Чемпионы Черноморского флота

Глава 20

Вася. Крепость Грозная, сентябрь 1838 года.

По заведенной традиции полковник Пулло держал открытый стол для своих офицеров. Он приглашал их на завтраки и ужины, чем все пользовались без стеснения. Тон задавала его супруга, Александра Павловна, сопровождавшая мужа во всех его походах. Она была приветлива, мила и всякий вечер собирала в своем доме компанию для игры в вист и бостон на нескольких столах.

На беду полковницы, офицерский состав полка был далек от идеала. На Кавказ массово отправляли всякое отребье — драчунов, пьяниц, воров и шулеров. Любой командир полка из внутренних губерний мечтал избавиться от подобной публики. Дальше Кавказа ссылать было некуда. Вот и приходилось Пулло драконовскими мерами обуздывать эту вольницу. Но выходило у него пока плохо, хотя гауптвахта не простаивала пустой.

Центром притяжения всех полковых сорвиголов был офицерский клуб. Туда и направился в теплый сентябрьский вечер поручик Лосев, узнавший, что в штаб-квартиру прибыл его давнишний обидчик, прапорщик Гнедин. Ротный карабинеров мечтал поквитаться за поражение в «стукалку», нанесенное ему в Червленой.

Картёжная игра в России — стихия непреложная, а в армии еще и неизбывная. Судеб она поломала немало, но кого это остановило? Подумаешь, риск игрока? С чего бы его бояться тем, кто пулям не кланяется и идет впереди солдатских колонн с радостной улыбкой на лице?

Как раз с такой улыбкой Лосев и вошел в игорный зал. Народу было немного. В полумраке, за зеленым сукном ломберных столов, исписанном мелом, сидели компании игроков. Шелестели тасуемые колоды. Ярко горели свечи в шандалах. Стопки монет — золото и серебро — и пачки ассигнаций двигались от одного игрока к другому. Эти перемещения порой сопровождались стонами или проклятиями проигравших.

Гнедин ждать Лосева не стал. Уже играл с крепостными артиллеристами в ту самую «стуколку» с прикупом, на которую нацелился поручик. Поскольку в этой игре могли участвовать до семи человек и чем больше народу, тем интереснее, Виктора Игнатьевича приняли без разговоров. Распечатали новую колоду в 52 листа. Сделали ставки. Сдающий роздал всем по три карты. Открыл козырь. Желавшие продолжить, стучали костяшками пальцев по столу. Лосев постучал.

Оставшиеся в игре по очереди взяли прикуп, сменили карты, начали розыгрыш. У Лосева вышел ремиз, поскольку он не взял ни одной взятки. Пришлось делать следующую ставку в размере суммы, находившейся на столе.

Поручик чувствовал, как начало шуметь в ушах. Каждая клеточка его тела, как у алкоголика после первой рюмки, пришла в движение, требуя одного — выиграй! Он поставил нужную сумму на кон. Отсчитал несколько ассигнаций, прежде чем убрать оставшиеся. Одна купюра соскользнула со стола. Лосев не удержался и поднял, заслужив неодобрительные смешки. Так поступать не принято. Но его уже несло. Играть!

При всей своей рассудительности Лосев в действительности был на редкость азартным человеком! Ладно бы фарт! В картах без него — никак! Но и не только на него нужно рассчитывать. «Стукалка» как раз была такой игрой, где азарт и надежда на удачу должны стоять на последнем месте. Главная опасность игры — ее видимая легкость. На это и покупались азартные игроки. Полагали, что с двумя притопами и тремя прихлопами уж точно справятся! Ан, нет! Только строгое следование разумности того или иного действия могло принести удачу и куш. Да, многое зависело от простого фарта! Если он есть, если карта прёт, то — троекратное ура! Любой справится! Но, если не прёт, то только умелый и хладнокровный игрок сможет максимально минимизировать потери! А Лосев по характеру оказался тем самым азартным Парамошей. Не обращал внимания на карты, на логику игры. И совершал действия, которые любой назовет нелепостью. Когда играющий рассчитывает не на сомнительные взятки, а рискует с откровенно проигрышной картой в расчете на прикуп.

… Когда кончились деньги, поручик предложил сыграть на собственный домик в форштадте. Гнедин возражать не стал, артиллеристы радостно зашумели. Домик был редким кушем. Лосев проиграл и его.

