Бог безвременья

VII

Семь недель ушло на то, чтобы пересечь Атлантику. Сколько бурь бушевало над нами? Нет смысла даже пытаться их сосчитать. Сколько людей погибло? Этого я тоже не могла сказать. По крайней мере, не меньше целого класса детей. Людей тошнило. Еда портилась, ее облепляли насекомые и их личинки, везде валялся крысиный помет. По мужским бородам прыгали вши, матери вычесывали их из волос детей, но это не помогало. От них не было спасения. На судне ни от чего не было спасения.

Мерси, ее мать и брат заболели: они метались в жару лихорадки и бредили. Я ухаживала за ними, хотя мало чем могла помочь: смачивала им рот тряпочкой с вонючей водой и с трудом пробиралась на камбуз, чтобы сварить для них кашу. Готовила, когда штормило – тогда мне приходилось бороться только с непогодой и корабельной качкой, а не с другими пассажирами. Во время одного из таких штормов, посреди ночи, я готовила для Мерси и ее семьи. Котелок над огнем болтался из стороны в сторону, чудом не переворачиваясь, а фонарь на крюке раскачивался и отбрасывал дикие, злобные тени.

– Матерь Божья, мне бы не помешало поесть, – раздался голос от дверей камбуза, и я испуганно вскинула голову. – Мне всегда готовила жена. Не ел горячего с тех пор, как ее тело поглотила пучина.

Это был пьяница, жена которого умерла при родах. Мы все видели, как он на своей койке напивался до одури припасенным алкоголем, и поняли, что запас закончился, когда он начал охать, ворочаться и затевать ссоры.

– Сожалею о вашей утрате, сэр, но эта каша мне нужна, и с вами мне нечем поделиться.

Нос корабля нырнул вниз в глубокую ложбину между волнами. Я свалилась на пол и покатилась по полу кухни к мужчине, который уцепился за дверной косяк, чтобы не упасть. Он подхватил меня и помог подняться на ноги, но, прежде чем отпустить, медленно провел рукой по моей руке от плеча до локтя. Я с негодованием вырвалась и вернулась к каше.

– Я и другие мужские потребности не удовлетворял с тех пор, как умерла моя жена. Я видел, как ты ухаживаешь за другими. Ты такая заботливая и добрая.

– Забота о собственной семье – это не доброта, это долг.

– Это не твоя семья. Я видел раньше на тебе миленькую дорожную одежду. Ты из другого класса. Ты здесь одна. Что ты делаешь здесь одна?

Я не ответила, выкладывая кашу в большую миску, стараясь, чтобы он не заметил, как трясутся мои руки.

– Они плохо выглядят. Умрут, скорее всего. Если хочешь, я мог бы присмотреть за тобой. Мы могли бы позаботиться друг о друге.

Стиснув зубы, я взяла кашу и ложку.

– Можете выскрести остатки, – сказала я, проталкиваясь мимо него. – Больше я ничего не могу для вас сделать.

Я продолжала ухаживать за Мерси и ее семьей, но, поднимая глаза, видела, что тот мужчина лежит на койке напротив и наблюдает за мной. Он занял освободившееся место прямо перед моей койкой, и его назойливый взгляд неотступно преследовал меня. Наконец я подошла к двери Агостона и постучала в нее. Я не знала, поймет ли меня Агостон. А даже если и поймет, не будет ли ему все равно?

– Агостон, – прошептала я в шероховатую древесину. – Мне нужна помощь, Агостон. Я боюсь.

Изнутри не донеслось ни звука. Я топнула ногой.

– Агостон, дедушка сказал, что я могу тебе доверять, – сердито прошипела я. – Дедушка велел тебе заботиться обо мне. Он был бы недоволен.

Мои глаза горели от слез, но дверь не шелохнулась – и Агостон, похоже, тоже. Вытирая выступившие на глазах от ярости слезы, я повернулась и пошла обратно через кают-компанию, где капитан курил сигары с аккуратно одетыми и ухоженными пассажирами высшего класса из отдельных кают. Они шутили и смеялись, как будто в десяти футах от них не находилось пристанище смерти и отчаяния, зияющая бездна самого ада.

