Брусничное солнце

Глава 7

— Велики риски возникновения Антонова огня[1], ежели за раной наблюдать не должным образом. Ныне я выпишу вам лекарства, убедитесь, что барыня примется их выпивать вовремя. Рану надобно обрабатывать трижды за день, бинтовать нет нужды, больно это место у дам сложное… — Врач семейства Брусиловых задумчиво подергал себя за край коротенькой редкой бороды, поправил пенсне на носу и неловко прочистил горло, обращаясь уже к ней. — Можете одеваться, сударыня. Причина вашей лихорадки нам ясна, к концу месяца полностью оправитесь, лихорадка убудет со дня на день.

Варвара равнодушно затянула на плечи спущенную ночную рубашку и принялась ее шнуровать, не глядя на замершего в дверном проеме Самуила.

Он заметил ее жар, когда с боем и проклятиями попытался вытянуть в гостевую часть дома отужинать. Замер, словно кот у норы, пропахшей мышами, оценивающе прижал к ее лбу тыльную сторону ладони, а затем и вовсе попытался коснуться губами. За что получил звонкую оплеуху здоровой левой рукой. Не осклабился, не принялся посыпать ее угрозами — равнодушно растер горящую скулу и снова повернулся к ней. Грубые руки задрали волосы, взгляд мужчины тут же зацепился за наливающийся лиловый синяк у ключицы. Полезть под платье, которое сенные девки нашли в пустой комнате его матери и поднесли Варваре, он не осмелился. Задумчиво кивнул и, громко хлопнув дверью, вышел из спальной комнаты. А через пару часов вернулся с врачом. Первым, что услышала взвинченная клокочущая раздражением Варвара стала угроза — ежели она не позволит осмотреть себя по доброй воле — он стянет с нее жалкую тряпку не тратя время на крючки и жемчужные пуговицы. Тогда юной барыне придется ходить в одном исподнем, пока ее вещи не будут доставлены в поместье Брусиловых. Он поиском нового платья не озаботится.

И она смолчала, равнодушно разделась, спуская ночную рубаху, слушая сетования старого врача с мелко дрожащими на ее коже руками.

«Изумительно, как вы способны передвигаться с такой болью, Варвара Николаевна».

«Чудеса, да и только. С такою выносливостью рождение дитя покажется вам легкой прогулкою».

Не говорить же ему, что изорванная в клочья душевной болью, телесной она не чувствовала.

Не смотрела на лиловый кровоподтек, разукрашивающий кожу от шеи до пупка — вдоль шла лопнувшая, лохмотьями подвисшая кожа. Должно быть, когда она падала с лошади, умудрилась размозжиться.

Ключица оказалась сломанной, раны подшить не удалось бы, а тугое бинтование всего тела — вещь сомнительная и совершенно неблагородная. Оставались просторные свободные одежды и пожелание покоя с грудой дурно пахнущих отваров и настоек. Брусилов глядел на нее с напряженным раздражением. Замирая, сжимал и разжимая пальцы. Задавал десяток сухих вопросов, кивая на каждое наставление врача. К тому моменту, как доктор собрал свои инструменты в широкую сумку из телячьей кожи, Самуил подловил пробегающую мимо сенную девку и велел принести ужин в свои покои, накрыв на две персоны.

— Берегите, себя, барыня. — Уважительно склоненная голова врача, она лишь коротко кивает в ответ и отворачивается к окну. Вовремя — на аллею въезжает два экипажа ее собственного семейства. Начинается монотонная выгрузка сундуков. Следом, воровато оглядываясь, прижимая к себе грязный сверток, из одного из них вынырнула Авдотья. Засеменила к ступеням поместья и вышедшему навстречу домоправителю. Напряженная, трусливая.

Варвара поспешила к дверям.

— Куда собралась? — Его выцветший голос окликнул уже у ступеней, заставляя замереть, напряженно цепляясь за перило.

Брусилов так и остался стоять у дверей, небрежно прислоняясь к стене. Будто поджидающий озлобленный цепной пес, мечтающий вцепиться в чужую ногу. Варвара едва повернула голову, цепляясь периферией зрения за недовольно прищуренного мужчину.

— Моя служанка поднимается, мне надобно с ней обговорить.

