Через Великий лес

Глава 1. Отправление кораблей

[Свободные Земли: Ваар, Западные Берега. Фир-энм-Хайт. Год 486 века Исхода, месяц Тёплых Ночей.]

…Положение Пределов: И вот Нархант сочли, что нет ничего хорошего в том, чтобы жить во вражде и друг с другом не сообщаться. И они созвали всех правителей в одно место, на берег Олтар-Вэнья, ибо то была середина всех земель, дабы там договориться о мире, и записать законы, что будут общими для всех, и положить границы земель, чтобы впредь не нарушать их. Были там среди прочих Свэнердил, Оннэмер, Лумкавек и Салусор из народа Нархант, и были правители от каждого из народов Восточных Берегов. Область, лежащая на юге, стала называться Вааром — хранимой равнинной землёй, и населяли её нархи. И положили границу на севере до опушки Колдовского леса. Рот'н'маррим выбрали своего короля, и стала земля Рот'н'Марра, а границы ей положили на востоке до Вэнэр-Эйнат, на юге до Колдовского леса, а на севере до самого Перешейка; но поскольку в тех областях стояли поселения кро'энхов, считалось, что рот'н'маррим уступили им те земли в пользование, и стало то место зваться Заёмной Равниной. Однако вожди Верных отказались признавать себя их родичами, говоря, что они поселились в домах, разучились сидеть на саргайте и не слышат предков; и они назвали себя отдельным народом — майра-т, людьми Маиррайса. И восточные области объявили своими кочевьями. Король дэйхем положил границы Сваттаргарду, и был это весь полуостров с Перешейком. Кро'энхи же заняли то, что осталось; и им было позволено избрать своего короля, и так они перестали быть данниками дэйхем. И все они давали обеты мира, клялись перед богами и свидетелями, и многие годы во всём им следовали, благодаря Нархант. Век Светоча, год 19Книги Порядка Имён

Никогда ещё на памяти Ская не было в Фир-энм-Хайте так тихо. Узенькие улицы были непривычно безлюдны, пустовали лавки на базарной площади и не переругивались, как обычно в погожие дни, торговки. Не слышалось голосов из Торговой таверны, и над кузницей Уннгвэ не вилось ни дымка. Только и было слышно, как стучат по камням мостовой Скаевы сапоги.

Скай мчался со всех ног. Только бы не опоздать!

Улица вела вниз с холма. Городские ворота стояли открытыми, и Скаю уже было видно огромную толпу впереди. Ещё дальше лежала вода и серели свёрнутые паруса. У протянувшегося в море сложенного из глыб волнореза, где покачивалась обычно лишь стайка рыбацких лодок да иногда — какое-нибудь торговое судёнышко из Н'ган-энм-Тора, сегодня стояли четыре больших корабля.

От одного взгляда на них сердце у Ская ёкнуло. Что, если все уже поднялись? Что, если он опоздал?

— Пропустите!

Он с разбегу влетел в толпу. Стоявшие с краю посторонились. Без должной почтительности, правда, но Скаю было не до того, чтобы злиться. Он в спешке проталкивался через толпу. Гул взволнованных голосов — будто неспокойное море, хнычут дети, женщины прижимают к губам концы вышитых платков, старики все мрачные как один. Плечи, спины, локти — конца им не видно. Неужели всё-таки опоздал!..

В стороне от пристани горбатил крышу прилепившийся к городской стене зал свитков. У крыльца, прислонившись спиной к бревенчатой стене и разглядывая корабли, стоял на посту молодой стражник. Скай знал его имя — Квиар. Когда-то они с Вайсмором дружили. Вид у него был донельзя унылый. Видно, решили в городе его оставить.

— Предводитель внутри?

Квиар скользнул по Скаю взглядом, весь погружённый в свои страдания, и молча кивнул. Страшно злой на его медлительность — и нашёл же ведь время! — Скай что есть сил дёрнул тяжёлую дверь.