«Зачем я только поднял ту ассигнацию⁈» — мучил он себя понапрасну.

— Места прошу не занимать! — храбрясь, заявил Лосев. — Буду через пару мгновений!

Не через пару мгновений — через полчаса — поручик вернулся. На него было больно смотреть. Взлохмаченный, бледный, он вывалил на стол новую пачку ассигнаций и серебра. Они кончились на удивление быстро.

Был уже поздний вечер. Лосев, шатаясь словно пьяный, вышел из офицерского собрания. Схватился за голову, застонал.

Его подхватил унтер-офицер Девяткин, заметивший, как Лосев быстро забежал часом ранее в казарму, а потом выбежал и рванул в сторону крепости. Вася устремился за ним, полагая, что случилось нечто ужасное. Ждал поручика у входа в офицерское собрание. И вот дождался.

— В казармы! — прохрипел Лосев.

— Игнатич! — Вася тут не удержался. — Совсем охренел, Вашбродь⁈ В долг решил у солдат взять денег⁈

Лосев неожиданно рассмеялся.

— Нет у них денег, Вася!

Потом смеяться прекратил. Сжал зубы. Закрыл лицо руками. Стал покачиваться из стороны в сторону. Потом пару раз стукнул себя по голове кулаками.

— Уже нет! — произнёс, наконец.

— В смысле? — опешил Вася.

— А вот так! — заявил Лосев, с грохотом вваливаясь в казарму.

Минута ушла на то, чтобы все проснулись, протерли глаза, пришли в себя. Наконец, когда шум неожиданной побудки улегся и все уже в недоумении смотрели на невероятно взвинченного Лосева, он начал говорить:

— Простите меня, ребята! И казните!

В ответ раздался всеобщий хор голосов, требовавших разъяснений.

— Ирод я! — продолжал бичевать себя Лосев. — Всю полковую кассу… Только что…

Закончить не смог. Опустил голову. Стало тихо. Часть солдат, еще лелеявших надежду, посмотрели на Васю.

— В карты? — прошептал один из них.

Вася кивнул.

— Не поминайте лихом! — заявил Лосев, кивнул, пошел на выход.

К Васе подскочил один из самых уважаемых вояк, Шадрин.

— Ты присмотри, Вася, за ним пока. Как бы он по глупости пулю себе не пустил в лоб. А мы тут покумекаем чего да как!

Вася, не на шутку встревоженный и напуганный, бросился за Лосевым, нагнал его. Поручик обогнул здание. Уперся лбом в стену и принялся изливать свое горе в слезливо-сентиментальном духе с призывами не играть в карты, а потом, без перехода, посылал проклятия на свою голову, судьбинушку, фортуну и на подлую «стукалку»…

— В солдаты! Разжалуют… Эх, примут ли меня ребята? После такого…

Вася молчал. Не успокаивал, не вмешивался. Подумал, что пусть себе Лосев сейчас изливается широкой рекой. Главное, что не стреляется и веревки под потолок не вяжет. А там старый солдат должен будет подойти и доложить вердикт высокого собрания рядовых роты.

Вояка, действительно, вскоре объявился. Позвал поручика обратно в казарму. Лосев зашел как на плаху, свесив голову на грудь.

Шадрин хмыкнул, подошел к столу и положил на него мешочек с размером в небольшой рюкзак. Мешочек явно был заполнен монетами, судя по звуку. Солдатскими грошами. Скинулись всем миром! Лосев больным, лихорадочным взглядом уставился сначала на мешочек, потом на Шадрина.

—?

— Вы вот что, Вашбродь! Кончайте тут ваши мерехлюндии! Мы тут с ребятками поскребли по сусекам. Забирайте. Идите играть. Бог даст, все вернете!

Лосев начал трезветь.

— Нет, нет… — начал было протестовать.

— Вашбродь, — остановил его Шадрин. — Мы так решили. Не откажите в нашей просьбе.

Лосев встал. Огляделся. Кивнул.

— Сейчас!

Выбежал на улицу к умывальнику. Начал обильно поливать себя холодной водой. Вася и Шадрин наблюдали за ним. Вася не удержался.

— Он же офицер! Как же вы последнее отдаете?

— А ты думал, мы радоваться будем, что он себя под монастырь подвел? — улыбнулся Шадрин.

— Ну, да!

