Беглый в Варшаве 2

Глава 16

Операция по аресту была разработана до мелочей. Никаких громких задержаний на улице — его должны были взять тихо, в одном из служебных кабинетов в штабе фронта, куда его вызовут под благовидным предлогом.

Измайлов как человек, начавший это дело, был вызван в Лодзь для участия в финальном акте. Он стоял за дверью кабинета, слушая ровный, уверенный голос Филипченко, докладывавшего о своих «успехах», и его сердце колотилось от смеси ненависти и торжества справедливости.

Он думал о тех ребятах-подпольщиках, которых этот нелюдь отправил на смерть. Он думал о партизанах, расстрелянных в лесу. И он понимал, что сейчас вершится правосудие.

Когда в кабинет вошли оперативники, Филипченко даже не сразу понял, что происходит. На его лице отразилось сначала недоумение, потом осознание и, наконец, звериная ярость. Он попытался выхватить пистолет, но был сбит с ног и закован в наручники.

Глядя в его полные ненависти глаза, Измайлов не чувствовал радости. Он чувствовал тяжёлую, ледяную усталость и ещё понимание того, что эта победа, лишь одна из многих, которые ещё предстоит одержать на этом бесконечном, невидимом фронте.

Суд над капитаном-предателем Филипченко был скорым и закрытым. Военный трибунал приговорил его к высшей мере наказания. Приговор был приведён в исполнение немедленно. Справедливость восторжествовала.

Для лейтенанта Филиппа Измайлова это дело стало боевым крещением, которое определило всю его дальнейшую судьбу. Он остался в Варшаве, продолжая свою тихую охоту на теней. Война в городе не заканчивалась. «Смерш» выкорчёвывал остатки немецкой агентуры, ловил диверсантов, вскрывал заговоры националистов.

Измайлов прослужил в контрразведке польской столицы до 1950 года, став одним из самых результативных оперативников. На его личном счету к тому моменту было порядка тридцати выявленных и обезвреженных агентов иностранных разведок. Он научился видеть мир по-другому. Для него не существовало мелочей: случайно оброненная фраза, необычный покрой одежды, слишком быстрый взгляд, брошенный на часы — всё это могло стать началом новой запутанной истории.

В 1950 году его, как опытного специалиста, перевели на другой, не менее важный участок невидимого фронта — на Дальний Восток, в радиоразведку. Новые враги, новые методы, но суть работы оставалась прежней — защищать Родину от тех, кто желал ей зла. Но не хватало технических знаний и он поступил заочно в Московский институт инженеров связи.

Сейчас, летя над Атлантикой, думал: «вот сейчас, все такие были бы, как они, простые, надёжные, без двойного дна.»

Он прижался к холодному стеклу и мельком взглянул на крыло. Где-то внизу была Куба. Где всё будет не так просто.

Гавана, 19 часов спустя

Ночная Куба встретила влажной жарой и отчетливым запахом солёного воздуха. Пальмы казались нереальными после московских берез и елей.

— А вот и двадцать восемь, — произнесла, немного растягивая слова моя жена, улыбаясь намного более естественно.

— Почему именно двадцать восемь, душа моя?

— Потому что на выходе из салона самолета висит градусник!

— Странно, я не заметил…

— Може потому, что слишком много уделил своего генеральского внимания ножкам стюардессы, дорогой?

Странно, этого точно не было, но профилактический посыл жены понятен. Сделаем слегка смущенный вид…

У трапа нас ждала щегольская «Волга», за рулём которой был «наш» человек в костюме, явно из посольской резидентуры. Генерал подал ему руку, и не сбавляя шаг и на ходу спросил:

— Сразу в посольство? Я должен доложить в Центр.

— Конечно, товарищ генерал, — ответил тот с акцентированным «г».

— Украинец?

— Да не… товарищ генерал, из под Ростова.

— Понятно. Едем?

— Ага… Ваш багаж привезут сразу на квартиру.

Скосив взгляд назад, увидел, что жена откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Устала… Я молча смотрел в темноту улиц Гаваны, где начиналась его новая работа.

Дом, куда нас привезли после посещения посольства, стоял чуть в стороне от набережной Малекон, за зарослями гибискуса и старым бетонным забором.

— Построен в сорок шестом, — объяснил сопровождающий, когда ключ повернулся в замке с явным усилием. — Раньше здесь жили чехи. Потом поляки. Теперь вы.

Сразу за входной дверью уже стоял наш багаж. Значит есть еще ключи от нашего жилища.

Комнаты на удивление были большие, прохладные, с тяжёлыми шторами и мебелью, покрытой кубинским кружевом. Пахло солью, деревом и чем-то острым — будто в доме хранили специи или сигары. Старый электрический вентилятор шумел на потолке, солидно гудя своим электромотором.

— Неожиданно уютно, — произнесла супруга, разглядывая резные ставни и вазу с засохшей бугенвиллией.

Ее муж кивнул, соглашаясь с оценкой своей супруги. Слишком уютно для случайного жилища, слишком подготовлено.

«Слушают», — сделал генерал однозначный вывод. По закону жанра сейчас должен быть телефонный звонок. Ожидая его, он окинул взглядом стены — взглядом, в котором была и скука, и опыт, который как говорится — не пропьешь.

