Цитадель Гипонерос

Глава 14

Шари нащупал пальцами маленькие гладкие сферы. Он преодолел брезгливость от соприкосновения с шершавой и холодной коркой эпителия, покрывающей скаита.

Гаркот не двинулся с места, как будто внезапная решительность противника парализовала его нервные центры. Он как раз предупреждал своих агентов, когда воитель безмолвия отшвырнул сьера д’Ариоста, схватился за край капюшона скаита и сунул руку во внутренний карман его бурнуса. Исходивший от махди Шари из Гимлаев внутренний свет вибрировал слишком сильно для третьего конгломерата. Мало того, что из сенешаля вымело базовую нега-энергию материнских плат и Несотворенного, еще и прервалась постоянная связь со спорами-властителями главных конгломератов чана, как если бы прямой физический контакт с человеком-истоком забивал помехами ментальные частоты созданий Бесформенного.

Покатившиеся на пол придворные смешались в кучу и не давали друг дружке встать. В аудиенц-зале господствовала неописуемая толчея. Столь знаменитый на всю империю Ангов ментальный контроль разлетелся вдребезги, и мечущаяся вразнобой толпа разбилась на множество стаек, то сбивавшихся вместе, то разбегавшихся, то перекраивавшихся заново под властью импульсов паники. Придворные, кардиналы, викарии, медики ЗКЗ, старшие офицеры Пурпурной гвардии, хранительницы этикета, церемониймейстеры, певцы, голо-скульпторы, танцоры среднеэпохового сохорго и представители профессиональных гильдий независимо от различий в расах, социальных классах или планетах-родинах, вопили от страха, налетали друг на друга, разбегались во всех направлениях, натыкались на стены, как насекомые, попавшиеся под стеклянный колпак. Оказалось достаточно одного крика и легкой суматохи, чтобы они превратились в мишени чудовищного покушения террористов, в актеров волнующей и трагической пьесы, чтобы наконец отведать восхитительного озноба ужаса.

Вломившийся взвод притивов с раструбами криопучкового оружия наперевес усугубил замешательство, но и укрепил толпу в чувстве, что им довелось стать свидетелями одного из тех знаменательных событий в придворной жизни, что дают темы для разговоров больше чем на десятилетие. Счастливчики, например, которым довелось встретиться несколькими годами ранее в коридорах императорского дворца с дамой Веронит де Мотогор — раздетой, униженной, отвергнутой, — все еще затевали злорадные пересуды (особенно учитывая, что телосложение дамы Веронит, ранее воспеваемое не слишком наблюдательными или плохо информированными поэтами, обнаружило ряд изъянов, подпитывавших неиссякающий источник ехидства).

Ладонь и пальцы Шари сомкнулись на четырех сферах. У него появилось любопытное ощущение, что он столкнулся с существом, состоящим из пустоты, заключенной в жесткую оболочку. Его рот находился всего в нескольких сантиметрах от губ сенешаля, и больше всего его смущало то, что он не чувствовал на шее, щеках или губах теплого дыхания. Дыхание — символ жизни, но скаиты не дышали, не нуждались в кислороде, воде, пище, и из этого фундаментального отличия от людей было видно, что их зачали не для жизни в человеческих мирах, а для того, чтобы подрывать эти миры и готовить пришествие пустоты. Они не подходили под свою среду, или же среда не подходила под них, поэтому их нисколько не интересовало сохранение вселенной — она к ним не имела отношения. Этот механический аспект, их нейтральность, был в одно и то же время их силой и их слабостью: их силой, потому что никакие эмоции, никакие противоречивые или даже просто паразитные мысли не снижали их эффективности; их слабостью, потому что им были недоступны тончайшие механизмы Творения, и потому, что они не переживут своей собственной работы по стиранию.

Предупрежденные скаитами-коммуникаторами наемники из группы реагирования ворвались в давку в центре зала, бесцеремонно топча и расталкивая придворных, преградивших им путь. Они увидели человека в белых облегане и мантелетте, странно обнявшего неподвижного, окаменевшего сенешаля.

В момент, когда Шари потащил руку из глубины кармана, скаита охватила жестокая дрожь. Споры-властители, хоть и ослабленные появлением Тиксу Оти с Оранжа, пришли в себя, восстановили связь с третьим конгломератом и обнаружили способ парировать нападение: рассчитав вероятности, чан предложил им использовать досье по ирратипному поведению, выведенное из доступа в 7157 году стандартного календаря Нафлина. Данные в файле касались пятнадцати скаитов из опытных серий, одержимых ненавистью (передавшейся через ДНК женщины, послужившей их концептом) и убивших огромное количество людей на трех планетах Конфедерации. Тогда споры-властители проникли в закрытую память и откопали этот файл, деактивированный тысячу лет назад, чтобы избежать дальнейших перекосов и не вызвать скаитофобии в коллективном человеческом сознании. При этом они открыли коридоры в зонах разграничения файлов, и бдительный разум Тиксу Оти мгновенно воспользовался этим исчезновением стен, чтобы в свою очередь проникнуть в секретные области Гипонероса. Они спешили как могли, но оранжанин — ирратипный, как и все его сородичи, — отныне представлял собой неизвестную величину в девятом этапе Плана. Тайном этапе, разработанном без ведома материнских плат и Несотворенного.

