернетических процессов. Разумеется, как разумные существа, они сами хозяева своей судьбы, а не выбравшиеся на берег рыбы, обреченные пройти по цепи мутаций во имя выживания. Вполне возможно, что они вообще не претерпели изменений, оставшись реалистами (или абстракционистами), верными симуляциям старого мира. Но не исключено, что за истекшие зоны они акклиматизировались в новом окружении. В таком случае общение могло оказаться невозможным, если только Алхимики не снарядили экспедиции им навстречу. Если кто-то заблаговременно не перекинул мостки через пропасть.

В Пилотской Кабине было яблоку негде упасть: отличное окружение, чтобы попрактиковаться в преодолении непредсказуемых препятствий. Орландо обнаружил, впрочем, что большую часть времени молча стоит, очарованный открывающимся видом. Одна стена пентерактового[108] окружения представляла собой сплошное гигантское окно, занятое увеличенным изображением Пуанкаре. Стоять перед нею и с открытым ртом пялиться на звезду было вполне простительно. Перемещение в публичных пятимерных окружениях требовало от Орландо постоянного самоконтроля, куда большего, чем страх ударить лицом в грязь — в строгом смысле слова последней оплошности совершить он физически не мог. Пятимерное тело, снаряженное многочисленными полезными рефлексами, в целом отвечало предполагаемому макросферному стандарту, но полагаться на столь чуждые инстинкты было все равно что управлять роботом-дистантником, чья программа включала так много автономных откликов, что все данные ему инструкции оказывались излишни…

Он смотрел вниз, в окнопол. В пятимерном окружении самые банальные детали оказывали гипнотизирующее воздействие. Тессеракт окошка состыковывался с тессерактом пола[109] не по прямой, а через объем приблизительно кубических очертаний. Стоило ему подумать об этой гиперповерхности как о нижней части прозрачного окна, как тот факт, что он видел весь этот объем одновременно, обретал успокоительный смысл. Но как только он напоминал себе, что каждая точка куба принадлежит также фронтальной гиперповерхности матового пола, как иллюзия нормальности улетучивалась.

Пуанкаре с самого начала им не очень-то благоприятствовала. Даже ее очертания решительно противоречили старым представлениям о кривизне и пропорциях небесных тел. Орландо видел краем глаза, что четырехмерный диск звезды занимает лишь треть тессеракта, которому полагалось его обрамлять. Куда меньше места отсекала от прямоугольника вписанная в него окружность, и это побуждало плохо приспособленную к новым условиям часть его личности воображать, что звезда вот-вот улетит в глубь тессеракта, провалившись между восьмеркой точек сцепления. Конечно, этого не происходило. Поскольку полис подошел к звезде на расстояние, вполне достаточное, чтобы рассмотреть ее континенты «невооруженным» глазом, блеск светила слепил Орландо. Границы гигантских слябов кристаллизовавшихся минералов, что плавали по звездной поверхности, превосходили сложностью все формы трехмерных аналогов; ни одна выветренная долина, ни один коралловый риф не были так восхитительно вычурны, как темный скальный силуэт на фоне раскаленного звездного вещества.

— Орландо?

Он развернулся медленно и осторожно, обдумывая каждое движение и следуя воле тела, но и не прибегая к услугам автопилота. Паоло находился в направлении, которое Орландо обозначил для себя как позади-слева-dexter-gauche, и Орландо повернулся сначала в горизонтальной плоскости, а потом в гиперальной. Сигнатуры ему ни о чем не говорили, однако новая зрительная кора умела обрабатывать выражения пятимерных лиц так же легко, как прежняя, и в четвероногом существе, приближавшемся к нему, Орландо незамедлительно узнал своего сына.

Двуногие существа в макросфере были бы еще неустойчивее тренажеров-кузнечиков на Земле; все же и такие тела можно было бы использовать, отводя на динамическую балансировку существенные вычислительные ресурсы, но никто в К-Ц не изъявил желания одеть столь неправдоподобное пятимерное тело. Четвероногие тела на четырехмерной гиперповерхности сохраняли только одну степень неустойчивости, а если левую и правую пару ног выставить по ортогональным линиям в гиперальной плоскости, возникала своего рода крестоопора, и проблем с перемещением вперед-назад было не больше, чем у двуногого существа — с ходьбой по двумерной земле. Шестиногие макросферные существа были бы еще устойчивее, как на Земле — четвероногие, но на предмет возможных мутаций в существа с двумя руками, способные вертикально стоять, для них имелись сомнения. Казалось, что переход к восьми конечностям потребует меньших эволюционных усилий. Орландо больше заинтересовался не динамикой естественного отбора, а возможным внешним видом Алхимиков, но, как и Паоло, остановил выбор на четвероногом и четвероруком теле. Кентавроподобных верхних половин туловища не понадобилось. Гиперальная плоскость вокруг плеч и бедер оставляла вполне достаточно места для новых сочленений.

