Через Великий лес

Глава 9. Хроника

[Свободные земли: Ваар, Западные Берега. Великий лес, Сердце. Год 486 века Исхода, месяц Туманов.]<О бойне на Железных Болотах>: Вот идут они, люди из деревни, и с ними зеленоволосые, и приходят в то место, где росли тильярмы. А они славятся тем, что вырастают выше любого другого дерева и прямые, как мачты. Предводитель Айтгерм достаёт топор из-за пояса, но Фааттир остановил его, говоря — Пусть сперва позовут моего отца, потому что мой народ вправе знать, что ты хочешь делать и зачем пришёл. Бесчестьем будет сотворить подобное дело втайне. Айтгерму не по вкусу эти слова, однако он уступает. Фааттир просит зеленоволосых привести своего отца (а он был у них жрецом). Приходит вскоре его отец. Он был тогда уже старик и ходил с трудом. С ним пришли многие другие из его людей. Он сказал — Солнце пусть вам светит, живущие-под-крышей. Мы здесь всегда вам рады, но я вижу, что нынче вы несёте худые вести. Почему, мой сын, твоё лицо омрачилось? Предводитель Айтгерм отвечает ему, что они пришли рубить тильярмы, чтобы поставить вокруг деревни стену от Проклятых. Бывшие при том говорят, что зеленоволосых опечалили его слова. Жрец стал просить его не делать того, что он задумал, «потому что этим ты причинишь моему народу больше горя, чем сотня Проклятых, и не должно так поступать с соседями». Но Предводитель ничего не желает слушать. Он поднимает топор и велит другим, тем, кто с ним пришёл, рубить деревья. Он сказал — Время дорого! Чем скорее мы начнём, тем скорее управимся. Его люди вынимают топоры. Но жрец заступил ему дорогу, говоря — Я не сойду с места. Предводитель оттолкнул его, но старик возвращается на прежнее место. Тогда Предводитель ударил его обухом по голове. Старик падает тут же мёртвым, и среди зеленоволосых большое отчаяние. Предводитель сказал — Всё равно, сколько придётся убить этих упрямых древопоклонников! Только стены защитят наши дома от Проклятых. Его люди принимаются рубить деревья. Зеленоволосые, те, что жили в лесу, ужасно кричат и бросаются под топоры, и люди по примеру Айтгерма рубят их вместе с деревьями. А древопоклонники не носят оружия и не умеют защищаться, и вид крови для них ужасен. Фааттир хватает Предводителя за руку, говоря — Ты обезумел! Остановись! Достаточно зла сегодня уже сделано. Предводитель ударил его топором и наступает на него. Фааттир увернулся и вынимает меч. Они бьются, и Фааттир отсекает Айтгерму мечом правую руку. Люди приходят в ярость и бросаются на него, а впереди всех Дэйхан Собачий Хвост. А другие приходят на помощь Фааттиру, и была тут бесчестная бойня: названые братья бились с братьями и друзья с друзьями, и добрые соседи с соседями. И крови без счёту пролилось в этот день. <..>Вот опомнились люди и видят вокруг себя мертвецов, и одних охватило раскаяние, а другие ожесточились. В тот день ничего больше не было сказано, и все разошлись, чтобы оплакать павших и проводить их к богам, согласно обычаю. <..><Об исходе из Эйнатар-Тавка>: Так, поскольку Кан Лик пал в бою, а с ним жена его Огьяр и сын их Дорон, остаётся старшим в роду Фааттир Зеленоволосый. Наутро собирает он людей и обращается к ним с такими словами — Ныне лежит на мне большое бесчестье, ибо я предал мой народ дважды: сперва — тем, что взял в руки меч и лил кровь, а потом — тем, что промедлил поднять его. Тошно мне будет сидеть за стенами, за которые заплачено такой высокой ценой, да и с соседями не будет у меня прежнего согласия. Поэтому я пойду на юг и поставлю там город, и все, кто хочет, пусть тоже идут со мною. Многие зеленоволосые и те, кто бился на их стороне, соглашаются. Вот они вооружаются и собираются в дорогу, и уходят на юг. Было их всего числом две сотни и ещё десять, а Предводителем среди них был Фааттир Зеленоволосый, а с ним шла сестра его Сурдэд и двое её сыновей, Нэм и Нэмвер. Прочие же остались в Эйнатар-Тавка и поставили вокруг деревни прочную стену. Зеленоволосые, оплакав родичей и деревья, ушли с Железных Болот вглубь леса и, как рассказывают, больше никогда не видали их у Эйнатар-Тавка. Место же, где пролилась кровь и где вырубили тильярмы, зовётся теперь Чёрная Трава, и там теперь не растёт ни деревца, ни цветка.<Основание Фир-энм-Хайта>: Скажем теперь о тех людях, которые ушли на юг. Они шли долгое время по лесу, и он всё не кончался, и оттого зовётся теперь Великим. Вот выходят они на равнину. На юге видят они чёрные скалы и чёрный лес, а на востоке — море. Многие тогда вспомнили, что предки их были родом из северных гаваней, и полюбили это место всем сердцем. Тут они поставили свои дома, где кому нравилось, обнесли город крепкими стенами и назвали его Фир-энм-Хайт. Они стали строить лодки, чтобы рыбачить, и плести сети, и почитать Имлора. Было это в году века Исхода 295.Век ИсходаХроника Фир-энм-Хайта

