Биотеррор

РЕТРОСПЕКТИВА 5

10 ноября 1982 года.

— Я его убью!

Обычно, в таких случаях принято говорить, что некто мечется по комнате, словно тигр по клетке. Но весьма скромные габариты Изи Бронштейна и неуклюжесть движений, присущая людям, далеким от регулярных физических упражнений, делали такое сравнение сомнительным. Даже будучи в гневе, Изя никак не походил на тигра.

— Ты мечешься по комнате, как разгневанный пингвин, — сообщил коллеге Владимир. — Хватит уже. Признай очевидное: никого ты не убьешь. Ты даже не знаешь, кто это сделал.

— Я догадываюсь!

— Ладно, переформулирую. Даже если шутник будет стоять перед тобой с неоспоримыми доказательствами в руках, ничего ты не сделаешь. Даже Моргунчику докладную не подашь.

— А вот и подам! — запальчиво выкрикнул Изя, переставая бегать по кабинету. — Я выставлен идиотом перед всем институтом! Перед всей наукой!

— Да перестань! У всех бывают проколы. Через пару недель об этом случае все забудут.

— Кроме меня! Впрочем, теперь меня все равно уволят. С волчьим билетом! Придется идти работать санитаром в морг! Или еще хуже! Учителем биологии в школу!

Изя упал в кресло, обхватил голову руками и замер.

Владимир сочувственно вздохнул. С того момента, как Моргунчик узнал о феномене Адольфа и поспешил рапортовать о достигнутых успехах, шутка перестала быть безобидной. Сгоряча директор уже обвинил Изю в подлоге и пообещал все кары, которые только смог придумать. Даже если удастся доказать, что сознательного подлога не было, в этой истории Изя выглядел, как минимум, человеком некомпетентным. Хотя отличить одну крысу от другой не так-то просто, а учитывая сильную близорукость Изи — вообще невозможно. Он различал своих крыс только по номерам, нарисованным зеленкой на спинах. Но как это объяснить разгневанному начальству?

Вычислить автора злой шутки тоже было проблематично. Изя отличался гостеприимством, а жена чуть ли не каждый день нагружала его вкуснейшими пирожками и плюшками собственного приготовления. Потому в лаборатории Бронштейна постоянно толклись гости. Кто из них решил ответить черной неблагодарностью на чай с плюшками и подменил Адольфа молодой крысой — поди, угадай теперь.

Но, скорее всего, подмену совершил кто-то из лаборантов Бронштейна. Вряд ли автор шутки собирался всерьез навредить Изе. Просто не ожидал, что новость так быстро распространится по институту и дойдет до директора. И что Моргунчик немедленно бросится рапортовать об успехах.

— Ладно тебе, не кисни. Моргунчик себе не враг, если узнают, что он повелся на такой тупой розыгрыш… м-м-м… Ну, извини, но это действительно был тупой розыгрыш! Правда, я тоже попался… Так вот. Директор наверняка не станет выставлять себя на посмешище. Подкинь ему версию, которая позволит сохранить лицо и он тебя топить не будет.

— Думаешь? — Изя нахмурился, в его печальных глазах сверкнула искорка надежды. — А что? Ведь это мог быть временный эффект. Такое уже иногда происходило. Правда, никогда так явно, но ведь важен сам факт! Результат оказался нестабильным. Обычное дело. А я просто запаниковал. Мне показалось, что у предыдущего экземпляра… э-э-э… то есть, что у Адольфа клык был сколот. Показалось! Тем более, они же растут всю жизнь. Ага. Уф, спасибо, Володь. Пойду, поговорю с директором.

Владимир вернулся в свою лабораторию и стал разбирать заметки, которые делал в процессе чтения отчетов доктора Райзера. На самом деле, определенные умозаключения он сделал уже вчера. Теперь, проверив все, он только убедился в своей правоте.

На островах экспедиция Эллингтона обнаружила нечто — некие микроорганизмы. Все члены экспедиции кроме Элизабет Юсуповой и Цзы Сима были инфицированы. Аборигены-носильщики умерли, что стало с китайцем из записей осталось неясным, а Юсупова повезла Эллингтона и Нойманна в Европу, видимо, рассчитывая вылечить их. Но, как оказалось, подхваченные в Новой Гвинее микроорганизмы обладали высокой инвазивностью, а возбуждаемая ими болезнь имела короткий инкубационный период. Весь экипаж и пассажиры корабля, на котором Юсупова везла своих коллег, заболели в очень короткий срок — где-то между Калькуттой и Египтом. Управлять огромным кораблем в одиночку Юсупова не смогла и «Крейзи Джон» до цивилизации не добрался. Но Клаус Нойманн каким-то образом спасся. Эллингтон, пока был еще в состоянии вести дневник, писал, что Нойманн быстро идет на поправку. Возможно, к моменту крушения немец был уже практически здоров.

