Белла чао (1943)

Глава 1 Тифозный барак

Доносившиеся из-за двери характерные интонации за последнюю неделю мы выучили наизусть: доктор Исидор Папо недоволен вторжением в его зону ответственности и не желает пускать посетителя к выздоравливающим после тифа.

Население палаты состояло из пяти партизан в командирских и комиссарских чинах ротного и взводного уровня, меня и нашего старейшины как по возрасту (тридцать шесть лет), так и по званию — команданта батальона Симо Шолая.

Сюда, в центральную партизанскую больницу в Босански-Петроваце, английские поставки медикаментов и оборудования шли в первую очередь, да и с кроватями, бельем, посудой тут очень неплохо. В коридорах витала непременная для приличного медучреждения смесь запахов карболки, хлорки и лекарств — совсем как в лазарете 1-го Русского кадетского корпуса, с которого я начал свою здешнюю эпопею. Койки железные, пружинные, стены крашенные, полы деревянные, отмытые. Даже простыни чистые, сказка, а не жизнь.

Только голодно, холодно и четыре раза в день колют подкожно гепарин, отчего все пузо покрыто кровоподтеками, будто в гестапо били. Но — таковы ныне методы, а применяли их сурово и неотступно. А еще надзиравший за лечением и посещавший ежедневно доктор Папо выговаривал нам за то, что нахватали вшей и не следили за чистотой. Особенно Исидор пенял Шолае, человеку исключительной личной храбрости и фантастического пренебрежения собственным здоровьем.

И без того узколицый, да еще исхудавший Симо годился на фотографию в любую статью о последствиях тифа. Он ухитрился подцепить его после успешного штурма Купреса, когда разбирался с завшивленными пленными, до того просидевшими в осаде три недели. Остальные тоже не на курортах прохлаждались, я… со мной и так все ясно — заразился в четницкой тюрьме, откуда успел вовремя сдернуть и добраться до наших прежде, чем меня накрыла болезнь, хотя уже мало что соображал.

Лука тогда довез меня до госпиталя, сдал Папо и сообщил Альбине с Живкой. Девойки явились к Исидору и потребовали, чтобы их приставили ко мне больничарками. Неделю или две сознание возвращалось урывками — то тихонько плачущая надо мной медсестра с неразличимым во тьме лицом, то страшно довольный Лука, то добравшиеся до освобожденной территории ребята. Глиша вообще молодец, успел с Милицей доехать из Будапешта до Грачаца, где их нагнали новости о прорыве наших под Сараево. Так он вычислил, куда идут пролетарские бригады, привез Милу в Петровац и спокойно дождался прихода партизан.

Потом, когда я малость в себя пришел, Папо разрешил читать газеты и слушать радио — уж не знаю, кто нам в палату приемник поставил, но без Иво и Леки, моих доброхотов-начальников, тут не обошлось. Сима и товарищи командиры все больше «Борбу» читали да «Вестник Верховного штаба», а я слушал разные станции — Москву, Берлин, Лондон, Белград и переводил новости обитателям палаты. Не для того, чтобы пропагандистские статьи опровергать, а чтобы видели ситуацию с разных точек зрения.

Вещали каждый о своем — немцы упивались успехами на востоке, где сумели взять Ростов и выйти к Волге северней Сталинграда, но помалкивали об отступлении в Северной Африке. Англичане, наоборот, восхваляли Монтгомери, сумевшего загнуть салазки Роммелю и взять множество итальянских пленных. И в свою очередь почти ничего не говорили о рейде на Дьепп или потерях атлантических конвоев.

Рейх аннексировал Люксембург, где немедленно началась всеобщая забастовка, подавленная после арестов нескольких тысяч и расстрелов двух десятков человек, американцы дрались на Гуадалканале и высадились в Марокко и Алжире.

— А чем это нам поможет? — скептически спросил Симо как только я закончил пересказ.

— Немцы в Африке попали между двух огней, скоро их оттуда выпнут.

— Нам-то с этого что? — поддержал Шолаю полупрозрачный от болезни комиссар.

— Из Африки на Сицилию, с Сицилии в Калабрию и дальше. Ставлю свои ботинки против патрона, что года не пройдет, как сюда будут летать самолеты союзников из Италии.

— Было бы неплохо, — согласился Симо. — Но если русские не выстоят…

— Выстоят. И не просто выстоят, но и вздуют немцев по первое число, — уж что-что, но общую канву и примерные даты Сталинградской битвы я знал.