Когда он закончил читать, был уже закат. Холм сделался медно-рыжим, а облака в вышине — розовыми. Под деревьями густели тени, и Скай был рад, что зеленоволосым нет до него дела.

Руки казались ему тяжёлыми и неуклюжими, пока он сворачивал свиток и вкладывал обратно в чехол. Он завернул чехол в тряпицу и затолкал в сумку, с глаз долой. Но сумка беспокоила его и притягивала взгляд, как нацеленная в лицо стрела. Скай уткнулся лбом в колени, но и это не помогло.

Было тепло. В тишине где-то пели зеленоволосые на своём языке, и в траве что-то стрекотало. Скай чувствовал это тепло, покой, мягкую траву и ласковый ветер, но никак не мог согреться.

Потом кто-то остановился рядом, и Скай услышал знакомый голос женщины-зеленоволосой:

— Если я мешаю тебе плакать, я могу уйти.

— Я не плачу, — процедил Скай с яростью, но головы не поднял.

Он услышал, как зеленоволосая садится рядом с ним на землю и оправляет платье.

— Ты плачешь оттого, что прочитал свиток?

— Я уже не плачу, понятно? — Скай безжалостно вытер рукавом лицо, но слёзы сами собой выдавливались между ресниц, что бы он ни делал.

Да какая теперь разница, плачу я или нет, и кто это видит? Много у меня чести осталось, чтобы я боялся её уронить… Я больше не сын Предводителя, я ещё не мужчина, я — никто.

— Мы не читали его, — сочувственно сказала зеленоволосая. — Мы не умеем ловить ни зверей, ни звучащую речь. Но Ойрел, мой родич и твой, говорил, что читать его тяжело.

— Тяжело? — с горечью повторил Скай.

«Тяжело» — это был пустой звук по сравнению с этой ошеломляющей, парализующей ледяной пропастью у него в груди.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Для вас это ничего не значит. Но мы, в городе, — мы ими гордились… нашими предками, своим родом… Я должен был стать воином, я так этого ждал… Я думал, что много знаю, но… Может, и правильно, что меня изгнали, и мне не придётся…

Но ему не хватало слов, и он замолчал и долго сидел в полном опустошении. Зеленоволосая терпеливо сидела рядом, и Скай гадал, о чём она сейчас думает.

— Вы не согласитесь взять этот свиток себе? Подождать кого-то другого… достойного…

— Мы обещали поступить по слову Отроара, — слегка улыбнулась она.

Скай не ожидал ничего другого.

— Его следовало бы вернуть в город, в зал свитков. Чтобы и другие могли прочитать, и…

И возненавидеть себя? Как можно примириться с мыслью, что твои славные предки — богооставленные братоубийцы?

Скай тряхнул головой, отгоняя могильный холод.

— Это всё равно. Я не могу вернуться в город. Сперва я должен помочь Колдуну.

— Я услышала твои слова.

Они посидели ещё немного. Потом зеленоволосая поднялась.

— Если ты голоден, ступай со мной. Скоро будет Чаша.

Скай забросил за плечо потяжелевшую сумку и зашагал следом через свет, тень, волны цветочного аромата. Но холод в груди никуда не делся. Он смотрел вокруг и думал о сигнальных огнях, о Прощальном Утёсе, о братоубийстве, чёрной траве и смрадной крови Проклятых.