— Елена занимается спектрами поглощения прибрежных регионов, — сообщил Паоло. — Там налицо локализованные хемокаталитические процессы.

— Хемокаталитические процессы? Почему бы не назвать их просто жизнью?

— Мы на неизведанной территории. В родной вселенной мы с легкостью отличали абиогенные газы от биогенных. Здесь мы знаем, какие элементы реакционно способны, а какие нет, но гипотезы о том, откуда они появляются и как вовлекаются в неорганические процессы, еще далеки от полноты. В макросфере нет простой химической сигнатуры жизни.

Орландо отвернулся к экраностене, с которой открывался вид на Пуанкаре.

— И уж тем более той, что позволяла бы отделить зерна от плевел. Алхимиков от аборигенов.

— А разве для этого нужны химические сигнатуры? Достаточно просто задать вопрос. Или ты думаешь, что они позабыли о своем происхождении?

— Это было бы забавно.

Тем не менее его пронизал страх. На той стадии акклиматизации, которую проходил он сам — обучаясь стоять на четырех ногах внутри пентеракта без риска соскользнуть в сумасшествие, — тяжеловато было бы позабыть о своем прошлом, о родном теле, о домашней вселенной. Но Алхимики провели в макросфере миллиардократно большее время.

— Моя личность сообщает со Стрижа, что копию полиса начали гравировать на поверхности Кафки.

В голосе Паоло слышалось плохо скрытое отвращение: если весть о вспышке ядра не подтвердится, сооружение гигантских окопов войдет в историю как самое грубое осквернение окружающей среды со времен варварской эпохи.

— Но моделирование реконструирующих роботов продвигается черепашьими темпами, — продолжал он. — Прискорбно, что Алхимики не оставили нам сведений о спектральном распределении нейтрино из ядра. Общая энергетическая доза всех частиц по всем частотам почти бесполезна для расчетов гипотетического ущерба. Независимые модели почти так же расплывчаты. Мы понятия не имеем, как и почему ядро должно коллапсировать. — Он рассмеялся неприятным смехом. — Может статься, они и не думали, что кто-то вздумает прятаться от вспышки. Может быть, они понимали, что пережить взрыв ядра невозможно. Потому и оставили нам ключи от макросферы вместо рецептов постройки нейтриноустойчивых машин — когда они поняли, что драпать из Галактики уже слишком поздно[110], других путей к бегству попросту не осталось.

Орландо знал, что сын его поддразнивает, но ответил тихо и спокойно:

— Даже если пережить вспышку невозможно, это не конец пути. Вакуум макросферы кишит четырехмерными вселенными. Если в них и нельзя пробиться, все равно должны существовать другие сингулярности, другие порталы, созданные изнутри. Не может быть, чтобы во всех этих вселенных не сыскалось существ, уровнем развития не уступающих Алхимикам.

— Отчего так? Им и положено встречаться редко. Иначе в макрокосмосе было бы негде протолкнуться.

Орландо пожал плечами.

— Если окажется, что для Коалиции путешествие в макросферу стало билетом в один конец, так тому и быть.

Он пытался говорить вызывающе-хладнокровно, однако при мысли о такой перспективе у него зашлось сердце. Он не уставал талдычить себе, что сквозной маршрут должен найтись. Он поклялся умереть в плотском теле, чтобы плотское дитя погребло его на планете, где на тысячу поколений вперед известно, что ни пламя, ни ядовитый дождь не падут с небес. Если макросфера — единственное подлинно безопасное укрытие, такой выбор приводил к вековечному существованию в поддельном трехмерном окружении. Либо же к попытке воплотить себя на основе чуждой химии этой вселенной и вырастить дитя в мире, сюрреалистич-ностью превосходившем все порождения фантазии солипсистов из Эштон-Лаваля.

Паоло с усилием изобразил на своем новом лице раскаяние, доступное новому восприятию зрительных органов Орландо.

— Да забудь ты про поездки в один конец. Тут вот в чем прикол: когда мы доберемся до Алхимиков, они, вполне вероятно, объяснят, что мы вычитали в их послании совсем не то, что они в него заложили. Что никакого предупреждения ни о какой вспышке ядра там не было. И мы расшифровали сообщение неправильно.

Зонды отправились к Пуанкаре по быстрым однопролетным траекториям — Орландо смотрел, как разрастается массив изображений, как аппараты наскоро картируют гиперповерхность звезды, составляя топографические и химические путеводители средней разрешающей способности. Складчатые горы и пылающие внутриконтинентальные равнины показались привнесенным из старого мира системам распознавания образов поразительно знакомыми и вместе с тем — органическими; были тут источенные ветрами плато, изборожденные трещинами так, что создавалась иллюзия отпечатка пальца, с удивительно сложной, превосходящей в этом капиллярные структуры, формы каналами, по которым струились некогда потоки лавы, и плюмажи замерзающей магмы свисали с вонзавшихся в небо скал, как буйно разросшиеся грибы. В небесах Пуанкаре господствовала вечная тьма, однако сам ландшафт излучал закачанное туда из ядра звезды тепло на длинах волн, соответствующих ближней инфракрасной области: на границе между энергиями лептонных переходов и молекулярных колебаний. В спектрах поглощения высоких слоев атмосферы присутствовали следы кольцевых и цепных соединений на основе атома с порядковым номером 27, но самые интересные и сложные химические сигнатуры были обнаружены на берегах.

