Боги, пиво и дурак. Том 7

Глава 20 Шаг в темноту

Пока мы так неспешно шли по пустому городу, навстречу, как ни странно, не попалось никого из стражников. Ни один воришка не юркнул в черную тень под аркой, и даже ни одна собака не залаяла во дворах. Тишину нарушало только дыхание ветра в ветвях и звон колокольчиков на одеждах моих спутников.

Честно говоря, это было странно и жутковато. Будто Вышгород вдруг в одночасье вымер.

Когда мы подошли к главному въезду, застывшая стража даже не взглянула на нас. Птичка, которую держала за руку маленькая Лидия, вышла вперед и приблизилась к воротам.

Все остальные остановились. Повернулись друг к другу лицом, прямо как уличные коты на молчаливом совещании.

Потом они склонили головы, и на моих глазах железные ворота начали переливаться и плавиться, превращаясь в портал.

Процессия двинулась в него — так же по двое.

Последним вошел я.

Переход был легким. Миг — и я очутился в кромешной тьме.

Твою мать!

Вытянув руки перед собой, я пытался нащупать хоть что-нибудь вокруг себя, но безуспешно. Единственное, что я мог сказать о пространстве вокруг себя — оно пахло чем-то горелым и сладким.

Странно.

И тут в отдалении тускло засветился белый птичий силуэт. Он указывал рукой направление.

Сделав шаг, я запнулся обо что-то твердое, хрустнувшее под ногой, как ветка.

Я ругнулся про себя и начал ступать осторожней. Стоило только мне добраться до светящегося чуда в перьях с указующим перстом, как в отдалении появился еще один. И он тоже указывал направление. Потом появилось еще одно, и еще. Так с перьевым навигатором я двигался невесть куда и невесть откуда, пока опять сослепу не запнулся и на этот раз чуть не упал.

— Твою ж мать, — проворчал я. — А можно я хоть какой-нибудь свет себе включу? Или это обязательная часть процедуры, и я должен идти в темноте, чтобы непременно здесь навернуться?

Пошарив по карманам, я отыскал коробок спичек. Все-таки курение, вопреки расхожему мнению, может оказаться очень даже полезной привычкой — по крайней мере, у курящих всегда есть с собой огниво.

Я зажег спичку, и в этот момент вокруг стало светло. И где-то вдалеке прозвучал молодой мужской голос:

— Нет. Просто забыл, что ты не видишь в темноте.

Спичка обожгла мне пальцы. Торопливо ее загасив, я поднял голову и осмотрелся.

Место, куда меня привели птицы, одновременно напоминало и заброшенный храм, и средневековый замок.

Огромный зал производил гнетущее впечатление. Серые стены обветшали, но кое-где на сколотых барельефах и остатках лепнины еще мутно блестела позолота. Узкие стрельчатые окна поднимались чуть ли не от пола и тянулись почти до потолка. Снаружи они были заложены грубым красным кирпичом и заколочены досками.

Когда-то внутреннее пространство было разделено колоннами, но сейчас от них мало что осталось. Словно выполняя их работу, в холле молча стояли птички, подобные тем, что привели меня сюда. Их фигуры были расположены без какой-то очевидной системы, не шевелились и, казалось, даже не дышали.

А у них под ногами и вообще по всему полу были разбросаны обломки тех самых разрушенных колонн вперемешку с костями и черепами. Судя по форме и размерам, они принадлежали животным, хотя я не мог бы поручиться, что среди них нет человеческих. Лидия сидела на корточках у стены и играла этими костями, будто куклами — жуткое зрелище, от которого у меня мурашки поползли по коже.

А в глубине зала я увидел большой стол. На нем в беспорядке валялась какая-то еда: сырое мясо, хлеб, разрезанная головка сыра, овощи — что-то по виду выглядело еще свежим и съедобным. Что-то — не очень. А среди всего этого сомнительного богатства прямо на столе, подобрав ноги, сидел парень в белой просторной пижаме. Моложе меня, худой, с темными волосами, обрезанными чуть выше плеч настолько небрежно, словно это сделал пьяный дровосек.

Неконтролируемое волнение взяло меня за горло.

Твердым шагом я направился к столу.

— Если я все правильно понимаю, мне нужно поприветствовать великого и немногословного Оракула?

Парень поднял голову, и я увидел то, что по слова Та’ки, еще никому не удавалось!..

Вот только ничего удивительного или особенного мне не открылось. На меня смотрело самое обычное человеческое лицо. Причем далеко не самое гармоничное: очень высокий лоб, бледные брови, небольшие глаза, маленький рот и нос с удлиненной переносицей.