— Был бы кто другой, не из кавказцев, так и порадовались бы! И все равно, что с ним было бы: пулю пустил бы, или разжаловали бы… Нам то — до жопы!

— А Лосев?

— А Лосев — он наш! И за спинами нашими никогда не прятался, всегда под пулями впереди. И следил, чтобы мы в порядке были. Чтобы не голодали, не ходили оборванцами. Заступался за нас всегда. Почитай — родной отец. Что ж мы, разве бросим его? Нет! Вместе кашу хлебали, вместе и землю погрызём! Только ты присмотри там за ним! — Шадрин передал мешок Васе.

— Хорошо.

Лосев, посвежевший, встал перед ними.

— Ну, с Богом, Вашбродь! — напутствовал Шадрин и перекрестил.

Пошли в сторону собрания. Перед дверями Вася остановился. Достал из кармана свою сотню, оставшуюся от призовых.

— Вася! — растрогался Лосев.

— Рано, Игнатич.

Лосев опешил.

— Деньги отдам при одном условии, — Вася смотрел не мигая.

— Говори.

— Играть только не в «стукалку»! Всех денег никогда разом не ставить!

— «Фараон»? — спросил Лосев.

«Ну, ты спросил! — чертыхнулся про себя Вася. — Откуда мне знать, что за напасть этот Тутанхамон⁈»

Но виду не подал. Со знанием дела кивнул головой.

— Договорились! — Лосев протянул руку.

Вася вначале пожал её, потом передал Лосеву деньги. Лосев в последний раз оправил китель. Потом решительно открыл дверь.

«Фараон» оказался как раз той игрой, в которой азарт и бесшабашность Лосева никоим образом не могли помешать. Во всяком случае, после данного обещания все на одну карту не ставить. Сиди себе напротив соперника, открывай карты по очереди. Лосев из своей колоды, соперник — из своей. Когда карта, подобная карте одного из игроков выходит на сторону противника, он и забирает положенные деньги.

Вася ждал, все больше уверовав, что получится. И потому что надеялся, что Господь и фортуна должны были, наконец, повернуться к Лосеву. И потому что Лосев, с час назад бывший в шаге от позора, а, может, и смерти, теперь был серьезен и собран, как никогда. Уже не только за свою честь боролся. За ним уже дважды стояли все его солдаты. В первый раз он их подвёл. Во второй раз допустить этого никак не мог. Ну и последним обнадеживающим фактором была надежда на то, что Гнедина подведет легкость, с которой он обставил Лосева два раза подряд. Азарт победителя. Когда все пойдет по-другому, занервничает. И окажется сам на месте, где побывал Лосев.

Так все и вышло. И чем больше распалялся прапорщик, тем спокойнее и увереннее играл Лосев. Он даже ни разу не сунул руку в солдатский мешочек. Хватило Васиной сотни. Счастливыми вышли Васины наградные.

… В казарму вошли под утро. Никто не спал. Все напряженно смотрели на Лосева и Васю. По их виду стали догадываться, что, вроде, удалось! Свезло! Началось движение. Появились первые улыбки.

Лосев подошел к Шадрину.

— Век не забуду, Паша! — сказал, передавая ему заветный мешочек и пухлую пачку ассигнаций. — Это — все ваше!

Раздался дружный крик всей казармы.

Лосев в тот вечер не только отыграл весь проигрыш. Он еще и выиграл семьсот рублей сверх того. На них и гуляли без сна и отдыха два дня в одном из самых запомнившихся кутежей в истории Куринского полка.

Впрочем, победа не спасла Лосева от гнева майора Куликова. Пьяную роту у него на время отняли. Самого же отправили на гауптвахту. Когда все протрезвели, майор отчеканил:

— За все ваши «подвиги», поручик, отправляю вашу роту в крепость Внезапную, в отряд генерал-майора Крюкова. Пора вам, судя по всему, проветриться! Засиделись, мамочки, в гарнизоне![1]

Он хмурил брови, крепился и все ж не выдержал:

— Молодец, Виктор Игнатьевич! Не посрамил честь батальона! Там им и надо, артиллеристам!

Коста. Шапсугский аул у реки Агой, август 1838 года.

Как выяснилось, Белл и Шамуз особо не скрывались. В километрах пятнадцати от Туапсе на реке Агой стоял богатый шапсугский аул, где англичанин устроился, разругавшись с северными вождями. Когда недоразумения были сняты и Шамуз повинился, старик перебрался в это селение. Изо всех сил замаливал старые грехи и старался быть полезным. Его приняли с почетом, ибо в ауле проживала родня его жены.