Судя по дневнику Эллингтона, на момент их встречи Нойманн был взрослым мужчиной. Ему было около тридцати лет. Допустим, даже меньше — двадцать пять. Тогда в сорок четвертом ему должно было быть уже около шестидесяти. Но судя по фотографиям и антропометрии, Нойманну там не больше сорока. Впрочем, дальнейшие исследования говорят о том, что Нойманн изменился настолько, что сравнивать его с обычными людьми уже не имеет смысла. После чего Райзер начал эксперименты с заключенными. Он вводил им некий «препарат», провоцируя болезнь, сходную по симптомам с болезнью, погубившей экспедицию Эллингтона. И безуспешно пытался ее победить.

Вывод из всего этого очевиден.

Возбудитель болезни — тот самый «препарат» — каким-то образом изменяет человеческий организм. Возможно, это что-то вроде симбиоза. Но выдерживают такое единицы. Точно известно только о двух случаях: японский рыбак и Нойманн. Призом становится нечеловеческая сила, выносливость, способность к быстрой регенерации и, предположительно, долголетие.

Видимо новоприобретенные способности и позволили Нойманну спастись с тонущего корабля. Он вернулся в Германию. Возможно, не сразу. Или некоторое время по каким-то причинам скрывался. А в середине Второй мировой войны открылся Райзеру и позволил себя исследовать. Возможно, из патриотических чувств. Решил помочь в создании суперсолдат — несомненно, именно этим Райзер и занимался.

Но Райзер не нашел способа увеличить процент выживаемости среди инфицированных. Наверняка, выживай хотя бы один из десяти, производство суперсолдат поставили бы на поток: приближался сорок пятый, и Гитлер готов был на все ради спасения. Но умирали все подопытные.

Владимир откинулся в кресле и задумался.

Крепко задумался.

Таинственные микроорганизмы можно найти. Теперь у него есть достаточно информации, чтобы выбить экспедицию на Новую Гвинею. Моргунчик будет ходатайствовать, тем более — после такого облома с Адольфом. На него теперь будут давить с удвоенной силой, но и средства он сможет требовать практически любые.

Это Владимира и пугало.

Райзер упоминал, что «препарат» никак не действует на животных. Даже на высших приматов. Эксперименты можно проводить только на людях. Райзер, похоже, не особо переживал из-за этого.

Владимир почувствовал холод в животе.

Нет, конечно, сравнивать засевших в Политбюро старичков с фашистами было неправильно. Но если снять розовые очки, то следует признать, что пробиться на вершину власти и десятилетиями удерживаться на ней могут только люди циничные, привыкшие рассматривать всех остальных как свои инструменты. А инструментами легко жертвуют.

Владимир подумал о том, что в создавшейся ситуации он тоже не более чем инструмент. Если он откажется выполнять эти исследования, их легко передадут кому-нибудь другому. Вообще-то, даже если он согласится их выполнять, вовсе не факт, что его не заменят более талантливым или более лояльным исследователем. И не решат ли, что он — тот инструмент, которым можно пожертвовать?

От этих мрачных мыслей его отвлек стук в «дверь в Зазеркалье».

— Да входи ты, чего стучишься.

Изя выбрался из шкафа, плюхнулся на ближайший стул и уставился обалделым взглядом в стену.

— Эй, что с тобой? Моргунчик закусил удила? Ты не бойся, он успокоится и…

— Нет, — вякнул Изя, — Моргунчик не при чем. Ему не до меня сейчас.

Владимир встревожился уже всерьез.

— Да что случилось-то?

— Ну… это… понимаешь…

— Кончай мямлить! Что стряслось?

— Брежнев умер.

— Что?! Врешь!

Владимир посмотрел на бледное потное лицо коллеги и понял, что тот сказал правду. Во всяком случае, то, что считает правдой. Если подумать, ничего невероятного в новости не было. Брежнев был стар. То, что он серьезно болен, старательно замалчивалось, но шила в мешке не утаишь. И тем не менее, казалось, что все так и будет продолжаться вечно.

— Погоди! Не может быть! Уже сообщили бы…

— Когда Сталин умер, об этом тоже не сразу сообщили, — возразил Изя. — Это дело такое, серьезное. Но по «Голосу Америки» уже сказали. И по другим радиостанциям.

— Может, утка?

— Не думаю. Когда я к Моргунчику пришел, он был аж серый весь. Меня и слушать не стал, сказал проваливать и не беспокоить сегодня. У него сам знаешь, какие связи.

— Вот черт! — сообразил Владимир. — А что же теперь с институтом будет?

Изя почесал подбородок и задумчиво изрек:

— Ну, стариков там еще осталось много. Вопрос только, кто теперь царем горы будет? И не разгонят ли их тихонько по домам престарелых?

— Не, — с непривычным для себя цинизмом возразил Владимир. — Все люди смертны. Даже если новому генсеку будет всего лет шестьдесят, во что я не верю, он не может не задумываться об этом. Так что наш институт точно не пропадет.