— Я не слышу твоих мыслей, но мне жаль, если тебе здесь не по душе, — сказала зеленоволосая на ходу.

— Мне здесь по душе, — от всего сердца ответил Скай. — Очень! Если бы не Колдун… мне кажется временами, будто… будто я здесь давным-давно, и будто так и должно быть…

Она не удивилась.

— Не зря среди твоих предков были Хиллодор.

— Это хорошее место. Но если… — огромность подступающего страха заставила его остановиться. — Если Проклятые придут… как вы будете защищаться, если не проливаете крови?

— Нам нет нужды защищаться.

— Тогда они убьют вас всех, — проговорил Скай с отчаянием, — и сожгут Хиллодор.

Но в её безмятежных золотистых глазах не всколыхнулось ни тени страха, будто он говорил ерунду.

— Я слышала, что вы думаете о смерти иначе, — сказала она мягко. — Но мы её не страшимся. Ведь вся пролитая кровь уходит в землю, к Владычице Ирконхер…

Она сдвинула брови, с трудом подбирая слова, и наконец сдалась.

— Я спрошу у Слушающих, как мне лучше объяснить это тебе, живущему-под-крышей. Ты делишь с нами общую кровь и не вовсе глух к голосам Хиллодора. Но пока не тревожься об этом. Ты — наш гость. Ты в безопасности. Нас ждёт Чаша.

После того, как искрящаяся вода, наполнявшая чаши, без следа впиталась в землю, зеленоволосые опять разошлись. Скаю не хотелось уходить, и он стался сидеть один у опустевшего озера. Он смотрел, как призрачно светлеют между деревьев одежды зеленоволосых, слушал, как удаляются голоса и шаги, пока они не стихли вдалеке и не остался только шелест листьев.

Поднялся ветер, и стало прохладно. Скай никак не мог перестать думать о свитке. Я ведь не узнал ничего нового, повторял он про себя. Фир-энм-Хайт — свободный город, а все свободные люди берут в руки оружие и защищают свой дом, если придёт нужда. Я ведь тоже готовился стать воином. Воины это и делают — сражаются. «Льют кровь». Это зеленоволосые хорошо выдумали…

Но одно дело — лить гнилую кровь Проклятых. Нелюдей, свирепых убийц, чужаков. И совсем другое дело — люди. И не враги, а, Имлор помилуй, соседи, товарищи, родичи. Родичи. Как с этим можно жить и смотреть друг другу в глаза?..

Надо поспать, сказал он себе, сворачиваясь клубком. Без толку думать о том, что давно прошло, когда передо мной такое большое дело. Завтра снова в путь, нельзя быть уставшим…

Кто-то тряс его за плечо. Скай открыл глаза, недоумевая: очевидно, он и вправду заснул, потому что была уже ночь.

— Пойдёшь? — прозвучал из темноты нетерпеливый шёпот, и Скай узнал девочку — ту, которая плакала из-за свирели.

— Куда? — сипло спросил он, протирая глаза.

Она, конечно же, не ответила.

— Пойдёшь или нет?

— Да пойду, пойду…

— Только ступай тихо и не отставай, — прошептала она и побежала под деревья.

Хоть она и была младше и меньше ростом, но бегала очень быстро и почти бесшумно. Скай по сравнению с ней был все равно что дикий кабан в зарослях.

Ночь была тихой, будто всё вокруг замерло в ожидании. Кое-где между древесных крон пробивался чахоточный свет, и платье девочки то выступало из непроглядной тьмы, то снова сливалось с ней. Скай понятия не имел, как она находит дорогу, мрак был — хоть глаз выколи. Несколько раз он едва не споткнулся о спящих зеленоволосых, но они никого не потревожили. Скаю чудилось уже, что ещё немного — и он станет лесным духом и будет вечно бежать по этому бесплотному лесу.

Но наконец они остановились. Впереди была большая прогалина, и над ней в бледном звёздном небе вместо двух лун горел — и готовился погаснуть — крошечный краешек.

Волосы зашевелились у Ская на голове, и он поспешно сложил охранительный знак. Как он мог забыть! Сегодня же ночь Поворота Года! Самая тёмная в году…

— Сегодня же… — начал было он, но девочка шикнула на него.

— Молчи! И не пыхти так.

Она взяла его за руку и потянула за собой.