Когда я вернулась на нижнюю палубу, у меня перехватило дыхание. Мужчина с камбуза стоял у койки Мерси, прислонившись к балке, и, глядя сверху вниз, разговаривал с ней.

– Отойдите, пожалуйста, сэр, – сказала я дрожащим голосом. – Она только что пришла в себя, и ей вредно говорить.

Мужчина улыбнулся мне, с чрезмерной вежливостью желая Мерси на прощанье всего лучшего.

– У нее дифтерия, имейте в виду, – настаивала я.

Мужчина только снова улыбнулся мне и небрежно направился к своей койке.

– Мне очень жаль, правда, – он кивнул головой в сторону матери и брата Мерси, – но они не выживут. Две девочки одни на корабле, нужно, чтобы кто-то приглядел за вами.

– Как вы приглядели за своей женой и ребенком?

Пробежавшая по его лицу мрачная тень испугала меня, и я подумала, что, наверное, зашла слишком далеко.

– С нами все будет хорошо, – поспешно сказала я, забралась на койку рядом с Мерси и вытерла ей тряпкой мокрый от пота лоб, стараясь не смотреть на мужчину.

– Мерси, дорогая, я так рада, что ты очнулась. Ты такая сильная. Ты поправишься.

– Мама, – простонала она.

– Она просто спит, – солгала я. – Джонас тоже.

Я наклонилась и прошептала ей на ухо:

– Не разговаривай с этим человеком. Он плохой. Позови меня, если он снова тебя побеспокоит.

– Я так рада, что ты здорова, Анна, – задыхаясь, сказала Мерси. Слеза скатилась по ее лицу. – Ты заботилась о нас.

– Т-с-с. Я и дальше буду ухаживать за тобой. Я не брошу тебя и не заболею. Отдыхай. Больше никаких разговоров.

Брат Мерси начал поправляться, а ее матери стало хуже. Однажды утром я услышала рыдания Мерси и, забравшись к ней на койку, увидела, что она обнимает и целует холодное тело матери.

На палубе в мутных лучах просвечивавшего сквозь дымные облака солнца я стояла рядом с Мерси, Джонас извивался в моих руках – у сестры не было сил держать его. Когда тело понесли к борту, девочка повернулась и уткнулась головой мне в плечо, сотрясаясь от рыданий.

– Не смотри, Мерси, – сказала я. – В этих воспоминаниях нет никакой пользы. Пойдем.

Я отвела ее на другую сторону палубы, и мы прислонились к борту корабля. Порывистый ветер развевал наши волосы, а ее слезы лились ручьем. До нас доносился монотонный голос капитана, уставшего от повторения одинаковых фраз, а Джонас извивался и плакал у меня на руках.

– Давай представим, – сказала я, стараясь побороть першение в горле, – что твоя мама все еще в Америке.

Мерси подняла голову, глядя заплаканными глазами на воду.

– Ей пришлось отправить сначала вас, но она приедет на следующем корабле. Ей нужно, чтобы ты была сильной и умной и заботилась о своем брате, пока она к вам не приедет.

Я всхлипнула и вытерла рукавом глаза.

– Она думает о вас. О вас обоих. Прямо сейчас. Там, в Америке, она надеется, что с вами все хорошо. Она молится за вас.

Позади раздался всплеск. Мерси ахнула и повернулась, но я удержала ее и покачала головой.

– Нет, Мерси, нет. Ее там нет.

Я указала на волны, где чайки кружили над кильватерным следом корабля, уменьшающимся вдали.

– Она там. Она собирает вещи и надеется на тебя. Она так надеется, что у тебя все хорошо. Прислушайся, ты сможешь услышать, что она думает там, за океаном. Слышишь?

Мерси подняла на меня свои большие глаза.

– Мерси, думает она, у вас все хорошо? Вы не болеете? Вам хватает еды? Да? Ответь ей. Пусть она не беспокоится.

Мерси снова посмотрела на горизонт и вытерла глаза.

– У меня все хорошо, мама, – тихо сказала она. – Все хорошо. Я выздоровела, Джонас тоже.

– Скажи ей, что заботишься о Джонасе.

