Дети Арога

Глава 15 поход

Семь месяцев до настоящего похода, четыре — до открытия портала.

Всё когда-то заканчивается. Закончился и арест. Я снова стал пропадать у Эльки. Настроение было лёгкое, тёплое, как майский ветер. Если бы она не исчезла, чмокнув меня в нос и что-то на ходу бросив про дела, всё было бы вообще почти безупречно.

Я брёл по посёлку, лениво разглядывая окна, и вдруг заметил, что спортзалы пусты, улицы подозрительно тихие. Вроде не утро, не вечер, народ есть, но всё равно будто вымерли. Пожал плечами и зашел в общежитие. Там, в комнате, посреди вороха тряпья, сидел Алекс и собирал в рюкзак вещи.

— Побег отменяется? — усмехнулся я, заходя. — Почти, — хмыкнул он. — Вчера пришёл приказ — собираемся в поход. Вот делаю ревизию.

Я опустился на кровать и попытался в голове сложить дату. — Какой ещё поход? До портала четыре месяца. Или я что-то пропустил?

— Не тот поход. Учебный. Лесной, — ответил Алекс, не отрываясь от упаковки спальника.

Я скривился. — Учебный… мать их. Как будто нам мало беготни по лагерю. Теперь ещё и лесные романтики.

Алекс пожал плечами. Типа привыкай.

Я перевалился ближе к нему, махнул рукой: — Ладно. Когда выходим?

— Ночью.

— Как — ночью?! У меня даже носков запасных нет, не говоря уже о спальнике и прочем. Хоть бы намекнули. Или тут всё по-взрослому: захотел выжить — сам догадайся?

Алекс, не отрываясь от дела, хмыкнул:

— Это не армия. Тут всё прощее. К тебе могут постучать в любое время, сказать одно слово — и ты должен быть готов. Через час стоять на точке, снаряженный, вооружённый и собранный. А если ты десятник или сотник, то и своих надо проверить, и маршрут изучить, и с начальством свериться. Так что привыкай. А лучше — просто не расслабляйся никогда.

Я выдохнул, встал, прошёлся по комнате, стало не спокойно.

— Алекс, серьезно. Помоги. Я не хочу выглядеть лохом. Не сейчас.

Он повернулся, посмотрел на меня — без иронии, спокойно.

— А что, по-твоему, я сейчас делаю? Собираю и тебе, и себе.

Он кинул в мою сторону армейские ботинки — видавшие виды.

— Начисть. И просуши. Надеюсь, что не натрешь ноги .

Следующие два часа были посвящены краткому, но жёсткому курсу подготовки. Первое откровение: пока не доберемся до лагеря, никто нас кормить не будет. Полевой кухни нет. Всё, что взял, — твоё. А если учесть, что вооружение и запас еды весят под двадцать кило, то каждая лишнее шмотка — вес на твоих плечах.

После обуви занялись одеждой. Тут сюрпризов не было. Комплект камуфляжа у меня был. Тельник — тоже. Не выбросил. Не смог. Под воротник — иголки, нитки, еще комплект. Нож на пояс. Нож на ногу. Нож в рюкзак. Удивительно, но каждая мелочь вызывала странную теплоту — армейка. Даже и как то забыл.

Алекс встал на четвереньки, вытащил из-под кровати фляжку: — Кипятить воду будем. — Он кинул мне вторую, побольше. — А ты — водовоз.

— Тут литр максимум, — проворчал я.

— Вот и будешь набирать снег и топить. Следующим этапом стала еда. В таз высыпались сухое молоко, сахар, сухари, орехи и сухофрукты. Я толок, мешал. Алекс лепил батончики.

— Энергетические? — удивился я.

— Пеммикан. Тысяча лет рецепту. Обычно с мясом. Но орехи я люблю больше. И кстати, если всё правильно сделал — не портится годами.

Потом снова под кровать: верёвки, полиэтилен, обрезанные палки.

— Это ты где нашёл?

Алекс хотел ответить, махнул рукой: сам поймёшь. Или вспомнишь. Не важно.

Через пару часов рюкзаки были упакованы. И под утро — выдвижение. Без сирен, без тревоги. Просто собрались, разбились на десятки и ушли в ночной лес.

Шли молча. Сугробы, ветки, темнота. Через час я вымотался. Серж молча переставил меня замыкающим:

— Тыл твой. Смотри в оба.

