Через Великий лес

Глава 6. Изгнание

[Свободные земли: Ваар, Западные Берега. Яблоневые Равнины. Год 486 века Исхода, месяц Златоглавок.]188. — Во дни Исхода, в мирные годы, кто наследовалКхвайятдиру?189. — Как подступиластарость к могучему, с мечом не сталарука управляться, сыну над всемивласть он отдал — огневолосый, богов любимец — Торгдаэрему имя было.190. Славился всюдумуж прозорливый, суда вершитель; никто не скажет, чтоб запятнал себяделом неправымили посмелпреступить обеты, твердорукий, союзникам верный.191. Сокол во снеТоргдаэру явился, на сильных крыльях, как снег все перья; с дворцовой башнислетает сокол, летит за море. Проснувшись, молвитмуж многомудрыйв одеждах белых:192. «Явился, верно, богов посланник — благословеньедаруют боги». Людей собрал он, плывёт на Запад, узнать желая, лежат под гнётомили свободныблагие земли. Деяния Королей

Дома никого не было: старая Нэи помогала в храме обряжать мёртвых. Это и к лучшему, угрюмо думал Скай, взбегая по лестнице. Уж чего мне сейчас не надо, так это суеты и причитаний. И почему все женщины не могут быть похожи на матушку!

Скай открыл дверь в свою комнату и замешкался на пороге. Она была словно чужая. Постель застелена так тщательно — сразу видно руку Нэи. Ставни закрыты на крючок изнутри — конечно, никто их не отпирал. Ведь убийц-то я только во сне видел…

Скай принялся в спешке вытаскивать одежду из сундука в поисках чего-нибудь поприличнее. Две сарты он отверг сразу — они и так уже проносились на локтях и стали ему тесноваты. Ещё одну, толстую шерстяную, он рассматривал с сомнением, но потом натянул через голову прямо поверх своей. Сарта была душная и кололась, но он знал, что через несколько часов, когда стемнеет и станет прохладно, он будет ей рад. Потом он достал со дна сундука бережно свёрнутый плащ (тёмно-синий, такой же, как у отца, — он надевался только по торжественным случаям).

Больше размышлять было не над чем. Свои хорошие, почти новые штаны он и так уже надел после боя, а сапоги так и вовсе были одни. Он ещё проверил карманы, но там была только его старая монета-талисман — её он первым делом переложил, когда снял рваную, заскорузлую от гнилой крови Проклятого одежду. Скай взял плащ подмышку и пошёл в соседнюю комнатку.

Когда-то здесь жили близнецы Ваммайт и Калсайт, его старшие братья. Их лежанки и сундуки с одеждой так и стояли тут: после матушкиной смерти отец их не трогал и Нэи не позволял. Матушкины сундуки с шитьём тоже перенесли сюда. И ещё оружие.

Лук прадеда Ванрайта. Стальные Пальцы, перекованные бабкой Сэйлико. И — у Ская заныло сердце — Пляска Отроара. Самый чудесный меч на свете! Вайсмор говорил, что она легковата, и в бою с ней будет непросто, но Скаю было всё равно: он брал Пляску в руки и чувствовал, как душа поёт.

Скай закусил губу. Смешно! Сколько раз я прыгал с Пляской по комнате, размахивая ею направо и налево и воображая себя среди сотни Проклятых. мой меч, повторял я про себя. Это будет мой меч в день, когда меня Нарекут. Будет большой праздник, все соберутся, даже наши родичи из Стальных Врат и Эйнатар-Тавка, и мне дадут Имя. И отец передаст мне Пляску, как дед Файгар передал Вайсмору Молнию…

Это был бы мой меч. И мой дом. И мой город. Если бы меня Нарекли по всем правилам. Это меч для если-бы-меня. Не для изгнанника, позорящего род.

Скай не посмел к ней даже прикоснуться. Он с тоской оглядел остальные клинки. Все они были для него слишком тяжелы. Кроме старого меча Вайсмора.

Меч был коротковат — под руку подростка. Вайсмор носил его на ристалище зим до пятнадцати. Ножны выглядели потёртыми. Крестовина была обмотана красноватой кожей.

Ничего не поделаешь, сказал себе Скай. Не у Хермонда же мне меч просить? Он с уколом стыда взял меч в руки, выдвинул из ножен. Вайсмор хорошо о нём заботился, но всё равно по краю остались следы зазубрин.

Пляску я, конечно, взять не посмею, но Вайсмор… может, он не рассердился бы?

Вайсмора трудно было рассердить. Даже близнецам редко это удавалось, хотя уж они-то двое могли кого угодно довести до белого каления своими нескончаемыми выходками. Они всюду ходили вместе, всегда были заодно, и им всё удавалось. Они любили позубоскалить и не всегда знали меру ехидным шуточкам. Но даже они умолкали, если видели, как Вайсмор хмурит брови. Он был очень похож на отца.

Рассердился бы он? спросил Скай сам себя и попытался получше вспомнить Вайсмора. Он никогда не смеялся надо мной из-за того, что я плохо плаваю. Делал мне свистульки из коры. Брал меня с собой на лодке ставить сети. И в толпе на ярмарочной площади сажал меня себе на плечи, чтобы лучше видно было.

У Ская заскребло в горле, когда он вспомнил об этом.

