Что скрывают тени…

Поцелуй безумия

Еще не утихли в замке звуки буйного веселья, еще самые неистовые гости продолжали потчевать друг друга пьяными байками и опустошать винные погреба хозяина, еще не вступила в свои права полная луна, облагораживая призрачным светом творящиеся здесь кощунства, — а старая нянька уже украдкой покинула темную каморку. Постоянно оглядываясь, чтобы ни одна живая душа не вздумала проследить за ней, дряхлая женщина спустилась по винтовой лестнице и выскользнула из замка. Лишь скрытая за муаром облаков луна покрывала ночные похождения старухи, но ни одной живой душе не собиралась о них рассказывать.

Усыпальница графской семьи находилась в окружении парковых деревьев, где не могла потревожить ничей мирской взгляд. Позабытая и покрытая ветками плюща, она была предоставлена самой себе. Ее порог редко переступала нога скорбящих родственников. Нянька пробормотала себе под нос неразборчивое проклятие и с трудом отворила тяжелую деревянную дверь, окованную железом.

Гробница встретила ее могильным холодом и затхлостью. Старуха перевела дух, затем вытащила из-под полы плаща свечу и чиркнула огнивом. Слабый огонек едва не потух, когда женщина переступила порог и дверь за ней с оглушительным шумом захлопнулась. Нянька замерла, прислушиваясь к звукам извне. Уж не потревожила ли ее оплошность кого-то из обитателей замка?

Все было спокойно… Никто из гостей, даже если услышал шум, не соизволил ринуться сюда и проверять его источник. Старуха, кряхтя, спустилась по широким каменным ступеням и прошла вглубь усыпальницы. Остановилась возле гроба с графским гербом, менее припорошенным пылью, чем его многочисленные собратья, выстроившиеся вдоль стен.

Поколебавшись, старуха откинула крышку и замерла, вглядываясь в уже подернутые тлением черты. Той, кого выпестовала с младенчества. Той, чей смирный и кроткий нрав служил ей единственной отрадой. Той, что стала жертвой безжалостных негодяев, которым доверяла, как себе. Лежит, как и при жизни, тихая и печальная, будто спит глубоким сном и вот-вот пробудится снова. Лишь восковая бледность и глубокие тени под полукружиями ресниц выдают правду.

— Девочка моя, они поплатятся… За все поплатятся… — пробормотала нянька, убирая со лба покойницы прядь длинных темно-каштановых волос.

И, сверкнув глазами, обратилась к тому, кто привел ее сюда в эту проклятую Небесами и светом ночь.

— Возьми мою душу, даруй ей жизнь. Не позволь твориться беззаконию и дальше.

В подтверждении серьезности своих слов старуха поставила свечу в изголовье гроба и вытащила небольшой нож. Без колебаний провела лезвием по запястью, окропляя кровью белый атлас последнего ложа юной графини. Снаружи раздался громовой раскат, возвещающий, что она услышана. Нянька напряженно всматривалась в лицо девушки: некрасивое, но ей оно казалось самым прекрасным в мире. Ее девочка должна жить. Отомстить тем, кто обрек ее на преждевременную смерть, всадил нож в спину.

Секунды длились бесконечно, складывались в такие же бесконечные минуты. Старуха не могла бы сказать, сколько на самом деле прошло времени. Почти перестав дышать, не сводила глаз с горячо любимой Клаудии и ждала. Перед внутренним взором проносились картины прошлого, оставившие в сердце не зарубцевавшуюся рану.

Клаудия Гленарван, единственная наследница графа Ливсби, не отличалась красотой или другими достоинствами, способными заинтересовать противоположный пол. Разве что смирным нравом и покорностью. А еще добротой, которую замечали лишь слуги и горячо любимый отец. Но что значит доброта для тех, чье сердце черно, как бездна, и так же ненасытно?

