Дети Антарктиды. Лед и волны

Глава 1 Восточники

17 июля 2054 года на русской антарктической станции «Восток» было зарегистрировано историческое понижение температуры до —91,3 °C. Этот новый рекорд превзошёл предыдущую отметку, зафиксированную на той же станции 21 июля 1983 года, когда температура опустилась до —89,2 °C. Таким образом, новый показатель оказался на 2,1 градуса ниже предыдущего. Из сообщения ТАСС от 17 июля 2054 г. в смартфоне, найденном в 2086 году в городе Магадан собирателем Лукой Бруно со станции «Палмер».

18 января 2093 года

Какое-то время теплилась надежда, что огонь забрал с собой не всё. Может, не дотянулись его жгучие лапы до какой-нибудь провизии? Но, увы. Человек сорок ходили по пепелищу, ворошили ногами мусор, да, кроме головешек с обломками, так ничего и не нашли. Хорошо ещё, Йован смог вытащить хотя бы один холодильник. Что же касается морозильной ямы, то рыба там сгорела вся, подчистую.

Причину пожара называть никто не решался. Были только догадки. Поджог исключили сразу. Какой дурак сам себя будет лишать пищи? Поэтому была выдвинута теория, что всё случилось из-за старой электропроводки, которой было лет пятьдесят, с тех самых пор, как начали активно осваивать Антарктиду ради туризма. Туризма… Сейчас подобное воспринималось, как издевательство.

— Ну, засада… — расстроенно произнёс Йован, помогая Матвею и остальным разгребать обломки. — Видать, придётся мне таки сесть на диету этой зимой.

— Да, походу всем нам придётся на неё сесть, — подхватила Арина, лениво ковыряя ногой обугленные доски. Она уже разуверилась найти что-нибудь уцелевшее.

— Матюш, нашёл чего-нибудь? — обратился Йован к Матвею, оставив её слова без внимания.

— Блин, Матвей, будь я на твоём месте и выше, как вот этот дурень, то за «Матюшу» уже б давно!.. — погрозила здоровяку Арина.

— Минуточку. У нас был спор, он мне проиграл. Стало быть, имею право так называть его ещё до конца месяца.

— Ну, хоть сейчас-то, когда… — она указала на пепелище под ногами. — Нашёл место и время!

— А не имеет значения. Хоть на краю гибели, а всё равно буду называть Матюшей до первого февраля сего года.

— Да ну тебя, придурок.

— Придурки при дураках. Или дурочках.

— Матвей! — возмутилась Арина.

Но Матвей так сильно погрузился в мысли о случившемся, что совершенно не обращал внимания на перебранку между двумя своими товарищами.

— Заканчивайте оба, — рассеянно ответил он. — Нашли чего?

— Да нечего тут искать, — отмахнулась девушка. — Слушай, Матвей, я ж к тебе утром чего шла, мне надо тебе кое-что показать…

— Матвей! — окликнул вдруг староста. — Поди сюда!

— Иду! — крикнул тот в ответ и обратился к Арине: — Чего показать?

— В общем, забеги сегодня ко мне вечером в модуль. Нужно твоё мнение.

— А моё? — встрял в разговор Йован.

— А твоё мнение мне понадобится только тогда, когда на Земле не останется ни одного живого человека, которого…

Продолжения их перепалки Матвей не услышал, поскольку направился к старосте. Вообще, он уже давно перестал воспринимать их болтовню всерьёз. Эти двое частенько ссорились, но, скорее, шутки ради, по-приятельски.

— Чего там опять эти двое бунтуют? — кивнул Олег Викторович в сторону Йована и Арины, которая была ниже своего оппонента почти на две головы.

Матвей махнул рукой в их сторону, мол, тебе ли не знать.

— Ладно, чёрт с ними. В общем, посмотрел я тут, что вам с мужиками удалось спасти, — староста снял шапку и тяжело вздохнул. — Не хватит этого на всех. Хоть в три раза урежь рацион… Будь нас человек пятьдесят, с горем пополам пережили бы зиму, но на сто тридцать три человека…

— Сто тридцать четыре, — поправил его Матвей и, встретив озадаченный взгляд собеседника, уточнил: — Француженка наша, Мишель, неделю назад двойню родила от Воронцова. Помните?

— Так это ж тогда сто тридцать пять человек должно быть, раз двойня, — почесав в затылке, неуверенно ответил Олег Викторович.

— Вы про Жору Савина забыли, который автослесарь. Он от лихорадки умер месяц назад.