— Он сердиться не стал бы, — сказал негромко голос за его спиной.

Скай вздрогнул и обернулся.

И увидел Имлат.

Имлат всегда была маленькая и тощая. Ноги как палочки, нос облупился от загара, льняные волосы и ресницы выгорели на солнце. Раньше, когда они были помладше, Имлат всё время (когда не помогала отцу и тёткам, конечно, готовить еду и прибирать в доме) играла с мальчишками. Те сперва принимали её неохотно, но потом зауважали. Имлат была не то что другие девчонки — не боялась медуз и пауков, не выдавала тайны и не плакала, разбив колено.

Словом, Имлат была отличная девчонка. Но Скай с позапрошлого лета обходил её стороной, а при встрече краснел и отворачивался. И все отлично знали, почему.

Вот и сейчас всё вспомнилось ему до мельчайших подробностей. Был жаркий, как сегодня, ленивый день, скука, и от нечего делать они решили бегать наперегонки через длинный пустырь у северной стены — от канавы до пня. Человек десять мальчишек, ну и ещё Имлат. А на пенёк Тальма выложил монету с дыркой посередине, чтобы носить как амулет. Монета была очень старая, дэйхемийская, с медвежьей головой на одной стороне и полустёршимися буквами на другой. У всех глаза загорелись при виде неё.

У Ская, конечно, тоже загорелись. А коварный Тальма ещё и дал монету всем подержать. Скай покачал её на ладони: тяжёлая, тёплая, и руки от неё пахнут старым железом. Отличный выйдет амулет! А чтобы её получить, всего-то и надо что добежать первым. Скай бегал быстро и в себе не сомневался.

Но на деле всё вышло иначе. Мальчишки сразу остались позади — но не Имлат. Как бы Скай ни старался, Имлат держалась с ним наравне. Она мчалась, как морской дух, со своими развевающимися волосами. И глаз не отрывала от заветной монеты.

Скаю было стыдно проигрывать девчонке у всех на глазах. И досадно на себя: знал же ведь, нечего её недооценивать. И… монетка! Такая древняя, где ещё такую возьмёшь…

Скай до последнего мига не собирался этого делать. Но когда Имлат уже протянула руку, он не выдержал. Оттеснил девчонку плечом и первым схватил монету.

И сразу почувствовал себя увереннее. Ха! Легче лёгкого. А разве кто-то сомневался, что он победит? Запыхавшиеся мальчишки подходили, завистливо насупившись, но никто не спорил.

Кроме Имлат.

— Отдай, — сказала она тихо, блестя светлыми, как льдинки, глазами.

— Я взял — значит, я и первый, — ответил Скай насмешливо, глядя на неё сверху вниз.

— Отдай! Ты меня толкнул!

Его кольнула совесть, но пойти на попятный у всех на глазах он не мог. Лучше потом ей монету отдам. Завтра. Подарю.

— Неправда! Всё было честно.

— Нет, — пронзительно сказала Имлат. От обиды и злости она стала малиновой. — Нет, ты меня толкнул. Не ты перегнал!

— Проиграла, теперь кричишь, — процедил Скай, начиная злиться: и чего она из-за такой чепухи историю раздувает, привязалась, хнычет, как маленькая, честное слово. — Не умеешь проигрывать — иди тогда играй с девчонками!

— Это ты проиграл! Отдай! Я первая!

Имлат попыталась выхватить у Ская монету, но тот вовремя отдёрнул кулак.

— Отстань!

— Отдай!

И она схватила его за руку.

Ещё ни разу в жизни ни один низкородный не позволял себе такой выходки, и Скай просто рассвирепел.

— Отстань, ты!

Он оттолкнул девчонку прочь.

Может, он просто силу не рассчитал или Имлат этого не ожидала, но она отлетела на два шага и шлёпнулась на землю. Не заплакала, конечно, только схватилась за ободранный локоть и свирепо уставилась на Ская.

Мальчишки неодобрительно забормотали, да он и сам растерялся: драться с девчонкой — не дело, в одиннадцать зим это все понимают. Но и она тоже — чего пристала? Сказал же ей отцепиться! Ей просто обидно, что проиграла… Попросила бы по-хорошему — я ведь и так ей эту монету дурацкую собирался подарить… кошка бешеная…

Скай хотел было подать ей руку, но передумал. Вон у неё какие глаза злющие. Плюнет и только нос сильнее задерёт. Унижаться ещё…

— Сама виновата, — буркнул Скай, отворачиваясь.

И встретился взглядом с отцом.

Отец стоял на краю канавы, молча. Со спокойным, даже благожелательным лицом — таким, что Скаю захотелось немедленно провалиться сквозь землю.

— Подойди, — сказал он негромко.

Скай шёл медленно, как во сне, целую вечность. Он съёжился под тяжёлым взглядом отца, не в силах смотреть на него прямо.

— Видел ты когда-нибудь, чтобы я бил твою мать?

Скай совсем потерял голову от стыда и страха.

— Она же сама ко мне пристала, — злобно ответил он и возненавидел себя на месте, но остановиться уже не мог, — стала с нами играть, и проиграла, вот и пусть она…

Шлёп! Пощёчина была такой силы, что Скай сел где стоял. В голове у него загудела, из глаз брызнули слёзы. Не от боли — от унижения.

