Джо 3

Глава 5 Дрязги и клевета

— Джо?

— Мм…?

— Откуда у нас две козы и козёл?

— Это сложный вопрос, Аранья. Возможно, я не знаю на него ответа.

— Мы можем просто приготовить их, Джо. И вопрос исчезнет. Или сохранить в подвале. В неживом виде.

— Постой! — издав звук свалившегося с кровати волшебника, я пополз то ли к гоблинше, то ли вслед за ускользающей мыслью, — Не надо… Там… казан рядом был? Рядом… с козами?

— Да, был, — заинтригованная беременная гоблинша кивнула, с сомнением глядя на мои эволюции, — И остался. Здоровый больно. К тому же, козёл в него навалил.

— Идеально… — выдохнул я, передумав ползти, — Не надо их резать. Я их вместе с казаном… эльфийке подарю.

— Ты… уверен? — с еще большим сомнением вопросила готовящаяся стать матерью зеленокожая.

— Такова была идея, — вымученно выдохнул я, переворачиваясь на спину, — Это были самые вредные козы и козёл во всем Самуахане. Городок это такой. Немалый.

Лежать было хорошо. Потолок тоже был красивый. Есть разные виды похмелья, но от сивухи, пусть даже и вполне приличной, оно, похмелье, особое. Гулкое, пустое и звонкое, с постоянно бродящей по кромке сознания головной болью и отчетливо ясной памятью по поводу того, что было вчера.

Вчера… вчера затащило моё подсознательное решение нахлестать в третью кружку водяры до краев. Делал я это с полной уверенностью, что оно нам надо — и оно оказалось надо, потому что взгромоздившийся за выделенный нам стол карл первый делом всадил эту полуторалитровую кружку до дна. Дальше? Дальше было все слегка в тумане, но при этом отчетливо и даже терпимо, несмотря на царящие вокруг запахи. Мы с бароном больше не налегали на выпивку, налегал Аграгим Соурбруд, официальный представитель клана гномов Соурбруд в Самуахане и, можно сказать, на Побережье Ленивых Баронов. Эта гора черно-пегой шерсти, притворяющаяся гуманоидом, пила шестидесятиградусный самогон как пивасик… зря она это делала, потому что, в конце концов, это всё оказались понты, которые вынудили гнома упасть под стол.

Но до конца концов было тогда довольно далеко.

Мы пришли к карлам с дарами в виде пробников консервов и самогона, но, по сути, прибыли к ним торговать воздухом ради воздуха. Всё, что мы реально могли продать — это метод стерилизации герметично запечатанных емкостей с пищевыми продуктами, кратно увеличивающий сроки хранения жратвы.

Естественно, что на этом серьезный бизнес никак не построишь, даже гномы, известные своей честностью (и очень нуждающиеся в подобной технологии), легко бы опрокинули нас, запроси мы деньги, процентовку или еще какую-нибудь такую джигурду. Ибо жирно и невместно.

Но! Мы могли продать Побережье Ленивых Баронов… как удачно расположенную локацию, богатую и плодородными землями, и рабочей силой для возделывания новых полей, лесов и рек под интересы карловского народа. То есть, на пальцах: мы дарим технологию клану Соурбруд, он занимается закупкой продовольствия, превращением её в консервы, которые потом за много денег уходят другим, глубинным гномским кланам. Нас эта часть не волнует, а волнует та, где графство продает клану Соурбруд некоторые продукты!

И, конечно же, баронство Бруствуд, как зона, удачно расположенная с точки зрения логистики нового бизнеса, в которой клан карлов может открыть своё представительство, точнее, замаскированный под него свечной заводик. То, что из-за подобной смены парадигм рядом с нами на побережье возникнет торговый порт — это к бабкам не ходи и ежа не спрашивай. Обязательно появится. Ну и моя скромная роль волшебника, который как будет экономить магией гномам расход на дрова и уголь, так и являться хранителем тайны технологии клана Соурбруд.

Идеальный план. Землю крестьянам, деньги рабочим, свежие и вкусные продукты с поверхности карлам глубин, налоги графу и барону, плюс немного золота мне. За честные пять минут труда в месяц!

— … дун! Кааааалдууууууун!! — хрипло доносилось из окна омерзительно знакомым басом, — Выходи!! Я пришёл!!

— Твою мать, — хрипнул я, роняя голову на ковер.

— А ну вылазь!! Мне тут херово!!! — взвыло куда сильнее голосом того самого Аграгима Соурбруда, который сейчас должен был еще быть без сознания, — Или пускай в гости!!! Небо давит!!!