Хотя не без моих трудов эти даты несколько сдвинулись — в Югославии ошивались три дополнительных немецких дивизии. Сняли их, как ни упиралось Oberkommando der Wehrmacht, с восточного фронта. Личный приказ фюрера, ничего не попишешь, месть за Гиммлера, убитого в Чачаке снайперским выстрелом Небоша.

А еще на моем счету диверсии в Белграде и Гойло, сильно подпортившие логистику танковой армии «Африка», а еще раньше взятие Плевли. Вернее, не само взятие, а некоторые методики, принятые на вооружение партизанами. Симо штурмовал Купрес по моим заветам — созданная им усиленная рота пробила цепь усташских бункеров и обрушила оборону города. И в Ливно, и здесь, и в Дони-Вакуфе тоже действовали штурмовые роты.

Вскоре после газет и радио Папо разрешил визиты. Ко мне тут же тоненьким ручейком потянулись ребята — во-первых, злой доктор Ойподох в лице Исидора не допускал более одного человека в сутки, а во-вторых, наши сами заняты так, что не вздохнуть.

Лука натащил кучу книжек с картинками, ее немедленно расхватали соседи — от идеологически выдержанного «Катехизиса коммуниста», сплошь в серпах-молотах и со схемами классового деления и происхождения прибавочной стоимости, до откровенно хулиганского наставления по борьбе с танками. Танки там были представлены в виде женщин, а всякого рода гранаты и противотанковые ружья — в виде мужских половых органов. Я Луку спрашивал, кто до такого додумался, он только краснел, но брошюрка расходилась среди бойцов на ура. Вот он и занимался изданием все возрастающего числа книжиц.

Новые бригады создавали чуть ли не ежедневно и Бранко с Глишей метались между ними, налаживая военное обучение и внедряя для этого написанное с подачи Арсо Йовановича «Упутство за основну войну обуку». Сам Арсо, помимо обязанностей начальника штаба НОАЮ, волок громадный воз создания офицерской школы. НОАЮ — просто более привычное и удобное мне название, официально все носило громоздкое наименование «Народноослободилачка партизанска и добровольачка војска Југославије».

Небош с Марко готовили снайперов и замутили очень важное дело, которое у меня, бывшего функционера Федерации практической стрельбы, начисто вылетело из головы — приведение винтовок к нормальному бою. У наших-то спортсменов с оружием все по определению тип-топ было, вот и не вспомнил. А тут тысячи винтовок самого разноообразного генезиса, анамнеза и эпикриза. То есть, кто-то где-то когда-то от случая к случаю этим занимался, но бессистемно, а эти двое запустили целую программу, причем приказом Верховного штаба. У некоторых бойцов после пристрелки меткость возрастала вдвое, но если в среднем поднимется хотя бы на пять процентов — это просто великолепно.

Помогали им в этом бывшие советские военнопленные, освобожденные из хорватских лагерей во время похода партизанских бригад. Или бежавшие и пробившиеся сюда, в Босанску Краину. Пока их немного, но есть и офицеры, и ценные специалисты и всех их гребет Арсо и приставляет к делу, учить.

Бухтение в коридоре закончилось, Папо чуть приоткрыл дверь:

— После осмотра!

Доктор оставил визитера дожидаться в коридоре и вошел в палату. Он стремительно перемещался между кроватями, останавливаясь у каждой, выдергивая медкарты из висевших на спинках коек планшетов, просматривая записи и успевая задать вопросы пациентам. А вот Симо он устроил настоящий втык, обнаружив на тумбочке выданные утром и до сих пор не съеденные командантом витамины.

— Это безобразие! — кипятился похожий на молодого Эркюля Пуаро доктор. — Это дефицитные английские медикаменты, мы можем их применять только с разрешения Верховного штаба! А вы! А вы безответственно относитесь к собственному здоровью!

Шолая лежал, вытянувшись по стойке смирно.

— На вас тратят инсулиновые иглы! Кислородные подушки! Гепарин! Предупреждаю, что если вы и впредь будете пропускать прием лекарств, я, как начальник санитета армии, буду жаловаться на ваше поведение самому Верховному команданту! Немедленно примите витамины!

Красный, как обложка «Краткого курса», Шолая сгреб несколько драже и запихнул их в рот одним махом, лишь бы товарищу Тито не доложили о его неподобающем поведении.

— Вот так лучше, — сурово резюмировал Папо. — И не думайте, что если у меня на руках Съезд партизанских врачей, я не проверю, как вы все выполняете предписания!

Он вышел и бросил человеку в коридоре:

— Не более получаса!