Селение было очень удачно расположено для руководства шпионской сетью. В устье узкой речки Агой могли приставать турецкие кочермы, привозившие Беллу корреспонденцию, подарки для черкесов и новых агентов англичан. Поблизости от аула проходила дорога, ведущая через отроги Кавказа и удобный перевал к левому берегу Кубани. Еще одна, та самая, по которой я ехал, когда пробирался к хакучам, связывала Туапсе и земли абадзехов. Многочисленная охрана стерегла покой неразлучной парочки из бывшего сераскира и английского шпиона.

Цекери и Курчок-Али быстро выяснили эти подробности и устроили слежку за аулом. Выжидали момента, когда Белл выедет на свою традиционную поездку по окрестностям. Он любил подобные маленькие прогулки. Постоянно что-то записывал в свой блокнот и делал зарисовки. Вот парни и решили отличиться. Захватить его и увезти, доказав Кочениссе свое молодечество. Переоценили свои силы. Недооценили сноровку Белла.

Когда они выскочили неожиданно из-за кустов в месте, где Белл изволил отдыхать, он встретил их выстрелами. Его двуствольного пистолета как раз хватило, чтобы забрать две молодые жизни. Тут же подскочившая охрана увела его обратно в аул.

Когда я приехал в лес, куда доставили тела ребят, не знал, что сказать. Ни своим людям, ни Кочениссе, которая словно оцепенела. В свете горящих факелов она ошарашено, как и я, смотрела на тех, кто хотел подарить ей свою любовь, а теперь был мертвее мертвых. В ее глазах снова разгорался тот гнев, который душил ее все то время, пока я был с ней знаком, и который только-только стал утихать. И, по-моему, этот гнев был направлен теперь на меня. Она демонстративно отвернулась и даже не оглянулась, когда я собрался с силами и обратился к своим людям.

— Мы не оставим эти две смерти неотомщенными. Из-за подонка-англичанина уже погибло много наших людей, — обуревавшая меня ярость требовала выхода, и я нашел его. — Завтра утром, на рассвете, мы атакуем аул! Кровная месть!

— Месть! — закричал Башибузук.

— Месть! — поддержали его все те, кто остался с нами.

Они прошли многое вместе с Цекери. С уважением относились к убыхскому княжичу, принявшему нашу сторону. Погибшие стали своего рода любимчиками отряда.

Коченисса, наконец-то, обернулась. Ее сухие глаза презрительно щурились.

— В их смерти, — указала она на тела, обращаясь ко мне, — не меньше твоей вины! Зачем ты их отпустил? Почему не остановил? Я уезжаю домой! Не хочу иметь ничего общего с вами.

Она отчитывала меня, в точности как суровая мамаша нерадивого сына. Я пожал плечами. У меня не было сил ни препираться, ни убеждать, ни отговаривать.

— Башибузук! Выдели ей пару бойцов, чтобы ее сопроводить до родного аула. Тут недалеко. За день доберутся.

— Не нуждаюсь! — резко бросила черкешенка и, нахлестывая коня — немыслимое дело для горца! — унеслась прочь.

… Утренний туман окутал аул непроницаемым влажным одеялом. Под его прикрытием мы подходили все ближе и ближе к окраинам, пробираясь через реликтовые сосновые рощи. Постепенно сужая кольцо вокруг селения, выгадывали момент, когда развиднеется. Когда ничто не помешает нам атаковать. Я дрожал от нетерпения и сырости, сжимая рукояти револьверов.

Туман рассеялся.

Отряд набросился на аул, как волк, дорвавшийся до добычи. Но добыча была сама с зубами и нас поджидала. В ауле знали, что мы придем мстить. Мы знали, что они знают и что приготовят нам ловушку. Оставшихся снайперов со штуцерами мы разместили вокруг въездов-выездов, но толку от них было мало. Оставалась лишь стремительная конная атака — бескомпромиссная и смертельно опасная в узостях кривых переулков.

Мы ворвались в селение с разных сторон, рискуя столкнуться друг с другом. Из-за плетней и из окон саклей раздавались выстрелы — большей частью безвредные из-за набранной нами скорости. Мы не оставались в долгу. Отстреливались. Если какой-то смельчак решался броситься на нас из двора, сбивали такого с ног, топтали копытами лошадей или останавливали пулей. Острая сталь крушила черепа и рассекала плоть.

