Белла чао (1943)

Глава 6 Флаг тебе в руки

От Федерации в Италию нас поехало четверо — президент, начальник отдела международных связей, переводчик и я на подхвате. Местные оружейники устраивали нечто вроде неформального съезда и выбрали для него тихий городок Урбино, подальше от осточертевших офисов шумной Ломбардии. Настрелялись мы до звона в ушах, натрепались до мозолей на языке, а уж сколько местного вина выпили — уму непостижимо, зато договорились о спонсировании, соревнованиях и вообще очень удачно поработали. Мне вообще кажется, что все протокольные мероприятия нужны, чтобы делать протокольную рожу, а настоящие договоренности и решения принимаются вот на таких междусобойчиках, подальше от лишних людей и тем более журналистов.

До отлета оставалось еще три дня, которые мы намеревались провести на Адриатическом побережье, но Антонио, выделенный нам в сопровождение сотрудник Fabbrica d’Armi Beretta, вдруг предложил:

— Поехали, покажу вам настоящую Италию!

Только дурак от такого откажется и мы два дня колесили по Марке, Абруццо, Умбрии и Лацио, ели в маленьких деревенских тратториях и остериях — обычный домик, при нем два-три столика под навесом, простое меню без вывертов… Антонио пришлось убеждать нас что блюдо с названием «кастрато» — это не то, что мы подумали, а вторая, большая часть барана, оставшаяся после процесса, но мы не пожалели. Оказывается, если баранов вовремя кастрировать, то мясо у них необыкновенно нежное.

Плюс сыр, плюс звучащие музыкой «антипаста мисто делла каса» или «конигло ала каччатора», плюс изумительный хлеб… И непременные деды за одним из столиков, с которыми обязательно надо выпить, если они узнают, что в их глушь заехали russi veri, «настоящие русские».

Старая, выдержанная средиземноморская красота — сглаженные горы, очень похожие на боснийские, замки, деревушки, поля и виноградники, море и даже горнолыжные курорты.

Вот когда Антонио привез нас посмотреть обсерваторию Кампо-Императоре, я решил проверить дорогу и потянулся к мультимедийной панели. И в этот же момент из одноименного отеля по машине ударил пулемет.

Тело на полном автомате сложилось под сиденье, но дно машины исчезло и я со всей дури грянулся на доски пола.

— Какая… сволочь стреляет на рассвете? — прохрипел из-под шинели Бранко.

Уже одетый Глиша затянул ремень, прихватил пулемет и двинулся к двери:

— Сейчас узнаю.

А я с силой провел ладонью по лицу, стряхивая наваждение сна.

Так, значит подсознание или кто там зачло мне спасенных от расстрелов итальянцев и все работает, как прежде — детальный, в мельчайших подробностях сон о XXI веке, с запахами, фактурой и даже вкусом итальянского сыра на языке. И снова из сна выбрасывает при попытке подключиться к любому источнику информации, хотя в прошлом сне мы с Альбиной смотрели фильм по телевизору.

Ладно, это лирика, в целом понятно, теперь надо подумать, можно ли извлечь из сна что-нибудь полезное? Я мысленно перебрал «кадр за кадром», только чтобы убедиться, что все в точности совпадает с нашей реальной поездкой в самом начале 2010-х годов. И что Антонио притащил нас вовсе не на обсерваторию любоваться, а на отель.

Тот самый «Кампо-Императоре», где сидел под арестом Муссолини и откуда его с грехом пополам выкрал Скорцени.

И что это мне дает? Ничегошеньки. Конечно, прилететь, устроить засаду и положить «мальчиков Штудента», а Скорцени макнуть рваной мордой в дерьмо весьма завлекательно, но тут нужен минимум батальон десантников и транспортные самолеты. Навести союзников, сообщить через Хадсона? Ага, так они мне и поверят. Нет, что в высших кругах Италии зреет недовольство или даже заговор против дуче англичане наверняка знают, но вот убедить их, что арестованного Бенито привезут именно в «Кампо-Императоре» и что туда свалятся с планеров немецкие парашютисты, нереально. Никто в мире не может знать деталей несуществующей пока операции, вызванной неслучившимся пока переворотом. Не говоря уж о том, что события могут измениться и Муссолини запрячут в другое место.