Из закрытых глаз Мерси, сквозь плотно прижатые к веснушчатым щекам бледные ресницы, скатилась слеза.

– Я присматриваю за ним, мама! Очень хорошо присматриваю! И с нами Анна. Она наш друг и заботится о нас, мама, так что тебе нечего бояться.

– Нет, Мерси, – сказала я, беря ее за плечо и глядя в ее широко раскрытые глаза. – Не я забочусь о тебе. Ты заботишься о себе сама, слышишь? Я только помогаю. И я не всегда буду с тобой, поэтому ты должна набраться сил и сама заботиться о себе и о Джонасе.

Глаза Мерси наполнились слезами. Она закрыла их и беспомощно заплакала, а я притянула ее к себе и сердито обняла, ненавидя слезы в ее глазах и в своих, ненавидя мир, в котором, как я знала, у нее не было шансов выжить одной.

– Ты сильная, Мерси, очень сильная, – прошептала я, уткнувшись в ее волосы, пытаясь заставить нас обеих поверить в это. – С тобой все будет хорошо.

Девочка просто продолжала рыдать.

Мужчина с камбуза не терял времени даром. После того как мать Мерси спустили за борт, я перебралась на ее койку, чтобы быть ближе к Мерси и Джонасу, а ночью проснулась, почувствовав, что кто-то гладит меня.

Я вскочила, отбросила его руки и села. Мужчина стоял в ногах. На безоблачном небе светила убывающая луна. В густом серебристом свете, проникающем через отверстие в верхней палубе, я видела его почти так же отчетливо, как днем. Он стоял, пошатываясь, от него разило спиртным.

– Тихо, – сказал он. – Все просто. Мы с тобой поженимся сегодня вечером частным образом. Я веду себя разумно и справедливо, и ты будь умницей, а то я выброшу этих малышей в иллюминатор к чертовой матери, и никто ничего не узнает.

Мерси, которая заснула в слезах, тихонько всхлипнула, крепче сжав брата в объятиях. Глаза Джонаса дернулись под веками, и он начал громко сосать большой палец. Мужчина снова потянулся ко мне и грубо подхватил меня под руки. Я не сопротивлялась. Он пронес меня на другую сторону общей каюты, я вяло брыкалась и пиналась. Я не хотела, чтобы он обидел Мерси или ее брата, и не знала, что делать.

– Предупреждаю тебя, детка, и это не шутка. Никто и не заметит, что этих детей нет. И тебя тоже, если ты меня к этому вынудишь.

Он усадил меня на свою койку, и я в ужасе попятилась назад, еще больше загоняя себя в ловушку. Пассажиров третьего класса стало меньше на треть, так много людей умерло. По крайней мере на трех койках по обе стороны от нас никого не было. Но все равно, вряд ли бы кто-то вмешался. Мужчина и раньше преступал приличия, пытаясь со мной заигрывать, и, когда я сердито смотрела на него или ругалась, другие мужчины только смеялись, а женщины отводили глаза. Большинство женщин оказались в собственности пьяных грязных дураков, чем я лучше?

Мужчина взобрался на койку и пополз ко мне на коленях, опираясь на одну руку, а другой расстегивая пряжку ремня.

– Агостон! – прорычала я хриплым шепотом. – Агостон!

– Тихо, я говорю, – сказал мужчина, хлестнув меня рукой по губам, затем схватил за лодыжки и потянул, уложив под собой. Я почувствовала гнусный запах его дыхания, виски и застарелого пота. Ощутила во рту привкус крови и почувствовала, как он в возбуждении ощупывает мою одежду, дергая и разрывая ее. Он выдрал пуговицы с моей блузки и распахнул ее, затем двумя руками с силой разодрал сорочку под ней.

– Что это, тысяча чертей? – Он сплюнул, глядя в лунном свете на мою обнаженную грудь, гладкую поверхность бледной ровной кожи.

Через несколько дней после того, как дедушка забрал меня с кладбища, я с удивлением обнаружила, что все мои женские признаки исчезли, не стало ни места между моими ногами, откуда однажды мог бы появиться на свет ребенок, ни грудей, которыми я могла бы его кормить. Их просто не стало, как будто никогда и не было.

