Цитадель Гипонерос

Глава 25

— Антра! Сосредоточьтесь на антре!

Властный голос Шари вернул им спокойствие. Махди почувствовал, как маленькая рука Тау Фраима и ледяная — Оники, — расслабились в его ладонях. Они вызвали звук жизни и хор дэва возобновился. Сан-Франциско и Феникс перестали ненавидеть гоков вокруг себя; Жек перестал ненавидеть Фрасиста Богха, этого фанатичного кардинала, который приказал затопить газом Северный Террариум Анжора и убил его старого друга Артака; У Паньли перестал ненавидеть четырех старикашек, извративших абсуратское учение ради личной выгоды, и Жанкла Нануфу, монстра, который втянул его в поимку и торговлю детишками Шестого Кольца; Гэ перестала ненавидеть мужчин, которые использовали ее тело, чтобы удовлетворить свои животные позывы, и касты, которые привели ее народ к исчезновению в космосе; Фрасист Богх перестал ненавидеть свою мать и своих наставников-крейциан из школ священной пропаганды; Оники перестала ненавидеть принца, который в стенах монастыря украл у нее девственность, и матрион, которые приговорили ее к унизительному изгнанию на Пзалион; Тау Фраим перестал ненавидеть такого отца, что бросил его расти среди коралловых змей, и такую мать-изгнанницу, из-за которой он вел жизнь парии; Йелль перестала ненавидеть человечество, которое ничего не слышало, не видело, не чувствовало, и Жека, который слишком быстро вырос; Афикит перестала ненавидеть своего отца, Шри Алексу, и своего мужа, преобразившегося в машину с руками холодными как у мертвеца; Шари перестал ненавидеть себя за то, что пренебрег всеми уроками горного безумца и отпустил Тиксу одного навстречу Гипонеросу.

Антра восстановила тишину и призвала их слиться в дэва.

Несотворенный пошел в новое наступление. Он не мог допустить роста энергии новой сущности, образованной одиннадцатью людьми-истоками, чей жар и творческое напряжение ослабляли его. Он искал уязвимые места, воскрешал страхи, раздувал обиды, и снова круг разорвался.

— Вы сознаете мою мощь, — повторил Тиксу.

Эта фраза, подсказанная материнскими платами, должна была дополнительно действовать на подсознание — подорвать их уверенность, подточить их защиту, заградить им путь к истокам.

Скрывая очертания и звезды, вокруг них сгущался мрак. Земля под ногами истаивала, и им чудилось, словно они плывут над океаном пустоты. Лишь продолжали сиять цветы на кусте безумца.

— Вы сознаете мою мощь.

Несотворенный не сеял смерти, потому что и смерть была напряжением, фазой цикла, он сеял ничто, не-бытие, не-сущность.

— Антра! — закричал Шари.

От звука жизни осталась всего лишь далекая вибрация, медленно угасающая волна. Стирание шло без боли, без отчаяния, с безразличием, слегка приправленным тоской, сожалением.

Из руки Тиксу в Афикит струился холод небытия — из руки, которую она сжимала множество раз и которая так часто несла ей любовь и тепло. Ей казалось, что она жила только ради этого финала, ради этого отказа от всего. Люди со своими нелепыми страстями скоро исчезнут, и она этому не станет препятствовать. Что за важность? Не останется никого, кто бы помнил о ней: проклинал ее, презрительно выплевывал ее имя. Она приоткрыла глаза и оглядела лица своих товарищей в ласкающем свете от куста. Они не выражали ничего, кроме безропотности, между ними не пролегало ничего, кроме пропасти безразличия. Пропали все ее материнские чувства к Йелли, плоти от ее плоти. Желание оставило ее, сказал миссионер из Бавало. Действие растений Тропиков прошло.

Они исчезнут раньше, чем увидят индисские анналы. Что за важность? Вместе с ними исчезнет ковчег человеческого творения, и пройдут миллионы и миллионы лет, прежде чем осколок памяти решит воссоздать всю ткань.