— Джо… — угрожающе прошипела зажавшая нос беременная женщина, — Уведи это отсюда! Немедленно! А если ты пустишь внутрь…

То меня зарежут. Возможно Игорем, несмотря на то что он ни разу не острый, а либо упругий, либо мягкий.

…нет в жизни счастья.

Гребаный карл приперся так рано в надежде похмелиться прямо на месте, и эту надежду пришлось удовлетворять, но потом я потащил нервного и похмельного гостя (вручив ему казан, который сам Аграгим мне на радостях подарил) подальше от башни, то есть — в гости к барону. На вопрос «зачем?» ответил прямо:

— Проверку лучше устраивать там, где нет никакой магии, чтобы ты всё своими глазами видел. Прямо в этом казане. Заодно и посмотришь на кубы перегонные, перетрем, какие мне нужны.

— Это ты да, конечно, — пыхтел зловонный карл, вызывая у меня острейшее желание притопить его в речке, — Это ты хорошо… Слышь, Джо. А в казане насрано!

— Вытряхни.

— А сполоснуть дадут?

— И его сполоснем, и тебя сполоснем…

— А меня зачем⁈

— Надо!!!

От моего рыка провожающий нас Кум взбрыкнул задними копытами и неуклюже умчался вдаль, задрав хвост.

К моему вящему счастью, мыться карлам не запрещали ни религия, ни повадки, ни черты характера, но что могу сказать? Как я не ожидал явления похмельного представителя рода Соурбруд, так никто в замке барона Бруствуда не ожидал атаки амбрэ от намокшего карла. Мне пришлось наколдовать ветер просто для выживания окружающих, но пару птиц, пролетавших в вышине, куда я направил исходящий поток, сшибло как из пулемета!

Дальше всё пошло как по маслу. Вода, сахар, мытые яблоки. В запайке банок Аграгим не углядел ничего сверхъестественного, так что, когда мы заложили емкости в казан и начали варить, принялся шумно пыхтеть носом и чесать мокрую бороду. То есть думать.

— То есть и всё? — задумчиво вопросил он воздух.

— То есть да, — пожал плечами я, — Выварим их, я уменьшу банки, да отдам тебе. Ты их распихаешь по местам разным, влажность там, температура, да подождешь. Потом просто откроете и попробуете. Сами всё увидите.

— И че так со всем можно? Фрукты, рыба, мясо…?

— Со всем. Не бесконечное хранение, но порядочное. На холоде несколько лет продержать можно. Но есть небольшая сложность…

— Это какая?

— Я могу учуять, если продукт испортится. А вы?

Оказалось, что на организмы этих приземистых чудовищ почти не действуют вредоносные токсины, способные выделиться из разлагающейся органики. То есть, всё, чего мог опасаться подземный карл, открыв просроченную консерву — это того, что она будет недостаточно вкусной. Под землей яда куда больше, чем в подгнившем персике — тяжелые металлы, ртутные пары, серные газы…

— А что это сейчас было, тяжелый металл или ртутный пар? — осведомился аккуратно из-за угла выглядывающий барон, — Пахло ужасно!

— Да? — удивился помытый полуголый карл, щедро ужасающий окружающих слуг замка своей густой и шелковистой нательной шерстью, — А я ничего не почуял!

Я лишь грустно хрюкнул вслед этим словам.

Барон-человек и человекоподобный карл уже начали сближаться, обмениваясь первыми приветствиями, предложениями выпить и робким курлыканьем на тему будущего совместного дела, но увы, судьбе было угодно, чтобы эти зарождавшимся деловым отношениям была поставлена пауза — в ворота замка вломился юноша бледный со взором горящим, разинул пасть и принялся хаять из неё Ходриха. Надрывно.

Приперся этот индивид далеко не один, а с тремя корешами, каждый из которых выгодно отличался от своего предводителя. По сути, перед нами было четыре представителя рода «хуманус вульгарис», подвид «знатный, но бедноватый». И с возрастом я ошибся, орущему на барона индивиду было лет двадцать пять, а бледный и худой он был сам по себе, что слегка скрадывало возраст.

Слушая вопли, я постепенно прояснил для себя ситуацию, как и молчание самого Бруствуда. Смысл был следующий — орущий тип являлся сыном носатому толстячку, тем самым самодержавным бароном Бюргаузеном, которому была передана булава самодержца после того, как батя ушел в казначеи. Эдакий титул, но на двоих, ага. Смысл визгов и писков молодого мужика при молчаливой и хмурой поддержке его сопровождения, был в том, что «как батя посмел так поступить со своими собственными дочерьми ради каких-то паршивых бумажек!?!».