Скай хотел было поставить её на место, но передумал. Вокруг было совсем пусто и совсем тихо — ни звука, кроме частого стука сердца у него в ушах. Но они подкрадывались к прогалине осторожно, как к дикому зверю. Посередине неё что-то чернело, и Скай не знал, что пугает его больше — это разверстая дыра или неумолимо иссякающий в небесах свет.

Девочка дёрнула его за руку.

— Да тише ты!

— Сегодня же Поворот Года, — прошептал Скай в ответ, не пытаясь храбриться. — Луна гаснет! Мы… ничего не увидим…

Он встречал ночь Поворота каждый год со всеми фир-энм-хайтцами, возле больших костров, под пение жрецов. Он знал, что и в этот раз после нескольких мучительных мгновений Младшая луна покажется из-за плеча своей сестры, как ни в чём не бывало. Но эти несколько мгновений были невыносимыми даже там, в тесной толпе, среди освещённых кострами знакомых лиц. А здесь…

Но девочка бесстрашно ответила:

— Да, поэтому сегодня самая лучшая ночь, чтобы слушать. Может, даже ты услышишь, живущий-под-крышей, надо только подойти поближе.

— Что там… такое чёрное?

— А ты как думаешь? Колодец, конечно! Только не будь глупцом и не свались в него — он очень глубокий. Он ведёт прямо к корням деревьев и сердцу земли. Ползи за мной. Тихо!

Так, ползком, они подобрались к самому краю колодца. К этому времени у Ская трепетала каждая жилка, и он готов был скулить от страха. Его не заботил ни колодец, ни сердце земли — он лихорадочно придумывал, как уговорить девочку спрятаться. Где угодно, лишь бы не под этим меркнущим небом, перестающим существовать.

Но, конечно, он не успел. Луна погасла, и наступила тьма. Она навалилась сверху, ослепила и оглушила. Скай зажмурился, поминая Имлора и Отонира, и всех богов, каких только знал. Он прижимался всем телом к тёплой земле — единственному, что оставалось в беспросветном небытии вокруг. Он был уверен, что умирает.

Потом он понял, что есть что-то ещё. Где-то в толще земли — в глубине — что-то мерно, очень медленно двигалось. И — это ветер так странно звучит в колодце или…

Она дышит.

Скай широко раскрыл глаза и увидел, что чёрный миг миновал. Младшая луна снова светила с неба, пока ещё совсем бледно, но мир вокруг больше не был мёртвым, пустым, ускользающим. Всё обрело форму, все, запах. Плоть и кровь.

Кровь. Соки земли.

— Слышишь? — прошептала девочка у его плеча.

— Я не знаю, — ответил Скай, но это прозвучало как ложь. — Что это?

Кто это.

— Тш-ш, — она приложила палец к губам и поползла назад, к деревьям. Скай в смятении последовал за ней.

Он уже не раз порывался спросить: зеленоволосые говорят, что Ирконхер о них заботится — но как это может быть, если она спит, не просыпаясь? Но теперь, после того, как — дыхание? это же было дыхание там, в земле? — удержало его в исчезающем мире, он начал понимать.

Когда он проснулся, солнце было ещё низко, и в лесу царил зелёный полумрак. Неподалёку на траве сидели несколько зеленоволосых — женщина, которая везде его водила, и другие, незнакомые. Удостоверившись, что он проснулся, они неспешно поднялись на ноги. Они улыбались, а Скаю было очень неловко.

— Мне нужно к дороге. На запад, к ручью, к реке… Вы меня проведёте?

— Самым коротким путём, — тепло заверила его зеленоволосая. — Но ты — наш гость, и не годится отпускать тебя в такой опасный путь без прощального дара.

У Ская запылали щёки.

— Пожалуйста, не надо, госпожа. Мне нечего дать в ответ…

— Ирконхер щедра и в ответ ничего не требует. Вот, выпей. Это укрепит твои силы, и несколько дней тебе не придётся добывать себе пищу.

Один из зеленоволосых подал Скаю каменную чашу, и он сразу узнал искрящуюся воду — молоко Ирконхер. Он послушно выпил всё до дна и почувствовал себя, как после сытного горячего обеда.

— Спасибо, — сказал Скай, возвращая чашу, и зеленоволосый улыбнулся ему.

— И есть у нас есть для тебя вот это, — продолжала женщина, протягивая Скаю белый мягкий свёрток. — Увы, от стрел и мечей, проливающих кровь, он тебя не защитит, зато защитит от неразумных зверей и ночного холода.

