Белла чао (1943)

Глава 9 Два разговора по дороге

Сводки, сводки, сводки, сводки!

Утренние сводки, вечерние сводки, ежедневные сводки, еженедельные сводки, секретные сводки! Принять под роспись, ознакомиться, сдать — какой кретин придумал эту мороку?

Но отчеты еще страшнее. По мнению берлинских бюрократов, любой сотрудник на местах должен исключительно писать отчеты и читать сводки — больше времени ни на что не остается! Беспросветная тоска, и все, кто сколько-нибудь работал на благо Рейха, а не просто выслуживался, давно увиливали от писанины. Только продвигали не работающих, а тех, кто умел ловко подать начальству бумагу — и звание фельдполицайдиректора стало для Юргена Клопфа неожиданным, но от этого не менее приятным сюрпризом.

Заменой «комиссара» на «директора» изменения не ограничились: теперь в его распоряжении имелся служебный «Опель-Олимпия» с личным водителем и не приходилось дожидаться вызванной из гаража машины. Заметно выросло жалование, больше стал паек и все эти давно заслуженные блага грели сердце.

Не удержавшись, Клопф скосил глаза на новенький витой погон и четыре квадратика на воротнике. Ничего, до звания старшего директора рукой подать, а там можно задуматься и о петлицах с дубовыми листьями. И о «Хорьхе» или «Опель-Капитане».

Приятные перспективы несколько примирили Юргена с осточертевшей писаниной, он взял недельную сводку, но все-таки выругался сквозь зубы.

Так.

Суботинец под Алексинцем… Они что, издеваются? Поборов вспышку раздражения на идиотские славянские названия, он продолжил чтение.

Нови Сад, венгры арестовали и повесили главу местного комитета большевиков…

Сарай, сходка покраинского комитета. Ого, не мелочь вроде связных или рядовых боевиков… Так, обнаружили, бой, двоим удалось скрыться, остальные… остальные трупы. Чертовы фанатики! Опять подорвали себя!

Белград, проследили четырех высокопоставленных бандитов, окружили… бандиты отбивались гранатами, сожгли архив, живым никого взять не удалось…

Крагуевац, попытка ареста ареста двух членов комитета на улице, оказали сопротивление, ранены четыре агента сербской полиции… ну и черт с ними… оба бандита убиты!!! Тупые сербские ублюдки! Зачем было создавать «специальную полицию», если она работает так же плохо, как и обычная?

Так, аресты… ага, вот, это должно быть финалом разработки. Взяли связного Белградского комитета и за неделю в Главняче сумели выбить из него место встречи с секретарем этого самого комитета…

Группа захвата… уничтожена??? Засада??? Этот сдохший на допросе стервец завел их в засаду??? Отлично работавший метод псу под хвост??? Черт, черт, черт! Теперь что, на аресты посылать роту автоматчиков?

Клопф шваркнул пачку листов о стол, часть белым снегом разлетелась по комнате. Снова изнутри поднялась черная волна злобы. Нет, нет, держать себя в руках!

Юрген вскочил и сделал несколько резких движений, а потом собрал бумаги, наклоняясь за каждым листочком. Потом выдернул ящик стола, схватил пузырек с пилюлями, высыпал несколько на ладонь и, не считая, закинул в рот. Налил из графина половину стакана, постукивая стеклом о стекло, и запил теплой водой горечь во рту.

Он снова с ненавистью поглядел на сводки — снизу это не так заметно, но вот отсюда, с позиции директора, видно, что сопротивление растет месяц за месяцем. С каждым днем все сложнее работать и никакие «контрпартизанские операции» ничего не меняют. Даже итальянцы действуют успешнее!

Не в последнюю очередь потому, что сумели перетянуть на свою сторону остатки четников. А в Сербии их разгромили и зачистили, и теперь командование пожинает плоды необдуманной мести за Гиммлера — население отвернулось, с бандитам и коммунистами приходится бороться практически в одиночестве, сербская стража не в счет. Еще неплохо показывает себя Русский охранный корпус, но Клопфу их боевые качества никак не помогают, у него другое поле деятельности.

Что хуже, местная агентура сообщает, что уцелевшие четники присоединяются к партизанами, а симпатизанты четников начинают поддерживать коммунистов! Силы бандитов растут!

Мягко вошедший референт не перебил мысль, а только изменил ее направление.

— Дивизии! — воскликнул Клопф. — Дивизии, Карл!

— Прошу прощения?

— У бандитов теперь дивизии с артиллерией и даже танки. Неровен час появится авиация и флот.