Буквально через пару минут раздался ожидаемый телефонный звонок. Аппарат был дисковый.

— Измайлов, слушаю.

— Говорит Сергеев, завтра в десять состоится брифинг, будьте один.

— Принято.

Абонент Филиппа Ивановича первым повесил трубку, а он вышел на веранду, и присел в плетёное кресло.

На улице шёл ночной дождь — редкий, тёплый, кубинский, как легкое прикосновение влажной ладони. В этом климате всё плыло, таяло. Даже время. Жена вышла следом.

— Не спится Фил?

— Да вот думы тяжкие…

— Опять ты думаешь. Может, пора привыкнуть, что теперь у тебя «отпуск с элементами тревоги»?

Он легко усмехнулся на эти слова, мягко, по-своему.

— В Гаване не будет у нас отпуска. Особенно для меня.

Наутро их разбудил голос старой кубинки, принёсшей хлеб и кофе.

— Señora… desayuno, señora…(Сеньора… завтрак, сеньора…)

Измайлов уже был одет: рубашка цвета беж, на тон темнее легкие брюки, чёрные очки, кожаный дипломат.

— Вернусь к обеду. — И легко целуя жену за ухом, совсем негромко добавил: — Не выходи из дома. Пока не сориентируемся, так будет лучше милая.

Она молча кивнула.

— У тебя будет кабинет?

— Вернусь, обязательно расскажу… — Он еще раз посмотрел на неё чуть дольше, чем обычно. Хотел сказать что-то, но сдержался. Только коснулся указательным пальцам её носа.

И ушёл.

Как сообщили ему еще в Союзе, кодовое обозначение виллы управления было «Моряк». А как по генеральскому размышлению, это был просто штаб группы радиоразведки КГБ СССР на Кубе. Там был и его кабинет, и залы со спецаппаратуой.

Дом в котором расположились радиоразведчики стоял на невысоком холме, окружённый манговыми деревьями. На белёных стенах главного корпуса красовался герб Республики Куба, а рядом советский. Союз нерушимый, так сказать, в бетонном исполнении. Перед фасадом, белая «Волга», за ней автоматчик в оливковой кубинской форме.

Предыдущий начальник центра, полковник Гречишкин, встретил меня тут же, у машины. Высокий, худой, лицо, как старая холщовая сумка: потертое, но сдержанное, без эмоций, глаза осторожные. Такими на допросах смотрят, когда не уверены, стоит ли раскрывать свои карты.

Пройдя мимо него внутрь дома, генерал ощутил как ему в нос ударил концентрированный запах бумаги и табака.

На первом этаже уже ожидали трое. Один в очках, с руками штабного аналитика. Второй — связист. Третий был кубинец, в форме без знаков различия. Все молчали, пока генерал не подошел вплотную.

Первый протянул руку:

— Товарищ генерал, объект к передаче готов. Документация — по списку, ключи, сейфы, журналы — всё в порядке. Можете лично проверить.

— Проверим, — сказал Филипп Иванович спокойно, — но сначала пройдемте, в кабинет, разговор есть Роман Сергеевич.

Он кивнул, провёл меня в небольшой кабинет. Не его, уже мой, но запах — ещё его: табак «Космос», влажная тропическая бумага и старая кожаная обивка кресла. Пахло отставкой, и не только ей.

Сели. Он, напряженно прямо, генерал немного наискось, наблюдая.

— Сколько вы здесь отслужили, товарищ полковник?

— Двадцать восемь месяцев, — отозвался сразу. — Из них двадцать два — в должности начальника. Раньше был заместителем.

— И вдруг, передача дел…

Он молчал, его взгляд, неожиданно стал чуть твёрже. Филипп Иванович тем временем налил воды в стакан, чай здесь не пользовался популярностью — только пыль в пакетиках, а кофе был кислый. А вода была кубинская, своя.

— Мне всё-таки интересно, — осторожно начал Измайлов. — Не потому что хочу вас уязвить. Просто хочу понять, за какую именно шахматную доску меня посадили. Почему вы уходите?

Он пожал плечами.

— Официальная формулировка — «по состоянию здоровья». Давление, сердце. Медкомиссия в Гаване всё оформила.

— А неофициальная?

Он помолчал. Потом сказал, почти шепотом:

— Вы ж сами понимаете, Филипп Иванович, здесь всё на ушах, американцы вон, напротив. Кто-то что-то где-то перехватил не вовремя, не так доложил, начальству это категорически не понравилось. В итоге всё списали на меня, хотя я вам по совести скажу — у нас на объекте утечек не было. Тут либо информация ушла из Москвы, либо у кубинцев кто-то поработал… Других вариантов нет.

Генерал слушал и кивал, всё это было очень похоже на правду. А вполне может, и на тщательно выученный им текст. В таких местах, как это, правда редко ходит сама по себе, без сопровождения.

Когда он ушел, оставив Измайлову толстую папку со схемами шифрованных каналов, журналами прослушек и штатным расписанием, генерал остался один.

После еще одного просмотра всей документации, он обратил свое внимание на свободные вакансии медсанчасти — фельдшера и его помощника, он же санинструктор. Вот и сделаем первый запрос на Инну и ее мужа Костю, принял решение Филипп Иванович. «Надеюсь моего веса хватит что бы им быстро оформили выезд.»