Споры-властители уже добавляли Гаркоту тончайшую долю ненависти, перестраивая его при слиянии с коннетаблем Паминксом, но ни разу не прибегали к импульсу такой плотности, такой неистовости. Однако неосмотрительность третьего конгломерата, который носил при себе настоящие криокоды и подставился под дестабилизирующий физический контакт с человеком-истоком, не оставила им выбора: только поток ненависти мог реактивировать имплантаты Гаркотова мозга.

Рука сенешаля, охваченного неудержимой жаждой убийства, взвилась, как пружина, и его грубые пальцы без ногтей сомкнулись вокруг шеи противника.

Горло Шари пронизала жгучая боль; он, удивившись внезапной контратаке, среагировал инстинктивно, крепче вцепляясь в четыре кода и вытаскивая руку из выреза в бурнусе. Ему стало нехватать воздуха, и вибрация антры растворилась в заволакивающей сознание красной дымке. Он попытался вообразить входы в эфирные коридоры, но не мог связно думать. Свободной рукой он пытался сдержать пальцы Гаркота, сдавившие хрящи его гортани, но скаит внезапно превратился в безжалостную машину убийства, и материал, из которого он был сделан — едва ли его можно стоило именовать плотью, — был тверд как камень.

Придушенный Шари начинал впадать в оцепенение. У него не оставалось ни сил, ни воли, чтобы обратить свое возмущение и панику в действие; он чувствовал, что медленно отключается, разрыв между желаниями и физиологическим восприятием вылился в чувство беспомощности, которое постепенно обратилось в безразличие, в покорность. Звуки, формы, цвета вокруг него исчезали, растворялись в наваливающемся ватном облаке. До него все еще долетали обрывки голосов, замирающих вдали криков:

— Убейте этого подлого террориста, сенешаль!

— Это паритоль с Ут-Гена… низкая тварь!

Наемники-притивы рассыпались вокруг двоих противников и прицелились в них из криоизлучателей, но, не зная, насколько устойчивы скаиты к действию замораживающих агентов, и опасаясь поразить сенешаля, открыть огонь не осмеливались. В любом случае, судя по напряженному лицу неприятеля Гаркота, сенешаль и так добил бы его за несколько секунд. Зрители этой причудливой сцены впервые увидели скаита в рукопашном поединке с человеком и были потрясены, осознав, что необычайная эффективность выходцев с Гипонероса не ограничивается одними лишь манипуляциями с рассудком. Его черные глаза навыкате сияли из тусклого полумрака капюшона словно алмазы, переполненные злой энергией. Вся жизнь из его тела перелилась в пальцевидные придатки, которые неумолимо вонзались в шею жертвы.

Шари краем зрения уловил вдали устье голубого света. Оно звало его, выпевая завораживающий мотив. Ясности рассудка все еще хватило, чтобы понять, что оно открывается не в эфирный коридор, а в другую реальность, в мир душ. Кажется, он мельком увидел улыбающееся лицо своей матери по другую сторону устья, и его заполнило желание присоединиться к ней. Шари не было еще восьми лет, когда амфаны народа Америндов обрекли ее на истязания песней смерти, и теперь он понял, как сильно ему не хватало ее нежности. Оники смогла бы заполнить этот провал, но судьба упорно их разделяла. Устье безудержно надвигалось так, что у Шари повело голову, и это чувство головокружения все больше и больше отдаляло его от окружающей действительности, от его телесного вместилища.

Он различал необычные шепотки, словно на берега озера его внутреннего безмолвия набегали шипящие и пенящиеся круги, и там умирали. Что-то, однако — некое расплывчатое чувство — мешало ему полностью расслабиться в безмятежном уходе. Остатки ярости, ощущение неудачи, пустой расточительности. Он капитулировал, он покидал этот бренный мир, не оградив существования человечества, он оставлял одиннадцатилетнего ребенка в одиночку противостоять тварям блуфа, он трусливо покидал Оники и Тау Фраима в руках имперских сил на Эфрене. Внезапный всплеск осознания заставил его взбунтоваться, отринуть неизбежное. Он вернулся к реальности и сразу почувствовал ужасающую боль в затылке и шее, снова расслышал гомон, перемежающийся визгом и вскриками. Шари не стал сопротивляться сенешалю с его безжалостной силой робота, он сосредоточился на вызове антры. И звук жизни немедленно, как если бы только и ждал момента вмешаться, как если бы прятался с единственной целью — не влиять на решение своего подопечного, пустил в ход всю силу своей вибрации и поставил махди пред эфирным коридором.

Внезапное и необъяснимое исчезновение террориста привело в ступор придворных, кардиналов и всех, кто толпился в зале для избранных. Внезапно оказалось, что рука сенешаля — иначе эту грубую конечность не назовешь — сдавливает совершенную пустоту. На несколько секунд толпа призадумалась: не приснилась ли им вся эта сцена, и не оказались ли они теми пресловутыми хохлатыми павлинами в скверном розыгрыше, ведь кое-какие из голо-скульпторов слыли мастерами искусства иллюзий. Придворные не раз впадали в заблуждение, думая, что стали свидетелями необычайных явлений или грандиозных побоищ, однако действующие лица в них были не чем иным, как трехмерными обманками в натуральную величину. Такие забавы случались в стенах императорского дворца довольно часто: вы порой посреди монолога замечали, что собеседник, перед которым вы держите речь, просвечивает, чувствуете себя глупо, но, поскольку хвалились искусностью в ментальном контроле, выдавливаете улыбку, призывая тысячи проклятий крейцианского ада на голову шутника. Однако подобные спектакли не то что сенешаля, но даже простого скаита-инквизитора обходили стороной, а одетый в белое мужчина — паритоль, террорист с Ут-Гена, — казался довольно плотным, довольно непрозрачным для простой голографической иллюзии.

