Целительница из другого мира (СИ)

Глава 2 Незнакомое утро

Первое, что я поняла, проснувшись, — тишина была неправильной.

В Москве не бывает такой тишины. Даже в четыре утра где-то гудят машины, кто-то ругается под окнами, сосед сверху двигает мебель (почему именно ночью, остается загадкой вселенной). А тут — тишина. Только птицы щебечут. Птицы! Когда я последний раз слышала птиц утром? В детстве у бабушки в деревне?

Второе открытие — матрас подо мной колется. Я что, на сене сплю? Открыла глаза. Точно. Сено. В мешке из грубой ткани, но все равно сено. И пахнет соответственно — травой, деревом и чем-то еще, незнакомым, но не неприятным.

— Какого черта… — начала я и осеклась.

Голос. Это был не мой голос. Выше, мягче, моложе. Я попыталась сесть — резко, как делала всегда, когда срабатывал будильник. Тело не послушалось. Точнее, послушалось, но как-то не так. Будто я пыталась управлять чужой машиной — вроде все педали на месте, но реагируют иначе.

Руки. Я подняла руки к лицу. Тонкие пальцы, никаких следов от постоянного мытья хлоркой. Ногти… под ногтями земля. Я, которая маниакально следила за чистотой рук (профессиональная деформация, знаете ли), смотрела на грязь под ногтями.

И мозоли. Но не те, к которым я привыкла — от шприцов и капельниц. Эти были от чего-то другого. От работы с землей? Растениями?

Комната. Деревянная, маленькая, с одним окошком, затянутым… это что, бычий пузырь вместо стекла? Серьезно? Грубая деревянная мебель — кровать, на которой я лежала, сундук в углу, стол с глиняным кувшином. И травы. Везде пучки сушеных трав под потолком.

— Это сон, — сказала я вслух чужим голосом. — Это просто очень реалистичный сон. Сейчас я проснусь, и Барсик будет сидеть на моей груди и требовать завтрак.

Но Барсика не было. И квартиры моей не было. И Москвы, судя по всему, тоже.

Я встала. Тело оказалось легче моего — ну еще бы, я же в последние годы на стрессе и фастфуде набрала килограмм десять лишних. Это тело было… молодым. Гибким. Здоровым. Лет двадцать пять, не больше.

Одежда — длинная льняная рубашка, грубая, но чистая. Ноги босые. Холодный пол — настоящие доски, не ламинат. Я сделала несколько шагов. Походка другая, центр тяжести смещен. Ниже рост? Да, определенно ниже.

На столе лежало что-то вроде зеркала — полированный металл. Я взяла его, боясь посмотреть, но любопытство победило.

Чужое лицо. Молодое, миловидное, с россыпью веснушек на носу. Карие глаза — мои были серые. Темные волосы, длинные, заплетенные в косу — я стригла коротко, чтобы не мешали на работе.

— Что за фигня происходит? — спросила я у отражения.

И тут меня накрыло.

Это было как просмотр чужого фильма в ускоренной перемотке, только ты не просто смотришь — ты чувствуешь. Каждую эмоцию, каждую мысль, каждое ощущение.

Элиана. Ее звали Элиана. Мое новое имя, получается. Дочь деревенского лекаря Бенедикта. Двадцать пять лет. Не замужем — редкость для здешних мест, но отец не настаивал. Хотел, чтобы дочь продолжила его дело.

Детство промелькнуло калейдоскопом: вот маленькая Элиана помогает отцу собирать травы, вот учится растирать их в ступке, вот первый раз видит, как отец вправляет вывих. Мать умерла при родах — классика жанра для средневековья. Отец растил один, учил всему, что знал.

А знал он, честно говоря, немного. Травы — какая от чего помогает, но без понимания почему. Кровопускание — универсальное средство от всех болезней (ага, особенно эффективно при анемии, как же). Молитвы и заговоры — половина лечения. Гигиена? Не, не слышали.

Но воспоминания текли дальше, раскрывая детали жизни Элианы, которые заставили меня то смеяться, то грустить.

Вот ей шестнадцать, и к отцу приходит Федор-мельник — свататься. Элиана прячется на чердаке, пока отец вежливо объясняет, что дочь еще молода. На самом деле Элиана уже тогда знала — не хочет быть женой мельника, рожать детей одного за другим, пока не умрет в очередных родах, как ее мать.