— Мне бы твой оптимизм.

— Радуйся пока хотя бы тому, что о твоем проколе с Адольфом теперь точно забудут.

— И то хлеб, — согласился Изя, заметно приободрившись. — Пойду, поработаю, что ли. Есть у меня одна идея…

Когда Бронштейн ушел, прихватив с собой мрачные предчувствия, Владимир вернулся к записной книжке. Он чувствовал — несмотря на уверенный тон, с которым успокаивал Изю, — что ситуация неожиданно стала неустойчивой. Слишком многое теперь зависело от того, кто станет новым генсеком, и какую политику будет проводить.

В любом случае, добиваться сейчас от Моргунчика организации экспедиции нет смысла. Директор будет наблюдать, куда подует ветер. А без образцов микроорганизмов начать исследования невозможно. Владимир постоял у окна, бездумно глядя на черные голые деревья в институтском сквере, потом вспомнил, что Лиза сегодня выходная…

— Я не думаю, что это как-то скажется на институте.

Владимир кивнул. Лиза повторяла его собственные соображения, которыми он успокаивал Изю.

— Меня не это, знаешь ли, беспокоит.

— А что?

— Я ведь рассказал тебе об отчетах Райзера.

— А-а-а, вот ты о чем, — протянула Лиза. — Беспокоишься, что заставят проводить эксперименты на людях? Ну, перестань! Такого точно не будет. Медицина за эти годы сильно продвинулась вперед. И, разумеется, никого силой принимать «препарат» не будут заставлять. Найдут добровольцев.

— Добровольцев? — Владимира передернуло. — Да никто добровольцем не пойдет, зная, что это почти стопроцентная смерть.

— А если это будут преступники? Те, кого за особо тяжкие к смертельной казни приговорили?

Владимир испуганно посмотрел на Лизу.

— Что ты такое говоришь?

— А что? Представь, если это убийца. Насильник. Ведь есть такие! Если он убил целую семью — отца, мать, дочь. Неужели ты пожалеешь такое животное?

Владимира качнуло. Он доковылял до росшего рядом с тротуаром тополя и прижался к нему, пытаясь справиться с дрожью в ногах.

— Господи, Володя, что с тобой?

— Ничего… погоди…

Ему было плохо. Больно. Конечно, не так, как тогда. С годами рана зарубцевалась, но все равно — когда ее случайно тревожили, — казалось, рвала на куски.

— Володя, пойдем, вон лавочка. Давай, я тебе помогу. Вот так.

Он позволил Лизе отвести себя к лавочке. Девушка опустилась рядом, взяла его за руку…

Он сам не заметил, как начал рассказывать то, что никогда и никому раньше не доверял. Вразнобой, перескакивая с одного на другое — как их семья жила в Ленинграде, как он ходил в детстве в кружок юных химиков в районном Дворце пионеров. Как увлекался биологией. Как ссорился с сестрой. Они были близнецами, но характеры оказались совершенно разными — просто огонь и лед, — потому часто цапались. И почти сразу мирились.

Как поехали с ночевкой на берег Ладожского озера.

Лиза слушала молча, лишь по мере того, как он рассказывал, сжимала его руку все сильнее.

— Это были даже не настоящие бандиты. Какая-то пьяная шпана. Когда их главный ударил отца финкой, одного даже стошнило. А потом они словно с ума сошли… Отца, маму… Олю… Только я жив остался. Один меня ткнул ножом и решил, что убил. Но на самом деле только бок распорол. Пока они с Олей… это делали… я пришел в себя и отполз в кусты. Они были слишком заняты, а потом не нашли меня в темноте…

Лиза протянула ему платок.

— Прости… я…

— Ты никому не рассказывал об этом, да? — тихо спросила Лиза. — Все эти годы ты носил это в себе.

— Кому можно рассказать о таком? Я же сбежал…

— Ты дурак! — возмутилась Лиза. — Тебе было тринадцать! Что ты мог сделать против троих взрослых вооруженных парней?

— Я мог умереть.

— Дурак.

— Я знаю. Прости. — Владимир помолчал, признался. — Я почти справился с этим. Это как отдельная кладовая, в которую я стараюсь не открывать дверь. Запрещаю себе об этом думать. Тогда вроде нормально живу, даже хорошо. Просто иногда вот так… накатывает.

— Ученый муж с обожженным сердцем.

— Что ты сказала?

— Ничего. Так, вспомнилось. — Лиза встала и серьезно посмотрела на Владимира. — Вот что. Я вижу, что такой рохля как ты никогда ни на что не решится. Потому сама ставлю тебя перед фактом. Хватит нам по паркам и скверам обниматься. После того, что между нами сейчас произошло, я, как честная женщина, просто обязана выйти за тебя замуж. Я переезжаю к тебе.

— Что… а… правда? Нет, правда?

— Вот я об этом и говорю, — развела руками Лиза. — Ну, ничего. Я сделаю из тебя человека.