Беглый в Варшаве 2

Глава 19

Мы спустились вниз, к ожидавшей машине из госпиталя. Двор наш ещё спал — в окнах не было света, чирикали воробьи, и только старенький дворник в тёплой куртке протирал тряпкой ручку входной двери соседнего подъезда.

— Вокзал? — спросил шофёр.

— Вокзал, — кивнул я, повторив единственное слово эхом.

Машина фыркнув, тронулась, и дом остался за спиной, будто глава прочитанной книги.

Наш поезд отправлялся ранним утром. Платформа была полупустой, сонные фигуры, чемоданы, запах кофе, железа и… железной дороги. Состав был советский. Мы сели на свои места в вагон заранее, устроились в купе и разложили вещи: меньшие чемоданы наверх, большой и не совсем подъемный, в ящик под нижней полкой, сумка с едой в отсек у окна, который напротив стола, документы, во внутренний карман моей куртки.

Поезд медленно тронулся, и за окном поплыли пригороды Варшавы. Я устроился поудобнее на нижней полке, а Инна села напротив, у окна. Проводник, мужчина средних лет, но уже с седыми усами, заглянул к нам в купе:

— Документы проверим после границы. Чай будете?

— Спасибо, пока нет, — ответил я, и он кивнул, продолжив свой обход.

Инна молча смотрела в окно, наблюдая, как мелькают знакомые места. Промелькнула небольшая пригородная станция, где мы когда-то покупали цветы для нашей квартиры. А вот тот самый магазинчик, где мы брали продукты в первые дни после приезда в Польшу.

— О чём думаешь? — тихо спросил я.

— Странно всё это, — она повернулась ко мне. — Вроде были в Польше недолго, а ощущение, что навсегда из дома уезжаем… Как будто один этап жизни закончился, и начинается совсем другой.

— Может, так и есть, — я протянул руку и накрыл её ладонь своей. — Но мы же вместе. Это главное.

Она улыбнулась, но в глазах всё ещё читалась не ушедшая совсем тревога.

— Костя, а ты не сожалеешь? Ну, про Варшаву, про то, что мы там обустроились?

Я задумался. Сожалел ли? Варшава дала нам время друг для друга, возможность почувствовать себя обычной семейной парой, несмотря на лихие приключения и борьбу с педофилами. Но с другой стороны, это была всё же временная остановка, не более.

— Нет, — честно ответил я. — Варшава была хорошим промежуточным этапом. Но это не наша история, понимаешь? А вот Куба… Думаю, там мы сможем быть по-настоящему полезными.

За окном начали мелькать поля, леса, небольшие деревушки. Польская весна была ещё робкой — деревья только начинали зеленеть, а в тени, кое-где ещё лежали даже остатки снега.

— Граница скоро будет, — сказал я, взглянув на часы.

— Волнуешься?

— Нет. А ты?

— Немного. Всё-таки первый раз пересекаю границу на поезде как замужняя женщина, — она засмеялась. — Звучит глупо, да?

— Совсем нет. Я тоже в первый раз пересекаю границу с женой на поезде. Тот раз, на аэродроме считай не в счет…

Мы замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. Ритмичный стук колёс убаюкивал, и я почувствовал, как напряжение последних дней постепенно отпускает.

Через пять с половиной часов поезд начал замедляться. За окном показались пограничные столбы, бараки, вышки.

— Польско-советская граница, — объявил проводник. — Приготовьте документы.

Процедура прохождения границы заняла около полуторачасов. Пограничники были вежливы, но дотошны. Проверили паспорта, заглянули в чемоданы, задали несколько формальных вопросов о цели поездки.

— В командировку едете? — спросил один из них, молодой лейтенант с серьёзным лицом.

— Да, служебная командировка, — ответил я, показывая соответствующие документы.

— Понятно. Счастливого пути.

Когда поезд снова тронулся, Инна облегчённо вздохнула:

— Ну вот, теперь мы дома.

— Точно. Ты права.

Советская земля встретила нас лесами и полями, ещё более зелёными, чем польские. Весна здесь тоже была в самом разгаре, березки покрылись нежной зеленью, а в воздухе чувствовалось то особое весеннее тепло, которое обещает скорое лето.

— Красиво, — заметила Инна, снова уткнувшись в окно.

— Да. И как-то… привычно.

— Ага… Наше… Как там мама?

— К вечеру сами все увидим, не переживай.

Мы ехали через Брест, где сделали получасовую остановку. Инна купила на перроне бутылку лимонада и булочку, я — газету. Обычная советская провинция, знакомая до боли: женщины в платках, мужчины в кепках, дети с мороженым, несмотря на еще достаточно прохладную погоду.

— Как же я соскучилась по борщу, чёрному хлебу и селедке, — призналась Инна, когда мы снова устроились в купе. — В Варшаве готовила, конечно, но всё равно не то.