Там произрастали высокие объекты, которые трудно было счесть порождениями простой эрозии или игрой тектоники, причудами кристаллизации вулканической магмы. Эти башни располагались как раз в местах, удобных для откачки энергии из температурного градиента между магматическими океанами и относительно прохладными внутренними областями материков, хотя оставалось непонятным, соответствуют ли они на Пуанкаре деревьям или каким-то артефактам.

Вторая волна зондов могла менять орбиты, проталкивать себя через внешний кольцегребень энергетической лощины, работая против углового момента, так что отказ двигателей выбросил бы их в глубокий космос, а не обвалил на поверхность звезды. Было бы смешно сравнивать их с объектами домашней вселенной, поскольку, используя принятые участниками экспедиции 5-тела как измерительные линейки, удалось вычислить, что на гиперповерхности Пуанкаре хватит места для населения в десять миллиардов раз большего, чем на старой Земле. Между обширными пустынями и предположительно буйными лесами нашли бы где развернуться несколько тысяч индустриальных цивилизаций. Разметка всей звезды с разрешающей способностью, при которой отпадала возможность ненароком проглядеть доВнеисходный город размером с Шанхай, требовала примерно такого же массива памяти, как и картирование всех до единой планет земного типа на Млечном Пути. Лента картинок, переданных при облете гиперсферы одним из зондов, соответствовала поверхности даже меньшей, чем покрытая булавочным уколом. И даже когда орбиту повернули на 360 градусов вокруг звезды, сфера трассировки пропорционально отвечала одному снимку одной локации на стандартном земном глобусе. Картер-Циммерман расположился на более удаленной орбите с подкачкой энергии, и Орландо нашел вид из Пилотской Кабины потрясающим. Картинка открывалась слишком уж детализированная и сложная, чтобы в нее нырнуть, как в омут с головой, и чересчур соблазнительная, чтобы от этого удержаться. Он обдумывал, как бы модифицировать собственный разум. Не акклиматизировавшийся новоявленный иммигрант в макросферу счел бы картинки этого мира наркотическим бредом, не так видением даже, сколь артефактом избыточной стимуляции сетей перцептуальной сигналообработки.

Он позволил экзоличности и дальше совершенствовать зрительную кору, наполнить ее коллекцией символов, реагирующих на те или иные четырехмерные формы и трехмерные границы между ними — всевозможные примитивы, для аборигенов макросферы наверняка ничуть не более странные, чем для плотчика — гора или скатившийся с нее валун. Виды Пуанкаре копились в его новом словаре, попутно претерпевая посильный парсинг, хотя информационная емкость их все еще тысячекратно превосходила любую спутниковую картинку Стрижа или Земли.

А вот Летающий Остров начинал его тяготить. Стал корсетом для его чувств, погребальной урной, через отверстие которой небо восставшему из мертвых покажется с ноготок. Трехмерные окружения были все на одно лицо. Даже с полностью восстановленным трехмерным зрением он не мог вернуться к восприятию новых символов, не утратив одновременно воспоминаний о Пуанкаре. Он остро чувствовал недостаточность стимуляции, отсутствие чего-то столь важного, как если бы все цвета в мире слились в однородную белую массу.

Он мог бы переключаться между массивами символов по своей воле, выбрав один для трехмерного пространства, а другой для пятимерного. Экзоличность отправляла бы не поддающуюся перекодировке порцию воспоминаний на хранение. В конечном счете он разделился бы на пару клонов. Или это уже произошло? Тысячи Орландо разлетелись по Диаспоре. Впрочем, только он один явился сюда встретиться с Алхимиками лично. Дать жизнь макросферному близнецу не входило в его планы. Клоны Диаспоры, вероятно, тоже не против слияния и возвращения на ретерраформированную Землю — если таковое окажется возможным. Но что станет с клоном, изнывающим от сенсорной депривации в дождевом лесу, созерцающим полуночное небо пустыни и стонущим от разочарования, что смотрит на него через замочную скважину? Какой с него прок?

Орландо отказался от всех усовершенствований и почувствовал себя жертвой амнезии или ампутации. Он смотрел на Пуанкаре из Пилотской Кабины и сильнее обычного мучился глухой черной тоской. Он полагал себя полным идиотом.

Паоло спросил, как у него дела.

— Я в порядке, — ответил Орландо Венетти. — Все хорошо.