Шум блуфа звучал так громко, что заглушал вибрацию антры. Йелль не чувствовала ни паники, ни трепета. Блуф начинал пожирать ее, но неоткуда было взяться позыву избежать этой страшной участи. Она, конечно, не планировала оказаться в утробе небытия, она вообще не планировала прощаться с жизнью, проникнутая ощущением бессмертия, паря в неизменности настоящего. Кто бы теперь внушил ей решимость секунду за секундой перекраивать вечность? Жек? Она не была уверена, что он в силах ее понять. Ей не суждено никогда идти в ногу с другими людьми — она всегда шла на шаг впереди, всегда терзаемая этими ужасающими прозрениями, которые не давали ей ни минуты покоя. Только пустота обещала ей безмятежность духа.

— Вы сознаете мою мощь.

Оники всю жизнь готовилась к растворению в небытии. Она никогда не осмеливалась занять принадлежащего ей места, будь то среди тутталок, будь то в коралловом щите, будь то рядом с ее принцем или сыном. Она всегда была лишь тенью, бестелесным существом, гостьей, отказавшейся усесться за общий стол, женщиной, заслонившейся просвечивающей ширмой своего служения другим. Она исполняла волю своих родителей, волю матрион, волю своего принца, желания своего сына, волю Несотворенного… Было ли в этой вселенной место для той, у которой не было своей собственной воли?

— Вы сознаете мою мощь.

Сан-Франциско никогда не будет князем Жер-Залема, признанного и уважаемого своим народом. Земляки отвергли его, изгнали, приговорили к гибели от клыков диких медвигров в Цирке Плача. Американское племя испарилось в пространство вместе с другими племенами, и ни его голова, ни его сердце не желали властвовать над пустотой. Так пусть над ним властвует пустота.

— Вы сознаете мою мощь.

Гэ скоро присоединится к своим. И не присоединится, потому что нельзя присоединиться к тем, кого больше не существует; она будет сопровождать их вечно в безбрежной пустоте, как они сопровождали ее в космосе тысячи лет Д.С.В. Долгое странствие «Эль Гуазера» оказалось лишь предвосхищением конца, сном-предчувствием старого безумца с Земли. Гэ мельком увидела лицо Фрасиста, такое светлое в сиянии цветов на кусте. Она была благодарна ему за те несколько мгновений счастья, которые он подарил ей, за те краткие и неистовые ослепительные вспышки, которые предшествовали угасанию ее света.

— Вы сознаете мою мощь.

Кхи столкнулась с тем, кто оказался ее, и У Паньли оставалось только склониться. Ему наконец открылась абсурдность его жизни. Каждый раз, когда он испускал крик смерти — это осквернение первоэнергии, — он превращался в ревностного слугу Несотворенного, он подготавливал приход пустоты. Каждый раз, когда он закидывал в клетку ребенка на Шестом кольце, он сеял семена небытия на человеческой земле. Две важнейших дороги в его жизни — идеалы рыцарства и ужас набегов — приводили к одному итогу. Какой интерес в продолжении пути? Не лучше ли сложить оружие, погрузиться в забвение — полное, успокаивающее? Он умолял Катьяж простить ему его неудачу.

— Вы сознаете мою мощь.

Фрасист Богх был никчемным ребенком, никчемным кардиналом, никчемным муффием; где уж ему быть подходящим спутником для Гэ. Он любил ее, конечно же, но знал ли он, что такое любовь? Разве его сердце не было отравленным и зашлифованным догмами камнем? Убивая миллионы своих собратьев, наблюдая, как они умирают на огненных крестах, он стремился истребить самого себя. Так велика его вина, что никто и никогда не замолвит слова в его защиту, в его оправдание, даже предшественник на троне муффиев, его наставник в цинизме Барофиль Двадцать Четвертый. Ему никогда не простить себя, не принять себя, и, раз так, лучше ему себя отринуть — окончательно, радикально.

— Вы сознаете мою мощь.

Феникс была последней женщиной избранного народа, последней представительницей высшей и священной расы. Ни ее сердце, ни голова не выдержали бы жизни среди сплошных гоков, прóклятых богами людей, отпрысков самок со зловонным чревом и самцов с грязным семенем. Она не хотела рожать детей, у которых не будет другого выбора, кроме как спутаться с существами, гены которых заражены. Они переженятся с нечистыми людьми, оснуют расу ублюдков, забудут, что они избранные, сыновья священного Глобуса, Жерзалемяне. Чем отвечать за вырождение своего народа, она предпочла бы, чтобы ее душу десять тысяч раз навечно рассеяли.

