Брусничное солнце

Глава 19

Сердце пропустило удар. Варвара затравленно отпрянула, а Жербин едва заметно покачал головой. Не отпустит, и скандал на безлюдных бедных улицах окраин ей не поможет. Здесь не высший свет, где стоит возмущенно повысить голос, и нежеланный собеседник ретируется. Здесь можно во всей красе показать чудовище, живущее под кожей.

— Как же я рад видеть вас, Варвара Николаевна, — хриплый баритон продрал до костей, барыня зябко поежилась, выжидательно замирая. — Время пощадило вас, выглядите невероятно привлекательно. В отличие от моего давешнего друга Самуила Брусилова, скачущего по полям в ваших поисках.

Большой палец военного в ленивой ласке скользнул по предплечью, Димитрий разжал руку, делая положенный правилами приличия шаг назад. Взгляд зеленых глаз скользнул от тонких лодыжек до ее скул, Жербин прищурился, продолжая одинокий монолог.

— Гляжу и наряд у вас отменный, позвольте поинтересоваться, новый воздыхатель оттенил такую красоту всеми этими украшениями? Но сейчас вы выходили из ломбарда. Неужто не так хороша и навариста оказалась партия?

Варвара заново учила себя дышать, напряжение покалывало пальцы. А в легкие забивался резкий запах табака и крепкого виски. Неужели пьян? Уверенная поступь, четко поставленная речь… Будь Жербин подвыпившим, это могло бы стать ее шансом на спасение.

Его слова о одеждах рассмешили, уголки губ сами поплыли вверх, вытягиваясь в улыбку. Варвара прикрыла их пальцами, силясь сдержать нервный смех.

Хорош же ее нынешний избранник: одевает в марево и по утрам ласкает слух стрекотом сорок и воем ветра. Походы в театр романтично заменены проклятиями, ударяющими в грудную клетку, а поцелуев ее колдун боится, как последний плешивый черт — кадила.

Ее дурно скрытый всплеск веселья Жербина задел, мужчина осуждающе цокнул языком, прищур глаз сделался злее, а сцепленные до того за спиною руки теперь оказались скрещены перед широкой мускулистой грудью.

— Веселимся-с… Что ж, довольно вы жизни кругом повидали. Будьте разумны, пройдемте в экипаж, дорога будет дальней.

Ее будто кипятком ошпарили, Варвара отпрянула.

Ожидаемо, разве по-иному быть могло? Единожды, когда довелось ей увидеть встречу Жербина и Брусилова на светском приеме, Глинке подумалось, что они братья, не меньше. Слишком фривольным было их общение, они позволяли друг другу пикирование колкостями, за которое иные получили бы брошенную в лицо перчатку и выход на дуэль.

Так отчего же мужчине не вернуть утраченное давнему доброму другу? Димитрий хищно подался вперед, готовый к ее бегству. И догонит… А магия внутри застряла шипастым комом — потяни, и она исполосует душу. Как всегда на уроках Якова — когда требуются быстрые действия, заговоры испаряются из головы. Как же избавиться от хищного внимания Жербина?

— Настоятельно советую вам отступиться от этой идеи, Димитрий Васильевич, я никуда не поеду.

Густые брови удивленно изогнулись, военный выжидательно замер. Широко расставленные ноги, пригнутая напряженная спина и взгляд исподлобья. Он не считал ее легкой добычей, заведомо равнял с собою и это делало мысли о бегстве отчаянно невозможными, пропитанными страхом. Если он волоком затянет ее в экипаж, Варвара уже не сумеет выбраться до самого порога Брусиловского дома. Если она растворится на улицах, Яков посчитает, что она его бросила не простившись.

— Отчего же, позвольте узнать, вам претит идея этого брака? Один из самых желанных женихов столицы ползает в грязи раболепно выискивая ваши следы, Варвара Николаевна. Никогда ранее Самуил себя так не вел, что позволяет полагать — он простит вашу дерзкую выходку и примет под заботливое горячее крыло. Лучшие одежды, богатые украшения, дошло бы до смешного — он смог бы сопровождать вас по салонам. Говорят, граф Иван Иванович Шувалов превзошел других, обсуждение литературы на его вечерах — удовольствие для избранных. Вам, женщине, был бы свободных ход и туда, я премного уверен.