Ему было ясно, что произошло. Он слишком далеко забрался, не теряя надежды вернуться. Но здесь устойчивых орбит не существовало.[111] Либо ты разгонишься как следует и прилетишь в нужный мир, схватишь то, зачем прибыл, и смоешься восвояси — либо увязнешь в нем, снижаясь по спирали вплоть до столкновения.

— Эффект довольно слабо выражен, но везде, куда ни глянь, экосистема под них подстраивается. Нельзя сказать, что они доминируют в терминах ресурсопользования, но в пищевой цепочке к ним ведут несомненно благоприятные для этих существ связи. Эти связи чересчур устойчивы, чтобы оказаться игрой природы.

Елена говорила с большинством граждан U*-К-Ц — в маленьком конференц-зале, для разнообразия трехмерном, собрались восемьдесят пять человек, и Орландо тихо радовался, что хоть еще кому-то понадобилось отдохнуть от макросферной реальности. Детальная карта Пуанкаре не выявила очевидных признаков технологической цивилизации, но ксенологи идентифицировали десятки тысяч видов как растения и животных. Как и на Стриже, нельзя было исключать, что Алхимики укрываются где-то в хорошо замаскированном полисе, но теперь Елена утверждала, что обнаружены свидетельства биоинженерной деятельности. Предполагаемые выгодополучатели этих действий не камуфлировали свое присутствие ничем, кроме умеренного масштаба самой деятельности.

Ксенологи сложили воедино кусочки мозаики экологических моделей для всех видов, чьи размеры позволяли наблюдение с орбиты, в десяти выбранных для эксперимента областях. Микробиологические формы оставили на будущее. Огромные «башни», переименованные в янусовы деревья, произрастали почти вдоль всех побережий, питаясь светом, отражавшимся от расплавленного океана. Каждое дерево обладало латеральной асимметрией, которая Орландо показалась очень странной: листья росли длиннее, вертикальнее и гуще со стороны, обращенной от берега. Mopфологический сдвиг этот повторялся от дерева к дереву, причем те, что непосредственно смотрели на океан, были наделены этим свойством в той же мере, что и представители на пять порядков «менее привилегированной» прослойки. Листья первого порядка отливали густым бананово-желтым цветом, если смотреть на гиперповерхность, обращенную к океану, и светло-пурпурным — с тыла. Листья второго порядка использовали пурпурную окраску, чтобы уловить энергию, рассеянную листьями первого порядка, и сине-зеленую для перераспределения собственной. На четвертом и пятом уровнях пигменты уходили в ближнюю инфракрасную область, а в «видимом свете» листья казались бледно-серыми. Эти цветовые переходы точно воссоздавали порядок длин волн, но граница между видимой и инфракрасной областью проходила в целом произвольно, поскольку разные формы жизни на Пуанкаре обладали характерной чувствительностью к различным участкам спектра.

По большей части листва под покровом этого «леса» стояла вертикально и закрывала зондам обзор не так сильно, как если бы росла лицевой гиперстороной к небесам. Случайные прорехи в лиственном щите открывали взору загадочные двумерные ландшафты. Лес изобиловал жизнью — от больших экзотермических восьминогих плотоядных летателей и «рукокрылое» до существ, напоминавших грибы и получавших пишу непосредственно от деревьев. Значительный размер области, доступной исследованию, и очевидное отсутствие сезонных или дневных ритмов активности позволили ксенологам быстро расшифровать множество жизненных циклов. Лишь несколько видов размножались синхронно, а те, что так делали, обычно обитали в небольших отрезанных от внешнего мира ареалах, поэтому индивидуальные особи любого вида и возраста встречались везде. Молодь появлялась на свет в процессах живорождения, вполне приспособленной к добыче пищи, но попадались и существа, чье развитие проходило в коконах, яйцеподобных мешках, гнездах, дуплах в гуще янусовой листвы, в телах мертвой, разлагающейся или парализованной мелкой дичи, а иногда и в трупах собственных родителей.

Чуть дальше от берега листва уже блокировала световое излучение океана, но жизнь расплодилась и в тени. Некоторые животные мигрировали вглубь континента, чтобы вырастить потомство, за ними по пятам следовали хищники, но край не был лишен и эндемиков, начиная от растений, получавших от самого леса питательные вещества. Жизнь на Пуанкаре не использовала универсального растворителя, на манер воды, но применяла полдюжины повсеместно встречавшихся молекулярных жидкостей в характерном диапазоне прибрежных температур. Дожди в лесу шли редко, а главные реки, стекавшие из внутренних областей континента и при соприкосновении с магматическим океаном обращавшиеся в пар, приносили мало органики, но по янусовым деревьям вниз стекало достаточно росы, а по пути она еще обогащалась, экстрагируя полезные вещества из разнообразного мусора, чтобы дать начало вторичной экосистеме, насчитывающей несколько тысяч видов.

Были среди них и Отшельники.