— Нет, — сказал парень. — Не нужно.

— Ты не Оракул?.. — разочарованно проговорил я.

— Я Оракул, — эхом отозвался парень.

Теперь я растерялся.

— Почему тогда ты сказал «нет»?

— Приветствовать не нужно.

Я остановился. Задумчиво почесал щеку. Да-аа, кажется опыт с Сототом может мне пригодиться.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

Парень наклонил голову на бок.

— Шоколада. У тебя есть?

Он выжидающе уставился на меня, а я смог в ответ сказать только:

— Ммм…

Прямо как в детском стихотворении. «У меня зазвонил телефон, кто говорит? Слон! Что вам надо? Шоколада. А много ль прислать?» И тэ дэ.

Какой еще к богам шоколад? О чем вообще он говорит?

Тут у меня взгляд упал на странный предмет, лежавший возле стола с другой стороны.

Я не сразу понял, что это. А когда до меня, наконец, дошло, я аж чуть зубами не заскрипел.

Потому что это был не предмет. А два совершенно обнаженных тела, лежащих друг на друге — старика с длинной бородой и ребенка возрастом чуть старше Лидии.

— Отпусти ребенка, — проговорил я, едва сохраняя видимое спокойствие. — Верни девочку домой! Зачем она тебе?

Парень отвлекся от меня. Потыкал пальцем лежавшую перед ним сдобную булку. Та жалобно хрустнула свежей корочкой.

— Нет, — коротко ответил он, брезгливо отодвинув от себя булку.

— Почему?

— Что ей там делать? — пожал он плечами.

— А здесь? Играть мертвыми костями? — спросил я, уже плохо скрывая клокочущую во мне злость.

Оракул поднял голову. На его бесстрастном лице появилась тень недоумения.

— Она ест мертвых животных. Играет вещами, вырезанными из мертвых деревьев. Украшает себя умирающими цветами. Разговаривает перед сном с черепом мертвого человека, которого ты называешь другом. Так почему играть костями птиц ей не подходит?

Я сходу не нашелся, что ответить.

А потом вместо ответа задал вопрос, который меня волновал сейчас больше всего.

— Хочешь сделать ее своей третьей жертвой? — кивнул я на трупы старика и ребенка, лежавшие неподалеку.

Оракул развернулся, спустил босые ноги со стола и соскочил на пол. Подошел к трупам, присел рядом с ними на корточки. И, глядя на них, пробормотал:

— Никакой логики. Никакой гармонии. Он пришел к Оракулу. А спрашивает про чужого ребенка. Хладнокровно убил бога. Но содрогнулся при виде тел, которых никто не убивал.

— Что значит… никто не убивал?

Не вставая, он обернулся.

— Это мои. Сначала я создал его, — сказал Оракул, ткнув старика пальцем в плечо тем же жестом, как только что щупал булку. — Многие формы жизни достигают вершины только в финальной стадии своего существования. Но это не про вас. Тогда я попробовал совсем юное тело. Но оно оказалось слишком слабым и непослушным.

Парень поднялся с корточек и повернулся ко мне.

— Тогда я сделал еще одно вместилище. Тело, которое ты сейчас видишь перед собой.

— И… как оно? — уже с интересом спросил я.

— Отвратительно.

— Почему?

Вместо ответа парень с тем же невозмутимым выражением лица спустил штаны.

— Это!

Я закашлялся, отвел глаза.

— Эй, эмм… Ты это, обратно надень! — взмолился я.

— Ваши органы размножения просто чудовищны, — констатировал Оракул. — Они мешают. Они неудобные. Они живут своей собственной жизнью, доставляя регулярный дискомфорт. Такое мог бы придумать пьяный Дионис, чтобы посмеяться.

Мне стало смешно.

— Просто ты не научился им пользоваться как следует, — стараясь сохранить серьезное лицо, проговорил я.

— Ты говоришь о процессе оплодотворения? — поинтересовался Оракул, возвращая штаны на место. — Я наблюдал разные варианты. Выглядит отталкивающе.

Я тяжко вздохнул. Господи, будто с мелким сыном просветительную работу провожу на тему полового созревания!

— Видишь ли… — сказал я. — Процесс оплодотворения, как ты выразился, это в определенном смысле таинство, которое не подразумевает сторонних наблюдателей. К нему должны иметь отношение только участники. И тогда все в корне меняется.

— Но я всегда наблюдаю. За всем. И за всеми. Такова моя суть. И мне не хочется наблюдать себя в таком виде.