Ее двоюродная сестра, Адалина, бесприданница и приживалка, отличалась зато чарующей внешностью. Черные, как смоль, волосы, зеленые кошачьи глаза и алые губы, соперничающие сочностью со спелой вишней. Она появилась на пороге замка с нижайшей просьбой о приюте. Старый граф, разумеется, принял под свой кров дочь беспутного брата, сгинувшего в порочных удовольствиях. Клаудия же без колебаний открыла свое сердце и полюбила, как сестру. Если бы только знала бедная девочка, кого впускает в него…

Коварное распутное чудовище под личиной ангела скоро опутало сетями всех. Она пробудила давно угасшие чувства старого графа и противоестественную страсть к собственной племяннице. Адалина разжигала ее умело и неустанно, заставив совершить грехопадение. Обезумев от любви, он был готов на все — даже жениться на ней, дать свое имя и состояние.

Небеса не допустили кощунства, прежде времени забрав к себе невольного нечестивца. Планы распутницы пошли прахом. Она осталась никем, как ей и положено. На Клаудию же обратилось всеобщее внимание. Жаль, что не на нее саму, а на приданое, но все же выбирать было из кого. Претенденты на руку и сердце девушки то и дело появлялись в замке, но она медлила. Слишком мало времени прошло после смерти отца, тяжкое горе еще не утихло.

А потом появился он. Еще когда старая нянька увидела впервые этого человека, все в ней сжалось от неясного предчувствия. Красив, как божество, речи его лились сладостной патокой, растопляя доселе не знавшее глубокого чувства сердце Клаудии. В ослеплении она не замечала, как синие ясные очи дарят свет не только ей, но и Адалине. В ней же самой видят лишь блеск золота, и именно оно прельщает его. Нянька пыталась открыть глаза девушке, но что значат слова старухи в сравнении с обольстительными речами молодого красавца.

Клаудия стала женой проходимца, у которого за душой не было ни гроша. Он даже взял ее имя и титул, чтобы еще более возвыситься. Тотчас же пламенная любовь угасла, он больше не считал нужным притворяться перед юной женой. На ее глазах оказывал предпочтение другой женщине, ночи проводил в чужой спальне. Сколько бессонных ночей провела несчастная Клаудия, рыдая в подушку. Поверяла тоску лишь преданной нянюшке, но та ничем не могла помочь, кроме доброго слова и упований на Господа.

Но и этого негодяям оказалось мало. Они задумали извести девушку, чтобы узаконить свой грех. Опоили ядом, от которого Клаудия зачахла в течение недели. Няня подозревала, в чем тут дело, но никто ей бы не поверил. Лекаря подкупили, слугам велели держать рот на замке.

Клаудию похоронили всего месяц назад, а они даже не стали соблюдать положенного траура. Сегодня сыграли свадьбу, торжествуя полную победу и безнаказанность. Няньке же Адалина велела убираться из замка в ближайшие несколько дней. Для распутницы не было тайной, как старуха относится к ней. Этого уж женщина не стерпела. Они разлучают ее даже с могилой горячо любимой воспитанницы. Старуха издала протяжный вздох, больше похожий на стон.

Длинные темные ресницы графини едва заметно затрепетали, словно листва на легком ветерке. Нянька подалась вперед и склонилась над ней.

— Девочка моя…

Чужие, черные глаза без зрачков, состоящие лишь из темной радужки, смотрели на нее с родного лица. Исчезла привычная доброта и кротость, словно и не было никогда. По спине старухи пробежал холодок. Она невольно отступила и едва не свалилась со ступенек, на которых стоял гроб.

Клаудия словно не видела ее. Медленно села на своей жуткой постели и повертела головой во все стороны. Восковая бледность лица никуда не исчезла, но что-то все же изменилось. Никогда при жизни Клаудия не выглядела такой красивой. В то же время она и не она. Старуха смотрела на девушку, затаив дыхание, и не осмеливалась ничего сказать. Клаудия встала из гроба и спустилась по ступеням. Слегка покачиваясь, двинулась к двери.