— Вы сознаете мою мощь.

Йелль никогда не полюбит его, теперь Жек совершенно уверился. Она неспособна любить не потому, что такая злая, а потому, что не такая, как он, не такая, как другие люди. Тот, кто слышит звук блуфа, не сможет почувствовать биения собственного сердца. Тот, кто чувствует агонию звезд, не сможет посвятить себя любви. Тот, кто так пугающе далеко видит, не сможет посмотреть на него с нежностью. И однако Жек жил только ею и ради нее. Па и ма Ат-Скины сошли в ад крейциан, оставив свой дом этим отвратительным па и ма Гравилям. У него больше не было ни семьи, ни дома, ни воспоминаний, ни судьбы, а единственное пристанище, куда он жаждал войти — сердце Йелли — было безнадежно закрыто. Только он отказывался сдаваться: он смотрел на нее поверх куста, удерживаясь над пустотой. Она не поднимала на него глаз, но невыносимое напряжение в его взгляде вызвало волну тепла, похожую на вибрацию антры.

— Вы… сознаете мою мощь…

Тепло… свет… любовь… Споры согласования предупредили материнские платы, что структурную память их носителя сотрясает судорожная деятельность.

У Тау Фраима на мгновение закружилась голова, но он овладел собой — его возмутила мысль, что этот мерзкий дядька, этот приспешник Несотворенного, угрожает существованию его друзей-змей. Люди могли растворяться в небытии, если так уж хотели, но не имели права утягивать за собой животное царство. И тогда Тау Фраим, крепко держась за руку своего отца с одной стороны и за руку Найакит с другой, энергично призвал антру, звук жизни. Он уже не ощущал границ своего тела, потому что во время совместных переходов он был точкой света, искрой, которая отказывалась гаснуть, которая изо всех сил боролась с ледяным дыханием блуфа. Он хотел по-прежнему пересвистываться с рептилиями, донимать Йелль, поддразнивать Жека, обниматься с родителями, купаться в ручье, ощущать кожей лучи солнца, исследовать все уголки творения, спать, мечтать, просыпаться, начинать все сначала, вечно объедаться плодами жизни.

— Вы… мощь… пустоты…

Вакуум… вечность… вибрации… свет… существовать… сознание…

Материнские платы сталкивались со всевозрастающими трудностями при интерпретации данных. Паникующие споры согласования гудели как перевозбужденные мозговые имплантаты.

Шари оставался совершенно спокоен и решителен. Он ясно ощущал, как ужасно обессиливают его товарищи по дэва (кроме Тау Фраима, чья яростная жажда жизни не подалась под ядовитыми атаками Несотворенного), но от их слабости не упал духом.

Она даже дала ему сосредоточиться, оттого что Несотворенный, вломившийся в ментальные бреши остальных, не так яростно навалился на него. Соответственно, у Шари появилось время, чтобы укрепить свою защиту и подготовить ответ. Ведомый антрой, он спустился в самые потаенные слои разума, к источнику мысли, где зарождались волны и формы. Сначала он задавался вопросом, почему дэва не перенес их в индисские анналы, теперь же знал причину: они уже проникли в анналы.

Они сами были анналами.

Мощь звука жизни все нарастала в Шари, в Тау Фраиме.

— Мощь… мощь… жизни.

Упрятавшись в интерфейсах материнских плат, Несотворенный корчился от ярости. Активная память конгломератов вышла из-под контроля спор согласования.

Холод и тьма расползлись по всем мирам бывшей империи Ангов: по Сиракузе, по Маркинату, по Оранжу, по Иссигору, по Сбарао и Кольцам, Платонии, Ут-Гену, Урссу, по планетам Неоропа, Красной Точке, Двусезонью… Звезды потухли, и повсюду возвещалось о конце Вселенной. Одни называли это апокалипсисом, другие — сжатием вселенной, третьи — великим возмездием, четвертые — концом света. Раздались голоса в поддержку гипотезы о причастности скаитов Гипонероса, события сопоставляли с исчезновением планеты Н-Марс. Животные беспокойно смотрели на небо и в страхе выли. Люди вышли из своих домов, пристроек, хижин, хаток, лачуг, логовищ, пещер, палаток, рассыпались по улицам и площадям. Кто-то обращался с беззвучными молитвами к своим богам, кто-то воспевал Творца, кто-то призывал демонов и дьяволов, кто-то восставал, кто-то смирялся. Случаи суицида, убийств, мести, зверств исчислялись миллионами.