Мог бы и посильнее ударить, подумал Скай отчаянно. Сквозь слёзы отец был просто огромным тёмным силуэтом против солнца. Будто я не знаю, что заслужил! Но не перед мальчишками же, чтоб они видели… будто я не мужчина, а нашкодивший щенок…

Солнце больше ничто не загораживало. Отец ушёл, Скай остался сидеть один на краю канавы. Никто не решился подойти к нему, даже Тальма. В молчании слышно было море, меднокрылок в траве, чьи-то сердитые голоса из ближайшего переулка. Монета в руке была горячей и тяжёлой. Скай посмотрел на неё с ненавистью. Железа кусок. Ну — стоило оно того? Нужна она мне? Почему я её сразу не отдал?

Скай встал и свирепо вытер глаза рукавом. Разревелся тут хуже девчонки. Сам виноват.

Он развернулся и пошёл обратно к пеньку. Мальчишки стояли тесной группкой, чесались, переминались с ноги на ногу, но в лицо ему никто не смотрел. Кроме Имлат. Она кривила губы в презрительной усмешке, но глаза у неё были грустные.

Совсем тоненькая, сарта на ней мешком висит. Да ни у кого рука не поднимется такую ударить…

Скаю никогда в жизни не было так противно от самого себя. Он протянул на ладони монету и сипло сказал:

— На. Она твоя. Ты была первая.

Но Имлат только вздохнула и повела костлявым плечом.

— На что она мне? Себе оставь

И она ушла, а Скай смотрел на её окровавленный локоть, и чувство вины поднималось у него в горле, как тошнота. Монета жгла руку. Мальчишки так и стояли в тягостном молчании. Он попробовал поймать взгляд Тальмы (они ведь были друзьями с давних-предавних пор), но тот был страшно увлечён расковыриванием мозоли на пальце.

Скай понял, что ещё немного — и его стошнит по-настоящему. Он зажал монету в кулаке и побрёл прочь. Его никто не окликнул. Наверняка только вздохнули с облегчением. Так глупо: можно подумать, он ни разу не видел, как отец Тальмы отвешивает тому оплеухи. Но никто же не ведёт себя так, будто это умереть какой позор?

Скай шёл, не отрывая глаз от земли. Мимо площади, мимо кожевенной мастерской, мимо коптилен, через ворота к залу свитков. Когда так тошно, куда же ещё идти, если не к хронисту?

Хронист, как он это любил, сидел на скамье снаружи и смотрел на тёмные длинные волны с полосками белой пены. Приближался шторм.

Рядом с хронистом, подперев голову руками, сидел отец, так неподвижно, что Скай заметил его в самый последний момент.

Он остановился. Он не знал, что сказать, и чувствовал себя до того несчастным, что даже рад был бы, ударь его отец ещё раз.

Но отец посмотрел на него без тени злости.

— Ханагерн-уммар сказал мне, ты прочёл все Деяния Королей? Ну, много ли ты запомнил?

И он похлопал по скамье рядом с собой, а хронист подмигнул у него из-за плеча. Скай чуть не расплакался заново, на этот раз от облегчения. Он знал, что если отец его простил, больше о случившемся он не помянет.

Но Скай ничего не забыл. Проклятую монету он с того дня носил на шнурке под сартой. А от Имлат удирал.

Только вот теперь не удерёшь.

Скай почувствовал, как пылает лицо. Он так и стоял с мечом в руках, как дурак.

— Он не стал бы за это сердиться, — сказала Имлат очень серьёзно. — Это ведь раай-Вайсмора меч? Он был не жадный.

Скай опустил голову и постоял, глядя на потёртые ножны и силясь проглотить застрявший в горле ком. Имлат его не торопила, и он был благодарен ей за это.

— Знаю, — просипел он наконец, справившись с собой. — Но просто я ведь… я их всех опозорил.

— Чем это? Тем, что фермы спас? Все знают, что иначе было бы… Мы так и скажем Предводителю Дхайвэйту, когда он вернётся.

Значит, Имлат верит, что он вернётся! подумал Скай, и, хотя это ничем не меняло положение вещей, у него будто гора с плеч свалилась. Он усмехнулся.

— Хермонд ему скажет другое.

— Хермонд к тебе вечно несправедлив.

Скай впервые за две зимы посмотрел Имлат в глаза. Она почти не изменилась, только стала выше и как-то строже. Она не хихикала и не мялась от неловкости — стояла совершенно спокойная, будто они друзья. А я-то, болван, две зимы с ней не разговаривал!

— Спасибо, — сказал Скай с чувством.

Имлат на его «спасибо» ничего не ответила, только сдвинула светлые брови и кивнула на меч.

— Значит, это правда, что Тальма сказал? Он узнал от тётки. Ты уходишь из города с тем колдуном? Надолго?

— Не знаю, — Скай вяло пожал плечами: сейчас ему было всё равно, город ему осточертел. — Думаю… очень надолго.

Навсегда. Он не произнёс этого вслух, но слово будто повисло в воздухе. Изгнаний «надолго» не бывает, так ведь?

Скай закрепил на поясе перевязь с мечом. В конце концов, я ведь и правда никакого преступления не сделал. Я старался как мог, чтобы не подвести отца. Вайсмор понял бы. Он всегда всё понимал лучше других.

