Белла чао (1943)

Глава 10 Туда…

— Russa bene! — еще раз повторил офицер и поднял рукой в кожаной перчатке чебурашковый воротник.

За несколько мгновений, пока с меня слетали остатки сна, я успел увидеть блокгауз, солдат с оружием, запаниковать, дернутся к кобуре, вздыбить от ужаса всю шерсть, разглядеть Ромео рядом с итальянцем и понять, что офицер весел, а не агрессивен.

И что Ромео, энергично жестикулируя, безостановочно втирает что-то начальнику поста, вызывая новые приступы смеха.

Что, вообще, черт побери, происходит?

Эти двое снова потыкали в меня и ушли, похохатывая.

Повернулся к водиле и Миловану и сам чуть не заржал, понял, чему так радовался итальянец: две грязные до черноты рожи, со сверкающими белками глаз, чисто негры, то есть афроюгославы.

— Спокойно, — улыбнулся Джилас, показав еще и белые зубы. — Все под контролем, Ромео дело знает.

К водительской дверце тем временем подошел солдатик, стрельнул закурить и разговорился с водилой. Судя по тому, что у носителя никаких подозрений не возникло, шофер языком владел неплохо.

— Словенец, — шепнул Милован. — У них, да еще у хорватов в Риеке и Задаре многие знают итальянский как родной.

Словенец, значит. А я-то все думал, почему он так странно говорит. Словенский все-таки не сербохорватский, хоть и близок, и понятен без перевода.

Ромео крикнул «чао», а потом добавил что-то вроде «буоно соджорно», если я правильно расслышал, махнул рукой водителю головной машины и колонна медленно тронулась, а он вскочил к нам на подножку.

— Земляк, соседний городок, — доложил Джиласу коминтерновец. — Предлагал остаться на ночевку, дальше по дороге неспокойно.

— Сказал, что у нас приказ?

— Ага, и краешек конверта показал.

Он собрался отвалить, но я задержал его:

— Слушай, а как он узнал, что я русский?

Ромео вытаращился на меня, а потом сообразил:

— Ты про «russa bene»? Нет, это не «русский».

— А что же?

— Это значит «хорошо храпит». Ты спал и такие рулады выводил, что двигатель заглушал, — засмеялся Ромео, соскочил на дорогу и так же ловко запрыгнул в кабину следующего грузовика.

Вот черт, а я чуть пальбу с перепуга не устроил…

На «неспокойном» участке нас встретили проводники Колашинской бригады и по отвратной горной дороге увели в небольшую деревню. Грузовики остановились на пыльной площади, вернее, на расширении дороги, мы вышли размять ноги, я покрутил корпусом туда-сюда. Тело молодое, гибкое и тренированное, но после целого дня тряски в тесной кабине, позвоночник хрустел, как у старика.

Закончив дрыгоножество и рукомашество, я с удивлением отметил, что местной публики нет вообще, словно попрятались. Ну ладно в ближних домах, мало ли — чужие вооруженные люди приехали, но и в дальних (а раскиданы домики изрядно, между подворьями метров по двести не редкость, а пятьдесят-сто норма) никто не высунулся посмотреть. Вместо них с другого края притопал целый партизанский взвод, ожидавший нашего приезда. И только когда они полезли обниматься с «итальянцами», в домах началось шевеление и появились жители. А уж как они обрадовались, когда узнали, что нас не требуется кормить, и не описать.

Всю экспедицию разместили в длинном сарае через дорогу от кладбища, но это дело привычное — у меня вся эпопея связана с кладбищами и расстрелами.

Пока назначенные кашеварами готовили ужин, развел смену на посты, проверил, как устроились ребята и пошел искать Милована с Ромео. Нашел в кузове грузовика с радиостанцией — готовились к сеансу связи с Верховным штабом. Я попер буром, чтобы мне дали возможность поговорить с Лекой, предупредить его про Милицу. Но на этих двоих моя настойчивость впечатления не произвела, развернули и отправили погулять — рылом не вышел с Верховным штабом в радиопереговоры вступать.