Зная, что в такие момент шефу лучше не перечить и вообще не встревать в разговор, референт поклонился, положил очередную кучу сводок и ретировался.

Что там? Командующий в Сербии генерал Пауль Бадер издал указание об ответных мерах — за убитого немецкого или болгарского солдата расстреливать пятьдесят заложников, за раненого — двадцать пять; за убитых сербских государственных служащих, офицеров стражи и добровольческого корпуса расстреливать по десять и пять соответственно. За нападение на объекты — до ста заложников, в зависимости от тяжести случая.

Жаль, что не сто и пятьдесят, как было раньше, но хорошо, что сербам точно указали их место: даже их министры стоят впятеро меньше, чем любой немец! За это стоило выпить коньяку, но не сразу же после пилюль, так никакого здоровья не хватит! А здоровье ему крайне необходимо, впереди еще много бессонных ночей — растет не только число и упертость бандитов, но и конспиративное мастерство, будто их какой Сабуров научил.

Стоило вспомнить Того-кого-нельзя-называть, как заныли зубы — не при чем тут Сабуров, не при чем! Обычный удачливый боевик, а вовсе не контрразведчик! Нет, срочно выбросить из головы, забыть, забыть, забыть!

Чтобы успокоится, Клопф снова выхватил бережно сохраненный номер «Фелькишер беобахтер» со Сталинградской речью доктора Геббельса. Ужас, который он переживал вместе со всей нацией после кошмарного поражения на Волге — и, главное, от кого? от тех, кого считали недочеловеками! — развеялся после этой спокойной, взвешенной, рассудительной речи.

Доктор разложил все по полочкам — нам предстоит тотальная война! Да, тяжелое поражение. Да, мы недооценили противника. Но мы сделали выводы и теперь все должны работать в полную силу!

Полная мобилизация!

Клопф вздохнул — сам Геббельс наверняка понимает, что одними бумагами тут не отделаться, но придурки в Берлине усилят поток указаний и циркуляров. А ловить будет Клопф. Он недовольно встряхнул загнувшийся газетный лист и вернулся к чтению.

Строгая экономия, все ресурсы на войну!

И тут не все гладко — наверняка какой-нибудь умник решит выслужиться и урежет оперативные расходы. Только-только удалось создать нормальную сеть, плотную и с перекрытиями, но для ее полноценной работы нужны деньги, деньги и еще раз деньги. А ювелиры в Белграде заканчиваются.

Клопф перешел к любимому место в речи министра пропаганды — высшие классы обязаны отказаться от привилегий и дорогостоящих привычек! Правильно, вся эта заносчивая аристократия мнит себя солью нации, но только растрачивает ее силу. Отменить бы вообще к черту эти заплесневелые титулы, конфисковать их собственность — пусть живут, как все! В конце концов, не так уж и неправ был Рем!

Дальше доктор Геббельс потребовал лишений и от среднего класса. Настоящий немецкий патриот не шляется в кино или кабаки, а работает на победу — ее приближает каждый лишний час труда! Если это действительно так, то Юрген трижды патриот — он так и не смог вспомнить, когда последний раз смотрел фильм, а вместо развлечений у него поездки на расстрелы.

Окончание речи фельдполицайдиректору не очень нравилось, но он собрал арийскую волю в кулак и дочитал до конца.

Противник не унтерменш, не недочеловек, не животное!

Противник очень опасен. Времена недооценки неприятеля прошли. Мы столкнулись с гигантской угрозой и пришло время сосредоточить все силы на борьбе с ней!

Как обычно, Юрген с сарказмом подумал, что он и так сосредоточил все силы и работает, не покладая рук, днем и ночью. Но потом, несмотря на то, что слушал трансляцию речи и перечитывал ее неоднократно, внезапно пришла мысль, что если противник не унтерменш, то этот тезис рушит всю систему ценностей и это хуже всего. Клопф был готов принять фольксдойче Сабурова за равного противника, но если враг такой же, то Сабуровых может быть много! МНОГО!!!

Юрген заметался по кабинету, дергая тугой узел форменного галстука — стоило только представить десятки и сотни Тех-кого-нельзя-называть, как его затопила паранойя. Каждый, буквально каждый идущий там, внизу, по улице, мог оказаться копией Сабурова!

В себя он немного пришел, когда сорвал ногти, расковыривая запечатанное на зиму окно, чтобы убить хоть одного. Клопф стоял под волнами бьющего в лицо холодного воздуха — нервы ни к черту, надо съездить в Баницу и Яинце. Когда видишь результаты своей работы, это дает уверенность. Пусть потом от вида крови и трупов мучают кошмары, их можно глушить. А коллеги Рольфа нет, хорошего успокоительного не достать, приходится жрать горстями эту гадость, что делают белградские кретины-аптекари.