— Это что… воин безмолвия? — раздался женский голос. — Такая манера пропадать напомнила мне…

Никто так и не узнал, что напомнил ей этот человек, потому что сенешаль Гаркот, напоенный первобытной ненавистью чана, схватил ее за шею и оторвал от пола. Удивление сменилось ужасом, когда послышался треск хрящей ее трахеи.

Дымный полумрак полосовали слепящие вспышки световых бомб и лучи высокой плотности. Нападающие неумолимо продолжали продвигаться. Викарии провели их тайными галереями и они, используя элемент неожиданности, овладели большой частью епископского дворца. Теперь они добрались до подвалов, осаждать которые оказалось несколько труднее, поскольку броневое покрытие было так спроектировано, чтобы противостоять разрывам бомб. Бои вспыхнули с удвоенной силой, когда защитники, осознав необходимость создать последний бастион между имперскими силами и убежищем, где укрылись муффий с Мальтусом Хактаром, бросились в битву с энергией отчаяния. Их заградительный огонь, их мины и древние фугасные гранаты отсрочили исход, но потери, нанесенные вражеской армии, не мешали ей бросаться нескончаемыми волнами на очаги сопротивления и давить их числом. Диски наемников сеяли хаос, и сладковатый запах крови смешивался с запахом обугленной плоти и металла.

— Не упрямьтесь так, Ваше Святейшество! — проворчал шеф-садовник. — Через несколько минут коридоры в мастерскую дерематов перекроют.

— Идите, Мальтус: никто не заставляет вас разделять со мной судьбу. Даже ваш драгоценный Двадцать четвертый…

Барофиль Двадцать пятый обнял Жека за плечи и прижал к себе, как бы прикрывая щитом своего тела. Осгорит с беспокойством взглянул на полуоткрытую дверь, из которой вырывались густые клубы дыма, затем вернулся к своему:

— А вы, что вас заставляет разделять судьбу этих четырех крио?

— Вы знакомы с Додекалогом, книгой пророчеств Захиэля?

Мальтус Хактар раздраженно покачал головой.

— Вы думаете, сейчас самое время для…

— Я твердо убежден, что эти четверо — из числа двенадцати Вестников Храма Света, двенадцати Рыцарей Откровения…

— Вы тоже, и вы тоже из их числа! — вскричал Жек.

Муффий присел перед анжорцем, ухватил его за плечи и до мучительности серьезно всмотрелся в него. От вспышек света и грохота оружия выражение его лица казалось трагичным.

— Отчего вы так говорите?

— Я видел это в индисских анналах, в храме света, — ответил анжорец, не дрогнув встретивший пристальный взгляд собеседника.

— Значит, вы побывали в храме света, описанном Захиэлем?

— Не принимайте его россказни за чистую монету, Ваше Святейшество, — загудел главный садовник. — Может, он и путешествует силой мысли, но он всего лишь ребенок!

— Я вас уже видел в этой комнате раньше, — продолжал Жек, упорно глядя на муффия. — Вы часто приходили со своим другом, вы рассматривали саркофаги, вы падали на колени, вы плакали, а потом снова вставали, вы спрашивали своего дорогого Адамана, действительно ли он ничего не чувствует, и он вам отвечал, что Крейц пока что не заговаривал со своим ничтожным слугой…

Потрясенный Барофиль Двадцать пятый несколько долгих мгновений не знал, как отреагировать. Его пальцы в белых перчатках машинально впились в плечи Жека. Мальтус Хактар уставился на анжорца с выражением отца, обнаружившего, что его сын — монстр.

— Так вы за нам следили… — пробормотал муффий.

— Это не слежка, — поправил Жек, — а ментальная разведка, подготовка к нашей операции… — И добавил со слезами на глазах: — Все пошло не по плану…

— В любом случае, ничего еще не потеряно! — поручился Барофиль Двадцать Пятый с убедительным нажимом в голосе, который, как понял Жек, в основном предназначался для того, чтобы уговорить самого себя.

— Ваш друг прав, — сказал Жек, указывая на шеф-садовника. — Вы должны идти. Я-то умею путешествовать с помощью мысли, и я пока могу подождать. — Он похлопал по карману куртки. — У меня есть коробка со шприцами…

— Вы не знаете, как отключать морозильные камеры, — возразил муффий.

— Покажите мне.

— Это сложные механизмы, и я побаиваюсь, что вы пропустите этап. Кроме того, вам понадобится поддержка, чтобы помочь вашим друзьям: вышедшим из крио требуется время, чтобы восстановить координацию. Когда они возвращаются к жизни, то уязвимы, как новорожденные. Я положусь на Крейца и остаюсь с вами! Но я замечу, что мы еще не знаем вашего имени…

— Жек Ат-Скин… Махди Шари говорит, что с товарищами по Индде можно обращаться на «ты»…

Лицо Верховного Понтифика озарила теплая улыбка.

— Для меня большая честь, мой дорогой Жек, что ты считаешь меня своим, и я приветствую тебя в епископском дворце Венисии.

Он торжественным жестом стащил огромный перстень, сиявший на безымянном пальце его правой руки, и вручил его анжорцу.

— Это кольцо понтифика, джулианский кориндон. Прими его в знак благодарности и дружбы.