Вот ей девятнадцать, и она впервые самостоятельно принимает роды. Роженица — Марфа, жена плотника, четвертые роды. Ребенок идет неправильно, Элиана паникует, но делает все, как учил отец. Мальчик рождается синим, не дышит. Элиана, не зная почему, переворачивает его вниз головой, хлопает по спине. Ребенок кричит. Все считают это чудом. Элиана становится «той девкой, что мертвых детей оживляет».

Двадцать один год. Отец Серафим, местный священник, приходит с «беседой». Негоже, мол, девице незамужней по родам ходить, грешно это. Да и вообще, не женское это дело — лечить. Отец Бенедикт вежливо, но твердо посылает священника к черту (не этими словами, конечно). С тех пор отец Серафим косо смотрит на семью лекаря.

Двадцать три года. Эпидемия кровавого поноса (дизентерия, судя по симптомам) выкашивает четверть деревни. Элиана и отец не спят неделями, пытаясь помочь. Бесполезно. Умирают в основном дети и старики. Элиана впервые видит, как отец плачет над телом пятилетней девочки — не смог спасти.

Двадцать четыре. Последнее «нормальное» лето. К Элиане сватается Григорий, сын кузнеца. Красивый, работящий, не пьет. Элиана почти соглашается — устала быть одна, устала от косых взглядов. Но Григорий проговаривается: после свадьбы она бросит «эту ерунду с травками» и будет нормальной женой. Элиана отказывает. Григорий женится на дочери старосты через месяц.

И вот последние дни. Лихорадка пришла внезапно. Сначала заболел отец — вернулся из соседней деревни, куда ездил к больному. Через три дня слегла Элиана. Жар, бред, боль во всем теле. Отец, уже умирающий, пытался лечить дочь, но сил не хватило. Умер, держа ее за руку.

Элиана умерла через три дня после отца. Помнила, как сквозь туман приходили соседи, пытались помочь. Помнила, как местная знахарка Аграфена (та еще стерва, судя по воспоминаниям) говорила, что это божья кара за гордыню — не захотела замуж, вот бог и покарал.

Последнее воспоминание — темнота, тишина, покой. А потом — я.

— Охренеть, — выдохнула я.

Воспоминания продолжали течь. Деревня называлась Ореховая Роща — милое название для дыры в заднице мира. Население — человек триста. Основное занятие — сельское хозяйство и выживание. Ближайший город — день пути на телеге.

Медицина тут была на уровне «повезет — не повезет». Детская смертность — каждый второй не доживал до пяти лет. Женщины умирали в родах с завидной регулярностью. Мужчины — от травм, инфекций, пьяных драк. Старость — это если дожил до пятидесяти.

И я теперь местный лекарь. Точнее, дочь лекаря, но после смерти отца я единственная, кто хоть что-то понимает в лечении. Ну, «понимает» по местным меркам. По моим — это каменный век медицины.

Зато теперь я знала всех в деревне. Кто чем болеет, у кого какие проблемы, кто кому родня. Полезная информация. И тревожная — судя по воспоминаниям, добрая половина деревни нуждалась в нормальном лечении.

Блестяще. Просто блестяще. Из реанимации московской больницы — в средневековую деревню. Из двадцать первого века — в… какой тут вообще век? Судя по воспоминаниям Элианы, никто особо не считал. Король есть какой-то, война была лет десять назад, церковь рулит всем подряд. Классическое средневековье, короче.

Надо было осмотреться. Режим паники выключить, режим диагностики включить — как учили на курсах экстренной медицины. Оценить ситуацию, ресурсы, возможности.

Дом оказался больше, чем казалось сначала. Моя (Элианы?) спальня была крошечной, зато рядом обнаружилась мастерская отца. И вот это уже было интересно.

Полки от пола до потолка, заставленные глиняными горшками и бутылками. На каждой — бирка с названием. Почерк отца, корявый, но читаемый. «Белладонна» — ага, атропин, спазмолитик и яд в одном флаконе. «Наперстянка» — сердечные гликозиды, прадедушка дигоксина. «Ивовая кора» — природный аспирин, салициловая кислота.