Отравители, сущие отравители!

И с ними надо разобраться! Арестовать пяток-другой, выбить показания, конфисковать имущество… Заработки у них неплохие, вот и нашлась замена ювелирам.

Клопф повеселел. Тем более Глаубе уже в Боснии и понемногу расставляет ловушку на Сабурова.

Хорошо, когда у тебя под задницей «Альфа-Ромео», да еще с водителем. Плохо, что приходиться делить не самый просторный салон на троих с водилой и Милованом Джиласом. Ну а как иначе — это же не камаз и не дальнобойный трак, в котором можно жить, а обычная армейская трехтонка. Что характерно, у нее тоже руль справа, как и на «лянче» Костантино — надо полагать, итальянские автопроизводители дружно не любили Муссолини.

Жизнь машину сильно помотала, что хорошо видно по коцкам на металле и нескольким слоям краски, главное, что двигатель тянет и ходовая пока справляется с горными дорогами. Но где-то сифонит, и как мы ни затыкали возможные дырки тряпками, в кабине висит взвесь жирной грязи. И к бензину и выхлопу примешивается запах даже не земли, а пыли. Немного, но нам хватает — это Миловану с его кожанкой хорошо, протер и как новенькая, а мы с водилой чумазые, как шахтеры.

Статьи писать на ходу невозможно и Джилас не нашел ничего лучшего, как взяться за мое политическое просвещение.

— В Македонии и Албании все налаживается, Вукманович передал, что там при нашей помощи создали ЦК компартии Албании и образовали компартию Македонии. А еще Энвер провозгласил создание народно-освободительной армии Албании.

— Ну вот и зачем это все? — без особой охоты полез я в дискуссию.

— Что именно?

— Компартия Македонии, Компартия Сербии, компартия Хорватии…

Пока Милован хватал воздух ртом и наливался гневом, я добавил:

— Вы же сразу закладываете линии возможного раздела, причем там, где и без того изрядное напряжение.

— Какого еще раздела???

— На независимые Боснию, Македонию, Словению, Сербию и так далее.

— Ты… ты… — только и выдавил член ЦК.

Но потом, видимо, вспомнил, что собрался меня политпросвещать и малость подсдулся. И как пошел чесать про ленинскую национальную политику! И, главное, кому — мне! Я ведь итоги этой политики своими глазами видел и на своей шкуре ощутил, что в СССР, что в Боснии.

Два часа дороги мы спорили — орали друг на друга, обижались, посылали к черту, но я пользовался тем, что сидел у двери, сбежать оппоненту некуда, и давил, давил, давил…

— Нет, ты скажи, хорошо будет, если все разбегутся по отдельности на полдюжины государств?

— Плохо! — буркнул Милован и попытался отвернутся.

Но у меня иногда так бывает — вцеплюсь как клещ и хрен отвертишься. Как-то раз поспорил с президентом Федерации и так его задолбал, что он сделал по-моему, лишь бы я отстал. Вот я и вываливал такое видение национального вопроса, до которого из кабины «Альфа-Ромео» еще восемьдесят лет и бог весть сколько километров.

— Вы схожи с Россией. Там русские, тут сербы, хребет государства.

— Я, между прочим, черногорец, — сдвинул брови Джилас.

— Ладно-ладно, но если черногорцы не сербы, то сербов и нет.

— Оголтелый реакционный сербский национализм!

— Давай без этих идеологических формул, я и сам могу их накидать, «Головокружение от успехов», например. А национализм… в принципе, он должен быть у каждой нации, только мирный и называться патриотизмом. Бороться с ним бессмысленно, а направить в нужное русло вполне можно.

— Ну так и создать народные республики Боснию, Македонию и так далее!

— Ага, своими руками создать Республику Сербию и Республику Хорватию, чтобы они при первом же удобном случае перессорились?

— Если будет хорошая жизнь — не будут они ссорится. Проведем индустриализацию, коллективизацию…

Мне бы такую уверенность…

— Индустриализация это неплохо, но для хорошей жизни двумя-тремя заводами не отделаешься.

— Так мы собираемся очень много строить!

— Это здорово, но крупная промышленность под силу только большой стране, мелкие республики в этом только помеха, будут все время тянуть одеяло на себя.

— Владо, а как же ущемление национального чувства, того самого патриотизма? — хитро прищурился Милован.

Но нас так просто не собьешь!