В злобе помчался еще раз проверять посты — вот нашпионит она там, а расстреляют кого? Меня, причем ни суда ни следствия не надо, оформят по так и не снятому старому приговору и привет. Расстрелы и кладбища, да.

Уже на подходе к сараю увидел кучу свободных от смены и услышал позывные «Свободной Югославии» — «Говорит Москва» и все такое. Милован устроил политчас, совместив его с ужином. Сидели, скребли ложками по мискам и котелкам, слушали… Радио вещало громко, понемногу подходили местные, а я тихонько спросил главного радиоспеца:

— Ромео, батареи не посадите?

— На ходу от двигателя заряжаем, там редуктор генератора предусмотрен.

— А горючего хватит?

— Хватит, хватит. Там расход небольшой, а у нас запасные канистры под пробку. И в Косово дозаправимся.

— Я бы не очень на это рассчитывал. Мало ли какие накладки.

— Да не бойся, я сто раз так делал, — Ромео тоже полез ложкой в котелок.

Шарена пасуль, суп фасолевый, название прямо из лексикончика Равшана и Джамшута, но вкусно. Или это с голодухи и сухомятки?

Милован цыкнул на слишком увлекшихся разговором партизан и прибавил громкости — пошла сводка. Бои на реке Миус, бегство немцев с Кубани, пробита дорога в Ленинград, Старая Русса еще держится. Главное же событие — большая победа в Африке, взяты Тунис и Бизерта, Роммеля вывезли, его армия сдалась, о чем с восторгом сообщил диктор. И в самом деле — сотни тысяч пленных!

Когда среди шороха и хрипа послышалась музыка, Милован взялся за суп, не замечая, что варево остыло. Но его можно понять — кругом родная Черногория, идет весна, немцев бьют, благодать!

Ночь, звезды, по ощущениям уже заметно выше нуля, да еще угли в очаге, на котором сварганили суп, давали ровный жар. Глиша пытался испечь на камнях лепешки, Бранко с Небошем растворились в темноте еще раз проверить посты, а Милован раскуривал трубку.

— Ну, видишь, в Тунисе все, как и предполагалось. В мае надо ждать Сицилию.

— Угу, но ты это лучше грекам расскажи, мне повторять не надо, — затянулся Джилас. — Скажи Владо, вот ты говорил про перерождение…

Я остановил его рукой и повернулся к Марко и Глише:

— Ребят, сходите, посмотрите, как там наши устроились…

— Да хорошо устроились, — удивился братец.

Но догадливый Глиша уже встал и потянул его за рукав:

— Мы и так отойдем, ругайтесь.

Я устроился поближе к очагу и ответил Миловану:

— Говорил и могу еще раз повторить

— Ну хорошо, — взмахнул трубкой Джилас, — а сам-то ты что будешь делать после войны?

— Я-то? В тюрьму сяду.

Он буквально проглотил следующий вопрос и некоторое время хаотично дергал рукой, но нужный жест не давался. Похоже, я сумел его крепко ошарашить, но настоящего коммуниста на понт не возьмешь и Джилас все-таки выдавил:

— В какую? За что?

— За то что не коммунист, — пошевелил я палкой угли, — или за то что русский.

Милован фыркнул:

— Ну ладно, я понимаю, за что можно посадить не коммуниста. Но русской это же не криминал!

Вот и пришло время узнать, насколько серьезно меня воспринимают. Своего рода момент истины, тут я вступал на офигительно скользкую тропку. Все нынешние партийные — сталинисты до мозга костей, нашим доморощенным поклонникам Иосифа Виссарионовича такая упертость и не снилась. И я грешным делом все чаще думал, что хрен бы Гитлеру хребет сломали без такой упертости, тут сшибка идеологий и любая мягкость и разнеженность весенняя ведут к гибели. Прямо как меня, ха-ха.

— Понимаешь, вы будете всех русских рассматривать как шпионов.

— С чего это?

— С того, что поссоритесь со Сталиным.

Джилас выпучил глаза и, наверное, покраснел, но в темноте не очень видно:

— Что ты несешь???

Я-то? Я несу возмездие во имя Луны, но Миловану об этом говорить не стоит.

— Ну вот смотри, давай помечтаем. Советский Союз разгромил немцев, а что дальше?