— Ах, точно. Вот же… — еле сдержался староста, чтобы не выругаться. — Совсем я уже того, старый. Не помню ни черта.

— Да бросьте. Сколько вам? Шестьдесят пять же? Молодой ещё.

— Может, до Вторжения и можно было так сказать, а сейчас… — он махнул рукой. — Мозги на этом холоде как будто не с каждым годом, а с каждым часом тупеют. Ещё пару лет и окочурюсь точно. Говорю тебе, Матвей, иди на моё место.

— Мы это уже обсуждали, Олег Викторович, — недовольно произнёс Матвей, припоминая неприятный последний разговор со старостой, чуть не поссоривший их окончательно.

— Обсуждали. Но, сам посмотри, кто ещё, кроме тебя, такую ответственную должность потянет?

Матвей нарочито отвернулся от старосты, молча давая понять, что не желает вновь обсуждать эту тему. Накомандовался он уже, на всю жизнь вперёд хватило.

Благо, Олег Викторович уловил его настроение и продолжать не стал.

— М-да, — только и промолвил он, — что же делать-то?

Хотел бы Матвей знать ответ на этот вопрос.

Вдруг за спиной у него раздался голос:

— Мразь такая!

Обернувшись, Матвей заметил, как Алексей Свиридов, один из местных портных, тащил за шкирку Никиту, парнишку, что помогал Арине и остальным механикам в гараже. Здоровый мужик (почти под два метра ростом) стальной хваткой вцепился в куртку молодого человека и волочил его, словно мешок.

— Что случилось? — строго спросил староста и вышел вперёд.

— Вот этот вот сучоныш, пока мы тут пожар тушили, мой товар с прилавка спёр! — задыхаясь от злобы, объявил Алексей не столько Олегу Викторовичу, сколько собравшейся вокруг толпе. — Воспользовался переполохом, гнида! Ну, я тебе устрою… — он бросил обвиняемого на землю и пнул его по рёбрам.

Тут и у остальных восточников глаза загорелись, они стали стягиваться к обвиняемому с явным желанием ему наподдать.

— Так, так, отставить самосуд! Замолкли все! — закричал староста и обратился к Свиридову: — Откуда ты знаешь, что это он украл?

— Я видела! — вышла из толпы Клава, повариха. — Мы в доме остались с дочерью, к пожару не побежали. Я в окно глядь, а он таскает всё в мешок.

Тут своё слово вставил и Алексей:

— Мне Клава сказала, и я по её наводке наведался в гости к этому гаду. И что я вижу⁉ Мешок этот у него под койкой лежит, нагло присвоенный.

В качестве доказательства портной бросил на землю кожаный мешок, доверху наполненный шкурами, книгами и прочим добром.

— Это правда? — обратился староста к съёжившемуся на холодной земле Никите.

Парень тихо всхлипнул, засопел, а потом согласно кивнул.

— О! Видали? Видали⁈ Ну, сучоныш…

— Угомонись, Валерьевич, или я тебе сейчас сам наваляю! Разошёлся, ишь чего!

Алексей с недовольством отступил, смачно плюнув напоследок, как бы выражая свой протест.

— Зачем украл? — строго спросил Олег Викторович и присел на корточки возле парня. — Лучше признайся, хуже будет.

— Да чего хуже? Виновен! У нас с ворьём и подобными ему вредителями один разговор — на мороз! До смерти! — снова подал голос Свиридов.

— Жрать я хочу, ясно вам⁈ — выкрикнул Никита наседавшим на него мужикам. — Думал поехать на «Прогресс» и всё это обменять на еду! Может, и на место свободное! Лишь бы из этой дыры подальше. А после такого так и вдвойне хочу!

— Ах, ты ж, гнида, — сквозь зубы процедил Алексей. — К этим мерзавцам на поклон собрался? Забыл, что с тобой и твоими предками тамошние сотворили, выгнав тебя сюда?

— Да мы всё равно здесь все сдохнем! — на этот раз юноша расхрабрился и даже поднялся на ноги. — Теперь уж точно! Я-то видел в гараже, сколько еды удалось спасти — и на месяц всем не хватит.

На этот раз не сдержался уже Олег Викторович и отвесил мальчишке звонкую пощёчину. Наверное, только один Матвей понял, что сделал это староста не из желания утихомирить нарастающую истерику парня, а из-за упоминания станции «Прогресс», с жителями которой у него были личные счёты.