Зная его хозяйственную натуру, могу прозакладывать голову, что за согласие допустить к нам неурочного посетителя, он выбил нечто полезное для больницы. Тем более из такого — товарища Иво Лолу Рибара, члена Верховного штаба и главного комсомольца Югославии.

При виде Рибара Симо разом, чуть не подавившись, проглотил все, что он держал во рту и откинулся на подушки.

— Привет, я тут вам яблок и персиков принес, — Иво выложил на тумбочку кулек.

А я чуть не заржал, вспомнив обязательные сеточки с апельсинами «от месткома, от парткома и от себя лично», которые принято таскать в больницы заболевшим сотрудникам.

— Привет-привет, — я пожал протянутую руку. — Зачем вдруг я понадобился?

— Ну почему сразу «понадобился»? Просто зашел навестить больного соратника.

Тут уж засмеялись все в палате.

— Ага, так просто, что полчаса с этим мародером договаривался. Кстати, что он с тебя за разрешение содрал?

Иво сделал вид, что не расслышал, посерьезнел, оглядел палату и тихим голосом спросил:

— Ходить можешь?

— Да уж несколько дней как.

— Тогда пошли.

В коридоре, где у окна Иво оставил исписанные в ожидании отмашки от Папо листочки, на мою голову вывалили идею очередного супер-форума. Так-то Верховный штаб и оба ЦК, партийный и комсомольский, дорвавшись до контроля над обширной и компактной свободной территорией, в том числе над несколькими крупными по местным меркам городами, гнали съезды один за другим. Молодежный, женский, упомянутый врачебный, офицерский, по обмену опытом и так далее. И вот, пользуясь оперативным затишьем, решились на самый главный — учредительное собрание нового верховного органа власти, Антифашистского вече народного освобождения. В принципе, пока вполне хватало возможностей Верховного штаба и ЦК КПЮ, но это структуры военные и узкопартийные, а движению требовалось продемонстрировать, что оно представляет широкие массы, а не только коммунистов.

— Мы приглашаем все, кто с нами сотрудничает, — рассказывал Иво, сидя на подоконнике. — Священников, профессуру, мусульман и так далее.

— А я-то каким боком?

— Понимаешь, Владо, — Иво несколько замялся, — ты Сабуров.

— А ты Рыбар, и что? — не понял, они что, по алфавиту собрались делегатов назначать?

— Ты не коммунист и не югослав, ты русский, да еще из кадетов.

— А-а-а, подхожу по анкетным данным, — до меня, наконец, дошло. — Только я не политик, я боевик.

— Папо говорит, что тебе еще месяц надо лечиться, никаких боев. А на заседания он тебя отпустит.

— Слушай, но вы же создаете народно-освободительные комитеты, не логичнее провести их съезд?

Иво поморщился:

— Почти невозможно собрать.

Я поскреб недавно обритую наголо и еще не обросшую голову — это получается, что комми соберут всякой твари по паре и объявят это народным представительством? И чуть не фыркнул прямо в лицо Иво, но вовремя заткнулся — сам-то ничуть не лучше! Мы же федерацию создавали точно таким же методом! Была инициативная группа, были энтузиасты на местах, причем в очень разных формах — где клубы, где тиры, где вообще интернет-тусовки и ты ды. И вот они проводили «заседания» и объявляли себя «региональными отделениями федерации», а мы с пачкой протоколов этих заседаний пошли в Минюст регистрировать «общероссийскую физкультурно-спортивную общественную организацию». А уж потом на этот каркас наросли и нормальные отделения, и тренерский совет, и дисциплинарная комиссия и вообще все, что положено иметь приличной федерации.

— Ладно, изображу вам русского беспартийного.

— И еще молодежный съезд.

Вот так всегда с товарищами начальниками, дашь палец — норовят всю руку отхватить. Но Иво ковал железо, не отходя от кассы и я стал делегатом первого съезда Объединенного союза антифашистской молодежи. Вот уж куда кадет Сабуров подходил идеально — восемнадцать лет и такой антифашист, что немцам второй год тошно.

— Ты хочешь слишком много и сразу, раскажи-ка, что по нашему разговору про итальянцев?

Перед самой отправкой в Белград я капнул на мозги Иво, что нас ожидает высадка союзников в Италии, переворот в Риме и подписание перемирия. И на некоторое время три итальянские армии в Югославии, Албании и Греции утратят понимание происходящего и связь с высшим командованием. В реале балканские партизаны успели разоружить парочку дивизий, но здесь есть шанс подготовиться заранее и выжать из ситуации побольше.

— Не имею права рассказывать, — замкнулся Иво. — Хочешь, иди к Тито, он как раз вчера в Петровац приехал, спроси у него.