— Освобождение Европы, — ощерил зубы визави, — установление Советской власти!

— Согласен, — безмятежно кивнул я и подбросил чурбачок в очаг, — и насколько далеко СССР продвинется?

Джилас куда спокойнее принялся перечислять — тут уже не сомнения в непогрешимости вождя, а привычная политика:

— Польша, Финляндия, Словакия, Румыния, Болгария…

— Болгария переметнется, как только будет ясен исход.

— Почему?

— Я не могу представить болгар, воюющих с русскими. У них там пророссийские сантименты в полный рост, военные переворот устроят или придворные, уж не знаю. Ну да бог с ними, с Венгрией что?

Огорошенный перспективой союза с «монархо-фашистами», которые вот прямо сейчас давят, стреляют и вешают югославов, Милован ответил односложно:

— Оккупируют.

— А Германия, Италия, Франция?

— В Италии, как ты говоришь, высадятся союзники. Германию оккупируют частями, до Франции России не дотянуться, да и не пустят.

— Все верно, не дадут. А скажи мне, в этих самых Финляндиях-Болгариях, от Балтики до Ядрана, как дело обстоит с компартиями? Сильные, слабые, по сравнению с вами?

— У нас самая большая! — с законной гордостью тут же ответил член ЦК. — Ни у кого близко такой нет!

Угли подпалили чурбачок и языки огня немного разогнали темноту. На лицах заплясали красные отблески, придавая разговору оттенок инфернальности.

— Вот и смотри, и партия большая, и армия большая. И все идет к тому, что Югославию вы освободите сами, почти без внешней помощи. А во все остальные страны придет Красная армия, и тамошние слабые компартии будут на нее опираться, как минимум поначалу. И, следовательно, зависеть от Москвы. А вы — нет. У вас тут своя армия, свой интерес, и свое мнение. И логикой событий вас потащит к ссоре, что называется, двум медведям в одной берлоге не ужится.

— Коммунисты всегда между собой договорятся! — запальчиво возразил Джилас. — В конце концов, есть Исполком Коминтерна, чьи решения обязательны для всех!

Ну да, только некоторые равнее и сидящий в Москве Исполком неизбежно выполняет приказы Сталина — хотя бы потому, что у Коминтерна нет НКВД, а у Сталина есть. Только этого я говорить не стал, а шокировал утверждением, что Коминтерн не сегодня-завтра распустят. Точную дату я, разумеется, не помнил, но где-то в 1943 году, край в следующем. А когда Джилас удивился, рассказал про ленд-лиз, требования союзников, конвои с поставками — ну так и он сам все это по радио слышал, просто я свел в одну картинку. Мы вам самолеты и алюминий, а вы нам подрывную деятельность? Нет, так дела не делаются.

— Вот и получится вместо Коминтерна одна Москва, и все остальные партии. Ты сам знаешь, как у вас дело обстоит с иными мнениями и фрационностью — вплоть до ледоруба по башке. Так что вы главный кандидат на показательную порку. Либо придется прыгать перед Москвой на задних лапках.

— А ты не охренел, момче? Ты что себе позволяешь?

Ну вот так всегда. Если у человека сложившиеся воззрения, то он обычно глух к аргументам извне. И фактами хрен пробьешь — противоречащие попросту отбрасывает. Тем более, если это не просто воззрения, а самодостаточная концепция вроде марксизма.

Может, я зря все это делаю и все покатится по стандартному сценарию — культ личности, репрессии, развал… Тито прямо на моих глазах превращается в копию Сталина, скоро присвоит себе маршальское звание и будет всюду ходить в мундире с золотым шитьем, косплея Дядюшку Джо, а потом пересажает своих политических противников.