Это был плащ, светлый, почти белый, лёгкий и шелковистый. Скай, подчиняясь законам гостеприимства, убрал свой прежний, изодранный плащ в сумку и набросил на плечи новый. Хорош же я, наверно, подумал он угрюмо. В грязи и обносках, как побирушка, а поверх — этот белый плащ… со смеху помереть можно.

Но зеленоволосые дружелюбно кивали ему, а женщина сказала:

— Отправляйся в свой путь с лёгким сердцем, родич, и помни: когда бы ты ни вернулся, Хиллодор будут рады тебе. А теперь, если ты готов, ступай за мной.

Скай был более чем готов, а молоко Ирконхер лучше любой еды поддерживало силы, и за целый день он ни разу не почувствовал усталости. Они уходили прочь от Колодцев, и чем дальше, тем меньше зеленоволосых попадалось им на пути и тем слабее становилось всеобъемлющее спокойствие. Скай снова тревожился о Колдуне, об отце, о войне на востоке и о том, что ждёт его впереди.

Был уже закат, когда они вышли к дороге. За долгие зимы от неё остались одни раскрошившиеся, взломанные древесными корнями камни, но Скай при виде них сразу приободрился.

— Вот и твоя дорога, — сказала зеленоволосая, и он не сдержал улыбки.

— Да… Спасибо. Спасибо вам за всё, госпожа.

— Да услышит тебя Ирконхер в час нужды, наш родич, живущий-под-крышей.

Скай поклонился ей и пошёл по дороге к западу. Он с трудом удерживался, чтобы не оглянуться. А когда оглянулся наконец, зеленоволосой уже не было видно.

Дальше Скай шёл со стеснённым сердцем. Многое в Хиллодоре было ему чуждо и непонятно, но покидать его оказалось тяжело. Чем сильнее сгущались сумерки, тем безрадостнее делались его мысли и ближе страхи. Он полночи просидел над маленьким костром, тараща в пламя бессонные глаза, пока не решил хотя бы свирель свою вынуть.

Но сколько он ни искал её в сумке, свирели не было. Вместо неё на самом дне лежала хиллодорская глиняная свистулька.

По утрам делалось всё более зябко и сумрачно, но потом выглядывало жаркое солнце, сгоняло последние клочья тумана, и Скаю делалось веселее.

Первые три дня он совсем не чувствовал ни голода, ни жажды, и даже испугался, когда у него заурчало в животе. Но возле дороги попадались невзрачные кусты ага, так что Скай набил ими полную сумку и голодной смерти не боялся.

Страшнее было в темноте, когда угли от костра мерцали, как злые глаза, и одиночество было, будто ледяной пол под босыми ногами. Скай заворачивался в плащ, тёплый и мягкий, с которого грязь, высыхая, отряхивалась без следа и колючки скользили, не цепляясь. Он закрывал глаза и старался лежать очень тихо, дышать очень медленно, так, чтобы даже ток крови в жилах не мешал ему через огромную толщу земли ощутить — или только вспомнить, — как дышит там, в глубине. Иногда ему казалось даже, что он и правда почти слышит — чувствует кожей, рёбрами — но потом ветер принимался гудеть в ветвях, и тишина осыпалась трухой.

В одно такое бледное утро он наконец услышал журчание воды, рванулся вперёд и оказался на берегу шумного ручья.

Ну наконец-то! возликовал Скай. Белостенный Канойдин словно придвинулся к нему из туманной дали. Он напился, фыркая от холода, истово поблагодарил Имлора и с удесятерившимися силами зашагал дальше.

Несмолкаемое журчание воды звучало посреди этого леса, как речь на родном языке. Да, вода была неласково холодна, а жёсткая трава и колючки на берегу жалили босые ноги, но всё это казалось сущей ерундой. Все его главные страхи отступили: воды было сколько хочешь, в один солнечный день ему удалось поймать острогой три жирные рыбины, сбиться с пути он больше не боялся, и даже дурные сны перестали мучить его по ночам.

На пятый вечер Скай вышел к реке и подивился, какая она широкая. По сравнению с морем она казалась совсем гладкой и тихой и горела от закатного солнца, как медное зеркало. На далёком противоположном берегу, сразу за узкой полосой лугов, темнели стеной деревья.

Ну наконец-то хоть вздохнуть можно свободно! подумал Ская, и эта мысль показалась такой стариковской, что он засмеялся.