Людей, рассеянных по Млечному Пути, постепенно поглощала гигантская черная дыра.

Я Жек Ат-Скин, сын па и ма Ат-Скинов. Я буду любить тебя так сильно, Йелль, что распахну двери твоего сердца и заставлю тебя забыть звук блуфа, агонию звезд. Ты посмотришь на меня глазами женщины, ты увидишь своих детей глазами матери.

Женщина? Мать? Белое лицо на подушке…

Я Феникс, дочь Далласа и Шайенн из племени Американцев Жер-Залема. Я рожу тебе детей, князь Сан-Франциско, и мое сердце будет дорожить мужчинами или женщинами, на которых они женятся, мое сердце будет дорожить детьми, которых они зачнут. Я буду звеном в длинной цепи жизни. Гок или избранный — какое это имеет значение? Они будут людьми, существами, что ходят гордо распрямившись, они выразят мою мечту, и через них я буду жить до конца времен.

Ребенок… Оранж… Зеленый Вьелин… Било Майтрелли…

Я Фрасист Богх, сын Жессики Богх, прачки из Круглого дома с девятью башнями. Мы станем жить, Гэ, и ты научишь меня любить, ты научишь меня прощать, ты научишь меня глядеть на себя без ненависти и упрека. Ты будешь моим зеркалом, моим другим «я». Моя вторая половинка из космоса. Мы откроем для себя чудеса огромной вселенной. Я пойду за тобой след в след: мои глаза в твоих глазах, мои радости в твоих радостях, мой смех в твоем смехе, мое семя в твоем чреве. В тебе я разорву свои обеты бесплодия. Я создам орден целителей. Они будут путешествовать из мира в мир, чтобы исцелять людские души и тела.

Мой ребенок… Йелль… Мое маленькое чудо…

Я У Паньли, сын Сен Цаовон и Юна Паньли. Я служу Кхи. Я научу людей, как открывать в себе озеро Кхи. Я женюсь на Катьяж, има Абраззов, и буду уважителен к ее видениям. Я осознаю свою ответственность за торговлю детьми и, хотя я знаю, что это был их выбор, я исправлю свои ошибки, показав тропу Кхи всем детям, которые меня об этом попросят. Тем самым они никогда не станут жертвами мародеров и сексуальных извращенцев. Мой крик смерти станет криком жизни, криком, который издаст мой сын, когда выйдет из врат материнской утробы.

Утроба. Сырая, горячая, темная. Неистовство усилий, жестокость света. Крик. Мой крик.

Я — Гэ, дочь Винза и Альры, которую Маа объявила избранной, последняя представительница народа странствия, подарок Эль Гуазера человечеству. Я буду жить ради всех своих погибших, чтобы они жили во мне. Мы создадим свой очаг с Фрасистом Богхом, человеком, который исцелил меня от жестокости солнца и мужчин. Я помогу ему обрести покой, как он помог обрести покой мне. Я выплачу все слезы моего тела, чтобы омыть его в реке прощения. Мои волосы будут сиять, как солнце, чтобы согревать его в холода. Он примирится с собой в моем чреве, он засеет меня, и я дам ему таких прекрасных детей, что он будет вечно благодарен мне за то, что нарушил со мной свой обет целомудрия.

Волосы сияют, словно солнышки. Афикит. Йелль. Мои солнышки.

Я Сан-Франциско, сын князя Сиэтла и Мемфис. Меня устроит быть князем человечества. Мое племя будет племенем людей. Я осную с Феникс нацию, и мы будем жить подо льдом, потому что сияние света там великолепно и неповторимо. Мы построим Жер-Залем славы и прощения, где всем будут рады, где все будут избраны. Мое сердце и моя голова радуются этому, они радуются, что скрестили дороги с Жеком, гоковским принцем гиен, они счастливы, что путешествовали во чреве космины из легенд, они счастливы, что встретили Найю Фикит и ее дочь Йелль, они счастливы, что проспали ледяным сном три года, они в восторге от всех событий, приятных или неприятных, которые со мной произошли, что со мной происходят и что со мной произойдут.