— Дойдет, тогда и обговоришь. Не заставляй меня запирать покои на ключ, вернись в постель, Варвара.

— Чтоб тебя черти забрали… — Ногти судорожно царапнули по гладкому дереву, и она резко развернулась, прожигая его ненавидящим взглядом. До дверей не шла — летела. Не чувствуя боли или усталости, не ощущая жара. Ярость горела сильнее.

Брусилов криво усмехнулся, когда она хлестнула воздух у его локтя развевающимися черными прядями. И громко хлопнула дверью.

Имели бы ее слова силу…

Скользнув в постель, Глинка нервно сминала, перебирала в пальцах горячие простыни. Слышала, как неспешно он задает вопросы запинающейся, неожиданно растерявшей всю смелость Авдотье.

Она отравит его чай, видит бог, она найдет чем. Будет надобно — выпадет в окно и, ежели выживет, наберет в полях спорыньи.

Наверное, прошло тысячу лет, она успела раствориться в тягучем и вязком времени, погубить себя неожиданно разгоревшимся беспокойством.

И дверь отворилась.

При себе у Авдотьи не было никакого свертка. Варвара непонимающе нахмурилась, глядя на пустые руки. А затем взгляд поднялся выше, уперся в неожиданно раздавшуюся, как у девки на сносях, талию. И все встало на свои места. Удивление лизнуло загривок, заставляя поддаться вперед, игнорируя разрывающий укус боли. Что пришлось так старательно прятать от чужих глаз?

Увидев ее, служанка нервно всхлипнула, ринулась вперед почти бегом, упала на колени у края кровати.

— Что же с вами сталось, госпожа, графов сын сказал, что вы едва ль не при смерти. Что надобно мне вашими вещами распорядиться и тотчас вон с комнаты идти. Как же так, кто ж вас так… — Горячие пальцы откинули за спину волосы, потянули вниз широкий ворот рубахи, обнажая лиловую ключицу. Авдотья закусила губу, на зеленые глаза навернулись слезы. И столько живого беспокойства, столько переживаний отразилось на обезображенном мукой лице, что внутри Варвары что-то шевельнулось, не позволило отбросить девичьи руки. Она устало откинулась на подушки, до боли закусывая губу, чтоб не разрыдаться.

— Не спасла его. Не успела. Только лошадь хорошую сгубила, жаль, что себя не до конца порешала.

— Что вы такое говорите, Варвара Николаевна? Упаси Господь. Что до господа бога, да простит он мою грешную душу… — Высокий голос Авдотьи перешел на боязливый шепот, пальцы отстранились от рубахи хозяйки, оставляя отголоски тепла. — Матушка ваша негодовала, всю комнату покойной Аксиньи Федоровны собственноручно с ног на голову перевернула. У меня про записи ее допытывалась, брали ли вы.

Внутри все похолодело, Варвара приподнялась, поддаваясь навстречу шепчущей девушке. Неужто матушка догадалась, что она нашла дневники? Неужто в них что-то важное хранилось? Надежда несмело царапнула кожу, взгляд снова опустился к бугру на талии служанки. А та продолжала, сбивалась, нервно заламывая собственные руки.

— Не знаю, что там такого, барыня, но я набралась смелости перенести записки. Не гневайтесь, увидела я краем глаза, как вы их за матрас припрятывали. Сама я чтению не обучена, но ежели важны вам эти книжицы, так пусть вас хоть они порадуют.

Руки девушки задрали рубашку, полезли за пазуху и вытянули намотанный грязный хлопковый сверток. Пальцы Варвары заметно дрожали, когда она его разворачивала, доставая дневники. Первый же она распахнула на середине, взгляд зацепился за верхнюю строчку.

«Ежели обратиться зверем надобно».

Сердце пропустило удар, а затем ринулось вскачь, с каждым толчком разливая по венам страх, перемешанный с предвкушением. Страница за страницей:

«Приворот на бычьей крови», «Крадник красоречия», «Порча на мужское бессилие».

Взгляд метался по страницам, Варвара пролистала один дневник, схватилась за другой, пока Авдотья нервно грызла ноготь на большом пальце, поглядывая то на дверь, то на барыню с лихорадочно горящими глазами. Молчала. Да даже кричи она сейчас, Варвара бы ее не услышала. Должно быть что-то, что будет ей по силам, что позволит выбраться из ловушки.