— Решил сорвать зло на них⁈ — орал он, сжимая кулаки, — За свою неосмотрительность, своё изгнание?!! Из-за каких-то бумажек, из-за ерунды!!

Ходрих слушал молча, только попеременно то бледнел, то краснел. Карл с интересом вслушивался в ор, который скорее веселил этот ходячий холм шерсти, а я, стоя, всё гадал, когда же вмешаться и одновременно с этим спорил сам с собой — догадались ли эти незваные гости о том, что стоящее возле винокурни существо… разумное? Или нет? Ну, во мне мага сложно узнать, я дома в брюках хожу, в сюртуке, в очках своих моднявых…

Разворачивающаяся у нас перед глазами семейная драма получила неожиданное развитие. Откуда-то выскочил маленький, чахленький, девочкоподобный Астольфо, трясущийся как заяц, но, тем не менее, тоже орущий. Семейное что-то, наверное. Орало же это дитя вещи довольно разумные. И о том, как сестры хотели его украсть, и о том, как они над ним издевались, и даже о том, что сам Астольфо не получил ни одного ответа на письма с жалобами, что слал старшему брату. И что до этого бы не дошло…

— Хватит! — рявкнул побагровевший Бюргаузен, — Я пришел за тобой, Астольфо! Я забираю тебя отсюда! Будешь жить в столице, а сестры пойдут в твою свиту!

— Нет! — тут же отчаянно выкрикнул парень.

— Перечишь мне? — прищурился совсем уже осмелевший барон Бюргаузен, — А если я отрекусь от тебя⁈ Местный титул ненаследуемый, ты тоже станешь никем!

— Ну и пусть! — не сдавался девочкоподобный, но с внушительными яйцами, пацан, — Мне все равно!

— Хватит этой чуши! — решил развить успех пришелец, зашагав вперед и… споткнувшись при звуке нового голоса.

Моего.

— Слышь, говно… — неторопливо разогнулся я во весь свой совершенно средний рост, — Ты кто такой?

— Что⁈ — опешил молодой мужик, тараща на меня глаза, — А ты…

— Нет, ты, — перебил я его, — Ты — кто такой? Вот барон Бруствуд. Человек, дослужившийся до королевского казначея. Передавший сыну собственное баронство. Ставший, за две недели, личным поставщиком графа Караминского. Ведущий, прямо сейчас, торговые переговоры с представителем клана Соурбруд. Друг волшебника. И когда этот достойный человек, сюзерен всех окрестных земель и людей, занят делом, к нему врывается какая-то непристойно визжащая невоспитанная свинья, заявляющая свои права на его сына. И я, волшебник Джо, интересуюсь у этой свиньи — чего она в жизни добилась, чтобы иметь право так себя вести? Кто ты такой? Что у тебя есть, кроме того, что тебе, свинье, пожаловал отец?

Говорил я это всё, неторопливо двигаясь как к сделавшему несколько шагов назад барону, так и к его вытаращившим зенки дружкам. Делал я это с совершенно недвусмысленным видом, очевидным для окружающих.

— Джо! — Ходрих Бруствуд наконец-то подал голос, — Не надо применять магию к моему сыну и его друзьям!

— И не собирался, — качнул я головой, закатывая рукава, — Вовсе не магия им сейчас набьет морды, а затем погонит пинками, как скот, назад в башню, чтобы они спрятались в болоте, из которого выползли. Совсем не магия. Но им она покажется волшебством.

В принципе, я соврал, но лишь на чуть-чуть. Нет ничего трудного в том, чтобы раздать по мордасам четырем телкам, которые о мордобое не знают совершенно ничего, а кинжалы даже не догадались достать из ножен. А вот гнать четверых придурков пинками километр с лишним? Я бы не смог. Но это пинками. Вожжи справились замечательно. Весь секрет ведь в чем? Исхлестать ползающих в грязи паразитов так, чтобы те от боли даже не помышляли о сопротивлении, пока будут бежать назад под азартное мычание провожающего нас Кума. Ну и под хохот карла тоже.

Ишь че, суки, задумали! Уронить реноме моего партнера на деловых переговорах!

Барон, правда, был расстроен.

— Ты даже не дал мне высказаться, — упрекнул он меня по возвращению.