— Вы с ума сходите, Ваше Святейшество! — взревел Мальтус Хактар. — Только у муффиев есть право носить этот перстень!

— В этот миг я прерываю преемственность муффиев навсегда, — спокойно и решительно ответил Барофиль Двадцать пятый. — И разрываю тяжелые цепи, которые обременяют миллиарды верующих, обращенных силой, угрозами или манипуляциями с разумом. Я упраздняю злейшего врага Крейца, аппарат Церкви, и возвращаю каждому человеку его внутреннюю истину. Слишком много преступлений было совершено во имя этого ненавистного символа властной, гегемонической воли. Я полагаю справедливым, чтобы джулианский кориндон теперь перешел в стан праведников и чтобы Жек стал его хранителем. Это решение — лишь завершение воли моего предшественника Барофиля Двадцать Четвертого.

Задыхаясь от эмоций, Жек уставился на камень с бесчисленными гранями, полуночно-синий цвет которого почти переходил в черный, в розовой опталиевой оправе, слишком большой для его собственного безымянного пальца. Камень слегка подрагивал между большим и указательным пальцами муффия и ловил мимолетные отблески света.

— Возьми этот самоцвет, Жек. Он станет краеугольным камнем мира, который мы призваны построить.

Жек схватил перстень; от него шел такой жар, что пришлось поспешно сунуть его в карман куртки. Взволнованный бескорыстностью, одиночеством и смирением этого человека, который правил империей из нескольких сотен миллиардов подданных, он больше не мог сдерживать слез. Муффий притянул и прижал его к груди. Бывший губернатор планеты Ут-Ген изменился, что бы ни говорил брат Сержиан, миссионер со спутника Жетаблан.

— Отныне я освобожден от бремени, — прошептал Барофиль Двадцать пятый. — С этим действием я утверждаю себя вновь простым учеником, новичком безмолвия. Я отказываюсь от своего муффиального патронима и возвращаюсь к своему родному имени, имени, которое мне дала моя любимая мать, белошвейка в Круглом Доме сеньоров Маркината: Фрасист Богх…

Прогремел продолжительный взрыв, за которым последовала череда ослепительных молний — совсем как раскат грома. Чудовищные сотрясения не повредило опталиевой защите стен и потолка, но затопили комнату непроницаемым облаком дыма и пыли.

— Первейшая обязанность любого, кто собрался построить новый мир, — остаться в живых, Ваше Святе… Фрасист Богх! — пробурчал Мальтус Хактар.

Гул постепенно стих и уступил место треску лучевого оружия, визгу и грохоту металла, истошным воплям раненых, приглушенному лязгу ближнего боя. Осгорит нацелил свой волнобой на дверь.

— Черт побери, они уже идут!

Словно в подтверждение его слов на фоне полумрака вдруг возник силуэт. Мальтус не слышал, как он вошел — видимо, из-за взрыва. Он нажал на спусковой крючок своего оружия, но кто-то бросился к нему и отвел его руку. Световой луч ударил в стену ближе к полу, где и рассыпался в сверкающие брызги. Обезумевший от гнева осгорит направил оружие на того, кто помешал ему устранить незваного гостя, и поразился, узнав маленького воина безмолвия.

— Не стреляйте! Это Шари! — воскликнул Жек.

Он метнулся к силуэту и кинулся ему в объятия.

— Полегче, дай мне отдышаться, — прошептал Шари.

Жек отступил и осмотрел махди — лицо перекошено и залито потом, дыхание сиплое, а ясно различимые отметины на вороте облегана вокруг шеи говорят об изнурительной схватке, которую он только что пережил.

— Коды у меня, — добавил он с усталой улыбкой, предваряя вопрос Жека.

Он разжал руку, показав четыре маленькие шарика, покачивающиеся на трясущейся ладони. Анжорец вспыхнул от радости: они наконец могли пробудить поцелуем Йелль, Афикит, Сан-Франциско и Феникс.

— Быстрее, нельзя терять времени зря! — оправившись от шока, произнес Мальтус Хактар.

Во взгляде махди появилась настороженность.

— Они друзья, — объяснил Жек. — Это Мальтус Хактар, шеф безопасности епископского дворца. Он выстрелил в тебя по ошибке. А это муффий Баро… Фрасист Богх. Нас осадили и нужно действовать быстро.

— С представлениями позже! — разозлился осгорит. — Дайте мне эти сферы, сударь. Я должен сопоставить номера кодов с цифрами на пьедесталах.

— Доверьтесь Мальтусу: он не бальзамировщик, но с реанимацией крио должен справиться идеально, — сказал Фрасист Богх.

Шари кивнул и передал сферы шеф-садовнику. С этого момента они молчаливо перераспределили задачи, слова стали излишни. Мальтус Хактар вскрыл кожухи пьедесталов консервации, обнажая встроенные приборные панели, и нажал кнопки, которые отдавали команду прервать процесс охлаждения. Хотя рев сражения теперь не умолкал, они ясно расслышали вздох, с которым остановились механизмы, и тихий скрип отстегивающихся крышек. Стеклянные стенки саркофагов покрылись густым туманом конденсата, который превратил продолговатые тела в нечеткие и темные формы. Осгорит сравнил числа, выгравированные на сферах, с числами, написанными внизу приборных панелей, и после сверки разложил криокоды по соответствующим пьедесталам.

