Бог безвременья

V

Потом был корабль. Я помню предрассветный сумрак, гавань, почтовый парусник, его яркие паруса в свете утренней зари. Судно показалось мне белокрылым ангелом или сказочной морской богиней, милостиво раскинувшей руки в развевающемся на ветру бледном одеянии.

Носильщик проводил нас под палубу к отдельной каюте с двумя кроватями и умывальником. Я остановилась у входа. Я ненавидела Агостона и ненавидела дедушку за то, что он отправил меня с ним.

Агостон зашел в каюту, заполнив все маленькое пространство своей массой, как рука перчатку, и кивнул головой в сторону предназначенной для меня кровати, веля войти. Я не шевельнулась, и он сделал шаг вперед, возвышаясь над дверным проемом и упираясь головой в низкий потолок. Он снова кивком головы указал на мою сторону комнаты. Я не тронулась с места, еле заметно помотав головой. Он долго смотрел мне в глаза, затем выражение его лица превратилось в знакомую ужасную ухмылку. Рассмеявшись, он резким движением захлопнул дверь каюты.

Если бы я знала, что произойдет, я бы подошла к вопросу о том, чтобы разделить каюту с Агостоном, более осмотрительно. В гавани Лонг-Айленда не менее двухсот пассажиров поднялись на борт судна. Они теснились на нижней палубе со своими сумками и сундуками, маленькими детьми и плачущими младенцами. Пару огромных лошадей судорожно загнали в узкий проход рядом с койками и привязали упряжью.

Проходившие мимо люди с любопытством поглядывали на меня: девочка в синем бархатном брауншвейгском костюме, стоившем не меньше содержимого всех их сундуков, сидела одна на жесткой койке для пассажиров самого низшего класса.

– Господи Иисусе, что ж ты за птица? – воскликнула женщина, усаживая на койку рядом со мной девочку, а ей на колени румяного малыша, едва начинающего ходить, в шапочке, защищающей от ударов при падении. – Ты, наверное, потерялась? Тут не очень подходящее место для такой прекрасной юной леди.

Я молчала. Младенец потянулся заслюнявленным пальцем к бахроме на моем локте. Мать ахнула и легонько стукнула ребенка по пальцу.

– Мерси! Этот бархат раза в три дороже платы за наш проезд. Не давай Джонасу трогать его пальцем, а то, причалив к берегу, мы застрянем на этом корабле еще на месяц.

Мерси, девочка младше меня года на два, пересадила ребенка на другое бедро.

– Простите, мисс, – пробормотала она.

– Ничего страшного, – сказала я. – Пусть трогает, мне все равно.

Женщина обратилась к дочери, как будто та возражала ей, а не я.

– Ее маме и папе, скорее всего, не все равно, так что ты, пожалуйста, следи внимательно.

– Мои мать и отец умерли, – ответила я. – Брат тоже. И сестра. Все умерли, некому быть против, кроме меня, а мне все равно.

Мать, деловито раскладывавшая вещи на койке, на мгновенье замерла и повернулась ко мне. Посмотрев на меня долгим встревоженным взглядом, она сжала губы и отвернулась.

Северная Атлантика – безумное место. Стихия беснуется здесь как завывающее, озлобленное, холодное чудовище. Легко представить себе, как хищный кракен поднимается из темных глубин океана и обхватывает корабль чувствительными, жадными щупальцами. Хотя к чему, пересекая морскую пучину, воображать еще какие-то ужасы?

На нижней палубе было ужасно тесно, сыро и холодно. Пассажирам выдавали овсянку, муку, рис, печенье и чай, но всем приходилось готовить на одном камбузе, где почти сразу вспыхивали драки. Затем налетел шторм, и никто больше не мог готовить горячую пищу. На палубе было не удержаться на ногах. Корабль то подбрасывало вверх на волну, как на гору, то с бешеной яростью швыряло вниз. Жалобно голосили младенцы, плакали дети постарше. Когда людей тошнило, им хватало сил только на то, чтобы свесить голову с коек. Весь пол нижней палубы был в блевотине, которой питались крысы, воспользовавшиеся удобным случаем, они без стеснения скреблись по всем углам.