— Не надо подробностей, просто скажи, работа ведется? Коминтерновские связи подняты? Я очень не хочу, чтобы несколько десятков тысяч винтовок, автоматов и пулеметов прошли мимо наших рук.

— Да ведется, ведется, не волнуйся.

— Ну и славно, тогда насчет съездов договорились, — мы хлопнули по рукам и разошлись.

Иво вернулся к своим многочисленным делам, а я, морщась от боли и потирая исколотое пузо — в палату, где меня встретили уважительные взгляды соседей. Не каждого пациента приходит навестить член Верховного штаба!

Но настоящий фурор случился вечером, после скудного ужина.

Доктор Папо за дверью разговаривал с женщиной и его интонации совсем не походили на привычные. Скорее, он мягко уговаривал, будучи не в силах решительно отказать и вся палата с интересом прислушивалась — кого же это к нам принесло? А потом доктор лично и с поклоном распахнул дверь и пропустил к нам Милицу.

Сказать, что все ахнули — ничего не сказать, все выпучили глаза и задержали дыхание, пока она, покачивая бедрами, плыла к моей койке, гордо подняв подбородок.

— Здравствуйте!

Я глупо улыбался, а остальные пытались произнести приветствие, но вместо «Добро вече!» получались у них ухающие и ахающие звуки. Да и то — будь я проклят, даже не с подведенными глазами и губами, зато в новенькой английской форме с перетянутой талией, она смотрелась сногсшибательно. Особенно вызывающе топорщились два передних кармана на короткой курточке и задняя часть саржевых брюк. Понятное дело, что Папо не смог отказать — поди, откажи такой!

Она села бочком на кровать и положила руку мне на грудь:

— Как ты себя чувствуешь, Владо?

— Спасибо, Мила, — сподобился выговорить я и обратился к соседям. — Другови, это мой боевой товарищ Мила.

В ходе представления каждый получил благосклонный кивок и только Симо удостоился прямого обращения:

— Я слышала о вас, командант Шолая, это же вы брали Купрес?

Симела кивнул, еще раз покраснел как «Краткий курс» и растекся медузой. Остальные тоже засмущались и немедленно занялись срочными делами, чтобы не смущать уже нас. А я порадовался, что пока еще больной, а то моя радость от встречи слишком бы походила на пистолет под одеялом.

— Господи, — прохладная ладонь прошлась по моей щеке, — что они с тобой сделали…

— С бульончика не зажируешь, — я положил свою руку поверх.

— Я принесу вам еды! — встрепенулась Мила.

— Спасибо, но нам больше ничего нельзя, диета такая.

Она неуверенно улыбнулась и мне показалось, что в уголках глаз блеснули слезинки.

— Противный мальчишка, не даешь о себе позаботится.

— Так, больные, вечерние уколы! — раздался от двери звонкий голос Альбины.

Не скажу, что молния, но разряд между ней и Милой проскочил, в воздухе отчетливо запахло озоном.

— Посетителей просьба покинуть госпиталь, сейчас время процедур! — насупилась Аля.

Мила слегка обнажила зубки (улыбаться — это ведь всегда немного показывать клыки) и, бьюсь об заклад, приготовилась сожрать Алю с потрохами, но тут, позвякивая в эмалированой кастрюльке свежесваренными шприцами, возникла Живка и битва не состоялась.

Величественно и с достоинством Милица попрощалась:

— До свидания, мальчики!

И прошествовала к выходу, откуда, предварительно убедившись, что Альбина не сводит с нее глаз, послала мне воздушный поцелуй. Наверное, поэтому очередные уколы оказались весьма болезненными, и удалилась Аля без обычного разговора со мной. Вот так, испокон веку за дамские ссоры отдувались мужчины.

Что не отменило несколько восторженного состояния в палате после ухода больничарок — похоже, сегодня мои акции взлетели на небывалую высоту. Нет, к Альбине и Живке соседи привыкли, но вот Мила… Товарищи командиры бросали на меня взгляды искоса, и только Симо, подтянувшись к спинке кровати, спросил сквозь прутья:

— Это кто приходил?

— Знакомая по Белграду.

Симо не удовлетворился такой краткой характеристикой, подвинулся ближе и шепнул:

— У тебя с ней было?

— С чего ты взял? — не знаю, насколько убедительно вышло изобразить удивление, но я старался.

— Да ладно, — отмахнулся Симо, — видно же.

— Что видно? — я невольно проверил под одеялом.

— Как она на тебя смотрит, как ты на нее.