Впрочем, не у одного только Олега Викторовича скрежетали зубы от злости на обитателей «Прогресса». Почти все восточники, жившие здесь с самого начала, питали к ним ненависть.

И причины на то были.

Тридцать три года назад к берегу залива Прюдс причалил гигантский контейнеровоз, на котором прибыли полторы тысячи выживших, сумевших спастись от мерзляков. Станция «Прогресс», расположенная неподалёку, была третьей в списке из четырёх убежищ, следуя после «Новолазаревской» и «Молодёжной». Ещё оставался «Мирный» — конечная остановка в эвакуации тех, кому повезло оказаться на борту.

Так получилось, что Матвей с отцом были среди счастливчиков, пять сотен которых высадили на «Прогрессе». Они оказались везунчиками лишь потому, что станция являлась не только научной, но и самой крупной российской туристической базой в Антарктиде. Там стояли удобные жилые модули, ангар с десятками рабочих вездеходов и даже церковь. Всё это обеспечивалось почти бесконечным потоком электричества от гигантских солнечных панелей и высокотехнологичных ветряков, не издающих вредного инфразвука.

Научный центр станции, основанный ещё во времена СССР, был гораздо скромнее по оснащению. В нём располагалось метеорологическое оборудование, лаборатории и склады. Проживающим здесь в период Вторжения полярникам повезло не стать свидетелями тех ужасов, которые происходили за пределами шестого континента.

С этого дня начались долгие и самые суровые в истории человечества десять лет, известные как годы Адаптации.

Люди тогда не умели самостоятельно добывать пищу и ещё не привыкли к нескончаемому холоду. Они были вынуждены осваивать охоту на тюленей и ловлю рыбы, ещё недавно считавшихся эхом далёкого прошлого. Методом проб и ошибок полярники принялись возрождать китобойный промысел, изучая описания этого вида деятельности в книгах и применяя знания выживших рыбаков и моряков. Они изощрялись в добыче тепла, открывая для себя заново свойства китового жира, уса и спермацета. А с помощью тюленьего жира, печени и овощей, выращиваемых в контейнерах-фермах, учились бороться с цингой, которая губила сотни людей.

В то нелёгкое время Матвею было всего три года, но он прекрасно помнил, как сильно голодал из-за жуткой экономии имеющихся ресурсов. Даже его отец, военный по профессии, который был прежде здоровый, как бык, после трёх месяцев Адаптации превратился в ходячий скелет.

— Кушай, сынок, тебе силы пригодятся. За тобой будущее, — приговаривал он, отдавая половину своей банки тушёнки Матвею.

— Какое будущее, пап?

Но тот не отвечал, лишь тихо улыбался. И только сейчас Матвей понимал, о каком будущем говорил его отец, когда ещё был жив.

Именно в те первые тяжёлые годы, когда проблем и без того хватало, на станции «Прогресс» появился смертельно опасный вирус. По симптомам местные узнали в нём штамм Черни, бушующей на протяжении последнего года и во время Вторжения.

Как эта зараза оказалась на территории базы, осталось загадкой. Одни ополчились на станцию «Чжуншань», находившуюся в трёхстах километрах от «Прогресса». Отец рассказывал Матвею, что ещё были живы воспоминания о COVID-19, вакцину от которого удалось разработать лишь к 2053-му году. Именно из Китая тогда пришёл вирус. Другие говорили о заражённых съестных припасах, привезённых на контейнеровозе.

Только все эти теории и догадки не значили ровным счётом ничего для Матвея и его отца, поскольку оба они оказались в числе заражённых, как и почти половина новоприбывших.

Те же, кого зараза ещё не коснулась, взбунтовались и толпой насели на тогдашнего старосту «Прогресса» Михаила Зотова. Чтобы предотвратить распространение болезни среди здоровых, он распорядился погрузить всех больных на вездеходы и, снабдив жалким запасом продовольствия, отправил их на карантин на одну из самых неблагоприятных станций Антарктиды — «Восток». Зотов клятвенно пообещал, что через месяц, когда по его расчётам люди на карантине съедят выделенный им запас консервов и прочего сухого пайка, он пришлёт ещё один вездеход с провизией и будет присылать их до тех пор, пока в этом будет нужда.

Переброска больных происходила в разгар зимы, когда температура на территории «Востока» не поднималась выше отметки −60 °C на протяжении почти полугода. В отличие от других прибрежных русских станций, здесь было не так много сооружений и жилых модулей — база не относилась к туристическим объектам. Но для поддержания жизни было всё необходимое: ветряки, солнечные панели, ангар для техники, электростанция и очиститель воды.