Я кивнул. Минут через тридцать забыл. Главное было — не выколоть глаз в темноте. И не потерять шаг. Шёл и думал: интересно, сколько таких как я — неопытных, растерянных — сейчас мечтают о диване и горячем чае? Но ноги шли. Все таки Серега расти и расти тебе. Вроде только в форму зашел и что то стало получаться и вот на тебе .

Самое удивительное: все эти айтишники, банкиры, продавцы и офисный планктон шли по лесу, будто каждый день так делают. Вот тебе Борька,друг Сержа канцелярская крыса, на голову ниже меня, а тащит столько же. Идет мягко, как кот. Еще лку тащит А лук у него кстати — почти снайперка. Девяносто из ста. Не хотел бы я быть на другом конце его прицела.

Итан вообще шёл первым. Ветеран. Танком. Пробивал дорогу в снегу. Щит, фламберг, учебный меч, сбруя. Еще килограммов пятнадцать сверху. Его выносливость — за гранью. Он не жаловался. Просто шёл.

Постепенно рассвело. Первая деревня. Приказ — не светиться. Легли прямо в снег. Я тут же спросил название деревни. Решил: в честь неё поставлю памятник.

Через полчаса лежки передумал. Бюста хватит.

Одежда промокла, холод лез под кожу. Жители деревни шли по одному. Я проклинал их. Почему не могут пойти все вместе? Быстрее бы.

Одна тётка трещала полчаса всем и каждому, как муж пропил деньги. Когда, наконец, ушла, мы двинулись в обход. Одежда звенела льдом. Я чувствовал себя минимум партизаном. А если вспомнить, что полез в это сам — то глупым партизаном. Но идущим. А значит — живым и еще не замершим.

День тянулся. Солнце повисло в небе, будто прибитое. Лес, деревни, тропы, просеки. Всё снова и снова. По логике — не больше тридцати километров, а по ощущениям — под Мурманском. В голове крутилось только одно: дойти, лечь, и не вставать хотя бы час.

Вечером, уже не соображая, где я и кто я, собирал хворост, рубил ветки. Алекс варил суп из кубиков. Я пил чай. Язык чувствовал обжигающий вкус. Мозг — нет.Как хорошо чувствовать тепло и сухую одежду.

Присел у дерева — и вырубился. Алекс оттащил меня на ветки. Я отключился окончательно. Но внутри впервые за долгое время почувствовал... нечто вроде покоя.

Проснулся я от толчка — настала моя очередь заступать в караул. Кто придумал войну и походную жизнь? Нет, я за мир, солидарность и горячий чай по расписанию.

Алекс уже сидел за поваленным деревом. Я уселся рядом, пытаясь найти хоть одну удобную позу на холодной земле.

— Слушай, Алекс, скажи мне, кому вообще нужна вся эта серьёзность? Караулы, марш-броски…

Алекс усмехнулся:

— Ты не прав. Как раз караул в лесу — вещь нужная. Здесь законы перестают работать. Психика меняется. Ты когда-нибудь задумывался, почему опасно ходить по ночному городу?

— Почему, почему… Потому что темно, вот почему, — раздраженно сказал я.

— Не только. Знаешь, что я думаю? Человек произошёл не только от обезьяны. А обезьяны ночью прячутся. Спят в убежищах, на деревьях. Если что — бегут в рассыпную. Ночь пугает. А вот днём — да, днём они могут дать отпор.

— Интересное заявление, — съехидничал я. — И что ты хочешь этим сказать, мичуринец?

— А то, что в нас есть кое-что от хищников. Люди по-разному чувствуют ночь. У некоторых она включает другие органы чувств. Обоняние, слух, даже кожа начинает ощущать воздух по-другому. Всё, что днём кажется обыденным — ночью приобретает смысл. Метафорический, если хочешь.

Я хотел что-то сказать, но махнул рукой. Всё это звучало странно… и чертовски правдиво.

— Ладно. Лучше расскажи мне про войны на Эроте. Почему вы до сих пор не завоевали его?

Алекс распрямил ноги, усаживаясь поудобнее. Лес спал. Только ветер шуршал в кронах деревьев. Я оглядел темные силуэты — такое чувство, будто мы одни на всём свете. Не верилось, что Москва где-то рядом.