Елена обратилась к диаграммам оценочной энергии пищевых цепей и потоков питательных веществ для аналогов хищнического, травоядного, паразитического, симбиотического образа жизни.

— Чем шире охват выборки, тем прочнее свидетельства в пользу этой гипотезы, — сказала она. — Они не только не имеют естественных врагов-хищников и видимых паразитов. Они не сталкиваются с популяционным давлением и закорачиванием пищевых потоков, не болеют, не подвергаются хаотизации популяционной динамики. Даже янусовы деревья не такие: у них иногда наблюдаются процессы скучивания и вымирания от недостатка света. А Отшельники сидят себе в центре всего, и никто их не трогает. Такое впечатление, что вся биосфера сговорилась защищать их от любых мыслимых неприятностей.

Она отобразила пятимерную картинку. Орландо неохотно переключил восприятие, чтобы как следует ее рассмотреть. По словам Елены, Отшельники были моллюскоподобными существами без конечностей и обитали в стационарных полуэкскретированных структурах наподобие панцирей, а иногда закапывались во что-то вроде нор. В таких укрытиях они проводили всю жизнь, питаясь в буквальном смысле слова тем, что в рот попадало. Ни один хищник не развил способностей, необходимых, чтобы их оттуда выковырять, и хотя многие виды научились обходить десятой дорогой подступы к норортам, невезучих жертв Отшельникам всегда хватало. C орбиты их насчитали около шести миллионов, и ни один еще не проявил половой активности, не размножился и не умер.

— Но вполне возможно, что это всего лишь сидячие пугливые существа, которым просто посчастливилось избежать любой опасности и деятельности за время наблюдений, — скептически заметил Карпал. — Я бы не стал безбоязненно экстраполировать их жизненный срок на время в шесть миллионов раз большее периода исследований. Мы еще не наблюдали никаких температурных флуктуаций ядра, а если они происходят, последствия для жизни могут быть опустошительны. Следует уделить большее внимание пустынным ареалам. Если Алхимики здесь, на Пуанкаре, они наверняка держатся поодаль от местной жизни. Зачем им вмешиваться и подстраивать биосферу под нужды этих существ?

— Я не думаю, что они ее подстраивали, — решительно бросила Елена. — Я думаю, что обитатели Пуанкаре справились своими силами.

— Ты считаешь, что эти слизняки знакомы с биотехнологией?

— Не совсем. Но как только они заняли экологическую нишу, к которой не подступишься, потребность в дальнейших изменениях отпадает.

— Даже если они для этого достаточно разумны, — возразил Орландо, — и представления об утопии у них сводятся к вечному сидению сиднем в пещерке, пока еда сама проползает в глотку, то что они могут знать про Алхимиков? Представим, что десять тысяч сверкающих звездолетов пролетели мимо Пуанкаре миллиард лет назад, но даже если Отшельники живут так долго, они могли забыть об этом происшествии. Насколько можно судить, им все равно.

— Откуда нам знать? Разве на Земле Картер-Циммерман выглядел муравейником интеллекта? Мог бы ты сказать, что содержится в полисной библиотеке, просто бросив взгляд на его корпус?

— Не принимай слишком близко к сердцу Орфей, — застонал Карпал. — Если на одной планете в другой вселенной зародился биокомпьютер, это еще не значит, что…

— Существование одного естественного биологического компьютера не доказывает, что они являются обычными продуктами эволюции, — отпарировала Елена. — Но кто сказал, что жизнь на Пуанкаре не умеет их производить? Никто вроде бы не спорит, что на каждую технологическую цивилизацию найдется свой Внеисход. Если обитатели Пуанкаре мастаки в биотехнологии, почему бы им не создать по своим потребностям живых существ вместо машин?

— Я согласен. Да! — радостно вмешался Паоло. — Отшельники могут оказаться живыми полисами, а вся экосистема — настроенной на снабжение их питательными веществами. Но отсюда не следует, что их соорудили естественные обитатели Пуанкаре. Если Алхимики прибыли сюда, а разумной жизни не нашли, они могли модифицировать экологию звезды так, чтобы образовалась безопасная ниша и для них самих. Потом они создали Отшельников и переселились в них, чтобы проводить все время в трехмерных окружениях.

Елена неуверенно рассмеялась, точно заподозрив, что над нею издеваются.

— Проводить время до каких пор?

— До тех пор, пока жизнь не выберется на стадию существ, с которыми стоит общаться. Или пока не заявится кто-то вроде нас.

Споры затянулись, но однозначных выводов сделано не было. Данные экспедиции доказывали все что угодно. Что Отшельники — случайные бенефициары естественного отбора, и что Отшельники — тайные властители Пуанкаре.

Устроили голосование. Карпал проиграл. В пустынях было слишком пусто и непонятно, что искать. Экспедиция решила сосредоточить все усилия на Отшельниках.