В зале свитков было прохладно и сумрачно. На столе чадила тусклая лампа, пахло рыбой, дымом и старой кожей. Желтоватые отсветы ложились на ряды свитков, на корешки больших книг. Они занимали целую полку. Некоторые из них Скай помнил наизусть.

Он задержался, чтобы оправить сарту и пригладить взлохмаченные волосы. Нечего всем видеть, что он одевался впопыхах и нёсся сюда, будто шальной ёлайг…

— Наммартал уже собирается…

Скай вздрогнул, услышав голос отца.

Успел!

— …гьёллариты выступят по первому зову.

— Гьёллариты! Этого мало, — возразил сверху другой голос, скрипучий, словно несмазанная дверь. — Недостанет этого и против сотни Проклятых.

Скай, пролетевший от радости уже половину ступенек, остановился как вкопанный. Руки его против воли сжались в кулаки. Значит, и старый хрыч тоже здесь! Скай остановился на ступеньках, со злобой сжимая кулаки. Хермонда, отцовского соратника из Городского Совета, он ненавидел всей душой ещё с тех пор, как был совсем маленьким.

И чувство это, видит Имлор, было взаимным.

— Возможно, — сказал наверху отец. — Но это наша земля. Что здесь смогут чужаки, покинув свою Тишину?

— Они смогут многое, — сухо отозвался Хермонд. — Ты видел, Дхайвэйт, каковы они бывают в битве. Втрое сильнее любого человека, и не знают ни боли, ни усталости. В хрониках говорится…

— Или я не читал хроник? Чего ты хочешь от меня, Хермонд? — в голосе отца Скаю почудилась угроза. — Чтобы я не явился, когда наместник ре-Ваар призывает Запад? Не припомню, чтобы прежде Фир-энм-Хайту случалось нарушать данные клятвы.

Хермонд, кажется, почуял, что разговор движется в опасном направлении, потому что сказал:

— Конечно же нет, Дхайвэйт. Но ведь ты и сам видишь, лёгкой победы нам в этот раз ждать нечего…

— Пусть другие надеются на лёгкую победу, — оборвал его отец. — Мы надеемся только на наши мечи.

Скай напыжился от гордости, хотя его никто не видел. Так-то, старый упырь, мстительно подумал он, без шума поднимаясь по ступенькам. У тебя в жилах, верно, жижа с болот, такой ты трус! Вот почему мой отец — Предводитель, а ты никто, хоть и вдвое его старше!..

— А что Кро'энхейм? — спросил тем временем старик. — Сваттаргард?

— Сваттаргард? — с удивлением повторил отец и рассмеялся отрывистым, недобрым смехом. — Сваттаргард далеко. Им нет дела до наших бед. Они и с места не сдвинутся, пока чужаки не перейдут их границы.

Скай осторожно подобрался к двери и заглянул в полутёмный совещальный зал. Отец ходил из угла в угол, то и дело поглядывая в узкое окошко. Хермонд, костлявый и седобородый, стоял в тени, нахохлившись, как зловещая птица. Он с неудовольствием пожевал губами.

— Гм… А Рот'н'Марра?

Отец остановился, тронув развёрнутую на столе карту. Скай заметил, какое угрюмое у него лицо.

— Они медлят, — сказал он тихо. — Вара-ен ко всему готов, но медлит. Пока Проклятые не трогают его земель, он предоставит нам проливать кровь.

Хермонд с крайним неодобрением насупил лохматые брови.

— И кто же тогда поведёт войско? Кьятарн Скрывающий Лицо мудр, он хороший наместник, но хорошим воеводителем никогда не был. Умирать рот'н'маррийцев ради люди за ним не пойдут.

— Я знаю только одного, за кем они пойдут, — хмыкнул отец и набросил на плечи дорожный плащ. — И кому это место принадлежит по праву.