Прибыв на станцию, больные, вдобавок к вирусу, столкнулись с новой напастью — горной болезнью. Это коварное явление вызывало тошноту, мучительную нехватку воздуха и неприятный гул в ушах, способный свести с ума даже самых стойких. Всему виной было месторасположение станции, возвышающейся, ни много ни мало, на высоте трёх с половиной километров над уровнем моря.

Испытаниям не было конца — вдобавок к горной болезни возникла проблема размещения почти двухсот человек на станции, рассчитанной лишь на шестьдесят полярников. Но все эти проблемы меркли по сравнению с тем, что готовила судьба новоиспеченным восточникам в будущем.

Больные жили в тесноте, где придётся, и страшно экономили выделенные им запасы, каждый день ожидая прибытия вездехода, обещанного Зотовым. К счастью, на станции был очиститель воды, его труба из высокопрочного материала тянулась аж до самого озера Восток. Эта труба, которую восточники ласково называют «Родничок», покрывает их потребности в воде до сих пор, позволяя избегать лишних хлопот с растопкой льда, которую на себе испытывают большинство других станций.

Минул положенный срок, но вездеход с «Прогресса» так и не появился. Тогда новоиспечённые восточники поняли, что их попросту бросили умирать, не желая тратить на них и без того скудный запас продовольствия. Не собираясь мириться с подобным, трое добровольцев вызвались отправиться к «Прогрессу» на единственном имеющемся тогда на станции вездеходе, чтобы просить помощи. Старенький «Бурлак», хранившийся в гараже, скорее, в качестве музейного экспоната, вряд ли можно было назвать надёжным транспортным средством для преодоления непредсказуемых рельефов Антарктиды. Но выбора не было.

Не имея за плечами ни опыта, ни знаний, они отправились в путь. С тех самых пор о тройке смельчаков ничего не было слышно. Скорее всего, их сожрала Антарктида, навечно закопав под своими вековыми снегами.

Когда восточники поняли, что помощи ждать неоткуда, они стали экономить на еде ещё больше. Так, например, Матвей с отцом получали три банки тушёнки на неделю, то есть по полторы банки на человека.

Люди стали умирать один за другим: кто от Черни, кто от голода или гипоксии, а кто-то, потеряв надежду, попросту сводил счёты с жизнью.

Через месяц на станции «Восток» оставалось сто восемьдесят человек. К середине зимы их количество сократилось до ста двадцати четырёх, после чего в течение почти двух недель на станции не было зафиксировано ни одной смерти. Вирус удалось победить, иммунитет вынужденных переселенцев справился с болезнью. На какое-то время они облегчённо вздохнули, пока о себе вновь не напомнила одна из главных проблем — голод.

Восточники попытались выйти на связь с любой из ближайших станций, но их единственный радиопередатчик оказался неисправен. К счастью, среди них оказался немец по имени Курт Крюгер. С его слов, он попал на борт контейнеровоза по невероятному стечению обстоятельств, о которых мужчина с превеликим удовольствием рассказал бы всем желающим, владей он русским чуточку получше. Имеющихся же знаний языка ему хватило только на сообщение, которое Матвей помнил до сих пор:

— Ихь… фикс… ремонт! Сделать ремонт! Но время нужно. Много время. Разобраться.

Курт не соврал, он, и правда, что-то смыслил в технике. Не обманул и в том, что ему понадобится время: его поверхностных знаний о радиоприемниках не хватало для скорейшей починки подобного устройства. С его слов, прежде он имел дело только со смартфонами.

Немец превратился для всех в ниточку последней надежды. Люди полностью положились на него, и он чувствовал на себе эту тяжёлую ношу ответственности, ковыряясь в довольно устаревшем радиопередатчике.

Шли дни, недели. Связь не удавалось восстановить, а остатки еды таяли на глазах. Смерть косила всех без разбору, из-за чего стали возникать грабежи и убийства ради заветной консервной банки. Самым же страшным стали случаи каннибализма, когда дело дошло до похищения тел умерших, сложенных кучей на окраине станции. Трупоеды, если им не удавалось забрать тело целиком, распиливали закоченевшие останки и грузили их в тачки, чтобы потом разморозить в помещении. Сперва это порицалось, даже наказывалось. Однако, со временем, и сами порицающие перешли на сторону каннибалов, не в силах далее терпеть тягучую голодную боль.