Я лежала на спине на одной из нижних коек. До меня долетали брызги льющейся на палубу рвоты, а до крыс можно было дотянуться рукой. Мерси, лежавшая на койке сверху, смотрела на меня широко раскрытыми глазами и дрожала. Рядом с нею мать укачивала младшего брата, безуспешно пытаясь успокоить плачущего ребенка.

Дедушка сказал, что я никогда не умру. Так ли это? И что будет, если корабль вдруг разобьется вдребезги? Я представила, как мы с Мерси, ее мать и брат уходим на дно все вместе в ледяной синеве океана. Вокруг нас медленно проплывают корабельные обломки, отчаянно брыкаются тонущие лошади. Они все умрут, а я буду смотреть на них? Больно ли это – находиться в воде и не дышать, не умирая? Мне представлялось в воображении, как из темных глубин поднимается кракен и с любопытством ковыряется щупальцами с присосками в остатках кораблекрушения. Я лежала на своей койке, не шевелясь. Меня не трясло, как Мерси, но я думала, что боюсь больше нее, что предпочла бы умереть, только бы не остаться в море с кракеном и целым кораблем мертвецов.

Через три дня первый шторм, наконец, стих, и мы, пассажиры, с облегчением поднялись на верхнюю палубу погреться на солнце, а также спустить два завернутых в саван тела за борт. Одно из них принадлежало беременной женщине, у которой во время шторма начались роды – она так и не смогла разрешиться от бремени. Ее муж стоял в стороне с каменным лицом, но слишком сильно качался, хотя корабль двигался плавно. Он был пьяницей, и когда он оступился, упал и так и остался лежать, остальные пассажиры понимающе переглянулись. Другое тело принадлежало маленькому ребенку, который, как сказали, захлебнулся собственной рвотой во сне. Священника на борту не было, поэтому капитан снял шляпу с головы и без всякого сочувствия произнес короткую траурную речь.

– Дай им, Боже, отдохнуть от трудов этого мира и найти покой в мире грядущем.

– Нельзя так, – пробормотала, перекрестившись, женщина рядом со мной. – Не по-христиански так хоронить. В море покоя не найти.

Я ни разу не видела Агостона с тех пор, как он захлопнул дверь каюты перед моим носом, но в ночь после того, как стихла буря, проснулась и увидела зияющую черноту на месте закрытой двери. Во время шторма пассажирам удавалось подремать только урывками, и теперь они крепко спали, наверстывая упущенное. Никогда на нижней палубе не было так спокойно, как сейчас – никаких звуков не было слышно, кроме тихого согласного посапывания, храпения и фырканья. На море, когда луна скрыта облаками, темнота непрогляднее, чем где-либо еще, но мое зрение изменилось вместе со всем остальным, и поэтому я увидела Агостона. Двигаясь, как крупный хищный зверь, он медленно пробирался между койками, наклоняясь то к одной, то к другой спящей бесформенной тени, словно желая ей доброй ночи долгим поцелуем.

Я никогда не пила человеческую кровь, мне даже никогда не доводилось видеть, как это происходит. Во время шторма в отчаянии я схватила пробегавшую мимо крысу. Опираясь на локти и колени, я отползла к задней части своей койки и повернулась к стене, чтобы меня не увидели. Борясь с тошнотой, я крепко зажала в кулаке извивающееся и царапающееся жирное животное, затем вонзила в него зубы и услышала его визг. Я еще не научилась деликатно обходиться с пищей.

Фигура все приближалась и приближалась, проходя между рядами, и мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из моей груди. Я забралась на койку к Мерси и улеглась между нею, ее матерью и братом, которые крепко спали. Я не знала, что буду делать, знала только то, что не позволю Агостону прикоснуться к ним.

Он подошел ближе, двигаясь совершенно бесшумно, а я, казалось, слышала, как в моем теле бешено пульсируют кровь и адреналин. Что он сделает? Вступит со мной в драку? Укусит меня? А потом, когда моя кровь будет стекать по его подбородку, рассмеется, привычно ухмыляясь?