Так что в сторону эти пустые умствования, у нас тут задачка похлеще — принудить гарнизон Коница к сдаче. Для чего в первую очередь нужно вычистить и выгладить одежду — парламентер не должен выглядеть, как дикообраз, дабы не позорить пославшую его сторону. Ради такого дела меня с утра подстригли, побрили и даже малость сбрызнули остродефицитным одеколоном. Осталось быстренько приладить чертов пистоль в рукав — вчера, после демарша Джиласа, я сподобился сделать крепление из старых подтяжек, как завещали русские террористы и рожденный революцией комиссар Кондратьев.

Милован оглядел делегацию — командир дивизии Петар Четкович, знакомый еще по штурму Плевли; двое ребят-словенцев из Риеки, знающих итальянский как родной; пленный капитан, отобранный по наиболее приличному внешнему виду и Владо Мараш, инструктор Верховного штаба. С нами порывался комиссар дивизии, но решили зря не дразнить, а то бог весть, как среагируют приставленные к офицерам чернорубашечники при виде настоящего коммуниста. А Перо — в прошлом кадровый военный, да и словенцы тоже в армии послужили, выправка имеется.

Довезли на вымытом грузовике под белым флагом и высадили у самой окраины Коница, дальше мы ножками потопали.

А топать страшно, Перо, небось, думает, кто дивизию примет, если его угробят, словенцы помалкивают, я мандражирую и капитан тоже не сильно румяный и веселый. Все понимают — даже медленной «бредой» можно по нашей группе полоснуть и положить всех разом.

— Не торопимся, идем спокойно, — Перо держал свое и без того квадратное лицо кирпичом, согнав с него любые намеки на эмоции, разве что немного выставив вперед челюсть.

Капитан прерывисто вздохнул.

А я вдруг осознал, что с нездешней силой сжимаю древко белого флага, который сунули мне в руки при покидании грузовика.

Когда мы сделали шагов тридцать, от первых домов города нам навстречу двинулись офицер и солдат. Встретили на подходе, солдат оказался третьим по счету переводчиком в нашей тесной компании из шести человек.

Перекинувшись парой слов с Перо и оглядев вполне целые фигуру и физиономию пленного сослуживца, лейтенант оставил нас ожидать посреди дороги, а сам умотал на доклад к начальству. Все немедленно закурили, а некурящий я, чтобы не трястись на виду всего города, занял себя раздумьями о странностях итальянских знаков различия. Вот, к примеру, лейтенант — на погоне две звезды, на рукаве две нашивки, аналогично у капитана — три и три. Но между ними есть еще звание первого лейтенанта, так у него на погоне две звезды и одна нашивка, а на рукаве — одна звезда и две нашивки! И еще эти их берсальеры с петушиными перьями даже на касках…

Возможно, из-за глубокой музыкальной традиции итальянцы отмечены печатью неистребимой опереточности — все у них немного понарошку. Вон взять их фашистский гимн Giovinezza — тра-ля-ля, тра-ля-ля, мы танцуем и поем, никакой серьезности.

Рыкнул мотор, к нам под белым флагом прикатил, пованивая дизелем, грузовичок «Изотта-Фраскини» и увез нас в здание општины. Когда проезжали распадок, сопровождавший лейтенант изо всех сил старался привлечь наше внимание к красотам города, но уголком глаза я отметил копошение между двумя гребнями примерно роты солдат. И, судя по частым ямкам, не чай они там пьют, а ставят минное поле.

Нашу четверку встречали тоже четверо: командир полка, переводчик, лейтенант и, внезапно, четницкий поручник. Лейтенант, старше меня года на четыре, взирал на происходящее со скучающим выражением лица, а полковник обращался к нему «принчипе». Переговоры вели в основном Перо и полковник, остальные присутствовали для солидности. Я подучил словенцев неотрывно таращится на четника, то есть на «командира добровольческой антикоммунистической милиции», отчего он нервничал и ерзал.