Оставалось только пожать плечами. Спас меня комиссар госпиталя с вечерним обходом — политическая работа не замирала ни на минуту.

Впрочем, в нашей палате и так два комиссара и потому лозунговая часть с призывами умереть за свободу была свернута в пользу более информативной. Нам старательно перечислили все двадцать с лишним бригад, сформированных за последние недели. Ну как бригад, еле-еле полков — обычно в такой было от восьмисот до полутора тысяч человек, а в батальонах от силы триста.

И тут Верховный штаб принял решение формировать дивизии. Не, ну а чо — четников сильно меньше, но у них вообще корпуса! На мой взгляд, командование бежало впереди паровоза — дивизиям положена и артиллерия, и танки, и саперы, и хрен знает что еще, а у партизан с этим негусто. Всей брони — «тенковска чета Врховног штаба» в составе полудесятка танкеток и легких танков. Артиллерии — от силы полсотни стволов, хотя в последнее время отщипнули еще малость у итальянцев. Саперы — Владо Рус и его команда, тоже при Верховном штабе.

И куда тут дивизии создавать? Не вышло бы как с авиацией, теми двумя самолетами, которыми мне хвастались перед акцией в Гойло. Слетали раза три за полтора месяца, потом сгорели, из двух пилотов один погиб. Всей инфраструктуры — одна взлетная полоса, так что результат неудивительный.

В этих мыслях я чуть не пропустил финальный призыв положить жизни на алтарь, от которого комиссар госпиталя не удержался. А я не удержался и скривил рожу.

— Что вам не нравится, друже Владо? — строго спросил наш пропагандист.

— Да не надо за свободу умирать! — малость переиначил я генерала Паттона. — Надо сделать так, чтобы умирали фашисты! А самим остаться в живых!

Комиссара малость заклинило и он удалился, пытаясь понять, относится мое высказывание к ревизионизму или к оппортунизму. А у нас разгорелся спор, нужны ли жертвы. Я втолковывал соседям:

— Жертвы неизбежны. Только партизаны побеждают тем, что выживают. Нас зажали в Ужице — мы ушли в Восточную Боснию. Нас зажали в Фоче — мы ушли в Краину. Нас зажмут в Петроваце — мы уйдем в Далмацию и так далее. Поймите, потеря каждого опытного и обученного бойца это не просто потеря одного человека. Это несколько выживших фашистов, их придется добивать неопытным и необученным!

Не знаю, сумел ли я поколебать этот неприятный и довольно частый у коммунистов мотив «и как один умрем», настало время отбоя и пациенты госпиталя, не без воздействия персонала, прекратили дозволенные речи.

Утром мое реноме среди выздоравливающих поднялось еще выше, когда погулять в садик при больнице меня вызвал сам Ранкович. Ну в самом деле, что это за партизан такой, к которому члены Верховного штаба чуть не в очередь стоят и за которого две умопомрачительные женщины готовы поцапаться, как кошки?

Накинул шинельку, вышел. Лека с ходу загрузил меня операцией «Альфа» — партизанская разведка вскрыла намерения итальянцев восстановить контроль над Прозором. Тамошний воевода равногорцев, несколько раз получив по сусалам от партизан и видя свое разбегающееся воинство, кинулся за помощью к макаронникам и те подписались снабжать четников, лишь бы дрались с коммунистами. Вот Ранкович и задумал ликвидировать воеводу, но обломался от одного только вида потенциального командира группы. Ага, мне сейчас самое то по горам мотаться, один только плюс что транспорт не нужен — я очень легкий, могу передвигаться с попутным ветром.

Лека повздыхал и свернул к пустым вопросам о состоянии, разговорам о погоде и прочим банальностями, но у меня был другой интерес:

— Скажи мне, Милица Проданович что тут делает?

— Кто?

Вот не знай я его, может и поверил бы, что он слышит имя в первый раз.

— Глиша ее привез, мой контакт в Белграде.

— А! — делано обрадовался Ранкович. — Служит секретарем Верховного штаба.

У меня даром что глаза из орбит не вылезли — вы там что, совсем с глузду съехали? Вот так вот просто, появляется любовница Ачимовича, пусть бывшая, и ее сразу допускают к работе с документами высшего уровня секретности?

Леке не составило труда прочитать мою реакцию и он развел руками:

— Ну, я сам понимаю, не очень правильно.

— Но тогда почему???

— Был приказ, — он показал глазами куда-то вверх.

Ах вот оно что… Ну да, тогда все складывается — и должность, и новенькая английская форма, которая у нас в большом дефиците, и реакция Папо, и то, что Мила появилась только после приезда Тито.