Имлат подождала, пока он затянет ремешки, и бросила ему дорожную сумку.

— На.

— Это что?

— В дорогу. Я собрала. Там сушёная рыба и огниво, и точило, и бечёвки моток. Это мать брала, когда в паломничества ходила.

Лицо Имлат потемнело, и Скай понял, почему: её мать умерла от поветрия в то же лето, что и у него.

Скай запихнул в сумку плащ и повесил её через плечо. Ему было жарко от смущения.

— Спасибо… большое, Имлат. Я об этом не подумал.

Она ухмыльнулась по-старому — снисходительно.

— Знаю, что не подумал, потому и принесла.

Скай попытался найти слова, чтобы объяснить, до чего он ей благодарен, но в конце концов просто достал из кармана монету.

— Я хотел её сразу отдать. Возьми, ладно? Пожалуйста, возьми. Извини за тот… что тогда… что в тот раз я… я повёл себя как дурак.

К его несказанному облегчению, Имлат взяла у него монету и перевернула на ладони, моргая выгоревшими ресницами.

— Сваттаргардская, — сказала она очень тихо. — Видишь — голова медвежья? Моя мать ведь из дэйхем была, — а потом ещё тише, так, что он едва расслышал: — Как сможешь, дай знать, что живой.

Скай кивнул, поклонился ей. Подождал, пока она уйдёт, обвёл взглядом в последний раз до мельчайшей щели и сучка знакомые стены, развернулся на пятке и сбежал вниз. А уж по улице понёсся во весь дух — лишь бы никого из знакомых не встретить.

Но никто и не встретился, только соседский пёс, провожал его до ворот, заливисто лая. Никто его не окликнул, стражники не пытались остановить, и он побежал дальше, чувствуя, как с каждым шагом становится всё легче.

Колдун ждал под обугленной яблоней. Он стоял, прислонившись к стволу, лицом к Великому лесу, весёлый, будто ничего не случилось.

— Ну, ничего не забыл? Вижу, и нож твой убогий всё ещё при тебе…

Скай хотел огрызнуться, но почувствовал, как слова застревают в горле.

Если бы не я, Колдун не пропустил бы тот удар. Если бы не я…

— Прости меня, — прошептал он вслух. — Если бы не я… если бы я тебя послушал, тебя не ранили бы.

Колдун беспечно рассмеялся.

— Если бы ты меня слушал, ты не был бы Вейтаром. Не тревожься из-за меня. Ну, теперь-то ты все свои нерушимые обещания выполнил?

Скай оглянулся на стены Фир-энм-Хайта. Ну и пусть остаётся! Нужен мне больно город, где женщин забрасывают камнями…

Если этот клятый город сгорит…

— …туда ему и дорога, — повторил Скай прежде, чем понял, что говорит вслух.

Колдун вопросительно поднял брови.

— Ты это сказал тогда, в лесу. Я тогда не понимал, а теперь… А теперь другого не понимаю. Колдун, зачем ты мне помог? Я совсем о другом думал тогда, но ты-то знал, что они казнят тебя!

— М-м, — отозвался Колдун с мечтательной улыбочкой на лице. — Откровенно говоря, я понятия не имею, зачем. Что ты так смотришь? У каждого разумного человека есть право на нелепые поступки. Это разнообразит жизнь.

— Да, я вижу, как её разнообразило, — пробормотал Скай, думая о мёртвом Квиаре, о ноге Мельгаса, о ране Колдуна, об изгнании.

— Не будь таким унылым. Это был весёлый бой, в конце-то концов. Жаль, что такой короткий.

Колдун зашагал к Великому лесу. ничто не заставит меня полюбить все эти деревья, подумал Скай мрачно и поспешил за ним.

— Эй, а куда мы идём теперь? Далеко?

— Далеко? Кому как. Мы идём на север, в Сокрытую Гавань. А теперь помолчи и не мешай мне думать.

Теперь лес не казался Скаю таким враждебным, как раньше. Его не особенно пугали ни ночные шорохи, ни туман. И вообще, если привыкнуть, было очень даже неплохо идти по этому лесу с Колдуном и сидеть у костра, не думая, что будет следующим утром.

Только вот Колдун Ская беспокоил. С виду он был по-прежнему весел, резок и — когда ему хотелось — безумен, шёл прежним лёгким шагом, не оставляя следов на траве. Но левой рукой он не шевелил, и заметно было, что рана в плече причиняет ему боль. Однако Скай хорошо усвоил, что Колдун слишком упрям, и долгое время заговорить об этом не решался.

Спустя пару дней они наткнулись на заросли приземистых, невзрачных кустов. Скай не обратил на них внимания, а вот Колдун очень заинтересовался.

— Смотри-ка, — сказал он, останавливаясь, — а ведь раньше он гораздо севернее рос…

— Что это?

— Аг, рот'н'маррийский земляной орех, — ответил Колдун и двинулся было, собираясь наклониться, как вдруг лицо его посерело от боли. — Ну-ка, Вейтар… выкопай нам несколько.