Я ходила вдоль полок, узнавая старых знакомых. Вот это да! Оказывается, средневековая медицина не такая уж бесполезная. Просто эти ребята не знали, почему работает то, что работает. Пихали все подряд, в случайных дозировках, без понимания механизма действия.

Ступки, пестики, весы — примитивные, но рабочие. Ножи… о боже, этими ножами отец делал хирургические операции? Они же тупые, как задница бегемота! И ржавые местами. Стерильность? Не, не слышали.

В углу стоял сундук. Тяжелый, окованный железом. Память Элианы подсказывала — там самое ценное. Открыла. Книги! Три рукописные книги по медицине. На латыни, конечно. «De Re Medica» — стандартный медицинский трактат. «Herbarium» — описание лекарственных растений. И… о, привет, старая знакомая! «De Herbis et Curationibus» — та самая книга, которую я купила в Москве.

Как она здесь оказалась? Хотя какая разница. Главное, что тут есть хоть какие-то источники знаний.

Дневники отца лежали тут же. Я пролистала последние записи. Детским почерком, дрожащими буквами: «Элиана умирает. Ничего не помогает. Господи, почему ты забираешь мою девочку?»

Сердце сжалось. Бедный мужик. Потерял дочь, сам умер от горя и болезни. А дочь… дочь вернулась. Только это уже не совсем его дочь.

Но дневники оказались золотой жилой. Я читала дальше, углубляясь в записи прошлых лет. Отец Бенедикт был дотошным — записывал все случаи, все рецепты, все наблюдения.

«Год от Рождества 1487» — ага, значит, сейчас конец пятнадцатого века. Прекрасно. Самый разгар средневековья, инквизиция, охота на ведьм и полное отсутствие гигиены.

«Марфа, жена кожевника. Родила мертвого. Пятые роды. Кровотечение остановить не удалось. Умерла к утру. Господи, прости меня за то, что не смог помочь.»

«Мальчик Томас, сын пастуха. Укус собаки. Рана загноилась. Пытался прижечь железом — не помогло. Лихорадка. Бред. Умер на седьмой день.»

Я читала и чувствовала, как во мне поднимается злость. Марфа умерла от послеродового кровотечения — можно было спасти, если бы знали про окситоцин или хотя бы массаж матки. Томас — классическое заражение от укуса, возможно бешенство. Антибиотиков нет, но можно было промыть рану, обработать спиртом (если бы он был), наложить чистую повязку.

Дальше — интереснее. Отец, оказывается, экспериментировал. Тайно, потому что церковь не одобряла.

«Белладонна. Испытал на себе малую дозу. Зрачки расширились, сердце билось как бешеное. Видел странное — будто мир вокруг дышит. Может использоваться для облегчения спазмов? Но опасно. Очень опасно.»

Умница! Атропин же, спазмолитик. В правильной дозировке — лекарство, в неправильной — яд.

«Спорынья. Растет на ржи. Местные считают проклятым зерном. Вызывает судороги, видения. Но заметил — у женщин, съевших хлеб со спорыньей, быстрее прекращается кровотечение после родов. Совпадение?»

Нет, не совпадение. Алкалоиды спорыньи вызывают сокращение матки. Это прототип современных препаратов для остановки послеродовых кровотечений.

«Мак. Вырастил за домом, подальше от чужих глаз. Облегчает боль лучше всего, что я знаю. Но люди к нему привыкают, требуют еще и еще. Опасно.»

Опиум. Классика. И отец правильно заметил проблему зависимости.

В самом дальнем углу сундука лежала отдельная тетрадь, завернутая в промасленную кожу. Открыла. Почерк отца, но более ровный, аккуратный. Заголовок: «Опыты с ядами и противоядиями. Да простит меня Господь.»

Вот это да. Старик Бенедикт был настоящим исследователем.

«Ртуть. Привез из города алхимик за лечение. Жидкий металл, удивительный. Убивает червей в ранах, но убивает и человека, если дать внутрь. Пытался найти безопасную дозу — не получается.»

«Мышьяк. Белый порошок без вкуса. В малых дозах — лекарство от лихорадки. В больших — смерть. Граница слишком тонка.»