Когда взошло солнце, Скай перекусил печёным агом, разделся и бросился в воду. Он соскучился по воде. Плескался, нырял, отфыркивался и снова нырял, пока не промёрз до костей, и только потом вылез на солнце погреться.

Вот здорово было бы переплыть её, думал он, щурясь на далёкий берег. По большой хорошей дороге через обжитые места я бы куда быстрее до северных равнин добрался, не пришлось бы по лесу плутать…

Он походил вдоль берега, пуская по воде ветки и наблюдая, как их подхватывает течением, несёт и крутит. Когда он решил, что достаточно отдохнул и согрелся, то бросился в воду снова, пробуя свои силы.

Но от последних зыбких надежд пересечь Лайярин вплавь ему пришлось отказаться. Вода была холодной, а течение — коварным, и чем дальше от берега, тем сильнее сердце сжималось от привычного страха. А ведь это он ещё всё своё имущество оставил на берегу… В конце концов он сдался и вышел обратно на песок, с горящими огнём мышцами и выбивающими дробь зубами.

Скай воспринял это поражение стойко. Невелика печаль, река-то всё равно вот она. С дороги я теперь не собьюсь, с голоду не умру, всего и дела мне — шагать и не терять даром времени. Так он и шёл, вполне беспечально, наслаждаясь ощущением речного песка под ногами и огромностью неба, от которой в лесу отвык.

Стояли жаркие дни и холодные ночи. По утрам на реке тяжело лежал туман, в котором каждый рыбий плеск разносился далеко-далеко. Скай мечтал: здорово было бы, окажись сейчас кто-нибудь на том берегу. Может, и парой слов перебросились бы… Но он не видел ни души, только стадо тавиков на далёком лугу, а ближе — водяных крыс, и несколько раз дым над невидимыми за лесом печными трубами.

Потом на другом берегу не стало ни домов, ни тавиков, и деревья подступили к самой воде. Большая дорога осталась в стороне, а река поворачивала на восток — к Болотистым Тропам и дальше, к морю. Где-то совсем рядом должен был быть Торгдаэров брод.

Он вышел к броду в самый холодный день из всех. Всё небо обложили тяжёлые серые облака, и стылый ветер с воды дышал вполне по-осеннему. Река разлилась широко по долине, плоской и круглой, как миска. Гладкие светлые воды здесь морщились, пенились и бурлили. То здесь, то там из воды выглядывали большие влажно блестящие камни.

Лезть в воду совсем не хотелось, но Скай не стал оттягивать неизбежное. Он отыскал на берегу палку покрепче, чтобы проверять ею путь, уложил на плащ всё своё снаряжение, завязал в узел, пристроил на плечах. Затем подвернул повыше штаны, помянул Имлора и шагнул в воду.

Идти было нелегко. Окоченевшие ступни скользили по камням, брызги окатывали Ская, заставляя терять равновесие, и если бы не палка, он наверняка сверзился бы в реку. Но палка не подвела, и спустя некоторое время Скай выбрался на другой берег, озябший и ослабевший от напряжения.

Всё, сказал он себе, глядя на угрюмую реку и не менее угрюмую стену деревьев и стараясь выправить дыхание. Прощай, Великий лес. Я тебя пересёк, несмотря на всех твоих колдовских тварей. Теперь выйду к людям, на большую дорогу, а там уж не пропаду.

Чуть дальше к северу Скай увидел длинный пологий холм и пошёл туда. Судя по всему, когда-то очень давно это место расчистили от деревьев, но они, упрямые, прорастали то тут, то там. А ещё повсюду торчали, кренились или гнили, упав в траву, деревянные столбики. Скай побродил вокруг, разглядывая их с большим любопытством. Столбики были четырёхгранные, и на каждой стороне что-то вырезано — символы какие-то. В одних Скаю чудились знакомые вещи: серп, волчья голова, горы, молот, кувшин. Другие были совсем ни на что не похожи.

Кладбище, сказал про себя Скай. В Фир-энм-Хайте мёртвых принято было класть на костёр, но хронист рассказывал ему, что в других землях их хоронят в землю. И что в древних курганах к югу от Фир-энм-Хайта тоже лежат чужеземные мертвецы.