— Незаконнорождённый? — скривился Хермонд. — Аттарлиннтов ублюдок предпочёл встать под пёсье знамя. Не много же дела было ему до Ваара все эти зимы. Почему ты думаешь, что он согласится, если наместник призовёт его?

— Мы не на трон его садим, — ответил отец, скрепляя плащ тяжёлой предводительской заколкой. — А бьётся он как никто.

— Он ублюдок и сын ублюдка. Кто его признает?

— Все, кто ещё помнит Лазурную Низину. Пора, Хермонд, солнце поднимается. Скоро переменится ветер.

Прятаться дальше не имело смысла. Скай бросился в совещальный зал.

— Отец! Почему ты ушёл без меня? Я проснулся, а дома одна Нэи, и она говорит, на корабль меня не возьмут, но ведь… но…

Но как бы он ни старался, голос явственно дрожал от обиды и волнения. Хермонд сдержанно кивнул ему. Его жёлтое, иссохшее лицо ничего не выражало, но Скай и так знал, что он думает. Сын Предводителя ведёт себя неподобающе — что ему ещё думать? И пусть его! Скай на него не смотрел. Он пытался — безуспешно — поймать взгляд отца.

— Ты не можешь меня не взять! Я плыву с вами. Я буду сражаться, как все!

— Нет. Как все дети, женщины и старики, ты останешься в городе.

Скай обещал себе, что будет говорить веско и сдеражнно, но ничего не вышло — ярость захлестнула его горячей волной.

— Я не ребёнок! Мне уже почти четырнадцать зим! После Начала Года я стану мужчиной! Я плыву с вами, я буду сражаться!

— До Начала Года много месяцев, — проговорил отец медленно и отчётливо. — Ты называешь себя мужчиной? Я слышу только слова маленького мальчика.

Скай чувствовал, как пылает лицо, как Хермонд смотрит с презрением на его тощие плечи под детской сартой, на неразношенные сапоги, которые были ему велики, потому что достались от Вайсмора, на нелепо сползающую перевязь с мечом.

— Я плыву с вами, — повторил Скай, не с твёрдостью, как ему хотелось бы, а жалобно. — Я буду…

— Не тебе решать, кто отправляется, а кто остаётся, Скаймгерд Хайтере, — оборвал его отец. — Ты останешься в городе. И вернёшь меч на место. Ты понял меня?

Скай обжёгся о его ледяной взгляд и униженно опустил голову.

Отец прав — конечно! как всегда. Пустые капризы пристали только малышам, не воинам. Закон есть закон. Город подчиняется Предводителю. А сын — отцу. Даже если плакать хочется от несправедливости — но не перед Хермондом же?

— Ты понял меня?

— Да, Предводитель, — выдавил Скай и закусил губу.

— Хорошо. Я оставляю в городе охранный отряд в сто тридцать человек.

Что-то такое прозвучало в его голосе, что заставило Ская позабыть о своих страданиях и вскинуть глаза.

— Разве… разве они могут напасть и здесь?

— Великая Граница не так уж далека. Да, они могут напасть, пока нас здесь не будет.

Отец подошёл ближе и взял Ская за плечи, и взгляд его был таким же тяжёлым, что и руки.

— Такое случалось прежде, как ты помнишь из хроник. Никто не знает, с запада они придут или с востока. И если они придут, ты будешь сражаться вместе со всеми. Защищать наш город. Понятно?

— Да, отец, — выпалил Скай.

Отец разрешил ему сражаться! Отец всё же не считает его никчёмным!

— Хермонд командует защитным отрядом, и ты будешь во всём подчиняться ему. Не опозорь меня.

— Ни за что, отец!

Конечно, старый упырь уж отыграется, но пока Предводитель оставляет его вместо себя, его слово — закон. Это и последний низкородный понимает. За воровство платят золотом, за убийство — кровью, но измену ничем не загладишь. Предатели, позорящие род, прокляты богами. Это сызмальства втолковывают, а Скай же не дурак.