Я — человек. Человек. Человек.

Я Оники Кай, дочь Артена Варта и Жофи Кай из Коралиона. Я буду жить, чтобы любить тебя, мой принц, но буду жить, чтобы любить и себя тоже. Потому что я буду сильнее любить тебя, если сильнее полюблю себя. Я расскажу тебе о моих желаниях, моих стремлениях, моих вожделениях, и даже если ты со мной не согласишься, даже если ты меня не поймешь, даже если ты возразишь, я сумею выразить себя. Я буду предана тебе, но осознанно, потому что преданность чего-то стоит лишь тогда, когда отдана по доброй воле. Мы наделаем братьев и сестер Тау Фраиму, и заберем их с собой жить на остров Пзалион. Я научу их чистить трубы великих органов, а ты научишь их путешествовать силой мысли. Я всегда буду помнить нашу первую встречу в моей келье в Тутте: ты был худ, тебе было грустно, я была напугана, я обезумела, и я буду всегда без ума от тебя.

Жить, чтобы любить себя. Человек живет, чтобы любить себя. Почему я так себя ненавижу? На Двусезонье все еще идет дождь. Грустно. Мрачно. Глоточек мумбе меня согреет. Дверь открывается. Гляди-ка, сиракузянка. Красавица. Какого черта сиракузянка делает в этой богом забытой глуши?

Я Йелль, дочь Афикит Алексу и Тиксу Оти. Мне нравится быть такой, какая я есть — чуть сумасбродной, не от мира сего. Ты меня помнишь, папа? Я так грустила, когда ты ушел, чтобы встретиться с блуфом на его земле. Посмотри, что сделал из тебя блуф: робота, машину. Но я чувствую это, я знаю это — ты сохранил свою душу ребенка, мужчины и отца. Хочу тебе сказать, что люблю мальчика. Его зовут Жек, и он будет моим мужем. Ты можешь подумать, что я слишком мала, чтобы принимать такие решения. Отцовская ревность! Напомню, что ты и сам успел уже втянуть меня в войну. Жек поможет мне притормозить на шажок, чтобы человечество меня догнало, и немного отвлечься в пути. Может, я даже соглашусь родить ему ребенка. Только одного. Девочку. Я уже знаю ее имя, но не скажу тебе, пока ты не выберешься из этой машины. Помни меня, папа, помни мой запах, мой смех, мой голос. Ты всегда говорил, что он режет как отточенная сабля. Помни.

Это ты, Йелль? Дочурка моя? Я был счастлив, когда ты родилась, так гордился тобой.

Я Афикит Алексу, дочь дамы Амайт и Шри Алексу. Ко мне вернулось желание, любимый. Говорила ли я тебе когда-нибудь, что окружу тебя такой сильной любовью, что она вырвет тебя из лап Гипонероса? Знаешь ли ты, мой возлюбленный, силу реки моей любви к тебе? Я та, кто открыл дверь твоего агентства на Двусезонье, та, которую ты по доброте своей перенес на планету Красная Точка, та, за которой ты шел до Селп Дика, та, которую ты вынес из монастыря абсуратов, та, которая в конце концов оценила и полюбила тебя. Я уже говорила тебе все это раньше, Тиксу? Возвращайся к людям, и я последую за тобой, куда бы ты ни пошел, даже если это будет страна смерти. Я тебя отпустила три года назад, больше не брошу. Прими мою жизнь, мое тепло.

Я вспоминаю тебя, Афикит, я вспоминаю себя…

Споры согласования, съеживаясь от песни существ-истоков, рассыпались, и внезапно развалились подпорки и строительные леса, возведенные материнскими платами. Тиксу вернул себе память. Он снова стал человеком, и его творческие вибрации присоединились к хору его одиннадцати товарищей. Они составили истинного дэва, храм с двенадцатью колоннами, и разбитый Несотворенный покинул телесную оболочку оранжанина. Пришел день — так же внезапно, как недавняя ночь. Ярко светило солнце, что-то шептал сквозь листву ветерок, снова запели птицы.

По руке Афикит потекла теплая липкая жидкость. Она открыла глаза и вскрикнула: Тиксу был с головы до ног весь в крови. Они разорвали круг и столпились вокруг него.