«Грибы. В лесу растут поганки, которые местные обходят стороной. Сушил, делал настойку. Капля вызывает видения. Две капли — беспамятство. Три — смерть. Может использоваться для обезболивания при операциях?»

Гениально и жутко одновременно. Отец экспериментировал с сильнодействующими веществами, не имея понятия о химии, фармакологии, дозировках. Как он вообще выжил при таких опытах?

Последняя запись была датирована за неделю до его смерти:

«Чувствую — скоро уйду. Элиана должна знать все это, но как объяснить? Она умная девочка, но женщине опасно знать слишком много. Сожгут как ведьму. Оставляю записи. Если суждено — найдет и поймет. Господи, храни мою девочку.»

В другом углу мастерской обнаружился шкаф с инструментами. Если это можно назвать инструментами. Пилы для ампутации (брр), щипцы для удаления зубов (двойное брр), ланцеты для кровопускания. И все это в таком состоянии, что современный СЭС сжег бы вместе со зданием.

— Так, — сказала я вслух. — Первое — навести тут порядок. Второе — простерилизовать все, что можно. Третье — выяснить, что тут вообще происходит и как мне отсюда выбраться.

Хотя куда выбираться? Обратно в Москву, где меня уволили? Где у меня никого, кроме мамы, которая только и ждет, когда я «найду нормальную работу»? Где Барсик…

Барсик. Что с ним будет? Кто его кормить будет?

Слезы подступили к горлу. Нет. Не время раскисать. Барсик — умный кот, пробьется. А у меня тут, похоже, целая деревня пациентов.

Я вышла во двор. Утро было свежим, росистым. Пахло травой, землей, дымом из труб. Никакого смога, выхлопных газов, городской вони. Воздух такой чистый, что голова кружилась.

Двор оказался большим. Огород с грядками лекарственных трав — память Элианы услужливо подсказывала названия. Вот мята, вот ромашка, вот календула. А вон там, за забором, целое поле с чем-то, похожим на мак. Опиумный мак? Серьезно? Ну, для обезболивания самое то, если правильно использовать.

— Мр-р-р?

Я обернулась. На заборе сидел кот. Рыжий, огромный, с умными зелеными глазами. Смотрел на меня оценивающе, будто проверял — та ли я, за кого себя выдаю.

— Привет, — сказала я. — Ты местный?

Кот спрыгнул с забора и подошел ближе. Обнюхал мою руку, потерся о ноги. Память Элианы опять помогла — Рыжик, кот отца. Приходил за едой и лаской, но жил сам по себе.

— Значит, Рыжик. А я теперь Элиана. Хотя для тебя-то какая разница, да?

Кот мурлыкнул. И вдруг я поняла — он же не чувствует разницы. Для него я пахну как Элиана, выгляжу как Элиана. Животные не парятся насчет души и личности. Тело то же — значит, человек тот же.

Зашла в дом, нашла остатки вчерашней еды — хлеб, сыр, молоко в глиняном кувшине. Налила молока в миску, вынесла коту. Рыжик принялся лакать с энтузиазмом.

— Знаешь, Рыжик, — сказала я, присев рядом. — У меня в прошлой жизни тоже был кот. Барсик. Тоже рыжий, кстати. Может, это знак?

Кот оторвался от миски и посмотрел на меня. В зеленых глазах мелькнуло что-то… понимающее? Или мне показалось?

— Ладно, допустим, я застряла в средневековье. В чужом теле. Со знаниями медицины двадцать первого века, но без антибиотиков, аппаратов ИВЛ и даже элементарного физраствора. Что я могу сделать?

Рыжик мяукнул и потерся о мою руку.

— Точно. Могу хотя бы научить этих людей мыть руки. Это уже снизит смертность процентов на тридцать.

Я вернулась в мастерскую и продолжила инвентаризацию. В потайном ящике комода (память Элианы подсказала, где искать) лежало несколько странных камней. Прозрачные, с голубоватым оттенком, размером с грецкий орех.

Взяла один в руку. Теплый. И… пульсирующий? Как будто внутри билось крошечное сердце.

Память Элианы молчала. Она не знала, что это. Отец прятал камни, но никогда не объяснял, зачем они.

Я покрутила камень в руках, разглядывая. Внутри были какие-то вкрапления, похожие на застывший дым. Красиво. И странно. Слишком правильная форма для природного минерала.