Да уж, занесла судьба Влада Мараша — нет бы сразу в Аргентину свалить. Или просто бить нациков, и не лезть в высшие сферы, но нет, дедушка-черногорец пеплом стучал в мое сердце. Откуда у простого русского человека такой дед? Да вот как раз из этой заварухи — твердокаменный коммунист, партизан, да не рядовой, сперва комиссар, затем командир ударной бригады, считай, генерал. А в 1948 году, когда началась свара Сталина с Тито, встал на сторону Москвы. Ну и лишился всего, за вычетом головы. Не расстреляли только потому, что не рискнули обидеть обширный черногорский клан, но в лагерь запихнули. Сибири в Югославии нет, зато, как бы смешно это ни звучало, есть Адриатика, а на ней — голые каменные островки, сидеть там совсем не сахар. Один так и называется — Голи оток, Голый остров. Там ли ломал камень дед или еще где, но по легенде за ним пришла советская подлодка, морячки разоружили охрану и вывезли в СССР его и нескольких товарищей по списку. Так что всю эту историю с Коминформом и культом личности Тито я знал, семьи-то напрямую коснулось.

Потыркал палкой в головешки, искры пыхнули в черное небо. Прямо «взвейтесь кострами, синие ночи», успел я с этими песнями в школе помаршировать, а потом все покатилось в сраное говнище. Черт побери, но ведь Милован сумел самостоятельно разглядеть опасность номенклатуры, сам преодолел догматизм! Если не он, то кто же? Джилас буравил меня злыми глазами и в отсветах пламени его заострившееся лицо со следами дорожной грязи, выделившей все будущие морщины, выглядело дьявольски.

— Не надо на меня так смотреть, дырку прожжешь. Мои враги — фашисты, вам я не враг и готов сдохнуть, чтобы у вас не было того кошмара, через который прошла Россия. Но тут придется думать и справляться самим, никто не поможет. Понимаю, что говорю трудные и неприятные вещи, но если тебе будет легче, считай, что я все это придумал.

— Нет уж, коли начал, так не сворачивай и не прячься в кусты, — не дал слиться Милован, — вываливай всю свою контрреволюционную сущность.

— Ладно, скажи, где я неправ?

— Много где. Марксистским методом ты не владеешь и не можешь объяснить правильно, но как ни странно, некоторые вещи ты чувствуешь. Взять ту же телеграмму Димитрова… — Джилас резко замолчал, сообразив, что ляпнул лишнего.

Нет, я в нем не ошибся. Пусть сейчас догматик, но он умеет слушать и не отмахивается от другой точки зрения просто потому, что она другая.

Проговорили мы еще несколько часов, подбрасывая деревяшки в огонь и кутаясь поверх шинелей в одеяло — все-таки горы и не май месяц. Собачились, мирились, в запале я тоже много лишнего наговорил, так что снова пришлось отвечать на самый опасный вопрос:

— Откуда ты все это знаешь?

— От верблюда, — показал кончик языка. — Любопытный я, учился хорошо, старших спрашивал…

— Белогвардейцев? Представляю, что они могли нарассказать.

— Разных. Ту же сестру Варвару, что Гашека в Бугульме видела. Инженеров, друзей отца. Кое-кто из России в самом начале тридцатых приехал, пока дверка не захлопнулась.

Как мы там в долину Ибара добрались, уж и не знаю, такое «русса бене» по дороге устроил, что после первого же привала водитель от моего соло и аккомпанемента Джиласа взвыл и нас выперли спать в кузов.

Удивительное дело, в XXI веке порой не мог заснуть на сбившейся простыне, или от тихого звука капели, а тут прямо как кошка — где прилег, там и сплю, и можно из пушек над ухом стрелять. И никакие ухабы, никакие повороты, крики и выстрелы не помешают.

Обошлось, впрочем, без выстрелов — доехали спокойно. Взрощенная книгами и фильмами детская иллюзия, что под оккупацией ни чихнуть, ни пернуть, давно канула в прошлое. Раньше казалось, что в каждом городке гестапо, на каждом перекрестке блокгауз, на каждой улице патруль. Но на такое никаких сил не хватит, иначе сопротивление сдохло бы мгновенно. Да и в патрулях и на постах тоже живые люди, им интереснее собственную шкуру сохранить, чем рисковать ей и ловить партизан. Это Русский корпус службу тащит, как не в себя, а вот солдаты «второсортных» оккупационных дивизий, особенно без пинков сверху, предпочитают не активничать. Служат-то в основном старшие возраста, семейные мужики, им порой проще сделать вид, что ничего не заметили, неизвестно ведь, что быстрей поймаешь — партизана или пулю в живот.