Звенья, крепившие всевозможные частички искусственного тела Тиксу, сдали. Внутри него пошли выстреливать микроразрывы — кромсая органы, разрушая кровеносную систему, нанося непоправимый ущерб мозгу. Возможно, это была еще одна попытка спор-властителей не поддаться развоплощению, одиннадцатый этап плана скаитов Гипонероса, вспышка жизни в границах, что стали слишком узки. Тиксу разомкнул губы, чтобы что-то сказать, но изо рта у него только вытекли карминные струйки. Под ним подогнулись ноги, и он рухнул рядом с кустом. Афикит просунула ему руку под голову и бережно ее приподняла. Его кожа лопнула, как перезрелый плод, обнажив под собой трещины, из которых полились ослепительной рябью потоки света.

Йелль не плакала: она всегда знала, что отец не переживет испытаний. Она всегда знала наперед, что случится. Она больше не слышала блуфа: индисский дэва умерил его аппетиты на несколько миллионов лет. Жек подошел к ней и нежно обнял.

Жек, ты поможешь мне услышать песню жизни?

Тело Тиксу исчезло, словно растворилось в невидимом чане. Афикит выпрямилась с невидящими из-за слез глазами.

— Он умер человеком, — прошептала она, глядя в лазурное небо.

Он ждал ее где-то в этой необъятности. Она скоро присоединится к нему — дала она ему безмолвное обещание.

Они пробыли вместе три дня, окружая нежностью Афикит и Йелль.

— Мы не увидали индисских анналов, — сказал Фрасист Богх, гуляя с Шари и У Паньли вдоль берегов потока.

— Мы их не можем видеть, когда… пока нас было двенадцать, — ответил Шари. — Мы сами были индисскими анналами. Но я вас приглашаю наведываться в них каждого самого по себе. Они действительно того стоят.

— Мне это не совсем понятно, — заметил У Паньли. — Они не могут быть и там, и здесь…

— Мы все и здесь, и там…

Ответ показался У Паньли интересным, поскольку предлагал ему дорогу, которой стоило пройти и загадку, которою стоило разгадать. Жители левантийских миров вообще возводили загадки в ранг искусства.

На четвертый день в сумерки они расстались. На Матери-Земле остались только Афикит, Йелль и Жек. Прежде чем влиться в эфирные коридоры и отправиться каждый навстречу своей судьбе, они долго обнимались и давали торжественные обещания встретиться снова. Тау Фраим прижался к Найакит с такой силой, что у нее на шее остались синяки.

На рассвете седьмого дня Афикит обнаружила, что рядом с кустом безумца стоит новый куст, куст с красными цветами — красными, как кровь Тиксу, красными, как жертвенная кровь.

Йелль с Жеком рады были вновь увидеть деревню в Гимлаях. Они смешались с потоком людей как безымянные паломники, но вместо того, чтобы направиться к двум кустам с вечными цветами, пошли по небольшой тропинке, которая вела к ручью, а затем дальше — к первым предгорьям массива. Зима только что закончилась, и на траве и зарослях все еще лежал ажурный снежный покров.

Они нашли Афикит на обычном месте, перед пещерой безумца. Ее золотистые волосы пересыпало серебром, но, казалось, с возрастом она становилась все прекраснее. Она держалась подальше от непрекращающихся паломничеств, организованных транспортными компаниями миров Центра и Окраин. Питалась Афикит дикими фруктами и припасами, оставляемыми паломниками в окрестностях деревни. Паломники принимали ее за набожную чудачку, удалившуюся на Мать-Землю, чтобы посвятить себя религии воителей безмолвия. Как удивились бы они, узнав, что это Найя Фикит, легендарная спутница Шри Лумпы. И зимой, и летом она всегда носила одно и то же шерстяное платье, перетянутое на талии сплетенными ветками.

— Мама, — крикнула Йелль, чтобы привлечь ее внимание.

И когда мать повернула голову в ее сторону, она передала ей свою двухмесячную дочь Абаэлль.

Афикит взяла девочку на руки, долго смотрела на нее, погладила по лобику, взяла ее маленькую ручку в свою, перецеловала пальчики, напевая старую сиракузянскую считалочку.