Подумала о том, как проводить дифференциальную диагностику без анализов и УЗИ. И камень вспыхнул.

Не ярко, мягким голубым светом, но я чуть не выронила его от неожиданности.

— Что за…

Свет погас. Я снова подумала о диагностике — камень засветился. Подумала о коте — погас.

Эксперимент. Думаю о медицине — светится. О чем-то отвлеченном — гаснет. Чем конкретнее медицинская мысль, тем ярче свет.

Попробовала сосредоточиться на алгоритме сердечно-легочной реанимации. Камень вспыхнул так ярко, что пришлось зажмуриться. И в голове появилось… ощущение? Будто камень запомнил то, о чем я думала.

— Это что, магическая флешка? — спросила я вслух.

Рыжик, который увязался за мной в дом, мяукнул утвердительно. Или мне показалось, что утвердительно.

Окей. Магия существует. Принято. В конце концов, я же как-то попала в чужое тело в другом мире (времени?), так почему бы не быть магическим флешкам для записи информации?

Попробовала «считать» то, что записала. Приложила камень ко лбу (не спрашивайте почему, интуитивно захотелось), закрыла глаза и…

БАМ!

Алгоритм СЛР развернулся в голове во всех подробностях. Не как воспоминание, а как… как будто скачала файл прямо в мозг. Четко, ясно, со всеми деталями.

— Охренеть, — выдохнула я. — Это же… это же революция в образовании! Можно записывать знания и передавать их напрямую, без учебников и лекций!

Рыжик запрыгнул на стол и уставился на меня.

— Что? Не веришь? Смотри!

Я взяла другой камень и сосредоточилась на знаниях об асептике и антисептике. Важность мытья рук, стерилизация инструментов, обработка ран. Камень засветился, пульсируя в такт моим мыслям.

Минут через пять голова начала болеть. Похоже, запись информации требовала энергии. Много энергии.

Отложила камень. Два готовых «учебника» — уже неплохо для начала.

— Элиана! Элиана, ты дома?

Женский голос за дверью. Встревоженный. Я выглянула. На пороге стояла женщина лет пятидесяти, полная, с красным от волнения лицом. Память Элианы подсказала — Марта, жена кузнеца.

— Что случилось, Марта?

— Ты жива! Слава богу! Мы думали… после того как отец твой помер, а ты слегла…

— Я в порядке. Что тебя привело?

Марта всплеснула руками:

— Руки мои! Совсем не гнутся по утрам, болят так, что плакать хочется. Твой отец давал какие-то травы, но они больше не помогают.

— Проходи.

Усадила ее на табурет, взяла руки в свои. Суставы деформированы, припухшие, горячие на ощупь. Классический ревматоидный артрит. Или остеоартроз. Без рентгена и анализов точно не скажешь, но лечение похожее.

— Давно болят?

— Лет пять уже. Сначала только по утрам, а теперь и днем, и ночью. Кузнец мой говорит, что я симулирую, но разве ж я…

— Не симулируешь, — уверенно сказала я. — Это болезнь суставов. Называется… — я осеклась. Не буду же я говорить «артрит» человеку, который это слово не поймет. — Воспаление от тяжелой работы.

Пошла к полкам. Ивовая кора — природный аспирин, противовоспалительное. Но отец, судя по записям, давал ее в микродозах, боясь отравления. Правильно боялся — передозировка салицилатов штука неприятная. Но терапевтическую дозу можно рассчитать.

— Марта, сколько ты весишь?

Женщина удивленно моргнула:

— Не знаю. А зачем?

Блин. Весов для людей тут нет. Ладно, на глаз — килограмм семьдесят-восемьдесят.

Взяла ивовую кору, растерла в ступке. Залила кипятком — благо, очаг в мастерской был.

— Пить будешь три раза в день, после еды. Вот столько, — показала на глиняную чашку. — И еще.

Нашла в запасах отца животный жир, смешала с растертой в порошок корой ивы и ромашкой. Получилась мазь.

— Втирать утром и вечером. И вот что важно — руки нужно разрабатывать, даже если больно. Покажу упражнения.

Следующие полчаса я учила Марту простой гимнастике для суставов. Сгибание-разгибание, вращения, растяжка. Женщина смотрела на меня как на сумасшедшую.