Ну в самом деле — совсем незнакомые люди уставились и смотрят, не отрываясь, очень давит на психику. Если такие фокусы делают в строю человек двадцать, то жертва легко может в обморок грохнутся, а четник только дергался, елозил руками и судорожно почесывался.

Лейтенант поглядывал на него с поджатыми губами, а после перекура отсел подальше — наверное, заподозрил в завшивленности и не захотел кормить чужих насекомых. Но я буквально вздрогнул, когда «принчипе» выругался в его адрес на английском, чего, естественно, никто больше не понял.

Полковник все больше упирал на непобедимость итальянской армии (ха-ха), на непреодолимую оборону (два раза ха-ха) и тому подобное, на что Перо, пошевелив своей квадратной челюстью, выдал:

— Вот Владо и я успешно штурмовали Плевлю год назад. Сейчас к Коницу подходят четыре дивизии, те самые, что брали Купрес, Горни-Вакуф и Бихач.

— Кониц это не Плевля и не Купрес! — несколько запальчиво возразил офицер.

— У меня нет ни малейших сомнений, — крокодильски улыбнулся Четкович, — что Кониц мы возьмем, тем более, что наша дивизия уже один раз делала это.

Полковник высокомерно задрал подбородок и запросил перерыв «для координации с командованием». Перо и словенцев увезли обратно на окраину, а меня оставили в качестве «офицера связи» и поручили заботам лейтенанта. Он задумчиво задал вопрос окружающему пространству, из которого я уловил только слово parlarti — похоже, принчипе в сомнениях, как мы будем коммуницировать, но у меня имелся ответ:

— We can speak English.

— О, вы знаете английский? — в его глазах появился некоторый интерес.

— А также французский, немецкий и русский, выбирайте любой.

— Пожалуй, остановимся на английском. Но почему русский?

— Я русский. Вальдемар Рауш фон Таубенберг.

— Русский? Фон? — сочетание имени и национальности интерес только подстегнуло.

А я пустился во все тяжкие:

— Баронский род Российской империи, происхождением из Германии.

— Неожиданно! О, прошу прощения, я не представился — Костантино Русполи, князь ди Поджи-Суаза.

Ого, из итальянских князей я знал только про морского диверсанта Витторио Боргезе.

— Рад знакомству, — теперь придется демонстрировать хорошие манеры, коли назвался груздем. — Суаза это же между Анконой и Урбино?

Восхищенный моими познаниями Константин потащил меня обедать, уверяя, что только вчера ему прислали несколько бутылок с семейных виноградников. А я пожалел что тогда, с Антонио, мы проехали Кастеллеоне-ди-Суаза без остановки, было бы о чем побеседовать.

Князь, нашедший в моем лице равного по происхождению, разговаривал без умолку, как умеют только итальянцы и жаловался на союзников. Но по мере употребления присланного вина, лейтенант все больше откровенничал и начал хаять не только высокомерных немцев, садистов-усташей и мужланов-четников, но и собственных чернорубашечников.

Комиссаров-то к офицерам приставляли не только коммунисты, грешили этим и нацики, и фашики — в дивизии «Мурдже», как, впрочем, и во всех остальных, при командирах от роты и выше подвизались надзиратели от «добровольческой милиции национальной безопасности». Носили они пафосные звания «сеньоров» и «центурионов», а по сути были майорами и капитанами.

Под конец обеда явился посыльный от полковника — штаб 2-й армии приказал переговоры свернуть, а город оборонять. Перспектива погибнуть при штурме неожиданно приблизилась и насупленный Костантино выдал:

— Не знаю, зачем дуче втравил нас в эту войну. Мы и так владели Албанией, частью далматинского побережья и греческими островами, а с американцами, англичанами и тем более русскими нам делить нечего.

После чего повез меня к окраине города на своей «лянче-ардеа».

— Погодите, а почему у нее руль справа?