— Понимаешь, — Алекс посмотрел на луну, едва освещенную поляну, — я с пятнадцати лет в походах. И могу сказать точно: Эрот завоевать невозможно. Мутов — миллионы. У них коллективное мышление. Один увидел брешь — все туда. Если бы захотели, они бы просто смели нас. Или, по крайней мере, мы бы понесли потери, которых даже не сможем сосчитать. Но… они этого не делают. Почему? Я думаю, они чего-то ждут. Только вот чего?

Я замер, прислушиваясь к его голосу и шуму леса. Потом тихо спросил:

— А твои знают, что ты… казачок засланный?

Алекс криво усмехнулся:

— А за что, ты думаешь, я сидел в лагере?

И вдруг — насторожился.

— Что случилось? — я сразу напрягся.

— Кто-то крадётся. С той стороны. Меч не бери, просто спрячься за дерево. Я предупрежу своих. Кстати, если это наши — разрешены все приемы. У нас принято нападать друг на друга. Проверка.

Алекс исчез в темноте, двигаясь к дереву, где спал Итан. Я прижался к стволу, выругался про себя: вот е-моё, забыл спросить, а если это не свои — куда бить? Сердце стучало, как отбойный молоток.

Действительно — ночью всё иначе. Каждое движение звучит громче, каждая тень живёт своей жизнью. Кто может красться ночью в лесу? Эх, был бы автомат — всё просто. Залёг, дождался, «стой, стрелять буду», и вуаля. А тут — пока подойдёт на вытянутую руку, пока ты решишь, кто это… можно и поседеть.

Со стороны бурелома действительно кто-то шёл. Крались. Причём профессионально. Луна слегка выдавала их — иначе бы точно прошляпил. Алекс пополз дальше, к Сержу. Итан повернулся на бок, вроде как спал, но руку положил на щит. Готов. Без лишних движений

Так тут — никто не дергается. Все в позиции. Щиты ближе, руки на рукоятках, дыхание затаил.

Ждём.

Я смотрел на всё это и думал: они, похоже, в свою зарницу играют не спустя рукава. Ни тебе поддавков, ни дежурных приёмов. Всё — по-настоящему. Или, может, дело не в них, а во мне? Может, именно я жил всё это время вполсилы, играя в взрослость, пока они жили — по-настоящему. Там, на Ароге и Эроте, всё иначе. Серьёзно, грубо, на пределе. Тело в тонусе, мозг — в боевом режиме.

Перед нами была небольшая проплешина, круглая, как мишень, — метров десять в диаметре. Итан не зря час крутился по лесу, выбирая место для ночёвки. Эта поляна — единственный подход к лагерю. Попробуй-ка подберись, не пройдя её. Как на ладони.

По одному, словно тени, незнакомцы крались вдоль кромки. При лунном свете я различил знакомые силуэты, сбрую, походку. Наши. Значит, это — проверка.Ну и уроды. Разозлился. Делать им, что ли, нечего — шастают по ночам, сон людям портят. Ну ладно. Хотите игры — получайте.

Первый подкрался почти вплотную. Ещё шаг — и прыгнет. Ждать было невозможно. Адреналин кипел в крови, сердце молотило так, будто у него тоже был бой.

Я взвился с места, как снаряд. Сбил первого плечом, всем телом, врезал второму — чётко, тяжело. Почувствовал кость под кулаком — задел. Но это всё, что успел.

Они были не вчера с гор спущены. Один прошёл мне по ногам, хлёстко и точно, и я рухнул в снег. Следующий оказался сверху — и уже через пару секунд мои руки и ноги были связаны. Всё. Убит. Сценарий завершён.

Но этого замешательства хватило.Алекс, Итан, Серж — уже в деле. В буреломе началась рубка. Остальные вынырнули из тени и ударили с тыла.Я, в лёжку, резко выдохнул весь воздух, дернул руки, ещё раз, ещё. Верёвка резала кожу, но узел начал скользить. Минуту спустя — свобода.

С воем — в гущу. Ночь — идеальный хаос. Кто свой, кто чужой — не разберёшь. Бей всё, что движется. И это было восхитительно. Бесконтрольная, дикая радость. Можно всё. Пинать. Валить. Ломать.