Скай, не споря, опустился на колени перед ближайшим кустом. Орехи были с кулак величиной, морщинистые и какие-то кожистые, похожие на засохших голых животных, и выкапывать их было гнусно. Но Скай поглядывал на Колдуна, и желание поворчать пропадало.

Он выкопал орехов с десять, когда Колдун наконец задышал ровнее и перестал скрипеть зубами.

— Довольно, — сказал он своим обычным голосом. — На ужин этого хватит. Пошевеливайся, Вейтар.

Скай поспешно затолкал орехи в сумку и побежал догонять Колдуна.

Какое-то время они шли в молчании, но потом Скай не выдержал.

— Послушай, — сказал он Колдуну в спину, — что у тебя с рукой?

— Не твоя забота.

Скай уязвлённо поджал губы. Поставить бы низкородного на место, чтобы впредь был поучтивее… Но всё-таки он был обеспокоен не на шутку, поэтому сказал снова:

— Видно же, что болит.

— Сказал ведь тебе: не твоя забота.

— Очень даже моя! — рассердился Скай. — Нам надо было остановиться где-нибудь. На ферме или… в гостинице, подождать, пока твоя рана…

— Моя рана пусть тебя не беспокоит, — нетерпеливо перебил его Колдун. — Мы не можем ждать. Мы должны торопиться.

Скай уже набрал в грудь воздуху для гневной реплики, но тут гибкая ветка, чиркнув о плащ Колдуна, хлестнула Ская по лбу. Он зашипел от боли и дальше шёл молча, хмурясь и пытаясь отряхнуть с рук остатки грязи с орехов.

Но тревога его всё росла.

На седьмой день вечером они решили заночевать рядом с большим поваленным деревом. Оно давно засохло и обещало целую гору топлива для костра. Скай как раз наломал приличную охапку веток, как вдруг заметил, что Колдун стоит, согнувшись от боли.

Он простоял так довольно долго, не шевелясь, и Скай, с беспомощно повисшими руками, тоже не решался двинуться с места, пока Колдун не выдавил:

— Помоги-ка мне, Вейтар…

Скай помог ему сбросить ремень сумки и сесть. Колдун привалился спиной к упавшему дереву, и теперь Скай по-настоящему испугался, разглядев, какое у него белое, измученное лицо.

Не заживает эта рана, а только хуже становится. Сперва он только рукой не мог шевелить, а теперь… Надо вернуться в город. Взять у лекарки мазь какую-нибудь. Я могу вернуться один… может, меня они не убьют. Может, я смогу уговорить Хермонда… попрошу Нэи или Имлат…

Скай уже раскрыл рот, чтобы сказать это вслух, но осёкся под пронзительным взглядом Колдуна.

— Скажешь хоть слово о моей ране, — предупредил он шёпотом, — закляну насмерть.

Скай в сердцах махнул на него рукой и пошёл разводить костёр. Он не воспринял угрозу всерьёз, но с Колдуном было бесполезно спорить. Да и не теперь же, когда он так слаб.

Пока Скай возился с хворостом и огнивом и закатывал в костёр оставшиеся орехи ага, Колдун сидел, закрыв глаза и тяжело дыша. Он ни за что не согласится повернуть. И будет прав: в городе нам теперь добра ждать нечего.

К тому времени, как аг пропёкся, Скай решил, что лучше попробует уговорить Колдуна подождать хотя бы пару дней. Ему наверняка станет лучше, если он отдохнёт. Надо только место выбрать поближе к ручью и сделать укрытие.

Костёр догорал ленивым алым пламенем. В темноте что-то невидимое шуршало со всех сторон. Скай перебрасывал горячий закопчённый орех с ладони на ладонь, а сам следил за Колдуном. Надо подождать, пока он придёт в себя, а потом я его уговорю. Должен же он понимать: тащиться через Лес с таким плечом — глупее не придумаешь…

Но Колдун сидел без движения, и его лицо скрывала тень.

Наконец он шевельнулся, но прежде чем Скай успел заговорить, раздалось карканье, и Лерре, похожий на сгусток ночной темноты, опустился на поваленное дерево.

— Лерре, — радостно сказал Колдун, и они повели свою обычную беседу: ворон скрипел и скрежетал. а Колдун задавал вопросы на медленном странном языке, на котором читал заклятья. Скай, не понимавший ни слова, чистил аг и думал, как был бы счастлив старый Ханагерн, доведись ему вживую услышать Колдовское Наречие.

— Ну что, — спросил Скай, когда ворон слетел на землю к костру и принялся долбить клювом остывший аг. — Какие вести на этот раз, добрые или дурные?

— Кому как, — Колдун, морщась, потянулся за оставшимся орехом. — Может быть, каким-нибудь славным воинам очень по душе вся эта война.

Скай молча проглотил насмешку насчёт воинов — любопытство было сильнее.

— Что там про войну? Йенльянд всё ещё в осаде?

— Нет, они уже давно заняты восстановлением укреплений.

— А… Проклятые? Лерре их видел?

Ская передёрнуло от одного упоминания, но Колдун и бровью не повёл.

— О да. Не на Яблоневых Равнинах — к северу отсюда. Бредут поодиночке. Но о них беспокоиться нечего: мало кто, входя в Хиллодор со злом, из него выходит. Вот у Великой Границы беспокойно, но этого следовало ожидать во времена вроде нынешних… Ещё Лерре слышал, как шепчутся, что в развалинах у Эйнатар-Тавка что-то засело. Весть любопытная, но наших дел не касается.