Вроде Италия ни разу не Англия, но, может, учившийся в Итоне князь заказал себе «английскую» версию?

— Так удобнее на узких горных дорогах. Ну и своего рода мелкая фронда, — улыбнулся князь, — Муссолини уже лет двадцать требует выпускать только леворульные машины, но «Лянча» продолжает делать вот такие.

— Скоро все изменится, Костантино, — решил я сделать небольшую интервенцию. — ваш дуче долго не просидит.

Лейтенант покосился на меня.

— Союзники займут весь Тунис и высадятся в Сицилии.

— Тогда я буду защищать свою родину, — гордо вскинул голову князь ди Поджо-Суаза.

— А если король сместит Муссолини и подпишет перемирие? — иезуитская улыбочка у меня вышла что надо. — А немцы попытаются разоружить вашу армию?

— Я буду выполнять приказы короля! — повеселел Костантино.

— Готовьтесь. Через полгода вам придется выбирать, на чьей вы стороне.

— A, porca madonna! — резко ударил по тормозам князь.

Поперек улочки, почти как Трус-Балбес-Бывалый, стояли пять или шесть четников, за спинами которых маячил странный хрен в мягкой шапке с длинной кистью и здоровенными черными петлицами в пол-воротника, вырезанными по форме языков пламени. Тянущее чувство внизу живота подсказало, что бородатые не просто погулять вышли, а ждали именно нас.

Точнее, меня — четники подскочили к правой двери, распахнули ее и потащили князя наружу, под его страшные ругательства и заполошные вопли хрена. Вопил он, что характерно, на языке Данте и Петрарки, и когда оторопевшие четники выпустили Костантино, началось шоу «скандал по-итальянски». Принчипе орал и размахивал руками, хрен, в котором я наконец опознал «капо-манипуло», лейтенанта чернорубашечников, орал и размахивал руками, а самый сообразительный из четников орал и размахивал руками в левую сторону машины и меня выдернули наружу.

Скандал закончился так же стремительно, как и начался — Костантино прыгнул за руль и был таков. Не успел я подумать о повадках гнилой аристократии и осознать, что меня сейчас будут убивать, как в спину ткнули стволом. Мозг панически искал выход из положения, а я тянул время — команду «руки вверх» выполнил очень не спеша, и по мере сил мешал обыску. Тем не менее, меня грубо охлопали от плеч и ниже, выдернули пистолет из кобуры и пнули в направлении ближайшего дома.

Ну что же, остается подороже продать свою жизнь. Руки задраны вверх, при махе вниз пистолетик на подтяжках прилетит в ладонь, если я сумею его поймать, двух или трех успею свалить. Жаль, парные выстрелы нельзя — патронов в магазине всего семь, а перезарядиться мне не дадут.

Фашист тихо перетер со старшим четников, он махнул рукой и державшие меня двое толкнули к стене и отошли, снимая с плеч винтовки.

Вот и все.

Осталось только несколько минут, дыхание должно быть ровным, смотреть… ну хотя бы вон на то деревце, держать картинку краем глаза, но видеть все. И как встают в подобие шеренги четники, и как выходит к ним старший, и как на крыше напротив топорщит перья ворона, и как капо-манипуло стоит позади, выставив по примеру Муссолини подбородок, и как сверху, от мечети едет грузовик.

Старший обернулся на эту помеху, четники держали винтовки у ноги, я вздохнул последний раз… но скрипнули тормоза и на дорогу из кабины соскочил принчипе.

— Fermare!

Скандал вспыхнул с новой силой, но из кузова на землю попрыгали солдаты, человек двадцать и быстро выстроились в две шеренги, взяв свои «каркано» на руку. Что там орали князь и капо, я не очень понял, различил только fratello, pezzo di merda и bastardo. С моим знанием итальянского в переводе получалось «не брат ты мне, гнида чернорубашечная». Присутствие взвода, явно не горевшего фашистскими идеями и смотревшего на четников, как на тараканов, закончило скандал в пользу Костантино. А ничего так у итальянцев благородное сословие, решительное.