— Вы хотите подкупить меня книгами и драгоценностями зная, как ваш добрый друг поступил с художником Григорием Евсеевичем Саломутом? А затем отправил следом и мою служанку, упиваясь собственной властью? — Нежный голос опустился до предупреждающего шипения. Перед глазами вновь всплыла выворачивающая наизнанку душу картина. И не поверить, что прошло уже почти полгода. Выжженый круг и пустой взгляд голубых глаз стали личным ее чистилищем. — Устыдитесь! И впредь не досаждайте мне своими предложениями и беседами.

Щеки горели, Варвара чувствовала, как жар злобы перекидывается на шею, покрывает безобразными пятнами скулы и лоб. Одна мысль о том, чтобы делить постель с убийцей, вызывала у нее резкое чувство гадливого отторжения.

Никакого впечатления ее слова на Димитрия не произвели. Равнодушно, спокойно он начал говорить такие речи, от которых на загривке приподнимались волоски и приходило осознание: в своей жестокости к другим оба мужчины одинаковы.

— И служанку следом? Вот как. Что ж, если бы вы были более благоразумны и не приподнимали подол перед каждым страждущим, этих смертей и вовсе не было бы. — Он сделал еще шаг вперед, вновь протягивая руку к ее предплечью. Будет нужно — волоком потянет за локоть, барыня видела его решительность. — Посему не надо игра… Отродье!

Она резко дернулась в его сторону, заставляя недоуменно отшатнуться, и, пригнувшись, проскочила у самого локтя, Димитрий неловко крутанулся следом. Вместо пышной юбки его пальцы схватили пустоту, вызвав изумление и сопутствующее ему промедление. Это подарило Варваре фору.

Вперед, в закоулки улочек, ощущая, как от страха сердце набатом бьется в ушах, пульсирует в глотке. Бегая так, как в жизни себе не позволяла, не знала, что так сумеет вовсе. Черные пряди волос развевались и спутывались за спиной, размеренно и неожиданно ровно ходила грудная клетка, пока ноги обжигало холодом мостовой — совсем скоро он сменился лихорадочным жаром во всем теле. Шаги за спиной нагоняли и тогда Варвара снова вихляла, поворачивала в узкие проулки между домов, сдирая цепляющиеся за углы зданий ладони, сжимала зубы так, что те вот-вот должны были стереться в крошево. Не кричать. Не выдавать себя, она должна оторваться.

Очередной рывок в сторону и Варвара свернула на улицу, которую уже пробегала, звук шагов за спиной чуть отдалился, а она бесшумно шмыгнула влево, в новый проулок. Хорошей ли идеей было возвращаться к ломбарду, недалеко от которого наверняка стоит экипаж Димитрия?

Задыхающаяся, с пересохшей глоткой и горящими легкими, бег стал ее испытанием на прочность. Глинка перестала слышать шаги за спиной, но скорости не сбавила — нужно оказаться как можно дальше… И в следующий миг ее сердце оборвалось — знающий окраину города, Жербин выбежал наперерез, обогнув впередистоящий дом. Варя не успела увильнуть, жестокие пальцы схватили за волосы, вырывая из нее приглушенный вскрик.

«Дыши, Брусничное солнце…»

И она судорожно вдохнула. Опалила тело черным огнем, Жербин отшатнулся, разжимая хватку, почти отшвыривая ее от себя на мостовую. Широко распахнутые зеленые глаза смотрели не мигая, до краев они оказались заполнены страхом.

