Барышня ищет разгадки

16. Случай в Тельме

16. Случай в Тельме

Мы выгрузились в моей гостиной, миг спустя в комнату заглянула Надежда… громко ойкнула и бросилась бежать.

— Тёть Луш, тут по вашу душу пришли! — донеслось до нас.

Лукерья появилась мгновенно — вся какая-то взъерошенная, как ворона, глаза совсем запали, в чём, что называется, душа держится. Увидела Болотникова, рот разинула, правда, тут же закрыла и поклонилась. Молча и в пояс. Разогнула спину и смотрит — прямо, открыто, без тени сомнения.

— Говори, как есть, Лукерья, чего на Ольгу Дмитриевну волочёшь? — спросил Болотников.

Спросил спокойно, но она снова съёжилась под его взглядом.

— Не волоку. Но ваше высокородие ей получше нашего дом найдёт.

— Это несомненно, но зачем обманываешь? Что она успела тебе сделать? Отвечай давай, нечего запираться! Как врать, так со всем уважением, а как за свои слова ответ держать, так молчишь?

— Отчего же, и скажу, — Лукерья снова выпрямилась. — Мало того, что с мертвяками знается, так ещё и ночами шастает, и разговоры разговаривает с кем-то за дверью, не пойми, с кем, вроде и нет никого, а вроде и есть. Мне оно зачем? Хватило уже! Деньги обратно хоть все отдам, не нужны мне они, сама проживу, без всякого мертвецкого отродья!

О как. Как всё запущено, сказала бы тётя Галя. Я взглянула на Соколовского, и прямо изумилась, как он мрачно смотрел на Лукерью чуть сбоку, из-за могучего плеча Болотникова.

— Сама-то кто? — ласково спросил Болотников. — Не отродье, но внучка? Забыла, как едва не камнями из деревни погнали? Теперь смотришь, кого бы тоже куда прогнать?

— А чего она? Куда-то шастает, и не в дверь, как люди, а…

— А как я?

— У вашего высокородия волшебный камень есть.

— Считай, что у неё тоже. И у господина Соколовского. Вот они и приходят, когда хотят и куда им нужно. А сейчас им нужно по делам службы, обоим, а они, понимаешь, твои откровения слушают.

— Да какая там служба, — буркнула Лукерья тихо, но Болотников услышал.

— А такая, самая что ни на есть настоящая. Ты мне скажешь, отчего люди умирают? Ты скажешь, сам человек концы отдал, али помог кто? Ты возвращенца прогонишь, если на порог явится? А другую какую нежить? Или дверь распахнёшь пошире, чтобы не только тебя забрали, а ещё и девчонку твою, и Федота?

Лукерья, кажется, и сейчас бы нашлась с ответом, но тут в двери застучали, в сенях принялись обтаптывать снег с валенок, а потом к нам заглянул господин Курочкин собственной персоной, о котором я уже и вовсе успела позабыть.

— Доброго здоровьица хозяевам, и прочим обитателям сего жилища! — он снял шапку и не чинясь, поклонился. — Ну что, Ольга Дмитриевна, добрался я до тебя, готов присмотреться к дому-то твоему. Или не твоему, но чей он тут, а живёшь-то всё одно ты.

Лукерья снова, как говорили у меня дома, потеряла челюсть. Подобрала, и уставилась теперь уже на Варфоломея Аверьяныча.

— Так, а это у нас кто, — изумился Болотников, — и по какому поводу прибыл?

— А это, Матвей Миронович, господин Курочкин, плотник из Иннокентьевского, и прибыл он осмотреть мои комнаты да подсказать, как их можно утеплить, чтоб зубами не стучать, — сказала я. — Никто ж не знал, что я уже, оказывается, новую квартиру ищу, — и глянуть на Лукерью поехиднее.

Курочкин воззрился на меня с изумлением, а Болотников принялся выяснять, что вообще меж нами такое. И ещё раз услышал историю про захаживавшего к плотнику покойного Петруху.

— Если бы не Ольга Дмитриевна, я бы, ей-богу, не выдержал в какой-нибудь день, не защитился и поддался, и ушёл бы с ним, тут бы и конец мне. А он, холера такая, дальше бы ходил, и ещё б кого-нибудь увёл, приятелей али собутыльников. А теперь ушёл, да хорошо ушёл, не вернётся больше. Вот я и обещал ответную услугу оказать, взглянуть на дом и покумекать, что тут можно сделать, чтоб теплее стало.