Жек достал из кармана куртки жестяную коробочку, открыл ее и извлек четыре заранее заряженных шприца. По знаку Мальтуса Хактара Фрасист Богх и Шари, который постепенно оправлялся после попытки Гаркота задушить его, сняли крышку с первого саркофага — саркофага Афикит. Им в лица хлестнул порыв ледяного воздуха, пропитанного вонью криохимикатов. Облако конденсата, окутавшее бледное тело молодой женщины, испарилось. Шари уже забыл, какой красавицей была его мама Афикит; при виде ее черт — сверхъестественно изящных, расслабленных и еще более пленительных в отрешенности ледяного сна, — его обуяли эмоции, на время затмившие боль в шее и раны в душе. На несколько мгновений он снова стал вольным, беззаботным ребенком, носился по гимлайским горам, летал на камне в компании орлов, купался в ледяных потоках…

Фрасист Богх взял код и шприц, который ему протянул Жек, снял предохранительный колпачок, воткнул оголенный конец иглы в крошечное темное пятно сверху сферы, проткнул защитную мембрану, осторожно потянул за шток, чтобы вобрать образец ДНК криогенизованного и смешать с реанимационными химикатами. Он проконсультировался у крио-бальзамировщиков Церкви и повторял эти жесты в воображении снова и снова, как если бы всегда предчувствовал, что времени на них у него будет очень мало. Не колеблясь он поднял руку Афикит, воткнул иглу (специглу, предназначенную для прокалывания самых жестких тканей) в сгиб локтя, в жесткую синеватую черточку вены, и надавил большим пальцем на упор штока. Ему потребовалось около пятнадцати секунд, чтобы перенести в неподвижное тело все содержимое шприца; затем, не дожидаясь реакции молодой женщины и не беспокоясь обо все приближающихся вспышках или нарастающем гаме, он взял второй шприц и сделал знак открыть саркофаг Сан-Франциско (к большому разочарованию Жека, который испугался, что для Йелли не хватит времени до вторжения нападающих). Пары размораживания, холодные и пахучие, смешались с пылью и дымом, образуя непрозрачный туман. Фрасист Богх сделал три неудачных попытки, прежде чем пронзил толстую кожу жерзалемянина, чьи черты лица и длинные черные волосы напомнили Шари горного безумца.

— Глядите! Она шевелится! — взволнованно завопил Жек.

Трое мужчин повернули головы в сторону саркофага Афикит. Она действительно пошевелила рукой, открыла веки, и ее грудь, таз и ноги сотрясла сильная дрожь. Жизнь грубо брала свое, стремясь вернуть обратно территорию, откуда ее изгнали более чем на три года. Опорожнив шприц в руку Сан-Франциско, Фрасист Богх быстро скинул свой стихарь и отдал его Жеку.

— Дай этим ей прикрыться…

Стараясь подняться и удержаться в положении сидя, Афикит ухватилась за стойки саркофага. Ее отливающие золотом волосы постепенно теряли жесткость и падали шелковистыми каскадами на плечи и грудь. Прелестные бирюзовые глаза с золотыми блестками остановились на анжорце, который, не в силах вымолвить ни слова, протянул ей стихарь Фрасиста Богха. Она нахмурилась и внимательно посмотрела на него, как будто пыталась понять смысл окружающей картины, найти имя, что-то вспомнить об этом стоящем перед ней одиннадцати— или двенадцатилетнем мальчике, одетом в сиракузянский облеган. Она повернула голову и обвела взглядом комнату, погруженную в дымный сумрак и время от времени прорезаемую слепящими молниями. На миг ее внимание, видимо, привлек шум, доносящийся из коридора, далее — размытые силуэты Фрасиста Богха, Шари и Мальтуса Хактара, которые метались вокруг саркофагов Феникс и Йелли; а затем она, словно ни в одной из этих деталей не нашла ответов на бесчисленные вопросы, обрушившиеся на ее рассудок, снова посмотрела на Жека.

Она показалась Жеку такой же прекрасной, как и в первый раз — когда он увидел ее в кратере вулкана. Выйдя из чрева космины, он решил, что встретил ангела или, еще лучше, богиню из рая крейциан. Долгая заморозка нисколько не тронула ее красоты; напротив, с лица стерлась безмолвная боль, та тончайшая трагическая маска, которая ее не покидала с тех пор, как ушел Шри Лумпа.

В глазах Афикит загорелся проблеск понимания. Она пошевелила губами, но, несмотря на все ее усилия, из горла не вырвалось ни звука.

— Я Жек Ат-Скин, — раздельно проговорил анжорец. — Мы пришли освободить вас, махди Шари и я. С тех пор, как вас заморозили, прошло три года. Сейчас мы в епископском дворце Венисии, в который вторглись имперские войска. У нас очень мало времени. Мы должны добраться до комнаты с дерематами, чтобы всех перебросить в безопасное место. Вы меня понимаете?

Она в знак согласия моргнула, и на ее губах появился намек на улыбку.

— Как вы себя чувствуете, вам хватит сил, чтобы слезть с саркофага?

К ним подошел Мальтус Хактар, который дезактивировал последний из пьедесталов консервации.

— Я сейчас помогу!

С этими словами он подхватил Афикит под мышки, приподнял над саркофагом, поставил на пол и приобнял за талию, чтобы помочь ей удержаться вертикально. Коварная манера осгорита лишний раз полапать женщину разозлила Жека. Выходя из криосна, Афикит заслуживала большего, чем неуклюжая дань внимания от главного садовника.