— Что ты… Это…

Короткий треск разнесся по воздуху вместе с отблеском чужой волшбы и военный осел вдоль стены, неестественно подвернулась нога, глаза закатились. А впереди, в сгущающихся сумерках стоял Яков. Гневно трепещущие ноздри, злой, знакомый животный взгляд, направленный на военного. Варвара почти уверилась, что сейчас громко хрустнет шея Жербина, а она понесет еще один грех на своей запятнанной душе.

— Я в порядке, Яков…

Взгляд метнулся к ней и… Мужчина тут же дернулся назад, чуть не влетая в приоткрытые на ночь ставни небольшого домика. Гнев стерся так стремительно, что стало страшно. Изумленно раскрытые глаза, распахнутые губы, рука своевременно уцепилась за старое ведро с глубокой трещиной, стоящее под окном. Еще немного и опустил бы туда свой зад.

— Господи, прости меня грешного… Ты что с собой сделала, еще немного и я б святых апостолов лицезрел. — Из его горла вырвался нервный смешок. А затем Яков совсем по обидному расхохотался. — Знаешь, теперь понимаю, отчего скосить этого мужика было несложно, ты и сама ему колени уже подогнула.

Ничего не понимающая Варвара нахмурилась, шагнула в сторону небольшой канавы, в которой плескались остатки отходов. И отшатнулась в ужасе. Сознание не сразу приняло, что смотрела она на собственное отражение.

Она стала копией Якова. Той самой, которую до дрожи боялись деревенские, которой носили откупы и последние сбережения, моля о милости. Глинка стала чудовищем.

Черные бездны глаз, бледная, отдающая синевой коша и широко растянутый рот, полный острых игл-зубов. Будто этого было мало для устрашения… Морок Якова растворился, лишая ее одежды, но тело… Поджарое, напрочь лишенное женских округлостей, с торчащими линиями ребер и синюшными трупными пятнами. Ногти обратились черными завернутыми когтями, позвонки хищно раздирали кожу. Красавица на выданье близкому другу.

— Это я с собой сделала? — Собственный шепот настолько пропитан изумлением, что вспышка веселья у Якова повторяется, он подходит, бережно касается края скулы, и челюсти тут же сводит ноющей болью, что-то громко хрустит. Несложно догадаться — снимает ее колдовство, пожалел.

— А кто ж еще… А у тебя изысканный вкус, знаешь толк в том, как женской красе придать изюминку. — Под горячими подушечками его пальцев плавилась кожа, покрывалась мягкой дымкой и сотнями мурашек, меняя цвет на родной, теплый. Начали втягиваться когти, перестали царапать нижнюю губу заострившиеся клыки, а Яков продолжал оглаживать, пускать горячие волны по телу. — Я как твой страх почуял, сразу сюда ринулся, всякого ожидал, знаю ведь, что ты во время резких нападок в зайца беляка обращаешься и глупишь хуже стада овец. Но такое… Я себе марево с седмицу подбирал, а у тебя с первого раза складно все легло, да так продирающе…

В его голосе Варваре почудились горделивые нотки, еще мгновение и она вновь вернулась в свой родной облик, Яков опустился скользящим касанием вдоль ее руки, переплел пальцы.

— Я комнату нам подыскал, идем.

— А как же…

— Ты еще за него поволнуйся, полно чудить. Очнется в какой-нибудь бедняцкой лечебнице через семь дней, его найдут с рассветом. Полежит, сны яркие поглядит с твоим новым обликом, чем плохая участь?

— И верно. — Скосив взгляд на опрокинувшегося посреди проулка Жербина, Варвара злорадно подумала, что, пока его найдет извозчик, карманы военного изрядно полегчают. И пусть.

Пальцы Якова сжались чуть крепче, и он потянул ее через темноту пустынных улочек за собой.

Комнатка, которую колдун снял у низкой, пышной и розовощекой женщины, оказалась под самой крышей двухэтажного неказисто-узкого домика. Внутри уже горели свечи, потрескивал замазанный сажей небольшой камин, вспыхивали и взлетали к дымоходу шальные искры, мир вокруг пропах жженым вишневым деревом.