— Ничего тут не сделать, дыра тут, всё утекает туда, — влезла Лукерья.

— А ты откуда знаешь? Сама, что ль, ту дыру проковыряла? — усмехнулся Варфоломей и повернулся ко мне. — Это что ль хозяйка твоя? А чего злющая такая, будто ей с утра хвост дверью прищемили?

Я не удержалась, фыркнула. Взглянула на Соколовского — он тоже с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Прав плотник-то, — улыбнулся и Болотников, — про хвост, явно ж тебе его кто-то прищемил. И это явно была не Ольга Дмитриевна, она дверями-то не пользуется, потому что раз — и в том месте, которое надобно. А тебе всего-то нужно — хвост беречь да где ни попадя не раскладывать, — и смеётся, прямо смеётся.

И тут случилось удивительное — Лукерья оглядела нас, засопела да и дала дёру, только башмаки по полу простучали.

— Чего это она? — не понял Варфоломей. — Так как, Ольга Дмитриевна, работу-то работать?

А я стою, такая, и вообще не понимаю, что мне теперь делать. Куда бежать, паковать вещи или наоборот, предлагать всем чаю.

Болотников оглядел нашу живописную группу и пошёл следом за Лукерьей, бормоча что-то вроде «ну, Лушка, ну, дурища».

— Что делать-то? — рискнула я озвучить свои сомнения.

— Если я что-то понимаю, Матвей Миронович имеет какой-то интерес в этой весьма нелюбезной даме, — сказал Соколовский. — И у него есть какая-то власть над ней. Вернётся — посмотрим, что скажет.

Впрочем, он вернулся почти сразу же.

— Ольга Дмитриевна, Лукерья просит вашего прощения. Сама ещё потом скажет. И просит не держать на неё зла.

— Значит, работаем, — выдохнула я. — Все. И я, и Варфоломей Аверьяныч. Спасибо, Матвей Миронович, без вас бы не решили.

— Пустое, Ольга Дмитриевна. Если всё же решите, что Лушка для вас чрезмерна — скажите, найдём другой дом.

— Да я вроде бы привыкла, — вздыхаю. — Вот если ещё господин Курочкин подскажет, как сделать теплее — то цены этому дому не будет. Место хорошее, до всего близко, а если Лукерья думать всякую ерунду перестанет — так и вовсе.

— Ольга Дмитриевна, но если вдруг что не так — говорите, — строго сказал Соколовский. — Решим.

— О да, — кивнула я.

Странно у них здесь всё. Но раз моё выселение откладывается, то выдыхаем и просим чаю. Или даже кофе.

Впрочем, Болотников откланялся, и Соколовский тоже заторопился.

— Если, Ольга Дмитриевна, мне завтра нужно отправиться вы знаете куда, то сегодня надлежит завершить некоторые дела. И предупредить, что вы за меня.

— А я справлюсь?

— Справитесь, — строго сказал он, — даже и не думайте лишнего. Будем на связи.

И тоже исчез.

— Чаю, Варфоломей Аверьянович? Прости уж нас за этот спектакль, — вздохнула я.

— А что? Думаю, и в театре такого не дают, — усмехнулся он.

Мимо гостиной протопали, Лукерья что-то велела Надежде, и потом разве что входная дверь хлопнула громко, на весь дом.

Надежда поскреблась, как по зову, и я тут же организовала её подать еды мне и почтенному мастеру. Она мигом принесла поднос со всякой снедью, а после ещё и чайник, и наладилась было сбежать, но я не позволила.

— А теперь сядь и расскажи, что за чертовщина у вас в Тельме случилась и почему Лукерья на людей бросается. А на некромантов — особенно.