Его темный силуэт теперь маячил в двух шагах от меня, и я с ужасом вспомнила, какой он огромный, какие у него мускулистые накачанные руки и с какой легкостью он поднимал сундук, как будто тот был не тяжелее солнечного зонтика.

Капля пота скатилась с моего подбородка. Я едва могла дышать. И вот фигура оказалась передо мной и замерла в неподвижности. Мне показалось, что это длится целую вечность. Затем, наконец, Агостон медленно подался вперед к матери Мерси, лежавшей на спине с уютно устроившимся на сгибе ее локтя спящим младенцем. Я сжала руку в кулак и, когда голова Агостона приблизилась к койке, нависнув над женщиной, ударила.

Костяшки моих пальцев попали в кость его острой надбровной дуги. Он вдруг отпрянул, приложив руку к голове, мать Мерси засопела, а я в ужасе ждала возмездия. Через долю секунды он снова ринулся вперед. Я сдавленно вскрикнула от испуга и почувствовала, как сильная рука сжала мое запястье. Меня выдернуло из койки, и я стала падать, размахивая в воздухе руками и ногами. Но не успела я стукнуться головой о палубу, как меня поймали за талию и грубо поставили на ноги.

Он схватил меня за плечи и развернул к себе. В темноте я едва различила лицо Агостона, но, к моему удивлению, он не злился и даже не привычно ухмылялся, а по-настоящему улыбался. Он взял мою руку, согнул ее в локте и подтолкнул назад. Я сопротивлялась, сбитая с толку и испуганная, он встряхнул мою руку, высвободив ее, затем попытался сделать то же самое снова. Я не понимала, но перестала сопротивляться. Он одобрительно кивнул, взял меня за руку и сжал мои пальцы в кулак, а затем отвел мою руку назад, пока она не уперлась мне сбоку в ребро. Затем он потянул ее вперед, управляя моим движением, ударив себя ею прямо в середину груди. Он кивнул, снова оттолкнул мою руку назад и снова потянул ее вперед по прямой линии к центру груди. Видимо, я ударила Агостона по голове недостаточно сильно, и теперь он учил меня, как надо.

Он отпустил мою руку и коснулся пальцами того же места ниже на животе. Где-то рядом кто-то всхрапнул и перевернулся во сне, и я оглянулась в ту сторону. Агостон снова коснулся себя и нетерпеливо пробормотал что-то на своем языке. В нерешительности я медленно, как и он, выставила вперед кулак. Погрозив мне пальцем, он с силой ударил себя по груди и затем махнул рукой, не предлагая, а, скорее, требуя ударить его изо всех сил.

В моем сознании рассеялся туман, мысли исчезли, и я увидела четыре темных надгробия моей семьи, выстроившихся в ряд на белом снегу. Ощутила, как руки моих соседей стискивают мои руки, обхватывают меня за талию, крепко держат мой лоб и подбородок, а священник кладет пепел в мой насильно открытый рот. Увидела дедушку с невозмутимым выражением лица, отправляющего меня в неизвестность, и почувствовала гнев. Я прищурила глаза, сосредоточившись на точке в центре груди Агостона. Стиснув зубы, я выдохнула и ударила его всем своим существом.

Как будто ударная волна сотрясла мое тело до мозга костей, и тело Агостона тоже, хотя он держался неколебимо, как стена. Как волны бьются о скалистый берег острова Манурзинг, как ветер обрушивается на дома и вырывает деревья из земли. Вот еще одна глубокая и непостижимая произошедшая во мне перемена: у меня появилась сила, которой не могло быть у маленькой девочки с худенькими ручонками.

Агостон помедлил минуту и удовлетворенно кивнул, его радостная улыбка стала еще шире. Он погладил меня по голове, развернулся и вошел в свою каюту, закрыв за собой дверь.

Я стояла некоторое время в темноте, ошеломленная и подавленная ощущением собственной силы.