Четники с шипением вернули мое барахлишко и ушли, кипя от злобы — не дали расстрелять коммуниста! А еще потомки патрициев считают за быдло и обращаются соответственно! Один только капо-манипуло снизошел, да и тот козел!

А принчипе предложил мне закурить из понтового портсигара с гербом и проводил пешочком. Чуть поодаль за нами топали солдаты, но они остановились у последних домов, и до наших передовых постов Константино шел только в моей компании, бравируя собственной храбростью.

— Эти бородачи… — взмахнул он дымящейся папиросой, — они только говорят и ничего не делают! Только и способны, что ловить и убивать одиночек! Их генерал обещал привести пять тысяч человек, но привел только тысячу! Слава богу, их поставили стеречь тылы на том берегу, здесь от них никакого прока.

— Вы не слишком много рассказываете, принчипе?

— Пожалуй, — он хмыкнул, — это нервы. О, а вот и ваши… эээ… камерати.

— Спасибо за прогулку и в особенности за обед, Костантино. При штурме поберегите себя, мне бы не хотелось найти вас среди раненых и тем более убитых.

— Я офицер, мне не пристало прятаться!

— Не сомневаюсь в вашей храбрости, просто поберегите себя.

В штабе дивизии Перо сравнил мой рассказ с данными разведки и по всему выходило, что князь не соврал — четников в Конице около тысячи и охраняют они тылы.

— Дай мне пятьдесят пулеметчиков, я им втащу! — после нервяка с очередным расстрелом адски хотелось устроить четникам козью морду.

— Сколько??? — удивился Четкович.

— Пятьдесят, а лучше сто.

Штабные заржали.

— Смотрите, — потыкал я в карту, — переправить скрытно можно не больше роты. Дальше мы выйдем вот сюда и начнем атаку. Что подумают четники, когда услышат полсотни пулеметов?

— Что их атакует бригада, — потеребил подбородок Перо. — А знаете, другови, это может сработать… Особенно если мы сделаем вот еще что…

И мы это вот еще что сделали.

Ночной переход по зимним горам — удовольствие гораздо ниже среднего, но мы успели не только отмахать километров пятнадцать, проскочить охраняемую железку, переправиться через узкую Неретву, но и выйти на позицию на склонах Паклины прямо над селом Поле Бьела, где располагался четницкий штаб.

Здесь я впервые до дрожи осознал, что меня знают и любят не только наша шайка-лейка, но и все партизаны. Почти сотня пулеметчиков и автоматчиков радостно скалилась, когда я ставил задачу, будто и не было этих нудных, тяжелых и опасных часов марша.

— Не бойся, Владо, сделаем в лучшем виде! — весело подбодрили меня из задних рядов и я чуть не расплакался.

Это ведь я должен подбадривать и вдохновлять, а не меня.

Едва забрезжил рассвет, с высот вокруг Коница, занятых партизанами, взлетели сигнальные ракеты — красная, зеленая и красная.

И мы ломанулись вниз по склону, рассыпавшись широкой цепью. Шум и грохот от пальбы из всех стволов вышел грандиозный, и не успели мы добраться до околицы села, как из него тараканами во все стороны порскнули четники.

Удивительное ощущение, наверное, так атаковали махновские «люйсисты» или пулеметный полк Фомы Кожина из трех сотен тачанок с «максимами» — я летел вниз, ни секунды не думая о возможном сопротивлении, стрельбе, шальных пулях, и орал даже не слова, а дикую песню, первобытные звуки. Эй, мамбо, мамбо италиано!

На этом кураже мы зачистили село буквально за полчаса, согнав сотни две четников на мыс между речкой или ручьем Бьелы и самой Неретвой. Над Коницем вставали разрывы снарядов партизанской артиллерии и мы, оставив несколько человек стеречь пленных, атаковали уже итальянские тылы. Не знаю, каким чудом мы не попали под встречный дружественный огонь, но до города добрались, чтобы принять еще сотню-другую пленных.