Я задумчиво почесал затылок. Прикинул мысленно и так, и эдак. Хотелось бы мне на месте Оракула пялиться на собственную задницу в самый ответственный момент? Оч-чень большой вопрос.

— Возможно, не лишено смысла, — пробормотал я. — А ты… Не можешь это как-нибудь отключать хоть иногда?

— А ты можешь хоть иногда отключать у себя биологические процессы?

— Понял. Глупость сказал.

Оракул кивнул.

— Что по-настоящему прекрасно в вашем теле так это возможность чувствовать вкус, — с задумчивым и серьезным видом проговорил Оракул, разглядывая меня. — Мне понравился шоколад. И яблоки.

— А ты до сих пор не ощущал вкуса?

— Нет. У меня не было соответствующих рецепторов. Я вообще не использовал биологическую форму. Слишком уязвимая и медленная. Мне не подходит. Не нравится.

Я усмехнулся.

Ну, теперь ясно, почему никто не видел его лица. Ведь лица-то, судя по всему, раньше и не было.

—… И не понимал тех, кто хотел. Не понимал брата Сотота.

Он развернулся опять к своему столу. На мгновение замер, а потом вдруг с неожиданной яростью смахнул с него всю еду, до которой дотягивался. Хлеб, сыр, старое мясо и колбасы повалились на пол. Оракул выпрямился. Посмотрел на правый рукав своей пижамы, который испачкался. Усмехнулся. И, продолжая разглядывать пятно на рукаве, снова заговорил.

— Сначала их занимало создание глобальных и постоянных систем. Совершенным казалось сильное и долговечное. Но потом стало интересно делать хрупкое с большим количеством индивидуальных черт.

Он подошел к столу с другой стороны и тем же движением смахнул разложенную там еду на землю.

—… Животные, Цветы. Человекообразные боги. Человек. Мы наблюдали, как все развивается. В какой момент все вышло из-под контроля? Когда уязвимые твари вдруг решили, будто они неуязвимы настолько, что могут пленить и лишить рассудка творца? Когда младшие успели присвоить себе право решать судьбу старших?

— Ты говоришь о Сототе, — понял я.

— Да. И не только.

Оракул, похрустывая костяшками под босыми ногами, приблизился ко мне. Его прохладная ладонь легла на мой лоб.

И в тот же миг у меня перед глазами потемнело. В кромешной тьме тянулось множество линий, то соединяясь, то разделяясь, как ветви.

— Древо вероятностей велико, — услышал я голос Оракула. — Но не для всех. И не в каждый момент времени…

Одна из светящихся ветвей вдруг приблизилась ко мне, ослепляя, и через мгновение я увидел окровавленного Яна и Фортуну, рыдающую над ним. Грязный снег. Солнце. И уродливые длинные тени, сгущавшиеся вокруг…

Потом картинка погасла, и передо мной опять появились линии. Другая ветвь приблизилась ко мне, и я увидел уже два мертвых тела на молодой зеленой траве на тренировочной площадке в школе «Парящего Грифа». Ветер шевелил рыжие волосы Сета. Израненный Азра сражался с полуобнаженным гигантом с раскаленно-красным мечом. А чуть поодаль я увидел себя в луже крови и с обрубленной культей вместо правой руки.

— Хочешь сказать, мои друзья погибнут? — проговорил я.

Оракул убрал руку от моего лица.

— Да. Во всех пяти вероятностях, что им остались. Суть одна. Детали разные. И одна из таких деталей — твоя собственная жизнь.

Он с пристальным вниманием смотрел на меня, не моргая.

— Гости приглашены. Блюда расставлены. Приборы приготовлены для трапезы. Время работает против тебя.

— И как это исправить? — спросил я, чувствуя, как руки опять невольно сжимаются в кулаки.

— Никак. При наличии существующих переменных исход уже предрешен.

— Значит, нужно изменить переменные.

— Игра в разгаре. Новые вводные, которые могли бы повлиять на нее, уже не добавить, — сказал Оракул. — Но ты не обязан участвовать в этой партии. Ее начинал не ты. Не тебе и заканчивать. Но есть другая, в которой я хочу предложить тебе поучаствовать. На моей стороне. Вместо меня. Оракул останется в стороне. Ты победишь. Готов подумать об этом?

— У меня нет такой возможности. Если я не спасу Фортуну, сам погибну!

— Нет, если она умрет раньше, чем ее заклятье убьет тебя. Когда боги умирают, все их созданья развеиваются. Заклятия. Пространства. Предметы. Поэтому великих зодчих нельзя было убивать.

У меня на лбу проступила испарина.

Вот, значит, как. Я могу выжить, даже если не спасу Сета с женой. Я могу выжить…

Стоп. А что же тогда произошло с остальными протобогами?