Ещё какое-то время отец смотрел ему в глаза и наконец удовлетворённо кивнул.

— Хорошо. Ну, пора, Хермонд.

Воин не станет плакать и сокрушаться, как женщина, сердито говорил себе Скай, бродя по унылому берегу. Воины никогда не плачут. Им это не пристало. Не смей.

Небо потеряло голубизну. Наползающие с запада, от Великой Границы, тучи становились всё плотней. Тяжёлые, грязно-серые, они ловили солнечные лучи, как сети — рыбу. Море тоже потемнело, перекатывало по горбам волн клочья белёсой пены. Волны с гулом набегали на берег, по щиколотку окатывая босые ноги. Скай уже весь закоченел на холодном ветру, но уходить не хотел.

Крохотная бухта находилась к югу от причала. Угрюмая скала здесь спускалась почти отвесно к узкой полоске суши, которая во время прилива полностью скрывалась под водой. Тут были сплошь мелкие камешки, скользкие и колкие, и Скай, не в силах усидеть на месте, расхаживал по ним из стороны в сторону. В хорошую погоду мальчишки спускались сюда на спор, но Скай знал, что сегодня тут никого не будет. Потому сюда и полез — чтоб никого не видеть. А теперь не представлял, куда себя деть.

Сверху, с обрыва, Скай смотрел, как отправляются корабли. Как жрецы выпевают благословения. Как по сходням поднимаются воины, в дорожных плащах и в полном вооружении. Как раскрываются паруса, и на каждом вышит ваарский герб — белое дерево, в ветвях которого сокол раскрывает пламенные крылья, а корни обвивает морской змей в синей чешуе. Это обличья богов, которым служит народ Ваара, — огнеглазого Отонира и многоликого Имлора.

Но сейчас даже мысль о богах не придавала Скаю уверенности. Никто в целом свете сейчас не скажет, вернётся ли отец с войны. Ни жрецы, творящие благословения, ни наместник в далёком Канойдине, никто из столпившихся на берегу людей.

Потом женщины начали плакать, и Скай ушёл.

Он со злостью пнул крупный камешек. Чего все они стоят по сравнению с матушкой! Матушка никогда не плакала. Даже когда провожала отца и троих старших сыновей на войну. И когда потом был страшный голод, и они только и ели что рыбу да траву, как багрянцы. И когда она заболела во время поветрия стремительной бледной хворью. Когда лекарка только руками разводила при виде отца. И хвалёная ведьма из-под Эйнатар-Тавка не сумела её вылечить, сколько ни выла, размахивая руками.

Потому что нету никаких ведьм! Бабьи сказки — вот что это такое. Только малыши в это верят — в колдовство, и в ведьм, и в волшебные лекарства!

Скай зарычал сквозь зубы и со всей силы наподдал ногой по камнешкам. Они брызнули во все стороны, но легче не стало. Он ударил ногой ещё раз. Не бывает никаких ведьм! Не бывает никаких ведьм! Не бывает никаких…

— Ох!

От неожиданности он сел прямо на мокрые камни. Во всю ступню наливался алым глубокий порез, а из-под камешков торчит корявая ветка, обточенная водой.

— Вот ведь, сети драные, до чего… — проворчал Скай, но осёкся на полуслове.

Среди бурой и серой гальки блестело яркое пятнышко. Камушек, гладкий, как стекло, полупрозрачной зеленоватой голубизны, будто вода в бухте в спокойные дни, и в нём маленькое отверстие, почти круглое.

Скай мигом забыл о боли. Он положил камень на ладонь осторожно, как великую драгоценность, таким он казался хрупким. Как ярмарочный леденец, но куда тяжелее.

Он не верил своим глазам. Да ведь это же Звезда Тишины! Камень, приносящий удачу во всяком деле. Заполучишь такой камень, говорят в народе, — можешь не бояться, что утонешь на море. И обмануть тебя никто не сможет, ведь на что ни взглянешь через отверстие в камне — всё увидишь, какое оно есть на самом деле.