Орландо медленно полз по светящейся скале, чувствуя болезненные уколы гальки своей единственной широкой трясущейся ножкой. Части тела, выступавшие из-под панциря, казались ему опасно уязвимыми. Двадцать килотау в роли Отшельника, в роли оператора куклы-дистантника на гиперповерхности Пуанкаре, и он уже перенимает их эмоции, если такие существуют. А может, ему просто симпатично туннельное зрение — оно помогало урезать болезненно обильный визуальной информацией пятимерный ландшафт.

Он понял, что подобрался совсем близко к соседу, вытянул девять ложноножек и изобразил жест номер 17, единственную оставшуюся неиспытанной последовательность. Ощущение было такое, словно он раскинул руки в стороны и стал гнуть пальцы, пытаясь показать жест из языка знаков, тупо заученный без понимания истинного смысла. Он ждал, оглядывая туннель в жемчужном свете, отраженном чужим телом.

Ничего не случилось.

Настоящие Отшельники выбирались из своего укрытия только затем, чтобы соорудить себе новое. Это происходило, когда они перерастали старый панцирь, нуждались в перемене источника пищи, уходили от какой-то опасности или навязчивого дискомфорта. Временами два обнажившихся Отшельника встречались на кривой дорожке. За девять мегатау наблюдений поверхности звезды с помощью роя атмосферных зондов было зарегистрировано аж семнадцать таких случаев. Отшельники не дрались и не совокуплялись, разве что в этом участвовали труднообнаружимые в следовых количествах химические вещества, но выставляли дополнительные стебельковые органы, общим числом вплоть до двенадцати гиперцилиндров, прозванных Еленой ложноножками. Проползая мимо друг друга, они помахивали стебельками и выполняли определенные жесты.

Теоретически это были акты общения, но с таким малым объемом выборки трудно было строить какие-то предположения насчет языка Отшельников. Отчаявшись, ксенологи сконструировали тысячу отшельникообразных роботов, заставили их прорыть себе норорты и экскретировать жутко правдоподобные панцири, надеясь, что это вызовет у настоящих Отшельников какую-то реакцию. Этого не произошло, но все еще сохранялась возможность, что встреча робота с Отшельником состоится, когда один из соседей решит выбраться из своей пещерки и соорудить себе новое укрытие.

Обычно роботами управляли неразумные программы, а также несколько добровольцев-граждан полиса, в их числе Орландо. Он начинал подозревать, что Отшельники действительно так тупы, какими кажутся, но если бы это подтвердилось, он испытал бы скорей облегчение, чем разочарование. Угрохать на них столько времени было приятней, чем если бы в конечном счете выяснилось, что разумные существа способны по доброй воле превратить себя вот в такое.

Орландо захотел взглянуть на небо, но не смог: чувствительная к инфракрасному излучению лицевая гиперповерхность не обладала способностью к таким резким изгибам. Отшельники и многие другие обитатели Пуанкаре вместо зрения пользовались интерферометрией: изображение формировали не с помощью линз, а накапливая сведения о разнице фаз излучения, упавшего на различные элементы массива фоторецепторов. Поскольку изучение живых Отшельников по понятным причинам было затруднено, а микробная аутопсия тел других существ мало что сообщала о том, как работали их органы восприятия при жизни, никто, строго говоря, не имел понятия, как именно Отшельники видят мир. Цвет и пространственное размещение рецепторов, однако, наталкивали на мысль, что они воспринимают термическое сияние самого ландшафта. Панцири, нагревшиеся от тел, были немного теплее окрестного камня, так что вся их жизнь проходила в коконе света. Орландо в своей пещерке подстроил яркость таким образом, чтобы восприятие сделалось относительно комфортным, но дальше этого в попытках приспособиться к способу жизни Отшельников не зашел. Когда маленькие иглоголовые осьминожки заползали к нему в пасть, он аккуратно выпроваживал их наружу по запасному туннелю. Как бы тупы ни были эти существа, он не намеревался пожирать их в бессмысленной попытке уподобиться Отшельнику или понять особенности его мировосприятия — попытке, по всей вероятности, мертворожденной.

Экзоличность внезапно внедрила в его окружение текстовую врезку. Двумерный объект занимал пренебрежимо малую часть пятимерного поля зрения, а в гиперальной плоскости казался тонюсенькой паутинкой. Тем не менее слова привлекали его внимание, как если бы отображались прямо у него перед носом в трехмерном пространстве. Просканировав окно и прочитав новости, он ощутил сильный прилив deja vu, как если бы понял смысл страницы, еще не дочитав ее до конца.

Вольтерьянский К-Ц на Стриже потерял с ними контакт почти на триста лет. C макросферной стороны связь никогда не обрывалась. Поток фотонов, созданный сингулярностью, неразрывно передавал пакеты данных с 4955 года по универсальному до 5242-го. Но граждане К-Ц на Стриже только сейчас пришли в себя после долгого кошмара, год за годом гадая, возобновятся ли еще реципрокные бета-распады.