— Ты говоришь, великих зодчих нельзя было убивать. Но разве сейчас по факту они не мертвы? Все, кроме тебя и Сотота?

— Нет. Их вынудили изменить форму. Рассеяли по Вселенной. По мирам. Но не убили, — он больно ткнул пальцем меня в грудь. — Частицы древних богов теперь есть в каждом. И все они живы.

Я изумленно проследил за движением его руки и уставился на свою грудь.

— Хочешь сказать, во мне… Я — носитель древнего бога?

— Ты — носитель гнева. Но это сейчас не важно. Не имеет значения. Мы говорим о другом.

Оракул прошел к столу. Ойкнул, поджав ногу — все-таки старые кости это тебе не майская трава. И уселся на освободившееся место.

— Я могу подсказать, какой ход ускорит развязку, — заявил он. — Если хочешь.

Я покачал головой.

— И жить потом с мыслью, что я убил друга? Нет уж. Это тебе не заноза на ноге, — усмехнулся я, глядя на то, как Оракул поглаживает раненую стопу.

— Добить загнанную лошадь у вас считается милосердием, — невозмутимо отчеканил мой собеседник. — Но, если не хочешь — не надо. Просто отойди в сторону. Не вмешивайся. Ничего не предпринимай. И лошадь умрет сама.

Я взорвался.

— Некуда мне отходить! Понимаешь? Я не могу проиграть!

— Говорю же — это неизбежно.

— Нет. Нет, это не так! Потому что в самом крайнем случае всегда можно перевернуть доску!

И я, чуть отодвинув Оракула от его стола, направил энергию в руки и, ухватившись за край тяжелого стола, опрокинул его нахрен. Кости на полу жалобно хрустнули. Еда рассыпалась в разные стороны.

Оракул не проронил ни слова. Просто смотрел, чуть наклонив голову вбок.

— Вот так. — сказал я, отряхнув руки. — Разрушить все условия и снести переменные! Одним махом. И нет тебе ни приборов, ни блюд. А гости, если даже припрутся, останутся голодными. Черт знает, к чему это приведет. Но попытаться-то можно?

Я вернул стол на место.

Оракул задумчиво провел ладонью по его пустой поверхности. И в первый раз улыбнулся.

— Убрать переменные. Создать хаос.

— Да!

— Тогда я, кажется, знаю, как перевернуть доску. Нужно просто объединить две игры. Ту, в которую втянут ты, и ту, которую хочу сыграть я.

Он снова взобрался на стол с ногами и похлопал рядом с собой, приглашая меня присесть.

— Интересный вариант. — сказал он. — Но у этой возможности есть одно важное условие. А именно — время.

— В смысле?

— Поздно что-либо делать, когда пир уже сам по себе закончился. Никакого проку. Только битая посуда. Врата должны вырасти быстро. Сумеешь?

Я присел на край стола.

— И сколько у нас времени?

— Мало.

— Месяц, два? Неделя?

— С каждым днем шансов успеть все меньше. Но врата должны вырасти. Только тогда ты сможешь перевернуть доску.

— Как?

— Вернуть память Сототу.

— Восстановить великому зодчему потерянные воспоминания?

— Почему потерянные? — возразил Оракул. — Ничто из того, что случилось после появления меня, не может потеряться. Все во мне. Я созерцаю. Вижу и помню. Но мне нужен биологический носитель. Мозг. Твой. Или… — он указал рукой на Лидию, как ни в чем не бывал игравшую косточками и черепами. — или ее.

— Не вопрос, используй мой!

Оракул недоверчиво хмыкнул.

— Сотни тысяч лет памяти. Созидание. Разрушение. Создание понятий. Понимание созданий. Все это будет спрессовано и сжато внутри твоей черепной коробки. А потом развернется, уничтожая все остальное. Все лишнее. Сотот поглотит эту память, и больше ничего не останется. Тебя устраивает?

— Эмм… — почесал я затылок. — Может, тогда лучше в какую-нибудь твою птичку эту память засунем?

— Может, — кивнул Оракул, и глаза его по-детски заблестели. Он сделал жест рукой, и одна из пташек, позвякивая бубенчиками на поясе, приблизилась к нам.

— Покажись, — потребовал Оракул.

Птичка сняла перчатки с когтями. Потом стащила с головы маску.

Передо мной стоял Кир.

Живой и здоровый. Невозмутимый.

— Ты?.. — удивился я.

Кир ничего не ответил. Похоже, он был готов без сопротивления отдать свои мозги в эксплуатацию, если того потребует его господин.