Осматриваясь у порога, Варвара не заметила, как вольготно Яков растянулся на неширокой постели, сочно хрустя костяшками пальцев.

— За ширмой бадья. Не изыски, конечно, но и мыло, и горячая вода в наличии. Иди первой.

Отстраненно качнув головой, Варвара неспешно прошла к столику с замызганным зеркалом — на нем лежала мелкая стопка бумаг и стояла чернильница, сбоку приютился щербатый гребень, у которого изрядно недоставало зубьев. Тело обдало знакомой волной жара, взгляд фиолетовых глаз метнулся к кровати.

— А ты…

Лениво повернув голову в ее сторону, колдун широко и нахально улыбнулся.

— А я все, что хотел рассмотреть, увидел уже на поляне. Да и кто сказал, что мой морок не прозрачен для моего взора?

Зардевшись, Варвара гневно зашипела и резво нырнула за перегородку, а затем — сразу в воду. Раздался тихий всплеск, по бортикам заструились первые капли, а все опасения сразу развеялись. Смятение и раздражение сменились блаженной негой.

Как давно она не позволяла себе откинуться спиной на горячую деревянную стенку бадьи, прикрывая глаза? На болоте уделом ее были едва теплое озерцо и умывания из ведра ледяной водой, от которой ломило кости, а по коже пробивался рой крупных мурашек.

А лежащий на кровати Яков напрягся, тело одеревенело, взгляд намертво прикипел к ширме.

Он не станет, он не такой…

Чертово пекло…

Тонкая деревянная перегородка стала прозрачной, он даже пальцем не повел — магия сама рвалась на волю. И тогда колдун увидел.

Мягкий отблеск свечей на светлой коже, танцы пламени в каждой скатывающейся по тонкой шее капле воды. Он видел, как с тихим всплеском барыня прогибалась, намыливая ладони и скользя ими вдоль плеч и рук, как длинные пальцы оглаживали полные груди с розоватыми ореолами сосков.

Мгновение. И ноги несут его к проклятой бадье, заставляя захватить по дороге гребень. Раскрасневшаяся и расслабленная, Варвара открыла осоловелые глаза и шумно выдохнула, опускаясь под пенную воду до самого подбородка. С новым всплеском полилась по бортикам вода, заставляя осуждающе цокнуть языком.

Развернись и живо выйди отсюда, полоумный. О каком благоразумии речь идет?

— Я с волосами помогу, если нужно. На табуреточку присяду, даже нос до бадьи не достанет. Прогонишь, если заподозришь что-то. Но глядеть на то, что ныне у тебя на голове… Душа болит.

Еще как достанет твой поганый нос. И болит не душа. Похотливый облуд [1].

Она не ответила, неуверенно кивнула, немного приподнимаясь над бортиком. Жгучее желание скользнуть языком по резкому развороту влажных ключиц опалило, ударило волной в пах, заставляя напрячься член. Яков резким движением подтянул ближе кособокую табуретку, убрал с нее свечу с возмущенно подрагивающим пламенем и сел у изголовья бадьи.

Волосы Варвары были тяжелыми, слипшимися от воды, кое-где запутались травинки, она до сих пор пахла возбуждением и той поляной, Глинка пахла свободой и ветром.

Неуверенное движение гребня, за ним другое — Яков помнил ее умелые пальцы, зарывающиеся в собственные волосы. Выпрыгнуть бы сейчас из собственной шкуры, забыться, несясь по лесу вперед со стаей тоскливо воющих волков. Да только никак из себя это не вытравить. Умопомрачение, не иначе. И на собственную слабость он был невероятно зол. Разочарован порочными мыслями.

— Почему ты называешь меня Брусничным солнцем?

Мягкий голос вбил обратно в собственную шкуру, вернул ошалело галопирующие по голове мысли, и прояснил сознание. Яков хрипло засмеялся.