«Туда шли — 3-я дивизия штурмовала Кониц. Обратно идем — 3-я дивизия штурмует Кониц. Какая интересная у людей жизнь!» — так мог бы сказать любой сольдато дивизии «Мурдже» и это знание не прибавляло им стойкости.

К тому же, за прошедший год партизаны нанесли итальянцам несколько чувствительных поражений, да и оккупационная дивизия — это не элитные альпини, которые ожесточенно дрались в Плевле. Да еще наведенная бежавшими четниками паника…

Город взяли, но я не успел ни найти Костантино, ни загрести жадными ручонками побольше трофеев — хрен мне по всей роже, без сопливых обойдутся, для вас, друже Владо, есть небольшое, но очень ответственное поручение.

Меня, блин, снова в переговорщики назначили и на этот раз с немцами. Верховный штаб в своей несказанной мудрости задумал некую политическую комбинацию — иначе объяснить состав делегации я при всем старании не смог. Обменять пленных? Само собой. Потянуть время, пока «Оперативная группа дивизий» переправиться через Неретву и выйдет из-под удара? Если получится.

Но для таких задач вполне достаточно Кочи Поповича, поскольку контакт предполагался с его непосредственным противником — командиром 717-й пехотной дивизии. Но вот что там должен делать Милован Джилас, член ЦК и Верховного штаба, пусть и под псевдонимом? И тем более доктор Владимир Велебит, юрист, на чьих плечах лежала организация судопроизводства в партизанских «республиках»?

Крутил я, крутил в голове и ничего не мог придумать. Ну разве что перемирие, которое гораздо выгоднее партизанам, чем немцам. Да, перемирие — партизанская война это всегда бардак, самые невообразимые ситуативные союзы и действия по обстановке.

— Запоминайте, — инструктировал нас Милован по дороге в Горни-Вакуф, недавно занятый немцами, — быстрый обмен пленными, раз. Гарантия гуманного отношение к пленным и раненым, два. Перемирие на время переговоров, три. Давить на то, что наши главные враги это четники, четыре. Всячески создавать впечатление, что у нас все плохо с поддержкой извне, что Москва и Лондон от нас отвернулись.

— Так немцы же наоборот постараются добить?

— Ты, Владо, с нами как сопровождение и лучше в политические вопросы не лезь.

— Но всяк солдат должен понимать свой маневр!

— Хорошо, скажу. У немцев сейчас впечатление, что они могут окончательно уничтожить четников, а потом уж взяться за нас. В этой ситуации Верховный штаб считает, что в интересах обеих сторон прекращение огня и установление разделительных линий. Кроме того, мы можем поманить немцев тем, что будем сражаться против англичан в случае их высадки на Балканах, так как англичане помешают нам взять власть.

— А мы будем???

— Обещать не значит выполнить, Владо. Это политика.

— Но это де-факто прекращение войны с оккупантами!

— Временное, — пристукнул кулаком по колену Милован.

— А вы, другови, не охренели, с немцами договариваться? — очень мне не понравилась идея даже понарошечного сотрудничества с нациками.

Хотя кому я это говорю — Моше Пияде не постеснялся в свое время заключить союз с усташами… Молотов и Риббентроп в ту же кассу… Политика, бессердечная ты сука…

Я заткнулся и принялся насиловать память — а знаю ли я хоть что-нибудь о таких переговорах? И ничегошеньки на ум не пришло. Понятное дело, коммунисты после Победы вряд ли трубили на всех углах о таком деле, но ведь и разоблачений я тоже не упомнил! Вообще, насколько я понимал ситуацию, «командование на местах» могло пойти на контакты с партизанами, как шли на переговоры с Миайловичем, но вот высшее руководство Рейха всегда было против таких связей. Помянутый Риббентроп точно выступал против договоренностей с Дражей, а уж Гитлер вообще не признавал саму идею переговоров. Бог даст, они и зарубят этот перспективный политический проект.

Горько плюнул на дорогу — дожил, твою мать, на Гитлера надеюсь.