Отдельным защитникам везло. Они бросались с шашками наголо, норовя достать всадника. Или подрубить лошадям ноги. Или, увернувшись от неловкого удара, вспороть кинжалами живот удалому коню. Рухнув на землю, он оставлял за собой волочащиеся по земле кишки и ломал ноги своему седоку.

Порой прямо перед нами пытались выкатить арбу или установить загородку из длинных шестов. Иногда лошади спотыкались и даже падали. Но недаром черкесов считали лучшей в мире кавалерией. Тренированные боевые кони перепрыгивали препятствия, вынося своих наездников из-под возможного удара. А шашки, ружья и пистолеты расправлялись с отчаянными, посмевшими встать на нашем пути.

То и дело я окутывался пороховым дымом. Вертелся в седле и безостановочно стрелял из своих револьверов. Сперва из одного. Потом из другого. Бах! Перекрутить барабан. Снова выстрел. Целей хватало. Рядом со мной бежала лошадь без седока, нелепо взбрыкивая ногами.

Проскочили аул. Развернулись. Перезарядились. И снова рванули в сплетение улочек, залитых кровью и заваленных убитыми, покалеченными и ранеными. И так несколько раз. Этакая черкесская рулетка. Повезет — не повезет. Проскочишь или останешься валяться в пыли. Все больше лошадей теряло своих наездников.

— Стреляйте! Стреляйте! Не давайте им и носа высунуть из окон! — надрывался Башибузук.

Он не поскакал вместе со всеми в аул. Остался у околицы. Пытался внести в хаос бескомпромиссной атаки чуточку порядка.

Стрелки со штуцерами подтянулись поближе и начали подавлять сопротивление в усадьбах на окраине аула. Пули пробивали турлучные стены. Громили нехитрую обстановку домов, кроша в труху глиняную посуду, диванчики, обтянутые шелком, и низенькие столики, которыми гордились гостеприимные хозяева. Время от времени раздавался странный звук. Бом! Бом! Это пули ударяли в чугунные котлы над очагами. Похоронный звон аула, он постепенно смещался к центру селения.

«Нужно было заставить зазвенеть эти погребальные „колокола“ в селении Косебичей!» — мелькнула у меня кровожадная мысль.

Уже давно все перемешалось. В переулках топтался перепуганный скот, блея, мыча и мекая. Ржали раненые кони. Между ними метались женщины и дети. Трещали сносимые заборы. Стонали люди. Дым от занявшихся пожаров заволакивал свободное пространство, лишая всех обзора — и защитников, и нападавших. Но наша ярость была сильнее. Мы постепенно побеждали. Сакля за саклей сдавались. Или заканчивались те, кто способен был держать оружие, защищая отчий дом.

— Где прячется Шамуз⁈ Где Якуб-бей⁈ — я рвал черкеску на груди захваченного аульца. Он безвольно тряс изрубленными руками, орошая все вокруг красными каплями.

— Оставь его! Шамуз должен быть там! — подбежавший на своих двоих Башибузук указал мне на богатый дом с кунацкой, соломенная крыша которой уже весело полыхала.

— А⁈ Что⁈ — я оглох от частых выстрелов, от того и переспросил.

Башибузук махнул рукой: туда! Вдруг он пошатнулся. Недоуменно опустил голову, чтобы рассмотреть кровавую розу, внезапно расцветшую на его груди. Зашатался. Ноги его подкосились. Я не успел его подхватить. Он повалился лицом в пыль.

— Ахмет! — крикнул я своему телохранителю. — Перевяжи его!

Только он один и остался из той четверки, которую мне выделили в день встречи с отрядом. Остальные были убиты или где-то потерялись в дыму пожарищ. Мне сейчас было не до подсчета потерь. Меня ждала моя месть. Моя канла!

Я бросился к дому, на который указал Башибузук. В револьверах оставались заряды. Шелковый шнур, на который они крепились, промок от пота, стекавшего с шеи, и неприятно ее натирал. Мне оставалось лишь изумляться, какая ерунда может прийти в голову в такую страшную минуту. Подумаешь, шея! Тут бы голову сохранить.