Потом она взглянула на Йелль, увидела, что та превратилась в цветущую женщину, что она все больше и больше походила на Тиксу, что она, похоже, была счастлива с Жеком Ат-Скином, что бы «счастье» ни означало для кого-то вроде нее. На безымянном пальце ее правой руки сиял джулианский кориндон.

— Ее зовут Абаэлль, — сказала Йелле. — Я ее родила как можно скорее: я знала, что ты захочешь увидеть своего потомка до того, как уйдешь.

— Я могу уходить спокойно: у меня очень красивое потомство. Где вы живете?

— В провале на Платонии, — ответил Жек. — Пока что…

Теперь он вымахал в более чем двухметрового гиганта, и жена казалась рядом с ним крошечной. Его круглое лицо выражало безмерную доброту — незаменимейшее качество для постоянной жизни бок о бок с Йеллью.

— Будете заводить еще детей? — спросила Афикит.

— Одного хватит! — воскликнула Йелль.

— Вы видели других товарищей по дэва?

— Мы регулярно навещаем Сан-Франциско и Феникс, они поселились на ледяном мире, где построили великолепный город. У них родились близнецы, и Феникс опять беременна. Мы снова повидали У Паньли и его жену Катьяж, они живут на Шестом кольце Сбарао. У Паньли открыл там школу Кхи, и у них трое детей. Мы знаем, что Фрасист и Гэ отправились в долгое путешествие. Что касается Шари, Оники и их детей, то ты их видишь чаще, чем мы.

— Тау Фраим совсем вырос, — сказала Афикит. — Скоро он будет готов заменить горного безумца и стать бессмертным хранителем анналов человечества.

Через час она с необычайной серьезностью попрощалась с ними. Она не стала спускаться в деревню паломников или вулкан Исход, она спокойно поднималась по крутым склонам Гимлаев. Афикит ни разу не обернулась. Заснеженные вершины поглотили ее хрупкую фигурку.

— Мы больше никогда ее не увидим, — прошептала Йелль. — Она ушла, чтобы присоединиться к моему папе. У нашей дочери так и не будет бабушки…

Жек нежно поцеловал жену.

— Мы будем ее любить за четверых, ма Ат-Скин!

На следующий день паломники обнаружили рядом с двумя кустами — с сияющими цветами и с цветами красными — третий куст. Его цветы, тоже вечные, были чистейшего белого цвета, самого яркого из всех, что приходилось видеть человеческому глазу.

К Шри Ампре — старик имел обыкновение каждую ночь взбираться на холм, который он звал Арратаном, чтобы понаблюдать за звездным небом, — застенчиво приблизился молодой человек.

Молодой человек происходил с Сиракузы, о чем свидетельствовала одежда: прошло более тридцати лет с тех пор, как сиракузяне отказались от облеганов и вместо них носили нечто вроде нательного белья, которое доходило до шеи, но оставляло свободными голову и прическу.

— Я Мессаудин Джу-Пьет, — сказал молодой человек. — Заканчиваю образование и работаю над диссертацией о воителях безмолвия и связанных с ними легендах. Вы не дадите мне интервью?

— Я слыхал о вас раньше, — отвечал Шри Ампра. — Вы слишком скромничаете, говоря о себе как о школяре. Ваши заслуги уже общеизвестны: вас называют величайшим поэтом первого постимперского периода… блестящим, обаятельным. Любимец дам, источник беспокойства для мессиров! Не думайте, что мы на Неоропе отрезаны от остальной вселенной!

Молодой человек поклонился, словно отдавая должное уважение проницательности своего собеседника.

— Моя очередь поделиться с вами кое-какими слухами: говорят, что вы знали Шри Лумпу и что вы единственный человек, который исследовал Гипонерос. Правда ли это?

— Эти два слуха связаны: я знавал Шри Лумпу на планете, которая (как я не вполне уверен) могла быть Гипонеросом. Мне больше двухсот лет, молодой человек, и смерть за мной все еще не приходит…

Глаза Мессаудина Джу-Пьета сияли в неоропейской ночи. Он не чувствовал надобности в своем маленьком голорекордере: этот разговор никогда не сотрется из его головы.