— Элиана, ты… ты не такая, как была.

Упс.

— Я… пока болела, мне многое открылось, — выкрутилась я. — Видения были. О том, как правильно лечить.

Марта перекрестилась:

— Господь дал тебе дар!

Ну, если считать медицинское образование даром господа, то да.

— И еще, Марта. Очень важно. Перед тем как готовить еду, после туалета, перед тем как трогать больные суставы — мой руки. Тщательно. С мылом, если есть. Или хотя бы с золой.

— Зачем?

— Есть… крошечные существа, невидимые глазу. Они вызывают болезни. Вода их смывает.

Марта снова перекрестилась:

— Бесы?

— Нет, не бесы. Просто… очень маленькие вредители. Как блохи, только меньше.

Это, кажется, она поняла. Кивнула.

— Приходи через три дня, посмотрим, как подействует лекарство.

Марта встала, пошарила в кармане, достала медную монету.

— Это за лечение.

Я хотела отказаться, но память Элианы подсказала — нельзя. Если лекарь не берет плату, значит, не уверен в своем лечении. Или считает больного безнадежным.

— Спасибо, Марта.

Женщина ушла, а я осталась стоять посреди мастерской с медной монетой в руке.

Первый пациент в новом мире. Первый из скольких? Сотен? Тысяч?

— Эх, Барсик, — сказала я Рыжику, который устроился на подоконнике. — Видел бы ты меня сейчас. Твоя хозяйка теперь средневековый лекарь. Без диплома, лицензии и медицинской страховки. Зато с магическими камнями и котом.

Рыжик открыл один глаз и мяукнул. Определенно согласно мяукнул.

Я посмотрела в окно. За забором уже собирались люди. Слух о том, что дочь лекаря выздоровела и принимает больных, разлетелся по деревне.

Что ж. Новая жизнь, новая работа. По крайней мере, тут меня точно не уволят из-за оптимизации.

Хотя кто знает. Может, местный священник решит, что я ведьма, и оптимизирует меня через костер.

Весело будет.

Вечер наступил незаметно. После Марты пришли еще трое — старик с кашлем (хронический бронхит, судя по всему), женщина с мигренью и мальчишка с нарывом на ноге. Всех приняла, всем помогла как могла. К закату я была выжата как лимон.

Рыжик устроился у меня на коленях, пока я сидела у окна с той самой книгой — «De Herbis et Curationibus». Той самой, которую я купила в Москве за триста рублей. Как она оказалась и там, и здесь одновременно?

Листала страницы при свете свечи. Текст был тот же, но… не совсем. Будто книга менялась в зависимости от того, где ее читают?

Снова нашла ту странную главу — «De Transitibus Inter Mundos». И вдруг поняла, что теперь могу прочитать больше. Текст будто прояснялся по мере чтения:

«Medicus qui transit inter mundos non est peregrinus, sed pontifex — qui connectit quod separatum est.»

«Врач, который переходит между мирами, не странник, но мост — тот, кто соединяет разделенное.»

Дальше шло описание, от которого мурашки по коже:

«Когда знание нового мира встречается с мудростью старого, открываются врата. Не для всех, но для тех, кто несет исцеление в сердце и знание в разуме. В час отчаяния, когда душа готова оставить борьбу, приходит зов. И тот, кто откликнется, получит второй шанс — не для себя, но для мира, который нуждается в исцелении.»

Я перечитала абзац трижды. Это что, инструкция по межмировым путешествиям? Или бред средневекового мистика?

«Знание должно быть сохранено и передано. Ибо придет время, когда старые способы перестанут работать, и понадобятся новые. Crystalli memoriae — камни памяти — хранят то, что не может быть записано словами.»

Кристаллы памяти! Те самые голубоватые камни!

Дальше шли рисунки и схемы. Как находить кристаллы (они растут в местах, где «граница между мирами тонка»). Как записывать в них информацию (концентрация + эмоциональная вовлеченность). Как передавать знания другим (прикосновение + открытость разума).

И последний абзац, который заставил меня задуматься:

«Cave ne nimis sapias. Qui portat scientiam futuri, debet eam adaptare ad praesens. Aliter, ignis inquisitionis te consumet.»