До Митровицы не доехали километров двадцать, нас встретили связные Косовской бригады и перенаправили в горы, дожидаться дорогих гостей.

Милован тут же полез разбираться в местных военно-политических раскладах. Как и в Боснии, здесь все началось со взаимной резни — албанцы-«вулнетари» резали сербов, четники резали албанцев. Та же дикая балканская жестокость, помноженная на многовековую религиозную ненависть, целые деревни и срезы пустели в результате обоюдных акций. Но хоть до концлагерей не дошло, как в Хорватии.

Почти весь край подверстали к Албании, итальянскому протекторату с итальянским королем во главе. То есть тут в основном распоряжались те же самые макаронники. Так что Сербии от Косова остался только кусочек вокруг Митровицы, где стояли части Русского охранного корпуса Вермахта, а еще совсем рядом лежала болгарская зона оккупации. И в одном районе вполне могли оказаться разом военные Албании, Болгарии, Рейха, Италии, Сербии и бывшие белогвардейцы.

— Когда немцы разгромили четников после ликвидации Гиммлера, — рассказывал албанец Фадиль, командант бригады, добравшийся до нас во главе небольшой конной группы, — тут равногорское движение затихло, многие перешли к партизанам.

При упоминании Гиммлера Джилас бросил быстрый взгляд на меня, но промолчал.

— Отряды стараемся создавать смешанные, из сербов и албанцев, но пока идет туго, большое взаимное недоверие. Считаю, что надо выделять Главный штаб Косово, — закончил командант.

— А кого назначить командантом Главного штаба? — слегка наклонил голову вправо Джилас.

— Ну, это как Верховный штаб решит, — скромно потупил глаза албанец.

Понятненько. Командир самого крупного соединения в Косово — вторую бригаду только-только создают, до дивизий вообще еще семь верст и все лесом, — первый кандидат на пост начальника Главного штаба. А там и на пост главы края, когда война закончится, губа не дура.

И что-то мне опять генерал Бобетко вспомнился — интересно, а с этим Фадилем что будет в девяностых? Вполне может дожить, он ведь тоже из молодых, на вид ему никак не больше тридцати, а скорее двадцать пять. Будет за независимое Косово топить или останется коммунистом-интернационалистом?

— Как идет формирование?

— Да с этим проблем нет… Но опыта маловато, один блок-пост никак сковырнуть не можем, три раза уже пытались… А взять его — считай, вся долина Ибара наша.

Милован снова поглядел на меня — ну ясное дело, у нас спецгруппа, пулеметы, снайперы, что нам этот блокпост, есть шанс отличиться. Только я едва заметно помотал головой из стороны в сторону. И после разговора Джилас чуть ли не за грудки меня взял:

— Не хочешь косовским товарищам помочь, да?

Все-таки он не военный, несмотря на должность члена Верховного штаба, Арсо бы такую глупость предлагать не стал.

— Нам разницы нет, что наступать бежать, что отступать бежать, только у нас задача другая. Вот доложим наверх результаты встречи, тогда с милой душой.

— Сколько ждать, неизвестно, можем пока провести акцию. Считай, что я приказал.

Ладно, поиграем в субординацию:

— У тебя рация есть, свяжись с Калиновиком, будет приказ помочь, так встанем и вынесем блок-пост.

— Владо прав, — неожиданно поддержал меня Ромео, — ты не можешь отменить ордине… нет, как это… а, приказ! Верховного штаба, а в армии всегда выполняют последнюю легитимную команду.

Ну вот и польза от коминтерновца, а то все клинья к Альбине подбивал. Милован надулся, но чтобы показать, кто тут главный, настоял на отправке разведки к блок-посту во главе лично с собой.

В лагере тем временем закончилась движуха с ужином и наступило короткое затишье — все сыты, командиры не гоняют с чисткой оружия, комиссары не нудят с политпропагандой, скоро спать… Местные затянули протяжную и печальную песню:

Стани, стани, Ибар водо,

Куда журиш тако?