— Меня инициировал антрой сам Шри Лумпа, — продолжал Шри Ампра. — Я говорю не об этих карикатурах на инициацию, устраиваемых всякими фальшивыми воинами безмолвия, этими придурками, дэвическими жрецами, — тут он сплюнул на землю, — но о реальной передаче непередаваемого: древней вибрации, звука жизни.

— Меня-то инициировал жрец дэвической религии, — с досадой признался Мессаудин Джу-Пьет.

— То есть, считай, ничего не было! — пробурчал Шри Ампра. — Вам досталось дешевое подобие антры, мушиный помет! Если захотите, молодой человек, я покажу вам, что такое настоящее посвящение!

— С радостью! — воскликнул Мессаудин Джу-Пьет.

— Мне нравится ваш энтузиазм. Как дела на Сиракузе?

— У нас теперь двадцать девятое по счету планетарное правительство — меньше чем за сто лет. Деловая буржуазия подбивает население спутников на восстания, чтобы свергнуть аристократию и установить демократию. Прочие миры не простили нашей безумной гегемонии и все время держатся от нас подальше. Стабильность и процветание — это придет еще не завтра. Могу я задать вам еще один вопрос? Откуда это имя — Шри Ампра? Я полагаю, это означает «сеньор Обезьяна» на языке садумба. Но вы не особенно волосаты…

— Когда я вернулся с Арратана…

— Арратана?

— Другое название Гипонероса. Когда я, стало быть, вернулся с Арратана, я регрессировал до почти животного состояния…

— Вы знаете, что случилось с воителями безмолвия? Говорят, что всякий раз, когда один из них покидает эту вселенную, на Матери-Земле появляется куст.

— Сколько сейчас кустов?

— Двенадцать. И цветы разные по фактуре, форме и цвету…

Рука Шри Ампры распрямилась, и его указательный палец устремился к звездному своду.

— Посмотри на небо, Мессаудин, и ты увидишь тех, кого ищешь. В крайнем левом углу созвездие Фрасиста и Гэ в форме джабайба, стервятника: они покровительствуют целителям и путешественникам.

— Фрасист — это тот самый Фрасист Богх, муффий Барофиль Двадцать пятый?

— Кое-кто утверждает, что да… Далее созвездие Сан-Франциско и Феникс в форме снежного медвигра. К ним обращаются при проблемах с бесплодием. Чуть дальше в форме трилла созвездие У Паньли, защитника воинов и отшельников.

— Нет ли тут противоречия?

— Отшельники — воители души, а воины — отшельники поля битвы. Обрати теперь внимание на правую часть небесного свода: ты обязательно увидишь созвездие Йелли и Жека в форме раскрытого глаза, символа ясновидения и отваги. Вон там, в форме летающего валуна, созвездие Шари и Оники, аллегория посвящения и преданности. Ярко сияющая одинокая звезда — это Тау Фраим, их сын, неизменный и бдительный хранитель индисских анналов. Наконец, и это самое дорогое моему сердцу созвездие, ящерица в центре, слегка красноватая — красным цветом жертвы, — и семь солнц там, где ее голова. Волосы Афикит, простертые на теле Тиксу. Душа Афикит в душе Тиксу. Они сияют вместе вечно. А еще можно также увидеть на месте того, что когда-то было черной дырой, звездную пыль: это скаиты, бывшие посланцы пустоты. Их желание участвовать в творении оказалось сильнее воли Несотворенного.

— Я ничего этого не вижу, — вздохнул Мессаудин.

Старик рассмеялся:

— Научись видеть сердцем! Ты мне напоминаешь о тех днях, когда я звался Лотером Пакуллаем, досточтимым сотрудником Института прикладных наук Неоропа.

— Для чего же они рисковали? — спросил сиракузянин. — Люди все так же свирепо рвут друг друга на части, как и всегда…

— Свирепость — это часть жизни. Застал бы ты дни Великого Холода, дни Великой Пустоты, ты бы этого не сказал!

— Великий Холод? Великая Пустота? Я думал, это легенда, которую рассказывают детям, чтобы их приструнить…

— Вот чернота в небе — это блуф. Он караулит наши промахи, как неутомимый хищник. Не рискни эта дюжина, у людей даже права рвать друг друга не было бы, и мы бы не сидели спокойно и не спорили бы под звездным сводом. Кстати, хватит разговоров. Пришло тебе время получить истинную антру…

КОНЕЦ