Раньше это казалось Скаю дикостью, но сейчас, в лесной тишине, он оглядел четырёхгранные столбики с почтением. Вон сколько жило в этих местах людей, и, стало быть, все они трудились на благо рода и оставили по себе добрую память, а родичи отдали им последнюю честь. Обычай у них другой, но ведь главное-то всё то же самое, что и у нас, верно? Страха он не чувствовал — наоборот, здесь его со всех сторон обступило спокойствие, как тепло в летний день. Это неупокоенные духи страшные, а на земле, где почитают память предков и призывают милость богов, — тут бояться нечего. Это чистая земля, даже если боги и чужие.

Скай набрал под ближними деревьями хворосту и развёл костёр, чтобы согреться и высушить одежду. В траве тут и там краснела кислая костяника и тянулся вверх лэйт-роморн — мертвоцвет, цветок колдунов. Скай с любопытством погладил пальцем тонкий и жёсткий стебель и бледные узкие лепестки. Они были на ощупь точно пчелиные соты. В мертвоцвете не было ни капли соку, и он не увядал и не сбрасывал лепестков — так и стоял, если не ломался под снегом или чьим-то сапогом. «Рождается мёртвым на земле мёртвых», — говорили про него старухи в Фир-энм-Хайте. Его сухие лепестки шелестели под ветром, и Скаю казалось, что это слабый шёпот, доносящийся из-под земли. Всю ночь он пролежал, слушая то трели сов, то неразборчивые беседы мёртвых.

Следующим утром Скай оставил кладбище за спиной и наконец-то вышел на дорогу. Дорога была широкая, старая, твёрдая как камень.

Скай сразу воспрянул духом. Эту дорогу он помнил по картам. Она вела от Эйнатар-Тавка на север, прямо к Элирдеру на равнинах, а уж оттуда можно попасть куда хочешь — хоть в горы к аррхаритам, хоть в северные крепости, хоть в портовый Н'ганнэн-Тор, из которого ходят через море корабли.

Скай вспомнил, как стремительно скользил палец по карте от Эйнатар-Тавка до Элирдера, и засмеялся. Ну если уж я Великий лес пересёк, теперь-то всё пойдёт как по писаному, с ликованием подумал он. Тут края обжитые, наверняка встретится подвода, которая меня подбросит. Ну во всяком случае, еды-то можно будет раздобыть… Как именно — это Скай себе представлял весьма смутно, но запретил себе об этом тревожиться. Он уселся на обочине и с удовольствием доел последние два ага.

Но время шло, а селение всё не показывалось. По левую руку к дороге подступал лес, а по правую сменяли друг друга луга и рощицы. Скай с нарастающей тоской высматривал где-нибудь дымок и уже пожалел, что не позаботился набрать побольше воды, и что съел последний аг — тоже.

И на пути ему никто не встретился, кроме старого коробейника, горбящегося под тяжестью своего товара. Он был устал и мрачен и по Скаю взглядом скользнул, точно по бродячей собачонке — равнодушно. И Скай так оробел, что ни слова не выдавил.

Небо бугрилось тучами, ветер загудел в ветвях, и наконец принялся накрапывать мелкий дождичек. Скай брёл, натянув на лоб капюшон плаща, и ему делалось всё унылее.

Удача ему всё же улыбнулась: как раз под первый раскат грома он заметил впереди у дороги почерневший домишко. Скай бросился туда со всех ног, а дождевые капли, крупные и тяжёлые, как градины, зашлёпали его по плечам.

Домишко оказался путевой хижиной. Их начали ставить во времена короля Торгдаэра вдоль дорог там, где не было поблизости гостиниц. Всякий, кто останавливался здесь, мог брать что хотел, но почитал своим долгом оставить взамен что не жалко, чаще всего — еду или мелкие деньги.

В темноте, наполовину на ощупь, наполовину в отсветах раздирающих небо молний Скай отыскал очаг, сложенные в углу дрова и немного коры для растопки. Разжёг огонь, и только тогда закрыл дверь. В хижине сразу стало уютнее. У одной стены была устроена лежанка (а точнее — ворох сыроватой колючей соломы на полу), напротив — грубо сделанный стол и несколько чурбанов, чтоб сидеть. Но Скай сейчас был и этому рад, а уж каравай чёрного хлеба на столе и вовсе показался ему подарком богов. Скай набросился на чёрствый хлеб с жадностью и, давясь до слёз, съел половину.

Ему сразу сделалось тепло и дремотно. Он поблагодарил за еду и кров, глядя на изображение Отонира, вырезанное над очагом, и от души пожалел, что взамен ему оставить нечего.