— А надо было? — удивился я, — Кажется, мы с вами сразу поняли, что вы потеряли не двоих, а трех детей.

Ходрих понурился. Подтекст действий его старшего сына был пронзительно ясен — спасти сестер ценой младшего брата. Баронет, в свите которого вертящие им куда нужно, женщины — это хоть что-то для тех, кого буквально выпихнули чуть ли не в простолюдины, в позорные «знатные девицы». Таких замуж берут только рыцари, у которых одна башня и никаких перспектив, ну, вроде сэра Бистрама. Хотя, у этого сэра хоть и мало имущества, зато чести хватает с лихвой, а вот этого добра у лихих сестренок нет вообще, а значит…

Ну, в принципе понятно. Пока папаша работал, дети крутились и вертелись, не трогая родителя, который преумножал своё добро тихо и благополучно, но как только Ходриха выкинули на мороз, молодые авантюристы решили хоть что-то поиметь с его политического трупа. Действовали согласованно, каждый в своей роли, только вот без своих ушей и губ в столице, молодой Бюргаузен превращался в почти то же, во что превратились его сестры — в ничто, сидящее на болоте. Что тут поделаешь, всё понятно и предсказуемо.

У слабых далеко не всегда есть роскошь выбора, особенно у юных детей королевского казначея. Зато много соблазнов.

И конечно же, мы снова нажрались втроем, сочувствуя баронскому горю. Этот долг в равной степени объединил и аристократов, и волшебников, и помытого карла. А как тут не нажраться? Это фэнтези. Вай-фая не завезли, эльфийку танцевать стриптиз не заставишь, в преферанс никто не умеет… Хм, преферанс.

А что, идея!

Интерлюдия

Его сиятельство, граф Азекс Караминский, бросил, стоя, быстрый взгляд в одно из зеркал, расположенных на стенах зала дворца его сюзерена, герцога Глаумворт. В отражении на него уверенно взглянул немолодой, но стройный человек, со вкусом одевающийся, но не приемлющий помпезности. Буйные волосы, с трудом, но уложенные в прическу, скромные усы с бородкой, взгляд твердый и спокойный. То, что нужно. То, как и должно всё быть.

Граф считал людей патологическими падальщиками, стайными причем. Увидев уязвимость, они обязательно пользовались ей, стремясь извлечь из всего, что попадается им под руку, прибыль, утешение или смазку для собственного эго. Простолюдины, благородные… совершенно неважно. Азекс Караминский был твердо уверен в том, что люди одинаковы все в своей первородной глупости, но новую глупость и косность обретают, прорастая в собственной нише. Даже не нише, клетке! Но, тем не менее, никогда не упустят случая просунуть пасть через прутья решетки, чтобы вцепиться в того, кто неосторожно приблизится.

Ему приходилось следить за собственными рукавами, к которым примерялись чужие зубы, всю жизнь. Людской молве плевать, что Побережье — не просто важный домен Рикзалии, но единственный, никогда не причинявший королевству проблем. Место, что не могло похвастаться мануфактурами, шахтами и развитой торговлей, зато служило как надежным источником налогов и рекрутов, так и бездной, в которой с концами пропадали ненужные правителю люди. Простолюдины, заслужившие большую награду, но состарившиеся, аристократы, провинившиеся или исчерпавшие собственную полезность… Все, кто заслужил тихого забвения.

Азекса Караминского называли «тюремщиком», «держателем богадельни», «собирателем мусора»… но — за глаза и шепотом. Почему за спиной, то это понятно, но вот почему шепотом — сейчас граф собирался это в очередной раз показать. Прилюдно.

— Конь, — достаточно громко, по крайней мере, чтобы его услышали некоторые другие участники бала, произнес граф, поворачиваясь к своему собеседнику.

— Простите, ваше сиятельство? — согнувшись в поклоне, заморгал тот.

— Я сказал «конь», сударь, — повторил Азекс, привлекая еще чуть больше внимания, — Если бы сын Этьена соблаговолил бы прислать сюда, в этот зал, под сень моего сюзерена, своего коня… и тот вошёл, цокая копытами, сюда, — граф обвел рукой, удерживающей высокий бокал с белым вином, окружающую их роскошь, — а затем, навалив кучу на пол, изложил бы мне просьбу мальчика… то это было бы менее оскорбительно, чем слушать его второго секретаря.

Звуки в радиусе десяти метров от его сиятельства отрезало начисто, а проситель, посмевший вызвать неудовольствие повелителя Побережья Ленивых Баронов, побледнел, часто задышав.