Сбруя где-то слетела, дыхание хрипело в ушах. Но я продолжал. Это был не бой — танец, первобытный, чёрный, без ритма, без правил. Как в снах, где бьёшься насмерть и просыпаешься счастливым.

Получил кулаком в нос. Горячая струя крови залила губы. Упал. Захлебнулся воздухом, встал, опять вперёд. Рёв, луна, тела, земля под ногами.

И тут — крик. Один. Резкий. Как удар в гонг.

Все замерли.Воздух звенел. Лес молчал поражаясь .

Бой — окончен.

Я поднял голову к луне. Та сияла, как прожектор в небе. Хотелось выть. Не от боли, не от усталости — от восторга.Кайф.

Сразу после боя, проверив снаряжение, все спокойно, разведя костер, уселись вокруг. Молодые подкалывали друг друга, старики вроде Итана степенно и уважительно угощают друг друга, чем бог послал. Начался пир.

По ходу степенной беседы выяснилось, что этой десятке был дан приказ — напасть на нас. Всё, никаких обид. По носу не один я получил, у некоторых заплывали глаза. Одному даже пробили голову.

Усталость накатила волной, сил не было держать даже голову. Всё ушло в бой, и я снова заснул, пригревшись возле костра.

Наутро я просыпался медленно, со скрипом в каждой клетке тела, будто кто-то за ночь заменил мои суставы, а позвоночник превратился в палку для выбивания ковров — спину ломило так, будто по ней пробежалось стадо упитанных бизонов, и всё это, конечно, было благодарным эхом вчерашнего побоища, где каждый удар, каждый толчок, каждая встреча с холодным снегом теперь отзывались тупой ноющей памятью в костях. Нос не дышал, руки не хотели подниматься, глаза открывались нехотя, будто знали заранее — в этом дне не будет отдыха, не будет пощады, будет только путь, боль, груз и тишина.

Но стоило мне оглядеться — и я почувствовал себя не то чтобы слабаком, но уж точно чужим в этом утреннем ритме: ребята, будто и не дрались ночью, кто подтягивался, кто потягивал из фляги, кто уже что-то бурчал весёлое, и мы, словно не провели ночь на снегу, двинулись в путь легко, почти играючи, и только я, таща за собой свои мысли, шёл, будто в ином ритме, молча, без суеты, с одной-единственной мантрой в голове — «дожить до вечера, просто дожить».

Идти было тяжело, и с каждым шагом казалось, что более рыхлый, воздух — тяжелее, рюкзак — вдвое тяжелее, и при этом нельзя было говорить, нельзя было останавливаться, есть можно было только на ходу, торопливо. Никто не говорил, куда идём, сколько осталось, был только лес, снег, дыхание в горле и спины впереди, которые не уставали.

И вот, вдруг, без предупреждения, Итан поднял руку, и вся вереница мгновенно замерла, как будто кто-то щелкнул выключателем — мы стояли, не шелохнувшись, а в лесу наступила такая тишина, что я слышал, как в ушах стучит кровь. Где-то впереди слышался глухой стук топора, воздух нес запах дыма, еле уловимый, но такой желанный — запах огня, жизни, еды.

Пройдя ещё немного, мы вышли к холму, и за ним, как будто из сказки, раскрылся лагерь — палатки, костры, люди, шум, грохот, деревянный частокол, который уже наполовину обнимал территорию, доски, брошенные на снежную жижу, по ним сновали люди, тащили бревна, колотили колья, натягивали веревки, ставили шатры, и посередине, на вышке, как в крепости, уже стоял часовой, вглядываясь в лес, в нас, в пустоту.

Итан вышел вперёд, на пару шагов, и замер, как камень — я уже хотел сказать что-то, желудок сводило от запахов, от мыслей о горячем, но Алекс опередил:

— Ждёт разрешения.

И действительно, через минуту из леса, совсем рядом, появился воин с луком — он кивнул, махнул рукой и исчез так же бесшумно, как появился. Серж только хмыкнул и сказал:

— Пошли.

Я шагнул вперёд и почти сразу задал вопрос, который крутился у меня с самого утра:

— Слушай, а если нас кто-нибудь найдёт? Ну, из местных, или, скажем, власти нагрянут?