«Остерегайся быть слишком мудрой. Тот, кто несет знание будущего, должен адаптировать его к настоящему. Иначе огонь инквизиции поглотит тебя.»

Предупреждение. Ясное и недвусмысленное. Не высовывайся, не показывай слишком много, адаптируй знания под местные реалии. Иначе костер.

Я закрыла книгу и посмотрела на Рыжика.

— Знаешь, кот, кажется, я поняла, зачем я здесь. Не просто так же меня перенесло. Может, действительно есть какой-то высший смысл? Принести сюда современную медицину, но так, чтобы местные приняли?

Рыжик мурлыкнул и потерся головой о мою руку.

— А может, это просто глюк от переработки, и я сейчас лежу в психушке, а это все галлюцинации от галоперидола.

Кот фыркнул. Явно не согласен с версией про психушку.

Я встала, потянулась. Тело Элианы было молодым и здоровым, но день был длинным. Надо спать. Завтра наверняка опять придут пациенты. И надо будет продолжать играть роль воскресшей дочери лекаря.

Хотя… это уже не роль, да? Я теперь и есть Элиана. Со всеми ее воспоминаниями, связями, обязательствами. И с моими знаниями из двадцать первого века.

Интересная комбинация получается.

Легла на жесткую кровать с соломенным матрасом. После московской квартиры — как на доске спать. Но усталость взяла свое.

Последняя мысль перед сном: а что сейчас с моим телом в Москве? Умерла Лина Кондратьева? Лежит в коме? Или просто исчезла, и Барсик сидит голодный и недоумевает, куда делась хозяйка?

— Прости, Барсик, — прошептала я в темноту. — Я не специально.

И провалилась в сон без сновидений.

Проснулась среди ночи. За окном — темнота, только звезды. В Москве я никогда не видела столько звезд. Светового загрязнения нет, воздух чистый.

Лежала и думала. Что я могу сделать в этом мире? Антибиотиков не синтезирую — нет оборудования и реактивов. Хирургию сложную не проведу — нет анестезии нормальной. Диагностику без анализов и аппаратуры — только на глаз и опыт.

Но кое-что могу. Могу научить мыть руки — это уже снизит смертность от инфекций процентов на тридцать. Могу правильно принимать роды — спасу женщин и детей. Могу лечить травмы грамотно — промывать, обеззараживать спиртом (надо научиться гнать самогон для медицинских целей), накладывать чистые повязки.

И кристаллы. Если я правильно поняла книгу, в них можно записать все мои медицинские знания и передать другим. Создать первую в мире систему дистанционного медицинского образования, так сказать.

План начал формироваться:

Наладить элементарную гигиену в деревне

Обучить помощников — хотя бы базовым вещам

Создать запас лекарств из местных трав в правильных дозировках

Записать в кристаллы основные медицинские знания

Не спалиться как ведьма в процессе

Последний пункт, пожалуй, самый сложный. Судя по воспоминаниям Элианы, местный священник и так косо смотрел на семью лекаря. А тут я начну чудеса творить — мертвых детей оживлять (СЛР), раны заживлять без нагноения (асептика), роды принимать без смертей (нормальное акушерство).

Мигом в ведьмы запишут.

Надо быть осторожной. Очень осторожной. Представлять все как «древние знания», «видения от бога», «семейные секреты отца». Никаких научных терминов, никаких объяснений про бактерии и вирусы. «Злые духи» и «божья благодать» — вот мой профессиональный язык теперь.

Смешно и грустно одновременно.

Рыжик запрыгнул на кровать, устроился в ногах. Тепло и уютно. Почти как с Барсиком в Москве.

— Знаешь, Рыжик, — сказала я коту. — Может, это и не так плохо. В Москве меня уволили, перспектив никаких, личной жизни нет. А здесь… здесь я нужна. По-настоящему нужна. И могу реально изменить жизни людей к лучшему.

Кот мурлыкнул. Согласен, видимо.

— Главное — не сдохнуть от какой-нибудь местной заразы и не угодить на костер. А так — нормальный план.

Снова попыталась уснуть. Завтра будет новый день в моей новой жизни. День, когда я начну потихоньку тащить средневековую медицину из жопы к свету.

Революция в одной отдельно взятой деревне.

Чем не начало?