А какие у нас, собственно, дела, хотел спросить Скай, но Колдун зевнул во весь рот.

— Ну, довольно болтовни, Вейтар. Завтра выходим с первым светом.

Он осторожно улёгся на бок и закрыл глаза. Не то чтобы Ская тянуло спать после разговора о Проклятых, но спорить он не стал. Дожевал остатки сладковатой ореховой мякоти и растянулся на плаще возле костра.

Утром Скай отобрал у Колдуна сумку. Забросил её на спину, так что ремни от сумок скрестились на груди, и твёрдо зашагал между деревьями.

— Вейтар! — рявкнул Колдун. Он выглядел изумлённым до крайности.

— Ругайся сколько влезет, — отрезал Скай. — Тебе и посоха хватит. Тоже мне…

— Вейтар, — повторил Колдун уже веселее. — Тавик ты упрямый, ты не в ту сторону идёшь.

На шестнадцатое утро с того дня, как они покинули Фир-энм-Хайт, Колдуну уже стоило огромных усилий просто подняться на ноги. Скай хотел было помочь, но Колдун бросил на него взгляд, полный такой боли и злобы, что он поостерёгся. А когда присмотрелся повнимательнее, то и вовсе похолодел.

— Колдун, что у тебя с плечом?

— Ничего, о чём стоило бы волноваться.

Колдун поплотнее запахнул плащ — простое движение, заставившее его задержать дыхание.

— Почему у тебя опять кровь идёт?

— Это случается. В этих местах должен расти кровяной мох, он поможет.

Он говорил с беззаботностью, в которую Скай не поверил.

Ближе к вечеру Скай набрал в сыром овражке мягкого багрового мха. Он был приятен на ощупь, в отличие от орехов ага, но пахнул ржавым железом. Когда у костра Колдун не без помощи снял рубаху, Скай воочию убедился, что все эти его «не страшно» — враньё. Рана выглядела не просто худо — омерзительно. Она была похожа на сгоревший в уголь ягодный пирог — алая, кровоточащая в центре и чёрная, ссохшаяся по краям. И эта чернота тонкими змеящимися прожилками расползалась по груди и левой руке.

Скаю сделалось тошно. В полном молчании он помог Колдуну привязать к плечу ошпаренный кипятком мох, одеться и лечь. Потом он лёг сам и не спал всю ночь.

Кровь и правда остановилась, но ненадолго. А через четыре дня Скай заметил змейки черноты, проступившие у Колдуна на шее.

Теперь Колдун очень торопился, но идти так же быстро, как раньше, уже не мог.

Младшая луна умерла и переродилась заново, тоненьким красноватым серпом, и вместе с тусклым огрызком Старшей луны они почти не давали света, зато звёзды налились жаром. Приближалась ночь Поворота Года — самая тёмная в году. Начался месяц Туманов, но в лесу, где не было постоянных ветров с моря, разительных перемен не ощущалось.

Утром на двадцать седьмой день Скаю показалось, что лес поредел. За деревьями виднелось что-то светлое, и странный гул, которого ещё вчера не было, очень его тревожил. Звук был таким знакомым, что сердце переворачивалось, и Скай ускорил шаг.

Делалось светлее и светлее, и наконец лес расступился. Скай обнаружил, что стоит на белоснежной, выщербленной от времени и ветра каменной плите. С севера на юг вела дорога, выложенная когда-то этими плитами, только теперь все они растрескались и раскололись, и в щелях густо росла трава. Шагах в двухстах к востоку берег обрывался, и Скай вдруг понял, что это был за гул — это шумело море.

Он подбежал к обрыву, жадно оглядываясь вокруг. Море лежало перед ним, сколько хватало глаз: свинцово-синее вблизи и чем дальше, тем ярче, а совсем далеко на востоке горело огненными чешуйками. Ещё Скай увидел остров: сплошь отвесные скалы и острые пики, безликие серые утёсы, над которыми вьются птицы. Кораблю никак не пристать. Остров отделялся от берега узким проливом, в котором, в пене и брызгах, виднелись белоснежные глыбы. Обломки береговых укреплений, может быть, или соскользнувшие с берега плиты?

— Вот это да! — в восторге воскликнул Скай. — А я и не знал, что мы так близко от берега! Но если тут есть дорога, почему мы просто…

Он оглянулся и успел увидеть, как Колдун, цепляясь за посох, оседает на землю.

Скай бросился к нему, рухнул на колени рядом и успел подхватить под лопатки. Колдун дрожал, обмякший, одновременно хрупкий и тяжёлый. Сейчас, под безжалостным солнцем, его лицо казалось не просто бледным — обескровленным, едва ли не таким же белым, как камень, на котором он лежал. На лбу у него блестел пот, прожилки черноты расползлись по шее до левой щеки, плащ на плече промок от крови, чёрной и вязкой, и пахла она… Скай похолодел. Это была тень запаха, почти неощутимая, но он узнал безошибочно.

Проклятые.

— Колдун, ты болен.

— Глупости.

— Глупости?! Да у тебя же лицо почернело! Я ведь видел твою рану, не такая уж она и глубокая, и её хорошо зашили. Почему она не заживает?