— Пусть сначала возьмет вот это, — сердито сказал анжорец.

Она протянула в его сторону дрожащую руку, схватила белую ткань, высвободилась из объятий Мальтуса Хактара, присела на угол цоколя и надела стихарь.

Сан-Франциско уже пришел в себя, и его, как несколькими секундами ранее — Афикит, очевидно, заинтересовало, что он делает в этом месте. Его невыразительные глаза бегали без остановки по всей комнате. Главный садовник подошел к саркофагу жерзалемянина, помог ему выбраться и накрыл своей накидкой. Жек понял, что принятое им за бестактность было всего лишь заботливостью, и пожалел, что так повел себя с осгоритом.

Рассудив, что Афикит вне опасности, а Сан-Франциско в надежных руках, мальчик отправился к саркофагу Йелль, которой Фрасист Богх уже ввел реанимационные препараты плюс ее ДНК. Он оттпихнул лежащую на полу крышку, взгромоздился на пьедестал и склонился над лицом девочки, прячущимся в тумане и периодически озаряемым ослепительными вспышками лучей высокой плотности и светоразрывных бомб. Из сгиба ее руки вытекла капля вязкой крови, но Йелль все еще не двигалась, не подавала никаких признаков пробуждения. В соседнем саркофаге уколотая после нее Феникс уже открыла глаза и пошевелила рукой.

Сердце у Жека упало. Он провел тыльной стороной ладони по ледяной щеке Йелли, безмолвно взмолился всем богам, каких знал и каких не знал, о том, чтобы жизнь снова влилась в ее маленькое промороженное тело. Казалось, она навсегда упокоилась на золотой подушке собственных волос, а ее саркофаг выглядел как гроб. Йелль была важнейшей частью его существования, как выразился бы Фрасист Богх — краеугольным камнем его здания. Три года он жил только ради того момента, когда ее веки приподнимутся, когда она улыбнется ему, когда она произнесет его имя. Если она затеряется навсегда в этом нейровегетативном покое, известном как крио-лимбо, у него не останется причин задерживаться во вселенной вечной стужи. Он вспомнил метод, который пригодился, чтобы помешать Сан-Франциско и Робину де Фарту уйти за точку невозврата в Цирке Плача Жер-Залема, однако остатки скромности и бессознательного страха перед женскими половыми органами отговорили его от того, чтобы положить руку на вульву Йелли, и он ограничился тем, что с силой ущипнул ее за рот. Это ничего не дало, кроме того, что он сорвал небольшой кусочек кожи с ее верхней губы. Он почувствовал, что за его спиной кто-то есть. Афикит поднялась на ноги, неуверенным шагом подошла к саркофагу дочери и, с трудом встав на дрожащие ноги, посмотрела на нее с болью в глазах. Ее слабость отступила перед материнским инстинктом. Несмотря на белый стихарь, в который закуталась женщина, ее трясло от холода и страха. Чуть дальше Шари и Фрасист Богх освобождали из стеклянного плена Феникс.

Еще один взрыв, куда сильнее предыдущих, вырвал дверь из петель и неистово швырнул ее в стену напротив. Стеклянные стойки двух пустых саркофагов разлетелись в осколки. Долгая вспышка осветила комнату и усугубила атмосферу судного дня, царившую в дворцовом подвале.

— Мы не можем больше ждать! — заорал Мальтус Хактар.

— Йелль не оживает! — выкрикнул Жек.

Он увидел, как наполнились слезами глаза Афикит, и проклял судьбу, взвалившую такие испытания на молодую женщину, едва проснувшуюся от ледяного сна.

— Малышка не выдержала, — мрачно выдохнул Фрасист Богх. — Бальзамировщики предупреждали меня, что с вероятностью один шанс из двадцати такое может случиться… Может быть, пора применить индисские исцеляющие графемы…

Шари набросил свою мантелетту на дрожащее тело Феникс и бросился к саркофагу Йелли.

Жеку пришла в голову идея — дурацкая, как и все отчаянные идеи. Он вытащил кольцо муффиев из кармана и поднял руку Йелли. Только с третьей попытки он надел опталиевое кольцо на ее безымянный палец, все еще негибкий после криогеноза. И кориндон полностью лишился своего сияния, как будто жизненная сила камня, эта кристаллическая энергия, копившаяся век за веком, внезапно перелилась в тело девочки.

Шари был выше Жека, и ему не нужно было карабкаться на пьедестал, чтобы склониться над младшей сестрой, которую он увидел впервые. Она не была ему кровной сестрой, и известие об ее рождении некогда его задело, но теперь, в считанных сантиметрах над ее безнадежно застывшим лицом, он понял, что испытывает к ней неподдельные и чистые братские чувства, как будто их зачали одни и те же биологические родители. Еще он понял, глядя, как по щекам Жека катятся слезы, что анжорец жил лишь ей и для нее, что она была его единственной половинкой, его вторым «я», что он жил надеждой, что однажды воссоединится с той, которая толкала его сделать все им свершенное. Он взглянул на Афикит поверх края стеклянной витрины: от страдания, наложившегося на физические последствия криореанимации, ее лицо осунулось и взгляд затуманился, она держалась на ногах исключительно за счет ужасающего усилия воли. Той же силой характера перед лицом невзгод отличалась Оники, и эта твердость, эта цепкость, эта манера гнуться не ломаясь наполняли Шари восхищением и благодарностью.