Скай, конечно, тут же поднёс камень к глазу, но море, скалы, руки, Вайсморовы сапоги на большом сухом валуне — всё осталось по-прежнему.

Ну и ладно. Всё равно во всём городе никто Звезду Тишины и в глаза не видел, даже старый хронист Ханагерн. Бейнел, конечно, как напьётся в Рдяницу, любит рассказывать, как нашёл Звезду в молодости, — но всем известно, каким болтуном он делается от хмеля. Вот у него глаза-то на лоб полезут, когда Скай придёт и…

Вот только Бейнел ушёл на войну на одном корабле с отцом.

Скай сжал камень в кулаке. Ему сразу расхотелось хвалиться своей находкой. До того ли теперь, когда ушли корабли? Может, потом когда-нибудь…

Он натянул сапоги, сунул камень поглубже в карман и начал карабкаться наверх.

Толпа с причала уже разошлась, и на улицах возобновлялась обычная суета. У воды стояли только старые рыбаки и хмурились на неспокойное море. Ветер крепчал и трепал их бороды и залатанные рубахи. Рыбачить сегодня — в день проводов — никто не вышел. Дурная примета.

Скаю нравились городские старики. Хотя говорят они мало, а смеются и того меньше, но о море всё знают. И никогда от себя не гонят, если кто придёт помочь, даже неумеючи.

Сегодня море ворчало и выглядело так зловеще, что Скай, передёрнув плечами, поскорее повернулся к нему спиной. Он бы охотнее с жизнью расстался, чем признался в этом вслух (кому угодно, даже Тальме, хоть они и лучшие друзья), но море вызывало у него тошнотворный, леденящий ужас. Каждый раз, как ему приходилось плавать или садиться в лодку, сердце чуть не разрывалось от страха. И стыда.

Озираясь, никем не замеченный, Скай прокрался к старому лодочному сараю.

Внутри было сумрачно. Бледный свет словно пыль сыпался в широкие щели в рассохшейся крыше. Здесь лежало несколько маленьких лодок, но в основном сарай был завален и завешан всякой всячиной: тут были и доски, и бочки со смолой, и мотки верёвки, и сети, и ящики со снастями, вёсла и багры.

А ещё тут хранились разные инструменты для починки рыболовного добра. Ради них Скай и пришёл. Дома было бы не скрыться от оханий и ворчанья старой Нэи (их с него и так уже хватило, пока относил домой меч), а здесь, по крайней мере, никто не помешает.

Скай пробрался к дальней стене, уселся рядом с ящиком с инструментами и ещё раз внимательно осмотрел свой камень. Он по-прежнему выглядел хрупким, как стекло. Расколоть его пополам не должно составить большого труда. Тогда можно будет отдать половину отцу, когда тот вернётся.

Он пошарил в ящике, вынул оттуда ржавый молоток. Пристроил камень на дощатом полу и замахнулся.

Но если он расколется, в него нельзя будет смотреть.

Рука, занесённая для удара, дрогнула.

А что, если он не расколется на две половины, а раскрошится в пыль? Что, если он потеряет всю чудесную силу, если его разбить? А может, у него и нет никакой чудесной силы? С чего ей взяться, если всё колдовство — одни байки и враньё? Может, это просто стекляшка. Туда ей и дорога, если расколется…

Скай закусил губу и бросил молоток обратно в ящик. Да, он был зол и совсем непрочь на чём-нибудь отвести душу. Но камень было жаль. Даже если он совсем не волшебный, всё равно не каждый день увидишь такую красоту.

Он погладил камень пальцем, чувствуя, как внутри вскипает горечь бессилия. Говорят, Звезду Тишины нельзя ни потерять, ни отнять силой. Только по своей воле отдать можно. И что за дурацкая мысль была — расколоть её? Я бы лучше целый камень отдал отцу, если бы успел.