— На Кубе тоже будет не то, — предупредил я. — Генерал говорил, что с едой там проблемы.

— Ничего, выкрутимся. Главное, что у нас теперь есть столько всего для обмена.

К вечеру добрались до Минска. Город встретил нас тёплым майским воздухом и знакомой суетой вокзала. Носильщики, таксисты, объявления по громкоговорителю — всё было таким родным после польской размеренности.

— Ночуем у мамы? — спросила Инна, когда мы вышли на привокзальную площадь.

— А где же еще? Берлога в госпитале, наверняка уже отошла кому-то…

— Даже к бабке не ходи… Интересно кому досталась?

— Когда нибудь узнаем. Давай лучше часть вещей в камеру хранения сдадим?

— Да конечно, тем более, что послезавтра с утра поезд до Одессы.

Такси нашли быстро, несмотря на вечернюю суету у вокзала. Шофер, плотный мужичок с лоснящимся лбом, лениво вылез из «Волги», помог закинуть чемоданы в багажник и коротко спросил:

— Куда едем?

— Проспект Пушкина…

Он кивнул, хлопнул багажником и привычно повел машину по улицам вечернего города. Минск медленно погружался в сумерки, улицы сияли влажным асфальтом и жёлтыми пятнами фонарей. Инна устроилась рядом, голова её легла мне на плечо, глаза закрылись. Молчание в салоне нарушал только хорошо поставленный голос диктора на радио, вещавшего о предстоящем субботнике.

— Вот мы и дома, — тихо сказала она, когда машина свернула с улицы в знакомый двор.

— Я даже знаю, что мы сейчас будем делать! — Невольно ухмыльнулся я.

— И что же? — Жена повернула ко мне свое лицо.

— Сейчас будем пить чай с пирожными, — усмехнулся я. — Твоя мама всегда держит их про запас, вдруг Инна заглянет…

Раиса Аркадьевна открыла дверь почти сразу после звонка. На ней был тёплый фланелевый халат, на лице, привычная смесь радости и тревоги.

— Инночка! Дочка! Наконец-то! — Она обняла мою жену так крепко, будто та вернулась из кругосветного путешествия. — Проходите, дети, у меня всё готово. И чай, и пирожные. Сладкие, как вы любите.

Квартира пахла корицей, тёплым тестом и чем-то ещё… домашним. Раздевшись и занеся свой багаж в комнату Инны, мы прошли на кухню, где на скатерти в ромашку уже стоял пузатый заварник и блюдо с пышными ватрушками. Предварительно помыв руки…

— Садитесь, дети. Сейчас налью. Вот, Инночка, с мёдом тебе, ты ж его любишь. Костя, а тебе с вишневым вареньем, как в прошлый раз?

Я улыбнулся и кивнул. Всё здесь было таким же, как в ту осень, когда мы впервые зашли сюда вдвоём. Ничего не изменилось: ни цвет стен, ни горшок с геранью на подоконнике, ни даже треснувшая чашка с буквой «Ж», из которой мама Инны, по привычке, пила только по воскресеньям.

Сидя за столом, внимательно посмотрел на неё, наблюдая каждую мелочь: как дрожит рука, наливая чай, как поднимаются уголки губ, когда она глядит на Инну, как замедляется речь, когда ловит усталость в наших лицах.

«„Друг“, проведи тихое сканирование, пожалуйста. Общий статус, нейровозраст, сосудистое состояние. Без вмешательства. Просто наблюдение.»

Пауза длилась не более трёх секунд.

«Наблюдение завершено. Объект: женщина, возраст 53. Физиологическое состояние удовлетворительное. Признаков прогрессирующих патологий не выявлено. Неврология стабильна. Сердечный ритм в норме. Уровень стресса ниже среднего. Вмешательства не требуется.»

«Спасибо,» — мысленно ответил я.

— Костенька, — обратилась ко мне мама Инны, слегка покраснев, — вы надолго приехали или проездом?

Инна опередила меня:

— Мама, мы всего на пару дней. Потом — в путь. Работать.

— Далеко? — Она смотрела не на Инну, а на меня, будто искала в глазах что-то, чего не могла выговорить.

— Далеко, — честно ответил. — Там где тепло. Очень тепло… Куба, Раиса Анатольевна.

— Куба… — прошептала она, будто гадая вслух. — Тогда береги её. Очень. Она у меня одна.

Я кивнул. На этом и сошлись.

Вечер прошёл в уютной тишине, прерываемой только скрипом кресла, когда мама вставала, чтобы поставить ещё чай или убрать со стола. Инна присела к ней на диван, укрылась пледом, и они долго разговаривали — о детстве, школе, платьях и прочем, что ускользало от моего внимания, но грело душу.