— Они на подходе! — крикнул Мальтус Хактар.

Расценив, что Сан-Франциско достаточно рассудителен и смел, чтобы обойтись без опекуна, шеф-садовник встал к дверному проему, обнажил свой волнобой и выглянул в коридор. Сквозь дымную завесу он засек мечущиеся фигуры, но невозможно было сказать, союзники ли то или враги. Лучи высокой плотности отбрасывали мертвенно-белые отсветы на исковерканные световыми зарядами металлические стены. Ему показалось, что он видит земляную осыпь из грунта и камней, вывалившихся из частично обрушившегося свода. По обе стороны от импровизированной баррикады бушевал бой.

— Проснись, — умолял Жек Ат-Скин, касаясь переносицы Йелли.

Мальтус Хактар выпустил первую очередь в серо-белую фигуру наемника (по крайней мере, он так решил), который перелез через насыпь и побежал к двери. Луч попал тому в грудь, оторвал от земли и отбросил на десяток метров. Его диски выпрыгнули из своего невидимого магазина и заскрипели по полу и стенам коридора.

— Мы здесь застряли! — зарычал осгорит. — Дорога к мастерской дерематов перекрыта…

Жеку показалось, что он заметил крошечное шевеление века Йелли, но, внимательно присмотревшись к ее лицу, засомневался.

— Просыпайся…

— Камень! — сказал Шари. — Он снова сияет!

Джулианский кориндон и в самом деле опять обрел свой переливчатый блеск, и сиял даже сильнее, чем в момент, когда Жек вытаскивал его из кармана. С возвратившейся надеждой Афикит подошла к саркофагу и наконец осмелилась взглянуть на свою дочь — этот невероятный подарок, который сделал ей Тиксу. Прошло три года с тех пор, как их криогенизовали, говорил мальчик, как там его зовут? Жак или что-то в этом роде… С редкими волосками, появившимися у него на щеках, он уже почти стал мужчиной; если бы он так разительно не изменился, она бы решила, что уснула несколько часов назад.

«Уснула» — неверное слово: солнце еще не достигло зенита, когда в ее доме в поселке паломников появился обнаженный мужчина с оружием и наставил ствол на нее. Йелль увела мальчика на берег ручья, где обычно купалась, а двое жерзалемян вышли в сад, чтобы почистить контейнеры для обезвоживания. Губы незваного гостя, молодого человека с изящными аристократическими чертами, искривила ухмылка. Она еще связала его вторжение с запашком газа, который внезапно разнесся по дому. Он издал что-то вроде смешка — хихиканье не то одержимого, не то слабоумного.

— Вот о чем Йелль…

— До твоей дочери и до анжорца очередь тоже дойдет! — заявил он.

— Вы ведь сиракузянин, так?

— Я не человек, а ментальный трансплантат, имплант логики. Человек, Марти де Кервалор, был моим транспортом, чтобы добраться до вас.

Он поднял ствол своего оружия и нажал на спуск. Она все еще помнила удар в лоб, ощущение онемения, охватившее ее конечности, прогрессирующий паралич двигательных центров, падение на пол. Несколько долгих минут в ее беспомощном теле еще теплился непрочный огонек сознания. Тиксу говорил ей позаботиться об их маленьком чуде, а она попала в первую же ловушку, которую расставил для нее блуф. Ныне, когда ожив сама, она смотрела на мраморно-неподвижное в стеклянной витрине тело Йелли, чувство вины к ней вернулось и принялось терзать ее.

Она почувствовала на себе настойчивый взгляд, подняла глаза, и только тогда узнала Шари по крайне своеобычной манере смотреть. Он стал мужчиной, но, хотя его темная кудрявая шевелюра скрылась под капюшоном облегана, хотя его щеки за несколько дней заросли щетиной, он сохранял частицу грации и ребяческого простодушия, смягчавшие его отвердевшие, обветрившиеся черты. На Афикит беспорядочно нахлынули воспоминания о беззаботных временах, о долгих прогулках по горным тропам, о теплых, душистых ночах под звездным пологом, о невинных играх с маленьким Шари и любовных — с Тиксу, о сердечном братстве паломников… Она украла эти несколько лет счастья у судьбы, но судьба неумолимо мстила самым жестоким образом: сначала она разлучила ее с любимым мужчиной, потом погрузила в ледяной сон больше чем на три года и, наконец, взялась за ее дочь; как будто, движимая извращенной волей, методично отбирала у нее одну за другой причины оставаться в живых. Если бы Йелль не проснулась, у Афикит не осталось бы воли к сопротивлению. Ей почудилась ободряющая улыбка на коричневых губах Шари.

— Я не смогу долго их сдерживать! — рявкнул Мальтус Хактар.

Высунувшись одним плечом в коридор, он беспрерывно жал на спусковой крючок своего волнобоя. Нападавших, пытающихся пересечь земляную насыпь, становилось все больше и больше. Заградительный огонь шеф-садовника заставил их прильнуть к стенам и продвигаться вперед весьма осмотрительно. Некоторые из них прикрылись лежащими на земле трупами и, используя их как щиты, продолжили наступление.

— Мне нужна помощь! — крикнул Мальтус Хактар. — Кто-нибудь еще вооружен?