— Годится? — с нескрываемым любопытством наблюдая за моей реакцией, спросил Оракул.

У меня невольно сжались кулаки.

— Ты хочешь, чтобы я выбрал, чьи мозги должны расплавиться? Его, мои, или маленького ребенка?

— Да, — ничуть не смущаясь подтвердил Оракул. — Хочу, чтобы выбрал.

И тут, как говорится, Остапа понесло.

— Тогда я выбираю тебя! — заявил я.

Оракул несколько раз непонимающе моргнул.

— Этого варианта не было в условии поставленной задачи.

— А почему нет? Ты ведь себе сколько угодно тел наклепаешь, это не проблема. Ты не умрешь, потому что бессмертный, и с ума не сойдешь. Отличный вариант!

— Потому что я не хочу, чтобы Сотот поглощал меня. Антропоморфное тело чувствует боль. Я не готов к боли. И это против правил. Оракул не вмешивается. Оракул наблюдает.

— Ну тогда давай я создам мозги на ножках, и ты закачаешь всю информацию в них!

— Память Сотота — в мозгах на ножках?.. — проговорил Оракул с таким видом, будто я предложил ему изнасиловать священную корову. — Никогда. Это недостойно. Я не хочу.

— А убивать ребенка — достойно? Предлагать своему жрецу пожертвовать жизнью — тоже⁈ — взорвался я.

— Прямо сейчас ты уже умираешь. Он — тоже, — кивнул Оракул в сторону Кира. — И только дитя пока еще растет. Так какая разница? Сейчас, или через малый промежуток времени? В чем смысл?

— Знаешь в чем ущербность богов? — сказал я, угрожающе нависая над парнем, носившем в своем теле древнего бог. Который несмотря на всю свою древность тем не менее был тупой, как пробка! — Вам никогда не понять ценность жизни. Потому что ценным может быть только то, что исчерпаемо, конечно. И невосполнимо. Но для вас жизнь — это скучная данность! О какой ценности может идти речь? Шоколад, видите ли, он распробовал. С яблоками. И теперь решил, что все понял о человеческой природе? Так вот запомни: не буду я ничего выбирать. Или ты сам станешь флешкой, или используем мозги с ножками! Без вариантов!

— Ты. На меня. Кричишь? — изумленно проговорил Оракул.

— Да!

— Смертный. Уязвимый. Кричит на бога?

— Да!!

— Откуда такая дерзость?

— Из личного опыта!

— Ты должен был выбрать, а вместо этого кричишь?

— Да!!!

— Пошел вон! — крикнул на меня вдруг Оракул.

— Не пойду!!! Да и прогонять ты меня на самом деле не хочешь — не для того звал! Вроде древний бог, а ведешь себя, как ребенок. Ты хочешь сломать правила, но так, чтобы при этом все происходило по правилам? Где ты такое видел? и что значит «Оракул не вмешивается»? Ты уже вмешался. Ты уже пошел против правил — так иди до конца!

Оракул мягкой пантерой соскользнул со стола.

— Ты думаешь. Будто понимаешь меня? Меня, кого невозможно понять? — угрожающе проговорил он.

— Чего там непонятного? Тоже мне бином Ньютона, — проговорил я, вставая напротив него. — В тебе мощи на сотню львов, а ты щемишься, как трусливая чихуахуа! Что, не так?

— Не так!

— Ну тогда ударь меня! Ну? Чего мнешься?

— Просто спустившись на уровень человека я как-то не предполагал, что в процессе общения мне предложат пасть еще ниже, до уровня парнокопытных!

— Зачем так сразу? Я же не предлагаю тебе бодаться. Ну давай, врежь мне! Или зассал? Что, хочешь и в картишки сыграть, и денег не потратить? Дерьмо из зарвавшихся божков выбить, и при этом не запачкаться? Но так не бывает! Я понимаю: гораздо проще прятаться за монотонным речитативом, да? Оно ведь так удобно за ширмой таинственности! Никто в морду не даст!

— Да ты сам зассал! — разозлился Оракул.

— Я?

— От меня зависит жизнь твоих друзей! Я — великий бог! И ты никогда…

Устав слушать весь этот бред, я слегонца приложил его поддых.

Мой противник охнул и сложился на пополам.

В ту же секунду птицы бросились ко мне со всех сторон. Только Кир остался неподвижно стоять там, где его оставил хозяин.

— А ну на место! — со злом крикнул Оракул своим прислужникам, с трудом выравниваясь. И с кривой усмешкой добавил, глядя на меня. — Это становится занятно.

И в следующее мгновение его кулак устремился мне в лицо.