Оглушительный стук, с которым та захлопнулась за спиной девушки, заставил старухино сердце едва не выскочить из груди. Нянька, вся дрожа, опустилась на каменные плиты и схватилась за грудь. Еще с минуту стекленеющие глаза смотрели в пустоту, затем закрылись навсегда. Только сейчас осознала женщина, что натворила, и узрела глубину падения. Она загубила не только свою душу, но и душу той, кого любила больше жизни.

— Я пойду принесу вина, дорогой, — потянулась Адалина на постели и чмокнула в губы законного мужа. — Хочу еще раз отпраздновать нашу победу. Теперь никто не стоит между нами.

— И тебе ни капли не жаль эту несчастную? — с нескрываемым восторгом глядя на нее, спросил Фредерик.

Девушка погрузила пальцы в его длинные льняные волосы и с наслаждением провела по ним.

— Она мне мешала. Я не могла допустить, чтобы она имела право называть тебя своим. Пусть даже формально.

— Возвращайся поскорее, — улыбнулся он, кивая в сторону двери, и она с коротким смешком кивнула.

Оставшись один, Фредерик вытянулся на постели и заложил руки за голову. Уставился в высокий потолок, думая о том, что обрел все, о чем мечтал в жизни. Огромное состояние, титул, женщину, которой нет равных. Да, он абсолютно счастлив, и никто не сможет этому помешать.

По комнате пронесся сильный порыв ветра, задувая одну за другой все свечи. Фредерик сел на постели, вглядываясь в темноту. Как назло, луна зашла за тучи и тоже сейчас не могла осветить сгрудившийся вокруг мрак.

Скрипнула входная дверь, послышались легкие шаги. Наверное, вернулась Адалина. Это немного успокоило Фредерика, он протянул руку по направлению к источнику звука:

— Это ты, милая?

Послышался тихий вздох, в котором почудился аромат увядших цветов. От него у графа почему-то прошел мороз по коже.

— Почему ты не отвечаешь? Жена моя, это ты? Иди же и поцелуй меня…

Леденящий душу смех, в котором почудилось что-то зловещее, вынудил Фредерика опустить руку и передвинуться на другую сторону кровати.

— Да, это я, супруг мой… Сейчас я тебя поцелую… — послышался кроткий мелодичный голос.

Он и отдаленно не походил на низкий хрипловатый голос Адалины, сводивший его с ума.

— Если это шутка кого-то из моих друзей, я им глотки перережу, — пообещал он свирепо, нащупывая канделябр, стоящий на столике у кровати.

Наконец, ему это удалось. Он чиркнул огнивом и зажег свечи. В тот самый миг к нему метнулась белая фигура с дико горящими черными глазами. Крик графа сменился утробным стоном и чавкающими звуками.

— Вот и я, супруг мой, — провозгласила Адалина, проскальзывая в комнату.

Подмышкой она зажимала бутыль с красным вином, а в руке держала свечу. В спальне горел лишь один канделябр, стоящий у постели со стороны лежащего Фредерика. Адалина видела его спину, укрытую одеялом, и длинные светлые волосы.

— Неужели, заснул? — разочарованно вздохнула она и тут же проказливо улыбнулась. — Ничего, сейчас я тебя разбужу.

Она приблизилась к кровати, поставила свечу и бутылку на пол и склонилась над спящим. Откинула с обнаженного плеча одеяло и стала покрывать поцелуями кожу.

— Какой ты холодный… Замерз? Ну, ничего, сейчас я тебя согрею…

Ее горячие губы продвигались по плечу к шее, остановились возле уха и провели по нему. Почудился странный солоноватый вкус, в нос ударил запах ржавчины. Адалина отстранилась, горло словно перехватила цепкая рука. Осипшим голосом девушка позвала:

— Фредерик, не пугай меня… Ты спишь?