Серж усмехнулся, не сбавляя шага:

— Официально здесь проходит слёт любителей истории. Всё по закону. Хотя раньше это было гораздо сложнее, сейчас всё проще — ты же понимаешь, деньги открывают любые двери, особенно если знать, в какие стучать.

И он подмигнул.

Когда мы вошли в лагерь, я вдруг увидел нашу десятку другими глазами: никто не выглядел уставшим, наоборот, будто мы не два дня бродили по лесу, а только что сошли с автобуса на корпоративный выезд — шутки, хлопки по плечу, переклички с другими, махание знакомым. Они были как дома, а я... я был рядом. Пока рядом.

Народу в лагере было немало, судя по акцентам, лицам, походке — сюда съехались не только наши, были и другие. Кланы, группы, одиночки — всё перемешалось в общем котле.

И вот — кухня. Горячее. Реальное. Я не помню, что это было, но это было — лучшим, что я ел в этой жизни.

Серж куда-то пропал, а через полчаса вернулся и выдал вводную, короткую, как команда в армии:

— Всем работать. Сразу. Без вариантов.

Все втали. Никто не тянул. Никто не прятался. Даже те, кто выглядел как бухгалтеры и студенты, взяли в руки колья и молча пошли укреплять забор.

Потому что здесь, в этом лесу, в этом лагере, была одна простая истина: ты либо строишь — либо мешаешь. И если мешаешь — тебя выбросят.

. — Слушай, командир, а отдыхать будем? — не вытерпел я, когда после устройства палаток нас отправили на установку частокола.

Серж нахмурил брови и посмотрел на меня так, будто я внезапно встал посреди мужского застолья и предложил всем сходить в библиотеку.

— Отдыхать? — переспросил он. — Если ты устал, можешь пойти и прилечь. Только мы продолжим. Если, конечно, ты не возражаешь.

Вся наша бригада обернулась. Кто с улыбкой, кто с безразличием, но все ждали — как я отреагирую. Буркнув «ладно, проехали», я снова взялся за деревянную колотушку и продолжил забивать сваи. Через час, когда руки перестали ощущать дерево, объявили перерыв.

Я бросил инструмент, сел на единственное сухое место, разглядывая новые волдыри на ладонях. Рядом на корточки присел Серж.

— Не расстраивайся. Понимаю: всё для тебя в новинку. Всё кажется игрой. Но мы этим живём. Мы ждём этих дней, чтобы сбежать из душных квартир, из асфальтового болота. Это не игра. Представь, что мы на Эроте, а муты — в шаге от нас. Бросишь укреплять лагерь? Пойдешь отдыхать, зная, что ночью — нападение? А между прочим, сегодня ночью — дозор. Так что сильно расслабляться не придётся.

Объяснять больше было не нужно. За что боролся — на то и напоролся.

Романтика походной жизни отступила. Осталась реальность. Крепкая, пахнущая потом и мокрой землей. Жаловаться было некому. И, по правде говоря, не хотелось. Я просто работал. Таскал брёвна, пилил дрова, ставил палатки, крутился как муравей в спешащем муравейнике. И как ни странно, но в этом был свой ритм. Своя простота.

С каждым часом лагерь становился крепче. Улицы, костры, кварталы. Я даже начал ощущать — это место временно, но оно наш. Тут я буду спать. Тут я буду жить. По крайней мере, ближайшую неделю.

Одно только портило настроение — отсутствие вестей от Эльки. Говорили, что готовится какой-то сюрприз, и вроде как она — в числе устроителей. Но конкретики не было. От этого было тревожно.

Мы закончили только с наступлением темноты. Частокол всё ещё не охватывал лагерь полностью, он прикрывал только сторону, обращенную к реке. Но даже так он выглядел монументально. Ещё два дня назад здесь был только лес. А теперь — сотни палаток, улицы, переулки. Десять палаток — квартал. У каждого квартала — костёр. У каждого костра — люди. Смех. Еда. Волынки. Песни. Здесь была жизнь.

Цивилизация осталась далеко. Там, за холмами. Здесь — другое. Древнее. Настоящее.

Женщины и подростки обустроились ближе к центру. Видно было, что для многих это — не первый лагерь. Всё отлажено. Всё работает. Быт, костры, одежда, порядок. Люди переходят от огня к огню, смеются, хлопают друг друга по плечу. Было ощущение... семьи. Не той, что по паспорту. А той, что выбираешь сам.