— Тогда, на поляне, ты была… Непохожей на встречаемых мною людей. Не боящаяся до дрожащих коленей — опаляющая своей решимостью. Не забери я тебя, кто из нас умер бы раньше? Ты от потери крови, или я, сожженный заживо твоей решимостью? Крестьяне считают солнце даром, оно согревает и будит землю, но оно же может нещадно покрыть ее трещинами, выжечь все живое, пустить по почве трещины. Оно палит и жжет, пробудь под ним слишком долго — заберется под кожу, заставляя слезть ее, разукрасит алым. Ты горела, Варвара, словно солнце. Ты вырвала меня из привычного мира, в котором я бесспорное зло, которого надобно сторониться. Перепачканная в бруснике, потерянная, ты казалась сильной в своем убеждении даже находясь в полузабытьи. Это было дико для меня, вдвое дико, когда я узнал, какая ты на самом деле трусиха, сколько тревог плещется внутри, загляни чуть поглубже.

— Так я тебя сожгла?

Гребень замер у самых корней волос, когда изумленный голос барыни звоном отдался в собственных ушах. Колдун прикрыл глаза.

Ты меня согрела.

Яков медлил. Провел еще пару раз вдоль длинной черной копны, наблюдая за тем, как расслабляется в его присутствии Варвара, несмело тянется к мылу. И когда ее острая коленка приподнялась над водой, обнажая бедро и тонкую лодыжку, вгрызся взглядом в блестящую влажную кожу.

— Да, мир мой сожгла.

Глинка едва заметно кивнула, приподнимись он, увидь ее лицо — Яков уверился бы, что она задумчиво кусает губы, недовольная ответом щурит глаза. Хотела бы она услышать иное?

Барыня.

Совсем скоро Брусничное солнце осмелеет, дар в груди перестанет взбрыкивать, и тогда они разойдутся. Каждый своей дорогой. Что строить миражи и возводить напрасные мороки в сознании? Удел Якова — работа врачевателя и небольшие комнатки вроде этой, ее — барские усадьбы и утонченное общество, лакающее вино из золотых бокалов. Иного Варвара не заслуживает. Рано или поздно старшая Глинка уйдет в мир иной, а юной барыне придется войти в наследование. И лучше, если к этому времени она сумеет забыть болото, словно дурной сон. Колдун уже не сможет жить нормально, не сможет перед другими раболепно расшаркиваться.

— Ты не плохой человек, Яков, я бы тоже так поступила…

— Запятнала бы себя убийствами? — Охрипший голос опустился до низкого мягкого тембра, возбуждение схлынуло. Слишком больной была тема, слишком за живое, навыворот, неправильно. Такое из груди на показ не вытягивают, а Варвара тянула. И самым страшным было то, что Яков не противился.

— Я помню тебя. Тот день, когда все увидела… И их злые лица, и потерянного, лишившегося матери ребенка. Я бы сожгла и их мир, несправедливо, что они столько много прожили.

— Помнится, ты не пускала меня в деревню, когда последний из виновных голосил у болота.

Протягивая руку за спину, Глинка схватила гребень, мягко отняла, разворачиваясь к нему в бадье.

Откуда это тепло в глазах? Такое живое, нужное…

— Я не пускала болотного Хозяина, убивающего ради потехи. Теперь… — Закусив губу, Варвара медленно моргнула, силясь подобрать верные слова. — Теперь бы я поступила по-иному. Стоило раскрыться мне раньше.

Мокрая рука потянулась к его лицу, несмело теплые пальцы легли на щеку, поглаживая. А Яков глядел на нее затравленным раненым зверем. Сказать бы, что ласка ему не нужна, не нужно это глупое признание и прощение. Не нужно понимание.

Варварино нужно.

Он потянулся к ней навстречу.

В двери постучали, послышался голос хозяйки, приглушенный деревом:

— Я вам ужин принесла, молодожены, как господин и просил — сытно и вкусно, не пожалеете. Ну что, вхожу…

Замершая у его губ Варвара резко нырнула за края бортика, а его вынесло за перегородку. Навстречу жизнерадостной полной женщине. Подальше от обнажающейся боли и смятения.

[1] Врун.