И ја имам јаде своје,

Мени није лако.

Ее вполголоса подхватили остальные, кто знал слова.

Красота, прямо турпоход, как в школе. Только школьники сильно небриты и обвешаны оружием.

— Ибар водо, Ибар водо, — пробормотал Джилас. — Нет, настоящий Ибар у нас, в Черногории…

— Это почему же? — встрепенулся Фадиль.

— Здесь ровный, спокойный. А у нас мчится между гор, в узких каньонах, сила!

Встреча задержалась — к вечеру подошла греческая группа, Йоргос и Маркос с охраной, а вот албанцы во главе с Кочи поспели только к утру.

Пока их ждали, Маркос чуть ли не строевой смотр моей группе устроил, все проверил, всюду засунул свой громадный орлиный нос, затмивший Глишин рубильник. И выспрашивал, что да как — он командовал в Македонии и волей-неволей выучил эдакое славянское койне, полуболгарский-полусербский язык.

Но так, на четверку максимум — рассказать о том, как они пробирались мимо «батальонов безопасности» получилось, а вот толком обсудить послевоенные перспективы не очень. Но судя по комментариям Джиласа, Маркос тоже не сторонник поголовной национализации. Монополии — да, крупные системообразующие компании — да, а мелкий бизнес лучше не трогать, и тут я с ним полностью согласен. Ладно, может выучу греческий, поговорим предметнее. Или дождусь, когда Маркос на сербском заговорит.

Вообще, давно я столько не молол языком… То по дороге спорил, то на встрече, когда добрались албанцы, выдал презентацию «Союзники в Италии и смещение Муссолини». Слушали со скепсисом, но Джилас добавил, что моя «аналитика» сбылась вся — и успех под Москвой, и поражение летом 1942, и победа зимой и даже почти точные сроки окружения в Тунисе.

Нельзя сказать, что убедил с ходу, но очень кстати вспомнил князя ди Поджи-Суазо, как пример отношения к Муссолини среди высших кругов. Простые же солдаты, кроме чернорубашечников, при попадании в плен тут же заявляли, что они антифашисты и ненавидят дуче. Конечно, это попытка смягчить свою участь, но сквозь нее проглядывало катастрофическое падение популярности режима.

Еще бы — в Африке разгром, на Дону разгром, партизаны не дают жизни, союзники бомбят Италию… А если еще и высадятся на Сицилии, то до переворота останутся считанные дни. Но греки уверяли, что союзники нацелились на Элладу, пришлось даже побиться об заклад с Маркосом, поставив свой «вальтер» с глушителем против его патронташа — уж больно нам эти вещицы приглянулись.

Затем большие начальники выперли меня за дверь и долго совещались в узком партийном кругу, но по окончании оповестили о решении: сместят Муссолини или нет, в любом случае надо тщательно разведать итальянские части и тихо-тихо, никому не раскрывая цели, сроки и задачи операции, готовить разоружение.

И разъехались в разные стороны.

А мы с подпрыгивающим от предвкушения Милованом отправились разглядывать русский блок-пост.

— Форма немецкая, — удивленно констатировал Марко.

— Ну да, теперь они Вермахт, — зло сплюнул Небош, оторвавшись от оптического прицела.

Блок-пост, окна заложены где кирпичом, где мешками, вынесенная пулеметная точка, колючая проволока, мост. Все просматривается, бомбашам с гранатами не подобраться. Ну не артиллерией же их выносить, да и нет у нас артиллерии… Смены каждые два часа, как предписано уставом. Состав пополам напополам, молодняк и седые. Как бы в однокашников своих не влететь — скажем, Левченко я пристрелю, рука не дрогнет, а вот насчет остальных не уверен.

На крылечко поста вышел человек, взял в зубы сигарету и полез по карманам. Я протянул руку, забрал у братца бинокль и подкрутил окуляры.

Навел на крыльцо — точно, форма немецкая, нашивки тоже, никаких вольностей с русскими погонами, из оружия винтовка и штык.

Человек прикурил и поднял голову, выпуская первую струю дыма.

Твою мать, это же полковник Чудинов, мой воспитатель в кадетском корпусе…