Орландо прыгнул обратно на Летающий Остров, к себе в каюту, в трехмерное тело. Он сел на кровать и затрясся. Они еще не потерпели кораблекрушение. Еще не потерялись. Комната выглядела так же, как и всегда. Достоверно и уютно. Но это ложь! Ничто из этого за пределами полиса существовать не может: ни деревянный пол, ни матрас, ни тело. Все это невозможно физически. Он слишком далеко забрался, слишком долго путешествовал, и возврата в старый мир, как, впрочем, и шанса сжиться с новым, не осталось.

Он не мог унять трясучку. Он сидел и смотрел на пол, ожидая, что ткань виртуальной реальности вот-вот разорвется, и пятимерье выплеснется ему в лицо. Макросфера поразит его, как удар молнии с небес.

— Я должен был умереть в Атланте, — прошептал он.

— Никто не должен был умереть, — ответила Лиана урезонивающе. — Никто не должен умереть при взрыве ядра. Перестань трястись и займись чем-нибудь полезным.

Конечно, на самом деле никакой Лианы здесь не было, и Орландо не позволял себе обманываться ни на минуту, но за эту порожденную стрессом слуховую галлюцинацию он ухватился, как за спасательный круг. Лиана бы над ним сочувственно посмеялась. И от нее в его нынешнем разуме осталось не так уж мало.

Он заставил себя сконцентрироваться. Сингулярность каким-то образом соскользнула с крючка, с длиннонейтронной наживки, запущенной туда Алхимиками. Домашняя вселенная отсоединилась от макросферы. Ятима, Бланка и остальные супер-пупер-эксперты по расширенной теории Кожух не сумели предсказать этого явления. И никто не знает, когда и почему это случится снова.

Если это произойдет еще пару раз, сингулярность вполне может зацепиться обратно уже после взрыва ядра.

Новости наверняка подтолкнут остальные полисы к клонированию, эмиграции в макросферу и поискам Алхимиков. Но даже без проскальзывания сингулярности у них едва оставалось время, чтобы посетить еще несколько звезд. Все унаследованные им от земного тела инстинкты подсказывали, что Отшельники — неразумные слизняки. Но те же инстинкты в этом новом мире не помогали даже отличить gauche от droit.

Имитируя Отшельников, они никогда к ним не пробьются. Управляя куклой-дистантником, переиначивая телесную форму, ползая по гиперповерхности, они ничего не достигнут. Один и тот же разум бессилен воспринять одновременно Землю и Пуанкаре, U и U*, трехмерье и пятимерье. Приехали. Тупик. Он вот-вот сломается. Это выше человеческих сил.

— Построить копию каюты вот здесь, — указал Орландо экзоличности. Ткнув пальцем в одну из стен, он увидел, как та застекленела и повторила комнату во всех деталях, точно неинвертированное отражение. — Продлить в пятимерное пространство. — Ничего вроде бы не поменялось. Но Орландо знал, что смотрит на трехмерную тень истинной структуры.

Он собрался с мыслями.

— Клонировать меня в пятимерном теле со всеми макросферными визуальными символ-кодировками.

Внезапно он очутился в пятимерном окружении. И расхохотался, хлопая себя по бокам всеми четырьмя руками, пытаясь не дышать слишком глубоко.

— Hy ладно тебе, Лиана, никаких больше Алис в Зазеркалье. Я уполз по этой норе слишком глубоко.

Ему пришлось сосредоточиться, чтобы найти двумерное сечение тессеракта, представлявшее трехмерную каюту. Это оказалось не легче, чем составить впечатление о тексте, глядя в каждый момент на единственную букву. Его бумажная кукла-Исходница, не изменившийся Орландо, прижала руку к стеклу успокаивающим жестом, пытаясь не выдать своей тревоги. На самом деле ему стало как никогда легко. Он исцелился от назойливой клаустрофобии.

— Добавить окружение робота, — прошептал он, глубоко вздохнув. На противоположной стене появилась гиперповерхность Пуанкаре. Робот стоял в нескольких дельтах от входа под панцирь настоящего Отшельника.

— Удалить робота, — продолжал он. — Клонировать меня на гиперповерхности с отшельническим телом и органами чувств, вложив знание жестового языка Елены. И… — Он не сразу нашел нужные слова. Вот она, кроличья нора. — Стереть все символы, относящиеся к старому телу и системам его восприятия.

Оно оказалось на гиперповерхности. Через врезку четырехмерного окна оно видело — тем, что ксенологи почитали за наилучшее приближение к зрению Отшельника — пятимерную каюту и ее обитателя. Все цвета переведены в искусственную тепловую шкалу. Зрелище было отменно абсурдное. Трехмерная виртуальность исходной каюты была неразличима из-за своих маленьких размеров. Оно осторожно оглянулось на сияющий ландшафт. Все стало таким привычным, гармоничным… нормальным.

