Что скрывают тени…

Все течет, все меняется…

Как сразу осиротел дом, лишенный детских голосов и смеха. Уже две недели прошло с тех пор, как дочь забрала внуков, а бабушка Лида все не могла привыкнуть. Не нужно баловать детишек пирожками и варениками, следить, чтобы сорванец Вовка снова не убежал на речку, учить Наденьку вязанию и стряпне. Старушка отложила спицы с недовязанными носками и уставилась на комод, откуда смотрели на нее навсегда застывшие в одном мгновении лица родных. Только на фотографиях можно заставить время остановиться. И как же быстро оно ускользает в реальной жизни. Еще вчера ты — девчонка с бантиками, потом невеста, жена, пышущая здоровьем женщина, а сегодня — усталая старуха, коротающая вечера в одиночестве.

Суровое лицо мужа, с которым баба Лида прожила тридцать лет, вызывало одновременно горечь и глухую тоску. По-разному жили. Куда больше плохих моментов, но почему-то они все сгладились и теперь казались неважными. Женщина бы все отдала, чтобы Михаил оказался сейчас рядом. Пусть опять бы пил без продыху, даже иной раз руку поднимал на нее, но все живая душа рядом. Тоскливо.

Глянула на безмятежное лицо дочери на фотографии — сделана сразу после окончания школы. Наивные большие глаза смотрят на мир так доверчиво. Как же бабушка Лида хотела, чтобы дочь не повторила ее судьбу, стала счастливой и ни в чем не нуждалась. Видно, провидение рассудило иначе. Да, из деревни она вырвалась в город, но вот с мужем не повезло. Пьет, на одной работе долго не задерживается, поднимает руку на жену и детишек. Баба Лида вспомнила уродливые синяки на детских ручках и ножках, покачала головой.

Тринадцатилетняя внучка Наденька рыдала у нее на плече и говорила, как хочет побыстрее закончить школу и покинуть родной дом навсегда. Старушка пыталась утешить, что внучка обязательно встретит хорошего человека, не такого, как отец, построит крепкую семью. Непривычно серьезные на детском лице серые глаза посмотрели на нее так, словно она произнесла самую большую глупость:

— Я никогда не выйду замуж, бабушка. Сама всего добьюсь.

— А детишки как же? Разве не хочешь малышей?

— Ну, для этого необязательно замуж выходить.

Бабушка поразилась ее рассуждениям.

— Как же это? Без мужа?

— Эх, бабуль, сейчас не то время, — и сказала то как — совсем по-взрослому.

Не понимала старушка нынешнюю молодежь. Злые все стали, дерганые, и ценности моральные у них совсем другие, чем были в ее время. Хотя и тогда всякое случалось.

Баба Лида глянула на кудрявого мальчугана с задорной улыбкой. Сердце облилось кровью. Ее Илюшенька. Любимый сынуля. Ничего для него не жалела, баловала, все время защищала от сурового отца. Не уберегла. Наперекор батьке ушел из дома, связался с дурной компанией. От чужих людей только узнала, что в тюрьме теперь. Говорят, за убийство. Она не верила, не хотела верить, что ее ласковый сыночек, который обязательно целовал на ночь и любил добрые сказки, способен убить кого-то. Кто угодно, но только не Илюша. И плевать, что думают другие. Пусть косятся, называют матерью душегуба. Она пыталась навестить сына в тюрьме, он не захотел ее видеть. Только записку передал, чтобы забыла о таком сыне. Ему стыдно ей в глаза смотреть. Да как же забудешь?

— Илюшенька. Кровиночка ты моя… — прошептала и перекрестила фотографию сына.

Нехорошо сегодня на сердце, тревожно так. И воспоминания снова душу растеребили. Поздно уже, нужно спать укладываться…

За окном залился лаем Трезор. Наверное, кто-то прошел за забором. Сейчас умолкнет. Пес не затихал, надрывался. Бабушка Лида с трудом поднялась на ноги, проковыляла к двери, распахнула. Близоруко вгляделась в темноту, освещенную только светом из дома соседей. Возле калитки застыла темная фигура, ссутулившаяся, долговязая.

— Эй, кто там? — надтреснуто крикнула, хватаясь за дверной косяк.

Неужто лихой человек? Но она уже ничего в этой жизни не боялась, потому продолжала стоять неподвижно, все так же вглядываясь в неясные очертания. Огромная дворняга чуть ли не срывалась с толстой цепи, заливаясь лаем.

— Уймись, Трезор, — прикрикнула на собаку.

Мимо проехала машина, осветив фарами странного пришельца. Что-то в посадке головы, в выражении лица заставило сердце болезненно сжаться. Грудь сдавило так, что несколько томительных секунд баба Лида и вздохнуть не могла. Потом вскинула руку вперед, на негнущихся ногах прошла по крыльцу:

— Илюшенька, сыночек, ты?

Он сорвался с места, подбежал, успев подхватить на руки оседающее тело.

— Мама… Прости, больше некуда идти было, — голос совсем чужой, хриплый, отрывистый. — Переночую, потом уйду…

— Не пущу больше, — сказала неожиданно сильно, звонко, прижала к груди почти лысую, с колючим ежиком голову. — Мальчик мой, вернулся…

Она чувствовала, как под ее рукой дрожат его плечи, из горла вырываются мучительные, тяжелые, звериные рыдания. Сколько же ему пришлось пережить. Он совсем чужой, одичавший, отчаявшийся… Но где-то в глубине души он все тот же мальчик, так бурно радовавшийся каждому новому дню, всегда бежавший к ней за помощью и защитой. Пока хватит сил, она поддержит и защитит его и теперь.

Все течет, все меняется в этом мире. Неизменно и вечно одно — материнское сердце, материнская любовь…