Колдун закрыл глаза, скривив губы в бледной улыбке.

— Всё в порядке, Вейтар. Мне нужно только отдохнуть… немного. Дай мне немного времени. Боюсь, перенести через пролив нас обоих мне будет очень непросто…

— Не надо тебе колдовать, — пробормотал Скай, подкладывая Колдуну под голову свою тощую сумку и стараясь сесть так, чтобы солнце не слепило ему глаза. — Ты после своих заклятий и так еле живой, а теперь… Нет уж, никакого тебе колдовства. Найдём другой путь…

— В Сокрытую Гавань нет другого пути. Ты видел обломки в проливе? Это всё, что осталось от моста.

— Почему? — спросил Скай, хотя плевать ему было на все клятые мосты.

— Пожалуй, Вейтар, я расскажу тебе об этом, — Колдун рассмеялся. Это был невесомый, призрачный смех. — Нужно же как-то скоротать время, пока мои хилые кости мне снова не подчинятся…

Скай коротко кивнул. Колдун снова закрыл глаза и помолчал, собираясь с мыслями. Он дышал так же призрачно и прерывисто. Правая рука не переставала сжимать посох, левая, почерневшая до кончиков пальцев, лежала без движения в траве, будто не принадлежала ему, и Скай старался на неё не смотреть.

— Всё это было очень давно. В то время, когда не было ещё ни Ваара, ни Рот'н'Марры, ни Кро'энхейма, ни народов, которые тебе знакомы…

— Прежде короля Адархата? — удивился Скай. Адархат был первым из королей вайрэ.

— Много раньше него. Раньше, чем дэйхем покинули свои земли на севере. В то время здесь, на Западных Берегах, на Железных Болотах, на Яблоневых Равнинах и в Хиллодоре жили иные люди. В наших сказаниях говорится, что лица…

— Что лица их были светлы, и глаза их сияли, и что они были искусны во всех ремёслах. Колдун, я читал о Нархант, я не малыш.

— Нархант, которые строили башни и дома из белого камня, но никогда не возводили стен, ибо им не от кого было защищаться, — продолжал Колдун монотонно, не открывая глаз, и Скай больше не решился перебивать. — Пока не заколыхалась Великая Граница и из-за неё не пришли Проклятые. Они подняли из Сумеречных Глубин чудовищ, и вскоре пролилась первая кровь, и миру в лесах места не стало.

Проклятые разошлись повсюду. Они убивали, и жгли, и рушили всё, что видели, и Нархант в страхе отступали всё дальше и дальше на восток, пока не оказались на самом берегу Полуденного моря. Здесь они прожили много зим, но вечный шум моря печалил их. Они тосковали по своим прежним землям.

Нархант обошли все Западные Берега с севера на юг, но нигде не было им покоя. Они научились ковать мечи и строить самые быстрые лодки и самые прочные стены. Они выстроили тайный город, гавань с высокими башнями, с маяком и пристанью из камней, белых как снег. Этот город стоял на острове, сокрытый неприступными скалами, так что его нельзя было увидеть. В него вели только одни ворота и только один мост…

— Мост, — повторил Скай, во всю ширь раскрыв глаза. — И остров! И белые… Но ведь это же просто сказание, Колдун?

Колдун усмехнулся.

— И оно говорит, что по белому мосту в город вошли последние из народа Нархант, преследуемые Проклятыми, и разрушили мост за собой, чтобы больше никто не сумел найти дороги в Сокрытую Гавань.

И с тех пор, я думаю, их чудесный город обратился в клетку, в которой они томились долгое время, покуда, как говорят сказания, Нархант не построили шесть белых кораблей. Эти корабли ушли через Полуденное море в разные стороны — на поиски новых земель, где нет войн и Проклятых. Лучшие из Нархант уплыли на тех кораблях, а остальные ждали их возвращения. Каждый день они всходили на башню, чтобы оттуда взглянуть, не показались ли вдалеке паруса.

Минула весна, а за ней лето, и багряная осень, и зима с серыми небесами — и вот на исходе второго лета вернулся первый из кораблей (Салусор Лёгкая Поступь из Дома Наммара вёл его) с зелёных южных равнин, чтобы забрать туда родичей и друзей и всех, кто пожелает. Нархант воспрянули духом и радостно проводили корабль в обратный путь.

Когда в шестой раз опали листья, вернулся на втором корабле Лумкавек Горьких Дней из Дома Аррхара. Он плыл от гибельных скалистых берегов, за которыми зеленели обширные леса, и Нархант отправились в тот край с радостью, а другие остались ждать.

Восемь зим они всходили на башню, прежде чем возвратился третий корабль. Он шёл с востока — там лежали пустоши без конца и края, открытые всем ветрам. Оннэмер Многое Знающий вёл его; и вот он пустился в обратный путь.

Нархант прождали в Гавани так долго, что всё на свете им опостылело. Они забросили тэнги и свитки, кузницы и мастерские, и иные утратили надежду. Поэтому все ликовали, когда пришёл с севера корабль Свэнердила Искусной Руки. Многие с радостью покинули Сокрытую Гавань; но были также и те, кто остался.