В ответ не донеслось ни звука, тогда она схватила мужа за плечо и резко перевернула на спину. Истошный вопль эхом отразился от высоких сводов. Вместо прекрасного лица перед ней предстала обнаженная плоть. Словно кто-то заживо содрал с него кожу. В глазных яблоках застыло жуткое выражение — последний отпечаток смерти.

Кто это сотворил с ним? Адалина вскочила с кровати и бросилась к двери, призывая на помощь слуг. Она напрасно дергала ручку, пытаясь выбраться. Дверь словно приросла к месту, превратившись в монолитную стену. Паника все сильнее захлестывала Адалину. Она снова повернулась к лежащей на постели фигуре, потом пробежалась взглядом по полутемному помещению. В одном из углов почудилось движение, и она снова завопила.

Ринулась к камину и схватила кочергу. Попятилась к двери, продолжая вглядываться в темноту. Снаружи уже слышались топот и крики. Адалина завопила, чтобы выбивали двери. Раздались глухие удары, и она немного успокоилась. Все в порядке. Сейчас выломают дверь и ей помогут. Нужно лишь немного подождать. Да и это движение в темноте ей могло лишь почудиться.

Уха коснулся порыв воздуха, в котором ощущался запах увядших цветов. Адалину передернуло, она лихорадочно заозиралась. Никого. Это воображение шалит, не иначе. Девушка с тоской вглядывалась в оставленную у кровати свечу, но не могла себя заставить пойти за ней. Только здесь, возле двери, почему-то ощущала себя в безопасности.

Снова пронесся порыв ветра, на этот раз сильнее. Свечи у кровати потухли, оставив Адалину в полной темноте. Она с трудом подавила рвущийся наружу крик. Зубы выбивали барабанную дробь, тело тряслось, как в лихорадке. Выставив вперед кочергу, девушка водила ею вокруг себя. В какой-то момент импровизированное оружие уткнулось во что-то твердое. Адалина взвизгнула.

Виднеющаяся из овального окна луна в этот момент вышла из-за туч, заливая комнату серебристым светом. В его сиянии Адалина разглядела белую фигуру, застывшую в двух шагах от нее. Женщина с темными волосами, склонив голову набок, смотрела на нее.

— Ты кто? Убирайся, — проорала Адалина и снова приказала слугам поторопиться.

— Я? — незнакомка будто удивилась. — Уже не знаю… Я…

— Что? — пытаясь выиграть время, сказала графиня. — Что ты хочешь сказать?

— Я голодная…

Незнакомка ступила ближе, лунный свет скользнул по ее лицу, перепачканному чем-то темным.

— Только что я ела нечто восхитительно вкусное, — задумчиво сказала она. — И я хочу еще…

— Не подходи.

Адалина замахнулась кочергой и ударила белую фигуру. Та даже не поморщилась. Тонкие руки, оказавшиеся на удивление сильными, легко выхватили оружие и отбросили. А потом в них затрепыхалась сама Адалина. Острые зубы вонзились в щеку, прокусывая кожу. Нечеловеческая боль исторгла из груди вопль, который не произвел на женщину в белом никакого впечатления. Она неприлично зачавкала. Затуманенное сознание Адалины отстраненно сообщило, что та жует ее собственное лицо. Боль унесла графиню прочь от этого безумия, тело обмякло в руках мучительницы.

Ворвавшиеся в комнату слуги увидели жуткую картину. Свет их свечей озарил молодую госпожу, вместо лица которой осталась кровавая маска. На кровати лежал хозяин в точно таком же состоянии. Больше в комнате никого не было.

Спешно вызванный лекарь сообщил, что граф мертв, а вот Адалина выживет. Она оказалась очень выносливой.

— Но лучше бы она умерла, — пробормотал он вполголоса, высказав общее мнение.

Остаток своих дней эта женщина проведет, скрываясь ото всех, в темных закоулках замка, никому не осмеливаясь показать когда-то прекрасное лицо.