Старый вождь шапсугов выскочил мне навстречу, распахнув ударом дверь в скалю. И тут же рухнул спиной обратно, сбитый с ног сдвоенным выстрелом из моих револьверов. Я уронил один, заставив его повиснуть на шнуре. Быстро перекрутил барабан. Но нового выстрела не понадобилось. Шамуз хрипел, пуская кровавые пузыри. Из глубины дома к нему метнулась старая женщина. Упала ему на грудь, закрывая от меня. Я узнал ее. Это была его жена — женщина властная, часто решавшая дела за спиной мужа, но сегодня бросившаяся ему на защиту. Откуда она здесь взялась? Приехала в гости к родне?

— Где Якуб-бей⁈ — зарычал я, вглядываясь в полумрак комнаты, на земляном полу которой валялся бывший сераскир. Не такой смерти он заслуживал. Зачем только связался снова с англичанином?

— Шамуз! — вскричала женщина, разрывая на груди свои одежды.

— Где⁈ — заорал я, нацеливая револьвер ей в голову.

— Убийца! Убийца!

— Где инглез⁈ — еще секунда, и я готов был ее застрелить.

Она все поняла по моим глазам.

— Да пропади он пропадом! Уехал! Еще ночью помчался к морю, чтобы уплыть на кочерме!

Я застонал.

— Почему⁈ Почему⁈ — не мог я успокоится.

— За домом в яме найдешь ответ, — обреченно ответила старуха, склоняясь над губами мужа. Он, похоже, прощался.

Я бросился в обход дома. Нашел яму. В ней сидели двое, испуганные до крайности, измученные и ничего толком не понимавшие. Я сбросил им валявшуюся рядом широкую доску, используемую вместо лестницы. Из ямы выполз турок. Тот самый, которого я видел в Анапе в арестантской роте. Сбежал! И сдал меня! Я выстрелил ему в голову, и он повалился на землю около ямы.

— Коста! Не стреляй!

Я удивленно уставился в лицо поднимавшемуся наружу человеку. Еще один привет из прошлого! Андрей Гай собственной персоной! Или черкес Жабермес, которого мы считали тройным агентом. Он-то что здесь делает?

— Я выдал тебя! Каюсь! Мне грозили смертью, — сразу признался Гай.

Его лицо в огромных гематомах подтверждало, что он не врет.

— Но почему? Мы считали, что ты предатель! Ты же ездил в Лондон со Спенсером. И был в Тегеране, когда убили Грибоедова! И твои донесения… Это же липа! Почему Белл за тобой охотился? Я не понимаю.

— Я был в Тегеране. Но англичане не имели отношения к смерти русского посла. Это все из-за армян[2]. Что же касается моей работы на англичан и на русских, признаюсь откровенно: я устал и от тех, и от других. Я черкес! И я отчетливо понял: у вас, у великих, у всех этих Лондонов и Петербургов, свои игры. Бороться с вами бессмысленно. Помогать? Увольте! Я просто хотел закончить свои дни на родине. Вот почему я все устроил так, чтобы в итоге оказаться на левом берегу Кубани. Среди своих.

— И потом Белл тебя разыскал!

— Да! Он хотел отомстить. Но я выкупил себе жизнь, предав тебя. Я должен был подтвердить обвинения против тебя на большом совете старейшин.

— Офигеть!

— Что? Что это значит?

— Забей! — я махнул рукой, вводя его в еще больший ступор.

Он не мог понять сленга не из этого времени, а я был слишком ошеломлен, чтобы следить за словами.

— Что же с тобой делать? Понять и простить?

Андрей жарко закивал головой.

Его я мог хорошо понять. Действительно, от этих шпионских игрищ, предательств, провокаций, убийств и подстав нельзя не устать. Смертельно устать, как показала жизнь. Не мне его судить.

— Ты можешь быть свободен, черкес Жабермес. Мне сейчас не до тебя. У меня должок перед Беллом.

[1] Во избежание упреков в подражании «Республике ШКИД» сообщаем: «мамочки» было любимым выражением легендарного генерала от инфантерии и героя кавказской войны И. М. Лабынцова.

[2] Вопрос причастности англичан к убийству А. С. Грибоедова в Тегеране до сих пор остается дискуссионным. Нападение на посольство было спровоцировано действиями армянина-переводчика, который похитил и доставил на территорию посольства двух армянок из гарема знатного персидского вельможи.