Ворох соломы показался ему божественно мягким, и он проспал всю ночь, несмотря на раскаты грома и дробный стук дождя по обмазанной глиной крыше.

Нутро, поборов угрызения совести, он засунул в сумку остатки хлеба, набрал воды в колодце у крыльца и двинулся дальше на север.

Эти дни были, пожалуй, самыми скверными из всех. Дождь то и дело спускался снова, дорогу размыло, и Скай брёл, скользя и спотыкаясь. Его ноги были по щиколотку в чёрной грязи, как в сапогах, и замёрзли настолько, что переставали подчиняться, и тогда приходилось садиться и отогревать их, и они страшно болели. Вся его одежда была мокрой насквозь, а хлеба хватило всего на полтора дня. Одну ночь он провёл, скорчившись под деревом и трясясь от холода, другую — в путевой хижине, где сквозь щели в крыше ручьём лилась вода. Единственным, что было хорошего на третью ночь, стала дозорная башня на ближнем холме — один из сигнальных огней Цепи Канойдина, такой же, как под Фир-энм-Хайтом. Если башня — значит, большое селение совсем рядом.

Мелькнула соблазнительная мысль добраться до башни и попросить у дозорных еды, но у Ская не было сил делать такой крюк. И бороться со жгучим стыдом — тоже.

Наутро наконец-то выглянуло солнце, и от мокрой земли поплыл влажный пар. Скай выпрямился во весь рост, с наслаждением стянул с головы капюшон — и увидел развилку. Указатель на распутье говорил, что западная дорога ведёт в Аррхартал, а восточная — к Н'ганнэн-Тору. Третья дорога вела прямо вперёд, на холм, и Скай зашагал по ней под душераздирающе урчание желудка.

Холм был крутой — настоящая пытка для измученных ног, но зато, оказавшись на вершине, Скай едва не завопил от счастья. Перед ним на несколько поприщ лежали широкие долины и мягкие холмы. То тут, то там темнели, скучившись, как овцы, деревеньки в пять дворов, вились нитки дорог, земля лежала пёстрыми лоскутами. Жирные чёрные — это убранные поля, лохматые зелёные — те, где топорщили листья спеющие овощи, а третьи, похожие на серебристую кошачью шкуру, — те, где ещё стояли неубранные рожь и овёс. По этому лоскутному одеялу ползали, как жуки, люди.

Ближе всего домов-овечек было большущее стадо. Не деревня — городок, хоть и без укреплений. С холма Скаю было видно проплешину базарной площади и квадратный храм на окраине — Отонировы храмы всегда квадратные и из дерева, с крышей под медными пластинками. Когда солнце яркое, они так и горят жаром — отовсюду видно.

Скай поспешил к городу, такой счастливый, что готов был обнять первого встречного.

Первым встречным оказался высокий человек в крестьянской рубахе, который, изо всех сил натягивая повод, пытался сдвинуть с места заупрямившегося тавика. Он был зол и весь взмок от усилий.

— Будь ты неладна, тварь упрямая, — ворчал он, утирая пот со лба, а тавик равнодушно отворачивал тяжёлую рогатую голову и жевал.

На Ская ни тот, ни другой не взглянул.

Радости у него поубавилось. Людей повсюду было множество. Жали рожь, нагружали телеги пузатыми тыквами, поили тавиков у больших колод. После одинокого пути через лес весь этот лай, тавичий рёв, звон молота в кузнице, голоса отовсюду сливались для Ская в невообразимый гвалт. Он миновал крайние дворы, робея всё сильнее. За ним с лаем увязались две собаки; женщина, развешивающая на верёвках бельё, проводила его беспокойным взглядом, а какая-то девчонка даже взобралась на забор, чтобы на него поглазеть.

У Ская запылало лицо. Он привык относиться ко крестьянам свысока, но самый бедны из них выглядел сейчас опрятнее его раза в два. Всё у него внутри смёрзлось от унижения, и он остановился в тени забора, не в силах поднять взгляда от своих покрытых коркой грязи ног. Ну вот, столько мечтал добраться до людей — и что же теперь делать? К кому обратиться? Его, чего доброго, прочь отшвырнут, как шелудивую собачонку, и тогда лучше на месте умереть…

— Привет тебе.

Скай вздрогнул и увидел рядом с собой мальчишку.