Жестовый язык для отшельничьих ложноножек разрабатывала Елена. Она не претендовала на понимание настоящей знаковой системы Отшельников, но такой суррогат позволял гражданам мыслить в жестовых импульсах и картинках вместо земного языка, а с экзоличностью общаться, не покидая отшельничьего симулятора.

Выпростав из-под панциря все двенадцать ложноножек, оно проинструктировало экзоличность скопировать окружение и клонировать его снова, внеся некоторые улучшения. Кое-что оно позаимствовало из работ ксенологов, частично отталкивалось от старых заметок Бланки по механизмам макросферного мышления, а в основном руководствовалось вновь обретенным пониманием символов, управлявших телесными движениями и восприятием мира снаружи. Третий модифицированный клон Орландо пополз вниз по туннелю виртуальности, оставив позади своего прямого предка и нацелившись добраться до непостижимого прапрадедушки. В таком мире и должно было обитать это существо… но ни имени, ни четкого представления для него еще не имелось. Большая часть символов, наделенных смыслом лишь в эпизодических воспоминаниях оригинала, пропала. Всего сильнее из оставшихся у клона было чувство настоятельной потребности в чем-то. Кое-что из потерянного до сих пор доставляло ему ощущения, близкие к боли от утраты бессюжетной, бессмысленной, невосстановимой, недоступной новым органам чувств мечты любить и отдавать себя всего.

Спустя миг существо, бывшее некогда Орландо Венетти, отвернулось от окна. Укрытие настоящего Отшельника все еще оставалось недосягаемым, но в новой форме ему было проще ползти вперед, чем назад.

Орландо мерял шагами кабину, игнорируя настойчивые вызовы от Паоло и Ятимы. Седьмой отшельнический клон перехватил управление роботом девять килотау назад и немедленно выманил настоящего Отшельника из-под панциря. C тех пор они оживленно о чем-то жестикулировали и ползали.

Когда робот наконец удалился от укрытия Отшельника, чтобы пообщаться с шестым клоном, Орландо ощутил сосредоточенное на нем внимание всех остальных клонов. Даже первый, казалось, заинтересовался, будто помахивание пятимерными стебельками доставляло ему какое-то эстетическое наслаждение; излишне говорить, впрочем, что смысла этих жестов он не понимал.

Орландо выжидал. У него сжалось в животе. Сообщение поднималось по цепочке клонов к оригиналу. Что делать с этими посланниками — скорее детьми, чем клонами, — когда они изживут свою полезность? Мостостроители никогда не оставались в изоляции. Каждый был с кем-то связан, входил в подмножество целого сообщества. Поступки Орландо грубо противоречили усвоенной им с молоком матери этике.

— Есть хорошие вести и дурные, — сообщил четвероногий клон из Зазеркалья. Его лицеформа медленно менялась, когда он вертел головой в незримых измерениях. Орландо подошел к стене.

— Отшельники разумны?

— О да! Елена была права. Они перестроили экосистему под себя. Даже сильнее изменив ее, чем мы смели надеяться. Они не только иммунны к изменениям климата и популяционной динамике, они недоступны мутациям. Новые виды Отшельников появятся не раньше, чем Пуанкаре взорвется как сверхновая. Вокруг них все меняется и эволюционирует, а они сидят в фиксированной точке пространства состояний и наблюдают.

Орландо был потрясен. Такое тонкое управление долговременным динамическим равновесием выходило далеко за рамки возможного и даже запланированного Исходниками на Земле. Почти так же немыслимо, как узелковое письмо нейтронами.

— Это Алхимики? Они свели себя к Отшельникам?

Трехмерная тень клона весело улыбнулась оригиналу.

— Нет. Это аборигены Пуанкаре. Они никогда не покидали звезду и никуда не путешествовали. Но погоди! У них была своя варварская эпоха, они пережили катастрофы, перед которыми бледнеет Ящерица. Это их убежище. Их неразрушимая Атланта. Как можно их за это упрекать?

Орландо молчал.

— Но они помнят Алхимиков, — продолжал клон, — и знают, куда те направились.

— Куда?

Если сингулярность опять ускользает, даже до ближайшей звезды слишком далеко.

— Они в пустыне? У них там полис?

— Нет.

— A y какой звезды?

Надежда еще остается, если использовать все топливо подчистую и положиться на возвращение по лучу, а не в физической форме.

— Ни у какой. Во всяком случае, Отшельникам такая неизвестна. Они вообще за пределами макросферы.

— Ты хочешь сказать, что они пробились назад в четырехмерную вселенную?

Орландо был ошеломлен. Если это правда, можно всех перетащить в макросферу, дождаться, пока гамма-всплеск закончится, а радиация рассеется, и, воспользовавшись методом Алхимиков, вернуться домой. Тогда уже неважно, выживут ли какие-то роботы на Кафке или Стриже.

— Не совсем. — Клон печально улыбнулся. — Но хорошая новость такая, что вторая макросфера четырехмерна.