Вот оно, чувство, бегущее по венам, ищущее выхода и позволяющее разглядывать ожившие тени. Ведьмовство. Вот что сталось с ней после той ночи, когда, пробравшись в сон, Аксинья ее проклинала. Не проклинала, нет, Варвара ее не так все истолковала. Бабка передавала свой дар, а вместе с ним непосильно тяжелую ношу. Глинке казалось, что душа ее переменилась, что-то внутри ворочалось, но не отзывалось. Оно не позволяло размышлять так, как раньше. Словно смотришь в глубину черного колодца, силясь разглядеть горящие огни глаз небывалого чудовища. И мерещится, будто слышишь чужое хриплое дыхание.

Пальцы на дневнике замерли, тело налилось свинцом, когда она увидела поспешно выведенные буквы. «Порча на смерть на козьем молоке и кладбищенской земле». Дыхание прервалось.

Смогла бы она? А ежели, не умеючи, она допустит ужасную ошибку и сделается вовсе безумной? Как работает ведьмовство, что сила взамен требует?

Не научила бабка, ушла из жизни, просто избавившись от тяжелой ноши. Справедливо разве?

Язык нервно пробежался по пересохшей нижней губе, Варя заставила себя закрыть дневник, положить свои сокровища под подушку и обернуться к служанке.

— Знала бы ты, какую услугу мне оказала… Благодарю, Авдотья. — Пальцы уверенно легли на руку девушки, чуть сжали. — До сих пор ищет матушка? Ты при мне останешься?

Та накрыла руку барыни своей второй, чуть сжала, с сожалением качая головой.

— Нет, она велела мне при поместье оставаться, ныне другая вам прислуживать станет. Ищет, как же не искать, коль узнает, что я сюда тайком ездила — не сносить мне головы. Накажет матушка ваша, накажет…

— Не сумеет дотянуться.

Глухо застонав, Варвара сползла с кровати, тыльной стороной ладони стерла проступившую испарину со лба и быстрым шагом направилась к широкому рабочему столу из красной вишни. Небрежно сбросила документы, опрокинула чернильницу, на пол осело и хрустнуло под босыми пальцами ног потрепанное временем и небрежным использованием перо. Не угомонилась, пока не нашла новое и чистый лист бумаги.

Небрежно макнула кончик пера в лужу чернил, растекающихся по столу, и принялась писать, бросая быстрые взгляды на плотно прикрытую дверь.

— Вольная грамота тебе. И всей твоей семье. Я напишу, что дала ты мне аккурат девять тысяч рублей. За себя, мать и брата по три тысячи придется. Езжай с документом в палату гражданского суда, пусть заверят. Ежели усомнятся — сама к ним направлюсь. Только скорее, дурное предчувствие у меня. Попроси сегодня же какого холопа с телегой подсобить.

Острый конец пера замер у широкой подписи. Подождав, пока подсохнут чернила, Варвара с трудом разогнулась, протянула бумагу застывшей рядом Авдотье. Глаза у той были осоловевшие, выпученные, рот удивленно распахнулся. Не насмотреться на это изумление. Уголки губ Вари приподнялись в улыбке, она нетерпеливо тряхнула протянутой рукой.

— Ну? Долго стоять изволишь?

— Так это… Господь помоги, нежданная такая милость, барыня. — Словно оглушенная, она неуверенно приняла документ и уставилась в него. Будто что-то в буквах смыслила. — Да только куда ж мы без милости вашей матушки подадимся, ежели с земель погонит?

— В город, Авдотья. Ты еще думать изволишь? — Черные брови взметнулись вверх, проходя мимо служанки, Варвара снисходительно дернула ее за рыжий кончик косы. Та даже не пискнула. — Разум по дороге ветром сдуло? Каждый крепостной о милости такой мечтает. В город подадитесь, там за труд платить начнут, мать твоя готовит хорошо, ты способная. Не раздумывай, поезжай.

Глупая девка замялась, рассеянно спрятала вольную за широкий пояс рубахи, с нажимом мелкими кулачками растерла глаза.