Скай снял с шеи старинную сваттаргардскую монетку на кожаном шнурке. Монетку сунул в карман, а шнурок продел сквозь отверстие в камне.

Конечно, надо было отдать его отцу. На корабле, идущем на войну, посреди моря, Звезда ему в сто раз нужнее. Ну почему только я раньше её не нашёл! Мне-то на что сдалась зачарованная удача? Что я могу? Только сидеть да ждать, пока кончится война и все (все, как бы не так) вернутся. Как в прошлый раз. Четыре зимы тогда прождать пришлось. А ведь в прежнее время войны и дольше длились, бывало.

Четыре зимы! При одной этой мысли Скаю хотелось взвыть от тоски. Он готов был в щепки разнести сарай и броситься за кораблями вплавь — всё лучше, чем маяться тут от бессилия. Ну, что я будет делать эти четыре бесконечных зимы, подумал он с отчаянием. Слоняться по городу? Прятаться в бухте? Упражняться с мечом? А что толку-то! Все мои братья были в этом в тысячу раз способнее, чем я. Без толку любые мои старания — всё равно мне никогда, нипочём с ними не сравниться.

Ветер проскользнул в приоткрытую дверь, и Скай понял, что замёрз. Он повёл плечами, сбрасывая с себя оцепенение, и спрятал камень под воротник сарты. Ладно, по крайней мере, есть одно дело, в котором я не полное ничтожество. В зале свитков некому теперь наводить порядок, а Ханагерн всегда говорил, как пыль и сырость вредны для бумаги и пергамента…

К залу свитков Скай возвращался так же тихо, как до этого к сараю. Берег был пуст. Над городской стеной кружили на тяжёлых узких крыльях две чайки, а в стороне от них ещё одна птица — чёрная.

Квиар сменился, и у крыльца сидел, свесив голову на грудь, другой стражник. Скай выглянул из-за угла и услышал его размеренное посапывание. Дрыхнет на посту, и горя ему мало! Его, конечно, тоже можно понять: Фир-энм-Хайт — самый мирный город на свете, и никаких беспорядков тут никогда не случается. Разве что драки по праздникам.

Скай подавил искушение разбудить его (а стоило бы — вот же наглость, дрыхнуть на посту у сына Предводителя на глазах!), подобрался к двери, тихонько ступая, и проскользнул внутрь.

В Фир-энм-Хайте мало кто умел читать, но сыновьям Предводителя это полагалось, поэтому пять зим назад отец отдал Ская в учение к дряхлому старику-хронисту, смотрителю в зале свитков. У хрониста, конечно, и свои дела были: вести учёт событиям, происходящим в городе, присутствовать на судах, следить за сохранностью книг и свитков. Но учить кого-нибудь чтению и письму он никогда не отказывался. Даже денег не брал — была бы только охота.

У Ская она была, но нельзя сказать, чтобы от этого учение его шло гладко. Письмо давалось Скаю тяжелее, чем владение мечом. Сколько он ни старался, а буквы выходили корявее некуда, чернила то и дело расплывались кляксами, а вощёные дощечки стремительно приходили в негодность. Старик Ханагерн вздыхал, ворчал, вопил в негодовании, Скай огрызался в ответ и несколько раз даже получил по шее.

Будь на месте хрониста любой другой человек, Скай и половины того не стерпел бы. Но с Ханагерном они были друзьями. Поэтому он сидел смирно и прилежно выцарапывал свои кривенькие буквы, и ждал, когда уже с письмом будет покончено и можно будет взяться за свитки.

Свитки были хрупкими от старости, а книги, переплетённые в толстую кожу, с деревянными корочками, — очень тяжёлыми. Старик и Скай обращались с ними бережно, даже почтительно. Ещё бы! В них было записано и такое, чего не знал ни отец, ни самые мудрые старики в Фир-энм-Хайте. Да и не может же человек держать в голове столько всего? Для того книги и нужны.