— Пусть флаги вывешивают, народные песни поют, в школах язык изучают. Чем мельче национальное государство, тем больше оно будет цепляться за национализм. А большое государство нужно унитарное, — щегольнул я умным словом. — В маленьких республиках у руководства вечно будет блуждать мыслишка отделиться и стать первыми парнями на деревне.

— Нет, шалишь! — Джилас сдаваться не собирался. — Вот в СССР же есть республики, и ничего!

Ну да, СССР у них свет в окошке. Государство рабочих и крестьян. Первая страна социализма и все такое. Образец для подражания.

— Мило, населения сколько в СССР?

— Э-э-э… миллионов двести.

— А в Югославии?

— Пятнадцать-шестнадцать… Ты хочешь сказать, что мы на уровне союзной республики и дальнейшее дробление неэффективно?

— Имен… — грузовик резко тормознул и я чуть было не ткнулся в стекло и не прикусил язык.

— Заглохли, — развел руками водитель.

Следующие полчаса свелись к попыткам завести двигатель пневмостартером, поискам неисправности, консилиуму водителей, перестановкам баллонов со сжатым воздухом… Мы, чтобы не лезть с непрошенными советами, отошли в сторонку и Джилас, дымя трубкой, ехидно наставил ее на меня:

— И откуда ты такой умный в девятнадцать лет?

Ну вот что ему ответить, что ни разу не девятнадцать? Так это поперек исторического материализма, поповщина и мракобесие. Ладно, зайдем с другой стороны:

— Вот скажи, ты великих математиков каких знаешь? Да не таращь глаза, ответь просто!

— Ну… Пифагор, Лагранж, Эйлер, Риман, Гаусс…

Неплохо в Белградском университете учат правоведов и филологов, не ожидал, что он перечислит больше двух-трех.

— А был еще Эварист Галуа, — назвал я моего героя. — Крупнейший алгебраист XIX века. Знаешь, во сколько лет он им стал?

— Что, в девятнадцать? — съязвил Милован.

— Не-а, в двадцать. В ночь перед дуэлью написал другу письмо, в котором изложил свои выводы, а потом его застрелили. Так что возраст роли не играет.

— Кончай перекур, по машинам! — донеслось с дороги.

— Вот дьяболична разбитина! — только после третьей попытки водиле, молодому парню, удалось воткнуть передачу. — Нич, как войне конец, будут у нас новы добры авто!

Странный у него выговор, но понятный.

— Водителем будешь?

Ответ я знал почти наверняка, но пусть Джилас послушает.

— Не, какой толк от тех железок? Аз бом судник, суди как прави партизан.

— А чего не на механика учиться? Вон как рулишь ловко!

И я не ошибся, мечты у всех в крестьянской стране сходные:

— Желим стати велик чловек и живети в изобилии. И за правосудие за все.

— А врачом?

Парень сморщился:

— Толико ран и крви же видел, задости е.

На первой же остановке, едва отчистив рожу и одежу от налипшей грязи, я тихонько насел на друже члена ЦК — спрашивал ли он других партизан о послевоенных планах, а если спрашивал, то не почуял ли какой закономерности? Он запустил пятерню в жесткую шевелюру и поскреб голову, а потом, широко раскрыл глаза и даже чуть-чуть рот.

— Слушай, а ведь почти все хотят в начальники! Кто в општине, кто вот так, в судьи, кто в комитеты партийные… Я думаю, это оттого, — дочесал затылок Милован, — что жизнь у людей нелегкая, вот они и мечтают о благополучии. А кто у нас хорошо жил? Только начальники и богатеи.

— А инженеры? Врачи? Профессора? Адвокаты, в конце концов?

— Ну-у, там же учиться надо…

— Вот именно! И ведь бойцы хорошую жизнь заслужили, как таким людям отказать?

Потихоньку я припер его вопросами и Джилас огрызнулся, что все это будут настоящие коммунисты, а значит, бояться нечего. Вот ведь парадокс какой — член ЦК, образованный марксист, но местами наивный, как чукотский юноша! У меня образования шиш да кумыш, но зато опыт девяностых и чтение, причем в растяжке по времени — от «огоньковского» вала разоблачений до нормальных исторических работ. В Федерации очень неглупые люди собрались, читали много и я вслед за ними тянулся, да и в Институте физкультуры, где я бакалавра по спортивному менеджменту получал, тоже не дураки преподавали, как бы там про спортсменов не шутили.