Одним из таких перебежчиков оказался и отец Матвея, скармливавший ничего тогда не подозревающему маленькому сыну хорошо прожаренное мясо, якобы взятое из «секретных запасов» станции. Вспоминая сейчас поступок отца, Матвей каждый раз съёживался от омерзения, но, с другой стороны, понимал и принимал его нелёгкий выбор. Поедание человечины было неизбежно в сложившейся ситуации, о чём пережившие те страшные времена восточники стараются не вспоминать.

Целый месяц сотня человек была вынуждена есть себе подобных, и всё равно люди продолжали умирать от голода, пока в одно холодное утро всех не разбудил хриплый голос Курта, орущего с тяжёлым акцентом:

— Починить! Рация! Голос! Там голос!

На связи была станция «Мирный», немедленно отправившая санно-гусеничный поезд к «Востоку» с необходимым продовольствием на борту. Прибывшие через неделю мирняки (так их зовут и поныне), с сожалением сообщили, что не могут забрать выживших на свою станцию за неимением у них достаточного количества мест. С их слов, они и так испытывают жуткие неудобства, но, тем не менее, готовы поделиться частью остальных припасов в конце зимы. Тогда погода будет более благоприятной, и они смогут отыскать путь вдоль торосистости, стоящей между двумя станциями.

До прихода мирняков дожило всего восемьдесят четыре человека. Им пришлось смириться с тем, что дальнейшая их судьба тесно связана со станцией «Восток». Предстояло много работы по её улучшению и развитию, что в итоге заняло долгие годы.

Как известно, время лечит, но только не в случае отношения восточников к прогрессистам. До сих пор жива боль утраты близких, погибших из-за изгнания и пустого обещания помочь. Никуда не делись и воспоминания о страшных делах, которые приходилось совершать во имя выживания.

Олегу Викторовичу, чья жена и двое детишек погибли ещё в первый месяц карантина, устроенного прогрессистами, не понадобилось и минуты на размышления, чтобы вынести вердикт:

— К прогрессистам, значит, собрался? — он схватил парня за шкирку и, как щенка, подволок к зданию, ещё вчера бывшему складом. — Вот, тебе в ту сторону. Тысячу двести километров. Пошёл!

Никита с замёрзшими на щеках слезами с непониманием посмотрел на старосту.

— Верно! — поддержал решение Олега Викторовича Алексей. — На мороз гниду! Будет знать, как воровать у своих!

Толпа улюлюкала и грозно поднимала вверх кулаки в едином порыве изгнать парня. Вдруг вперёд выбежала Арина, встав между старостой и обвиняемым.

— Да вы чего? Совсем с ума сошли⁈ — протестующе завопила она. — Как же так можно?

— А воровать у тебя из тарелки последний кусок мяса и отбирать честно заработанные ватты для сугреву, стало быть, можно⁈ — закричал в ответ Алексей.

— Арина, уйди, — сквозь зубы процедил староста. — Не до тебя. Ей-богу, не до тебя.

— Да пошли вы все! — заорал Никита, за что получил хороший такой подзатыльник уже от Арины.

— Закройся! — прошипела она на него и обратилась к толпе: — Он плохо поступил, это правда. Но такой участи уж точно не заслужил!

— Не тебе решать, какой участи он заслуживает, ясно? — рявкнул Олег Викторович, потом сделал к ней шаг и прошептал: — Ступай отсюда по-хорошему, девочка, иначе я тебе потом не помогу, ясно? Ты сейчас их злишь, а не меня, — он кивнул в сторону толпы.

Но Арина сдаваться не желала и обратилась к Матвею, который всё это время был в роли наблюдателя:

— Матвей, прошу. Скажи что-нибудь. Так нельзя.

Тот взглянул на покрасневшего от злости Никиту, зыркающего ненавистным взглядом на собравшихся. Слишком уж он шебутной, с ним не оберёшься проблем. Но всё же Арина была права: несоизмеримо наказание с опрометчивым проступком, сделанным по глупости.

— Есть у меня идея, — начал Матвей привычным спокойным голосом. — Предлагаю упразднить утреннюю разнарядку по выносу вёдер с дерьмом, и поставить на эту почётную должность одного-единственного человека — нашего виновного.

Глаза Никиты сделались большими. Он открыл было рот, чтобы возразить, но Арина предупредительно ткнула ему в бок, заставив промолчать.

— Но решение всё равно остаётся за старостой. Ему решать, — закончил свою речь Матвей.