В сказаниях говорится, что те дни были так безнадёжны, что белые плиты крошились и трава прорастала в трещинах, и Гавань погружалась в сон, подобный смерти. Век Нархант был долог, много длиннее нашего, но и они старились и умирали. Однако огонь на маяке горел по-прежнему.

И вот, когда минуло уже семьдесят пять зим с того дня, как уплыли шесть кораблей, вернулся пятый из них — корабль Ильвдэйяр Ясноглазой, побывавший на Окраинных Островах за Закатным морем. Счастье Нархант было так велико, что все они без сожалений оставили Гавань, кроме одной женщины. Она не пожелала уйти, потому что её отец и братья ещё не вернулись. Сколько её ни отговаривали, она стояла на своём. Сказания говорят, что Нархант уплыли в большой печали, а она осталась ждать последний корабль. И ждёт его до сих пор.

Скай представил себе отчаяние от ожидания отца, только помноженное многократно, и не среди друзей, а в полном одиночестве.

— Что случилось с тем кораблём?

Колдун открыл глаза и задумчиво посмотрел на него. Он всё ещё казался усталым, но слабость и призрачность пропали.

— Кто знает, Вейтар? Они шли на север и, как считают, сгинули в Нетающих Льдах. Слишком уж давно это было, чтобы судить.

— А насколько Нархант живут дольше нас? — спросил Скай, помедлив. — Может… может это быть правдой? Что она ещё жива? До сих пор я слышал про Нархант только сказки, но… мост. И остров…

— Мост и остров, о да, — медленно повторил Колдун. — И я встречал людей, которые клянутся, что видели, как горит по ночам маяк у здешних берегов. А ведь тут и жилья-то нет… Но знаешь что, Вейтар? Довольно с меня сказок. Сегодня мы всё увидим собственными глазами. Помоги мне встать.

Скай подставил ему плечо, и они вместе подошли к обрыву. Колдун стоял на ногах нетвёрдо, но его лицо заострилось, затвердело в одном усилии, и глаза смотрели не отрываясь на угрюмый остров.

— Крепче держи меня за руку. Надеюсь, заклятие выйдет достаточно сильным.

— А если недостаточно? — живо спросил Скай.

— О, полагаю, тогда наши кости ещё долго будут лежать вон там, среди обломков моста, — ответил Колдун беспечно. — Ну, ты готов?

Скай не был готов. Совсем. Обломки моста в пропасти притягивали его взгляд, и кишки будто смёрзлись от страха.

— Я готов.

— Чудесно.

Колдун глубоко вздохнул и произнёс медленно, нараспев те же слова, что и у логова Змея:

— Вэур-гем онн'э, эстэна-гем тор'ре, ланнд'а-гем Торреддене — ланвэ!

И, как в прошлый раз, не успел Скай глазом моргнуть, а они уже стояли посреди незнакомой площади. Под ногами их были те же белые плиты, что и на берегу, а в шесть сторон расходились улицы с домами, только совершенно не такие, как в Фир-энм-Хайте. Дома здесь были из того же белого камня, а некоторые высечены прямо в скале. В несколько ярусов поднимались белые улицы, и широкие ступени вели к крепости, красивой, каким в воображении Ская мог быть только королевский дворец. Над утёсами торчали неотличимые от них дозорные башни. Город словно стоял на дне глубокой каменной чаши, окружённый серыми скалами со всех сторон. Скай в жизни не видел ничего более чудесного.

И более печального. Город был так тих, что казался видением. Белые башни покрылись мхом, ветер нанёс серого песка на плоские крыши, жёсткий вьюнок оплёл каменные перила лестниц. Не развевалось ни одного знамени на крепостном шпиле, уныло высился маяк на утёсе, никем не зажжённый. И ни единой живой души не видно, кроме ласточек, со свистом мелькающих в вышине.

Больше Скай не успел ничего разглядеть: Колдун рядом с ним зашатался и упал на землю.

— Колдун!

Скай не без труда перевернул его на спину. Колдун был жив, но дышал едва заметно. Лицо у него было холодное как лёд и безмятежное, как у спящего. Скай потряс его за плечо, сперва осторожно, помня о ране, потом сильнее.

— Колдун! Эй! Что с тобой?

Колдун лежал без движения, такой же белый, как камни вокруг, если бы не чернота, стебельками оплетающая шею.

Скай прижал дрожащие руки к коленям. Колдун меня не слышит, подумал он, до боли закусив губу. Без толку вопить.

А что, если он умрёт? Прямо сейчас. Перестанет дышать. Что мне тогда делать?

Что мне сейчас делать? Как ему помочь? Он твердил, что мы должны добраться до Сокрытой Гавани — ну вот, мы добрались. И какой в этом толк, если он сейчас умрёт? Если отсюда нельзя выбраться иначе, чем колдовством…

Ская бросило в жар. Он изо всех сил прижал кулак к потному лбу. Думай же, велел он себе. Не скули от страха — думай! Нужно, чтобы он очнулся, хотя бы на минуту… Если он сможет снова перенести нас в Фир-энм-Хайт… Я могу сказать за него, что положено, я запомнил слова! Я могу попробовать!

— Колдун, — позвал Скай отчаянно и встряхнул Колдуна что было сил. — Колдун, очнись! Очнись, пожалуйста!

— Не буди его.