— Второй секретарь…, — со вкусом посмаковал слова Азекс, продолжая привлекать к себе внимание, — Второго сына, не так ли? Видите, я даже не помню, как зовут не наследника и, впрочем, это нельзя поставить мне в вину, так как важные вещи я помню безукоризненно. Например то, что ни один из детей нашего дорогого герцога Этьена Дистрийе не был облечен доверием на управление хоть чего-нибудь из богатейшего и процветающего владения их отца. Так поведайте мне, а может быть, даже нам всем, второй секретарь, тайну — чем вы занимаетесь, состоя при этом молодом человеке? Чем-то исключительно важным, не так ли? Раз он отдаёт вам поручение явиться ко двору другого герцога и едва ли не прилюдно требовать у меня, владетельного графа, предать вассала, которому я не далее, как несколько дней назад принес клятвы?

Караминский был плохим поданным, в этом мнении сходились многие. Прямолинейный и скандальный, граф яростно отвергал любые попытки втянуть его в социальную жизнь королевства, но этому было объяснение — он был самым «экзотичным» из всех сюзеренов, имеющих земли в Кальрадии. Его голосом говорили сотни баронов, пусть смешных, пусть ничтожных, пусть совершенно безликих — но баронов.

Плохой политик, но хороший сюзерен и хороший вассал. Публично унижая сына чужого герцога, который, без всяких шуток, попытался унизить его, прислав мелкую шавку (даже без титула!) на переговоры, он действовал во благо «своему» герцогу, буквально вручая тому в руки солиднейший козырь для любых политических движений. И, подумать только, за счет чего! Всего лишь двоих перехитривших самое себя девок! Именно о двух ничтожествах прибыл просить этот вульгарный простолюдин, но просить что! Признать Ходриха Бруствуда помешанным, тем самым лишая того, как минимум, свободного волеизъявления!

Юный глупец, наивно полагающий, что бывший королевский казначей, попав на Побережье, автоматически превратится в песчинку промеж прочих песчинок!

— Прочь с глаз моих! — скомандовал граф словесно уничтоженному секретарю, отворачиваясь от него обратно к своему отражению.

Барон Бюргаузен. Молва о Ходрихе Бюргаузене начала ходить задолго до того, как последнему была доверена казна королевства. Скромный, тихий, совершенно неамбициозный, этот носатый толстячок, казалось, растворился во дворце, среди балов и шумных застолий, но это было бы весьма ошибочное наблюдение! Казначей смог себя поставить так, что даже сам король, нередко испытывающий подобное желание, не мог ни в чем его упрекнуть. Оснований попросту не было.

Все операции, все столичные приобретения Ходриха, всё, во что тот вкладывал свой растущий капитал, было под пристальнейшим наблюдением, но ни одной монетки со стороны Бюргаузен не привлекал. Да, с точки зрения короля, его казначей вел себя довольно оскорбительно, зарабатывая деньги себе, но не делая при этом сюзерену щедрых подарков, ведь всем было понятно, откуда Ходрих берет сведения, чтобы так удачно вкладываться, но короли — это не те люди, которые забывают взять своё. Рано или поздно толстенький носатый барон, так ловко управляющийся с финансами, должен был заплатить за свое пренебрежение интересами короля и двора, ответить за игнорирование пожеланий, просьб и предложений вельмож, поступавших к нему годами… и это произошло.

Но там, где одни теряют, другие находят. Азекс Караминский вовсе не против был быть собирателем такого «мусора», как опальные бывшие казначеи. Он искренне считает, что если такие таланты не ломаются под гнетом обстоятельств, то способны воспрять еще раз. Просто не нужно ожидать от них подарков на ровном месте, куда выгоднее им поспособствовать.

И он, граф Побережья Целой Кучи Бесполезных и Ленивых Баронов, совсем не против протянуть руку помощи кому-нибудь неленивому!

Сделав глоток, граф позволил себе небольшую ухмылку, отслеживая перемещения собственного сюзерена. Тот, являясь хозяином бала, переходил от одной партии гостей к другой, постепенно сближаясь со своим особенным вассалом. Это кружение напоминало движения хищной рыбы, увидевшей добычу… но там вполне жизнерадостно скалилась, надеясь куснуть в ответ.

В любом случае, Азекс был уверен, они оба, граф и герцог, получат от грядущей перепалки максимум удовольствия.

А кто-то — больше поводов для сплетен.