И сейчас, стоя перед полками, Скай знал на память, в каком порядке они стоят. «Песни о Начале Мира, Богов и Людей», «Деяния Королей», «Книги Порядка Имён», сама городская хроника. Старый Ханагерн все их знал наизусть, да Скай и сам столько раз перечитывал, что иные запомнил слово в слово.

Но в конце весны старик умер, нового хрониста покуда не выбрали, а теперь, когда началась война, свитки совсем без присмотра остались. Считалось, что они принадлежат всему городу, только вот читать их было некому.

Надо пыль смахнуть, про себя прикидывал Скай, неслышно подходя к столу, на котором так и осталась лежать несоскобленная дощечка с убористым почерком старика Ханагерна. Масла в лампы долить и протопить очаг, чтобы прогнать сырость. Хорошо бы только, чтобы меня никто не заметил.

Вообще-то сын Предводителя мог беспрепятственно входить в зал свитков, но всё равно Скай предпочёл бы, чтобы об этом никто не знал. Кто же сочтёт книгочейство подходящим занятием для воина? Хермонд не преминёт упрекнуть его, мол, лучше бы с таким усердием на ристалище упражнялся…

Вид несоскобленной дощечки на столе причинял ему боль. И рука не поднималась убрать её: пока она оставалась на месте, у Ская была нелепая, слабая надежда, что старый Ханагерн каким-то чудом вернётся. Он терпеть не мог незаконченную работу.

Всё лето Скаю не хватало духу даже прочитать, что там написано. Колеблясь, он протянул было руку — и тут услышал наверху тихие голоса.

Он застыл в замешательстве. Наверху был один совещальный зал. Там никогда никто не собирался, кроме Городского Совета. Но созывать Совет, стоило Предводителю ступить за порог?..

Пока он недоумевал, с лестницы донёсся голос, который Скай ненавидел больше всего. Голос Хермонда, звучный и убеждённый. Он всегда говорил так перед людьми, когда хотел показаться решительным и честным, а перед отцом — никогда.

— Люди на нашей стороне, — говорил Хермонд. — Может быть, они пока этого и не понимают, но я знаю, как говорить с людьми. Я помогу им увидеть, что мы рассуждаем разумно и думаем только о благе города. О чём Предводитель Дхайвэйт печётся, может статься, менее, чем следовало бы.

— На этот раз люди не станут слушать тебя, Хермонд, — хмуро отвечал ему надтреснутый голос, который был Скаю тоже знаком. — Они… мы все преданы Предводителю.

То, что Совет собрался в такой час, да ещё полным составом, было крайне подозрительно. Тут уж Скай встревожился по-настоящему. Он подкрался к лестнице и весь обратился в слух.

— Да и потом, — продолжал голос наверху, — Прежний Закон…

— Прежний Закон говорит, что людям должно быть преданными городу, а не Предводителю, коль скоро не все суждения Предводителя оборачиваются добром…

— Осторожнее, Хермонд, — прервал его слабый старческий голос. — Такие речи люди обычно называют изменой.

— Измена ли это, если я хочу уберечь город от последствий недальновидных решений? Не это ли первый долг Предводителя?

— А не много ли ты на себя берёшь? Дхайвэйт Вороново Крыло — Предводитель в Фир-энм-Хайте, а вовсе не ты, Хермонд.

— Я беру на себя не более, чем должно тому, кто думает о городе прежде, а о воинских подвигах потом, — сухо отвечал Хермонд. — Между тем как Предводитель умчался сражаться, город остался беззащитен. Сто тридцать человек! Да Проклятые перебьют нас всех, точно слабосильных женщин, если только правда то, что говорят об их числе! Кто из вас станет отрицать, что в этом решении Предводителя не много мудрости? И нет никого, кто был бы вправе принять иное решение.