Толпа не возмутилась и, судя по тишине, встретила эту идею положительно. Убирать отходы за жителями станции и сбрасывать их в находившуюся неподалёку расщелину, было занятием крайне неблагодарным и мерзким. Избавиться от подобной необходимости было только за счастье. Даже Алексей, прежде желающий прикончить вора на месте без всякого изгнания, не изрёк ни слова против.

Уловив настроение толпы, Олег Викторович, как и все, счёл предложение Матвея хорошим и справедливым.

— Согласен, — ответил он и обратился к окружающим: — Возражения против подобного приговора будут?

Возражений не последовало.

— Вот и отлично, — староста обернулся к Никите: — Теперь до конца жизни будешь выносить дерьмо. Ясно тебе?

— Чёрта с два я буду!

— Ох, ещё как будешь, малой. А если я утром проснусь и хоть единое ведёрко увижу в коридоре или на улице — голышом у меня пойдёшь к прогрессистам. Всю тысячу двести километров. Понятно?

Мальчишку буквально трясло от злости, но он сжал губы и промолчал.

— Вот и всё. Благодари Аринку и Матвея. Если б не они…

Олег Викторович поднёс кулак к носу парня и грубо провёл костяшками по его щеке.

— Пшёл отсюда, — гаркнул староста. — И рожу попроще сделай, а то напыжился мне тут, сопля зелёная.

Арина увела за собой Никиту от греха подальше. Проходя мимо Матвея, она кивнула ему в знак благодарности.

— Вот тебе и новое поколение, — пожаловался староста подошедшему к нему Матвею. — Не испытали они, как мы, Адаптацию, не мучились от голода…

— Это он из-за отца, — пояснил Матвей, провожая взглядом Арину с Никитой. — Савин Жора, лихорадка…

— Точно, — виновато произнёс Олег Викторович. — Но это не повод на братьев и сестёр ополчиться! Чай, не на тёпленьком полуострове родился! А теперь, вот глянь на них, ломятся к людям, которые их родителей, считай, голодом морили. Можешь себе такое представить? А, к чёрту! — отмахнулся он. — Сейчас это не первоочередная проблема. Думать надо, как из сложившегося положения нам выходить. Иначе всё, что было тридцать три года назад, может повториться. Вот что, сегодня в полдень я хочу собрать всех в зале, решать что-то будем. Ты придёшь?

— Приду, — не мешкая, ответил Матвей.

— Это хорошо. А то я что-то совсем ни черта уже не соображаю. Мне нужна свежая голова. Твоя голова.

Староста сегодня уже дважды намекнул ему о своём желании сбросить с плеч тяжкий груз ответственности за жителей станции.

— Эх, — раздосадованно вздохнул Олег Викторович. — Жаль, с нами нет твоего отца. Мне бы не помешал его совет.

Но Матвей не ответил, поскольку в гуще расходившейся толпы он совершенно случайно заметил её. Одетая в парку из тюленьей кожи, с плотным капюшоном на голове, она смотрела на него своими большими, преисполненными тоской глазами. Светлый локон её волос трепетал на холодном ветру, а бледная кожа почти сливалась с вездесущим снегом.

Сердце у Матвея заколотилось в два раза быстрее. Его сковал ужас и опустошающее чувство стыда. Видеть её даже спустя столько времени оказалось не так просто, как он представлял.

— Ох, ты, — заметив, куда именно смотрит Матвей, смутился староста. — Смотри, кто на свет белый явился. Неужто вышла, наконец-то, из заточения? Пойду-ка я, поговорю с ней…

Увидев, что к ней направляется староста, женщина вдруг замешкалась, спрятала руки в глубоких карманах куртки и быстрым шагом ушла прочь.

— Да куда же ты⁉ — прошипел про себя Олег Викторович. — Ну, хоть вышла, и слава Богу! Сидеть взаперти столько времени и на свет божий не показываться… и это перед зимой-то, когда скоро наружу ни ногой!

Однако всё сказанное старостой пролетело у Матвея мимо ушей. Подобно наваждению, перед глазами стояло её лицо, омрачённое страшным горем, к которому он лично был причастен. Он и никто больше.

— Матвей! — окликнул его староста, тряхнув за плечо. — Ты тут?

Парень ответил ему кивком.

— Ты это… обойдётся всё, хорошо? Не твоя вина, что тогда произошло с её сыном. Не твоя.

Матвей промолчал.

— Не твоя, — ещё раз повторил Олег Викторович, только прозвучало это, скорее, как самоутешение, нежели правда.