Мы побросали вещи в палатки, развели огонь в буржуйке. Все пошли к кострам — кто пить, кто петь, кто просто посидеть. Я было хотел пойти с ними, но Серж, не терпящий возражений, велел мне лечь спать перед ночным дозором.

Я послушался. Упал — и отключился. Ровно на на два часа.

Разбудили меня, когда снаружи уже царила тишина. Я встал, в темноте нащупал мокрые ботинки и пошёл. Дежурство с Итаном было странным. Мы сидели в схроне. Он — как индеец: нюхал воздух, прислушивался к каждому шороху, вращал головой, будто знал, где кто дышит. А я рядом, как пионер, старался не шуметь, не мешать, не уснуть. Только время от времени тихо разминал замёрзшие ноги.

На наше счастье, ночь была не очень холодной. Через три часа пришла смена, и я спал, как убитый. До десяти утра.

Разбудил меня сиплый гудок. Как будто корова научилась играть на трубе. Всё вокруг пришло в движение: кто-то уже натягивал доспехи, кто-то прыгал на одной ноге, кто-то ругался, застёгивая пряжки.

— Что случилось? — пробубнил я. — Немцы в городе?

— Какие немцы, — буркнул Алекс, — общее построение. Во всём вооружении. Возле палаток.

— Давай вставай, — добавил он. — А то опоздавшие — на кухне картошку чистят.

Перспектива вернуться в роль новобранца совсем не радовала. Я начал спешно одеваться. Естественно, панцирь не хотел застегиваться, ремни путались, наколенник зачем-то лез на левую ногу.

Алекс с Сержем дали мне синхронных подзатыльников, затянули всё как положено, пинками выгнали из палатки.

Очень вовремя. Вонючка Трон уже несся к нам.

Я посмотрел на него и мысленно показал 3 палец: хрен тебе, а не картошка.

Однако, по всей видимости, сейчас картошка интересовала его меньше всего.

— Первые пять — за мной! Остальные — с сариссами, бегом! — крикнул он, проносясь мимо.

От каждого десятка выбежали по пять воинов и рванули за ним. Остальные, включая нас, с ворчанием побрели следом.

— Алекс, а сариссы — это как? — с интересом спросил я.

Алекс зло рассмеялся:

— Не бойся, это не больно. Сейчас сам узнаешь.

Выйдя за лагерь, мы остановились возле леса. На поляне лежала куча длинных железных шестов. На конце каждого — утолщение, вроде шляпки гвоздя. На некоторых — приваренные ручки.

Возле кучи ковылял, подпрыгивая, хромой дед. Матерясь на русском вперемешку с удским, он строил людей в колонну по восемь человек. Заслушавшись его перлов, я пропустил главное — что делать и куда идти. Но мне терпеливо, опять же на матах, объяснили. Заодно оскорбив не только моих родственников, но и соседку.

Оказалось, всё просто. Сариссы — это длинные копья разной длины. Мы — копейщики. Суть фаланги проста. Первый — короткое копье и огромный щит. Второй — подлиннее, щит поменьше. Третий — ещё длиннее, щит еще меньше. Четвёртый — копье без щита. Пятый и шестой — шестиметровые гиганты. Седьмой и восьмой — хватают за ручки трубы.

Меня, как специалиста по экономике, поставили пятым. Четвёртым стоял Алекс (что, видно, его сильно задевало). Сзади — два мальчишки лет шестнадцати. Рёв трубы. Ряды сплотились. Ухнув тысячей голосов, мы пошли вперёд.

Придавленный плечами, подталкиваемый сзади, держа пятиметрового питона, я начал понимать античного воина. Никакого героизма — только шаг, шаг, не упасть. Это чудовище уже не остановится.

Слева и справа — легкая пехота ветеранов, предотвращающие обход с флангов. Псевдомуты шли неорганизованной толпой, в броне, с железными палками. На двадцати метрах — рев, бросок.

Сигнальная труба. Столкновение. Они рубят по сариссам. Мы — шаг вперёд. Копьё входит в плоть, бьём короткими толчками. Ещё шаг. Ухание. Пот, стук сердца. Я — не человек. Я винтик, часть машины. Мы давим. Рев трубы. Всё. Впереди никого. Разворот. Первые три пробегают между рядами — и черепаха идет назад...