— У Предводителя остался сын, Хермонд.

— Ещё сопляк, — бросил Хермонд с неприязнью такой неприкрытой, что он и сам почувствовал это. — У меня мало к нему любви, и тому есть причины. Что я от него видел кроме капризов и пустого вздора? А нехудо бы ему перенять ухватки взрослых мужей. Да и во владении оружием, как всем вам известно, уменья его скромные. Последнее рыбацкое отродье его одолеет. Много ли будет пользы, если он продолжит безо всякого надзора якшаться с низкородными да тратить время в пустых мечтаниях? Не лучше ли будет и для города, и для мальчишки, если бы по соглашению мужей его отправили на север, в крепость, за надёжные стены, под присмотр доблестного военачальника? Жизнь там сурова, это правда, но это пошло бы ему только на пользу. Он, может статься, перенял бы и приёмы боя, и суждения мужей, а вернувшись, занял бы достойное его место…

— Предводитель не одобрил бы такого решения. Он не хочет отсылать сына от себя.

— Это правда. Но я вижу, что пока мягкость Предводителя послужила лишь мальчишкиной дерзости и бездумью. Или вы видите иное? Будь, однако, некто, способный направить мальчишку куда следует, — кто знает, вдруг из него вышел бы толк…

— Уж не себя ли это ты имеешь в виду? — спросил глухой бас.

— Я имею в виду того, кого выберет Совет, — бесстрастно возразил Хермонд.

— Ты слишком спешишь, командующий. И дня не прошло, как отплыли корабли.

— Чем скорее мы разрешим эти вопросы, тем лучше, потому что времени у нас немного. Я смотрю правде в лицо. Помощь не придёт; у Ваара нет надежды. И когда повторится битва в Лазурной Низине и воины все полягут под клинками чужаков, хотим мы или нет, а нам придётся за…

Но Скай не дослушал, что было дальше. У него почернело перед глазами, и кровь застучала в ушах громче, чем молоты у Уннгвэ в кузнице. Он вихрем взлетел по лестнице и заорал, не помня себя от ярости:

— Ты, лживый, грязный, ты… Как ты смеешь! Мой отец вернётся, и тебя будут судить за измену, тебя высекут у позорного столба, твоё имя не упомянут перед богами, ты…

Свет пульсировал, подобно молниям, и из восьми вытянувшихся от неожиданности лиц Скай видел только одно — лицо Хермонда. Он плюнул в это лицо и бросился бежать. Вниз по ступеням, прочь по улице, мимо городских стен, мимо Яблоневого холма, к Великому лесу. Он мчался, ничего перед собой не видя; ему было трудно дышать и казалось, что-то стягивает грудь, будто железный обруч бочку.

У Ская закололо в боку, и он перешёл на шаг. Побрёл, спотыкаясь, потом сел в высокую траву. Вокруг было очень тихо, сердце колотилось как бешеное, а лицо было мокрым от слёз.

Скай обхватил руками голову. Его трясло от бессильной злости. Отец, что ты наделал! Оставил Хермонда вместо себя, доверил ему воинов… отдал город ему в руки, этому трусу и предателю! А теперь и я должен ему подчиняться, ведь ты взял с меня слово!

И они все, неблагодарные жалкие старикашки, — как они смеют! Отсиживаются здесь, в уюте и безопасности, под защитой городских стен! Так легко взяли и смирились с исходом войны, а тех, кто ушёл на неё, вовсе и не ждут…

А что, зазвучал вдруг тихий голосок у Ская в голове, что, если Хермонд прав? Если война проиграна, и отец не вернётся? И я остался последним из нашего рода… я! такое ничтожество!..

Скай зажмурился — но тут услышал рядом с собой совсем другой голос — насмешливый:

— А ведь болтают, что Звезда Тишины приносит счастье. Уж не от великого ли счастья ты плачешь, предводительский сын?