Жек машинально порылся в карманах куртки, но его собственного волнобоя уже не было. Шари сообразил, что оставил свой в комнатах Марсов. Запас энергии в оружии Мальтуса Хактара может иссякнуть в любой момент, и они окажутся с голыми руками против наемников-притивов. Останется, конечно, возможность растаять в эфирных коридорах, но психокинетическое путешествие подвластно только Жеку, Афикит — если она достаточно оправилась от криогенизации, — и ему самому, а они не смогут бросить на произвол судьбы двух жерзалемян, муффия Церкви и главного садовника… Не говоря уже об Йелль.

Джулианский кориндон сиял, словно светило, сдернутое со звездного неба; он окрашивал кожу девочки и стеклянные стенки саркофага в цвет индиго. Жек вскрикнул от радости:

— Йелль!

Она уставилась на него широко открытыми глазами. Йелль словно только что очнулась из долгого ночного сна, и ее взгляд уже наполнился той характерной для девочки странной серьезностью. На ее бледных губах появилась слабая тень улыбки, затем она приоткрыла рот и еле слышным голосом пробормотала несколько слов:

— Это ты, Жек?… Ты пришел… Где мама?… Мои руки… мои ноги… Я их больше не чувствую…

Рыдания Жека удвоились, он разрывался между радостью видеть ее вернувшейся к жизни, и обеспокоенностью от ее паралича. Афикит подошла, прижалась лицом к стеклу и дала в свою очередь волю слезам. Йелль слегка повернула голову, ее серо-голубые глаза вспыхнули новым пламенем.

— Мама…

— Бальзамировщики говорят, что при реанимации крио возможна квадриплегия[15] — как одно из последствий, — сказал Фрасист Богх. — Придется ее нести…

— Она сможет это преодолеть? — спросил Шари.

Бывший муффий пожал плечами в жесте, выражающем одновременно и неизвестность, и беспомощность. Шари с бесконечной бережностью поднял Йелль. Жек спрыгнул на пол, обошел постамент, снял куртку и передал ее махди. Они обернули курткой девочку, и Шари пристроил ее как можно удобнее у себя на груди.

Безутешный анжорец подошел к Афикит, замершей рядом с пустым саркофагом, обнял ее за талию и уперся лбом в грудь. Сначала она не отреагировала, но потом, как будто ей вдруг тоже потребовалось как-то излить свою печаль, обняла его за плечи. Так они в долгих обьятьях выразили друг в друге всю свою любовь к Йелли. В нескольких метрах от них вышла из неподвижности Феникс, медленно приблизилась к Сан-Франциско и приникла к нему.

— Мы готовы, — сказал Шари.

— Они роятся, как мухи на падали! — громыхнул Мальтус Хактар.

Наемники-притивы перебили последних защитников, собравшихся за осыпью из камней и земли, и пока что перегруппировывались по другую сторону баррикады, образованной нагроможденными друг на друга трупами. Они спокойно ожидали, когда иссякнет запас энергии в оружии осгорита, прежде чем начинать решительную атаку. Взрывы утихли, и отблески разрывных бомб отодвигались все дальше и дальше. Темнота, дым и пыль сделали видимость почти нулевой, и теперь Мальтус Хактар использовал луч своего оружия больше чтобы следить за продвижением своих противников, чем для того, чтобы поразить их. Перегревшаяся металлическая рукоять практически жгла ему руки.

— Моя голова говорит, что мы должны попытаться добыть оружие у мертвых противников, — проговорил за его спиной низкий голос.

Сан-Франциско отстранился от Феникс и перебрался ближе к главному садовнику. Он еще не вполне восстановил свои способности, но был князем Жер-Залема, воином, и не считал себя вправе оставлять осгорита сражаться со своими врагами в одиночку (врагами, о которых жерзалемянин ничего даже не знал). Мальтус Хактар бросил на него быстрый взгляд через плечо.

— Ваша голова не так уж неправа, сударь, но, во-первых, первый труп находится больше чем в десятке метров, и им хватит времени выцелить нас. Во-вторых, мы не можем быть уверены, что найдем на наемнике-притиве оружие, которое нам подойдет: они пользуются дисковыми метателями, вживленными в руку.

— Я произнесу священное слово абина Элиана…

— Я уважаю ваши верования, сударь, но боюсь, что этого недостаточно, чтобы их диски не снесли вам голову. Хотя в этом несчастном коридоре много не разглядишь, но думаю, что их больше двадцати…

Сан-Франциско наклонился вперед и в свою очередь взглянул на большой проход. Он увидел трупы, растянувшиеся на металлическом полу, за ними — серые с белым фигуры, собравшиеся за грудой тел.

— Священное слово даст мне около пяти секунд невидимости. Выбраться туда не должно стать проблемой, но на обратном пути вам придется прикрыть меня…

Главный садовник кивнул. Муффий церкви Крейца (бывший муффий — с тех пор, как он сам себя сверг с престола) определенно собрал в подвале своего дворца странных субчиков: детей, которые путешествовали мысленным усилием, женщин сверхъестественной красоты, людей, которые пользовались заклинаниями невидимости… Когда он вернется в свое родное село на Осгоре, чтобы насладиться заслуженным отдыхом, он даже не сможет рассказать ни о чем подобном своим землякам, потому что непременно будет зачислен в самые легендарные из лжецов за долгую историю осгоритов.

Сан-Франциско расстегнул плащ шеф-садовника, бросил сообщнический взгляд на Феникс и совершенно обнаженным встал в дверном проеме. Он надеялся, что его трехлетнее, как сказал принц гиен, оцепенение не ослабило восьмитысячелетнюю силу священного слова абина Элиана.