С оскорбленным и брезгливым выражением лица мужчина копался с моими юбками, наклонив голову вбок. Сухожилие на его шее разбухло и напряглось. Я почувствовала, что меня снова охватывает ярость, как тогда, когда я ударила Агостона. Я зарычала, рванулась вперед и укусила его, вонзив свои новые зубы глубоко в его шею. Он закричал и попытался вырваться, но я вцепилась в него, как дикая собака.

Из него фонтаном хлынула кровь. Она залила мне лицо и глаза. Потом я отпустила его, и он с ошарашенным лицом свалился с койки на деревянную палубу, с трудом хватая воздух ртом и держась за шею, откуда хлестала кровь.

Люди заворочались на своих койках, и Мерси издалека позвала меня сонным голосом:

– Анна?

Затем из темноты вышел стоявший там бог знает сколько времени человек. Он поднял мужчину легко, как мешок, и быстро понес к загону с лошадьми. Потом поднял и перебросил тело через деревянные перекладины, и оно приземлилось с приглушенным глухим стуком. Затем ловкими движениями танцора Агостон – ибо теперь я увидела, что это действительно был он, – взобрался на перекладины, схватил висевший рядом хлыст и яростно хлестнул лошадь по крупу, и та взвилась и забила копытами. Мужчина вскрикнул под копытами, захрипел и затих.

Под недоуменные сонные возгласы проснувшихся пассажиров Агостон развернулся и спокойно направился обратно. Проходя мимо меня, он кивнул, приглашая следовать за собой. Я спрыгнула с койки и пошла за ним, судорожно сдерживая душивший меня приступ то ли рыданий, то ли тошноты. Агостон придержал дверь своей каюты, а затем закрыл ее за мной.

В каюте он смочил чистую тряпку восхитительно прозрачной водой из умывальника и принялся оттирать кровь и грязь с моего лица. Я сидела на краю кровати и сотрясалась в рыданиях, которые была больше не в силах сдерживать. Закончив, он положил тряпку в тазик, и вода стала мутно-алой. Он взял мою голову в свои медвежьи лапы, посмотрел мне в глаза и кивнул, нежно улыбнувшись черными глазами.

Затем он вышел из каюты и через мгновение вернулся с Мерси, дремлющей у него на руках. Он уложил ее на кровать, с самого начала предназначавшуюся для меня, затем снова ушел и вернулся с Джонасом, и мы втроем проспали на этой кровати остаток ночи, свернувшись калачиками, как кошки.

На следующий день капитан и первый помощник постучали в дверь каюты. Они стояли, явно испытывая неловкость и страх под прямым взглядом Агостона, чья огромная неподвижная фигура в дорогой безукоризненно сшитой одежде выступала из темноты. Агостон заставил меня и Мерси надеть лучшие наряды из моего сундука. Социальное положение защищало нас лучше всего от любых неприятностей.

– Простите, сэр, но люди говорят, что, кажется, видели вас, – сказал капитан, избегая взгляда Агостона, – прошлой ночью на нижней палубе, где лошади растоптали одного человека. Конечно, они, по их собственному признанию, спали и не уверены, что видели именно вас.

– Он вас не понимает, – сказала я, стоя в дверях рядом с Агостоном. – Он не говорит по-английски.

– Ну, скажите ему вы…

– Я ничего не могу ему сказать. Я не говорю на его языке.

Капитан отвел взгляд, а помощник отковыривал щепку от дверного косяка.

– Что ж, – наконец вздохнул капитан, – все равно он был скандалистом и пьяницей. Дурак, наверное, сам и упал. Туда ему и дорога.

Он взглянул мимо меня на Мерси, сидящую, скрестив ноги, на кровати с Джонасом на коленях.

– Слишком часто умирают невинные матери и дети, а отвратительные подлые пьяницы остаются в живых. Будем считать, что восторжествовало правосудие.

Но капитан говорил не о правосудии, и я знала это. Он просто струсил, вот и все. Большинство людей трусы, а большинство законов не имеет ничего общего с правосудием. Правосудие – личное дело каждого, никто другой не будет вершить его ради тебя. Или ты добиваешься его сам, или оно не торжествует.