— Прежде обговорю все с матушкой, Варвара Николаевна. Но милости вашей век не забуду, спасибо.

Опомнившись, она помогла барыне добраться до постели, взбила подушку с гусиным пухом, подоткнула под спину.

А в голове Вари все не утихал, бился о черепную коробку, бесновался навязчивый голос. Бежать. Бежать глупой девке немедля, сегодня же. Может то было желание родной матери отомстить? Да хоть как. Лишить хорошей кухарки и молодой крепостной девки. Добраться, хоть малым уколом принести не мучения, так беспокойство.

Она устала. Так устала думать, переживать и бояться. А разум соловел от выпитых лекарств, Варя чуяла слабость.

— Спасибо за верную службу, Авдотья. Ты для меня большим, чем служанкой безродной была. Ты мне заменила сестру. Не оставила одинокой…

Проваливаясь в темноту, Варвара не почувствовала, как на лоб упала горячая слеза, а затем ее смазали Авдотьины губы.

Ночь была липкой, жаркой, простыни под нею давно взмокли. Рядом шумно сопел Брусилов. Вдвоем на одной кровати, словно бедняки в разваливающейся лачуге. Когда ей по крови положена собственная постель без навязчивого соседствования.

Не просто разместил ее в своих покоях, осмелился лечь спать рядом. И суток не прошло, как погубил он Грия. Убийца мирно дышал рядом, даже не просыпаясь она это чуяла.

Но было здесь что-то еще. Что-то, что сонный разум отказывался воспринимать. Дробненький топоток маленьких ножек по полу. Он замер у кровати, послышалось тихое фырканье.

Разве была в доме военных кошка?

Неожиданно стало тяжело дышать. Грудная клетка опала, ребра словно влипли в собственный позвоночник. Вдохнуть так тяжко, мучительно. А воздух горячий, он пахнет коровьим молоком, ржаными лепешками и отчего-то квасом. Никак не протолкнуть в легкие, кислородом не насытиться. Выныривая из сна, Варвара открыла глаза и попыталась закричать. Не вышло.

Он сидел сверху. Горящие бусины черных глаз, взъерошенные, стогом торчащие волосы и борода, в которой запутались хлебные крошки. Несуразное маленькое существо прожигало ее черными бусинами-глазами, старательно кряхтело, скрежетало крупными кривыми зубами. Его пальцы оказались неожиданно сильными и цепкими. С каждым мгновением они все крепче впивались в глотку.

Перед глазами поплыли темные точки, дрожащая рука попыталась дотянуться до Самуила, но лишь хлопнула по постели рядом с мужчиной. Он не проснулся.

Ее душил домовой.

Увидев, что жертва проснулась, он оскалился, уперся затертыми до дыр на пятах лаптями ей под мышки. Не позволяя рукам дотянуться до горла, разжать судорожно сжатые пальцы нечисти. Поломанную ключицу прострелило такой болью, что мушки перед глазами из черных обратились красными. Варвара судорожно захрипела.

Был ведь способ, она слушала страшилки да байки крестьянский детей. Да только разве вспомнишь его, когда широко распахнутый от ужаса взгляд цепляется за мелкое чудовище?

Ну же, совсем немного, она почти поймала воспоминание за куцый облезший хвост… Собственный сиплый голос показался ей чужим, с ним из легких выскользнули последние жалкие крохи воздуха.

— К добру или к худу?

И вдруг пальцы его разжались, опустились обратно на постель потрескавшиеся старые лапти. Губы существа потянулись до самых ушей, обнажая неровные зубы в искренней широкой улыбке. Поняла. Она его поняла. А затем домовой завыл:

— К добру-у-ууу-у.

Мгновение. Во время которого он ловко соскакивает с нее, ударив острой коленкой в живот, и ныряет под кровать.

А Варвара мелко трясущимися руками с нажимом трет лицо и садится, спуская голые ноги на успевший остыть за ночь пол.

За открытым окном слышится слабое пение петуха. Час ночи.

Она тихо приоткрывает дверь, спускаясь по темным ступеням на цыпочках. Надобно разыскать кухню до рассвета и оставить хранителю дома гостинцы в благодарность. Теперь она уверилась, что задуманное у нее получится.

[1] Врачебное название гангрены в Российской Империи 18 века.