Ведь Тито точь-в-точь повторил путь Сталина: личный культ, безграничная власть, репрессии. И результат одинаковый, все пошло прахом, причем у югославов даже быстрее. Наверное, из-за того, что страна меньше и встроенность в европейскую экономику больше.

Вот я и вываливал на милованову голову свои «соображения» — на все посты придут заслуженные партизаны, кто ж еще-то? Сколько из них будет считать, что главное дело они уже сделали и могут расслабиться? Как там — «кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть». Сколько из них забронзовеют и кроме идеологической преданности ничего продуцировать не будут? Да и то, знаем мы эту преданность — мне в девяностых рассказывали, что президент Хорватии Франьо Туджман и начальник хорватского генштаба генерал Бобетко начинали как раз политкомиссарами у партизан (причем у последнего родню убили усташи), но в итоге стали националистами.

Да что там далеко ходить, я своими глазами наблюдал, как замполит наш полковой, вернейший ленинец, делегат отчетно-выборных конференций вплоть до уровня Московского военного округа, прямо у нас на глазах переобувался в демократа и поборника свободного рынка. И что, сука, характерно, на этом не остановился — видел я его уже на рубеже нулевых и десятых годов и где? На пикете под черно-желто-белым флагом, с иконой Николая II. Жаль, не довелось позже на него посмотреть, наверняка эволюция на этом не остановилась, а там перспективы широчайшие — можно заговор рептилоидов разоблачать, можно за плоскую Землю топить.

— Вы-то идейные, Мило. Но вот о чем подумай, кто первый встает в атаку? Кто ведет людей в бой? Кто гибнет первым? Именно вы, идейные. Вас становится меньше, на ваше место приходят новые коммунисты, и среди них вступивших только потому, что «так надо», а вовсе не по убеждениям, все больше.

— Мы их обучаем! И они своими делами доказали…

— Ладно-ладно, пусть все, кто прошел через партизанские отряды, безупречны. А их дети? Те, кому вы передадите новую Югославию? Они ведь, дай бог, вырастут в сытости и довольстве, у них не будет тех оснований становиться коммунистами, что у вас. Они станут не коммунистами, а членами партии.

Не знаю, как там при Сталине было, вырубал он номенклатуру или нет, но вот как все радовались в начале девяностых что скинули ее, и как тут же наросла новая — видел своими глазами. Что ты с бюрократией не делай, если не давить, то она как удушливый газ расползается во все щели и не дает жить.

Только для того, чтобы систематически давить сверху, там должен быть крутой лидер, да еще реально непогрешимый. Вон Тито, уж куда круче, балканский Сталин, а ведь с мостами через Неретву чуть было не накосорезил, хорошо, Четкович успел Кониц взять…

А если нет такого лидера? А если номенклатура скинет его, как Хрущева? Как ни крути, контроля сверху бюрократия не очень-то и боится, для нее это естественная и привычная вещь. Знаю, о чем говорю — сам бюрократ. И знаю, как обходить контроль, как создавать у начальства видимость, что все чики-пуки… И ничего, кроме контроля снизу, мне в голову не приходит. Иначе вырастет «новый класс», как напишет вот этот самый Джилас. Он, помнится, как раз на этой теме с Тито рассорился. Так что буду надеятся, что семена на правильную почву кидаю.

Договорить не дали — позвали есть, налили кипящей чорбы и мы, обжигаясь, наскоро похлебали варево из вяленого мяса, куда накидали ароматных травок. Не давая еде застоятся, пробежался по своим, проверил состояние, чуть не пропустил команду «По машинам!» и влезал уже на ходу. Тут, правда, крейсерская скорость у грузовика — километров тридцать в час, разгон медленный, так что я успешно приземлился в кабину.

Пока, на удивление, мы ехали свободно, обходя с помощью проводников крупные опорные пункты. Странно это видеть после почти полноценной линии фронта в Боснии — тут все малость расслаблено. Почти сразу после привала проезжали сквозь деревушку, где стоял небольшой отряд четников, то есть милиционеров — так они выскочили на дорогу, построились и отдавали честь «итальянской» колонне! Ну и мы, конечно, подобрались, изображая настоящих soldati, помахали им в ответ ручками, покричали «Va bene!»

А потом еда, тепло от двигателя и его равномерный рокот опустили сделали свое черное дело и мы, склонив голову друг другу на плечо, задремали.

Надолго ли, не знаю, но из сна меня выдернуло странное восклицание, прозвучавшее прямо над ухом:

— Russa bene!

В меня тыкал пальцем и радостно скалился итальянский офицер в несуразной шинели с воротником рыбьего меха:

— Russa bene!

Русса? Откуда он знает, что я русский???