— Дед у ей был некромант, — сообщила Надежда. — У мамки моей, стало быть, тоже. Он помер — они ещё не родились. Так, байки слушали, как он по зиме ночью улицы деревенские обходил да смотрел, нет ли кого неживого. А если встречал — то бил палкой в лоб, и те кончались прямо на месте. А дочка евонная, бабка моя, была наша деревенская колдовка. Не по упокойничкам, а просто обычная. Как прабабка, то есть ейная мать. Но мамке моей не дано, она не может ни отвар заговорить, ни кровушку остановить, ни огонь в печи разжечь, а тёть Лушка может. И я могу, а сёстры мои — ни-ни. И тёть Лушка меня помалу учила, как я подросла, что делать да как. А у нас там в деревне хоть и фабрика большая, суконная, да стоит же, не работает, как хозяева вовсе разорились, так и стоит, а вот заводик стекольный при той фабрике работал, и тятька мой там работал, и дядька Спиридон, тёть Лушкин муж. Она ж первая красавица на деревне-то у нас была, тёть Лушка, вот он её и засватал, и жили, только деток им господь не дал. А дядька Спиридон тоже был собой хорош да нравом весел, только вот выпивал крепко, и тятька мой ему завсегда в рожу втыкал — ты, мол, меру-то знай, так говорил. А дядька только усмехался. Но повадился он тёть Лушку поколачивать — чего, мол, пустоцвет мне достался, это всё, наверное, от колдовства твоего. И говорил ей, чтоб не смела ни людям колдовать, ни меня учить. А как в деревне без колдовки? Кто целебные травы даст, кто выбитое плечо вправит, кто на погоду хорошую наворожит, кто роженице поможет? Вот так-то. Она и говорила — не могу перестать, то моё. Моё дело и мой крест. Ну и жили бы помалу, да он крепко гулять начал, дядька-то, всех доступных деревенских перебрал. Ох, они и ссорились-то, крик на всю улицу стоял. Он ей — молчи, дура, пустоцвет, а она ему — дождёшься, кобель, так прижучу тебя, что забудешь, как зовут. И он верил, она так могла. Случалось, что пугала мужиков крепко, и они потом баб своих уже не били, с почтением смотрели. Да наверное, и прижучила бы, но появилась в деревне та Марийка.

— Приехала что ль? — спросил Варфоломей, живо всё это слушавший.

— По железке приехала, ага. Вроде какую-то родню искала, да не было у нас никакой ейной родни. Остановилась в доме у Дарьи, вдовы Володьки Мокроусова, у ней дети в город подались на заработки, её с собой звали, да она не пошла, сказала — тут родилась, тут и помирать буду. И пустила ту Марийку на постой. И Марийка по деревне-то шныряла, вроде как про ту родню расспрашивала, мол, брат ейный с женой уехали в наши края, землю им тут по реформе обещали, они и поехали. А где расспрашивать вернее всего? В кабаке, ясное дело, особенно — как жалованье выдадут на заводе-то. Вот туда и шастала, и там с мужиками вела беседы. Но никто ни брата того, ни супружницы ейной, ни деток их малых у нас в глаза не видел, так и говорили. И все на тёть Лушку показывали — мол, её спроси, она верно скажет, были такие или нет. Но тёть Лушку та Марийка десятой дорогой обходила. А вот муженька её привечала, а собой она была хороша — тоненькая, лёгкая, одевалась, как городская, вот вроде вас, красивая, в общем, у нас таких не было. Дядька Спиридон и повёлся. И совсем разум потерял — и ночевал у Марийки в Дарьином доме, и даже на завод утром оттуда шёл, домой вообще не заглядывал. Тёть Лушка плюнула и сказала — пускай там и остаётся, домой больше не пущу.

И кто знает, что бы вышло, но пропал одним днём сынок у Дарьиной соседки Анны — славный парень Тимоха, тоже на заводе первый год работал. А на смену не пришёл, потом ещё на одну, забеспокоились. А потом и Спиридон не пришёл тоже, мастер послал других мужиков к тёть Лушке разузнать, что да как, но та только плюнула и сказала, что уже неделю его не видела, и видеть не желает. Ну да все знали, что меж ними давно уже кошка пробежала, так и ушли от неё. А когда ещё один мужик пропал, тоже Спиридонов приятель, уже сильно забеспокоились да искать начали. И вроде кто-то видел, как тот Данила к Дарье в дом заходил, а потом нашлись свидетели, что и Тимоху где-то там рядом углядели. Сказали старосте, он велел искать получше. Сказали жандармам на станции, но те только плечами пожали — ваше, мол дело, вы и разбирайтесь. Пошли к заводскому управляющему, и тот уже всполошился, потому что работники-то ему нужны, куда деваться.

Управляющий как раз и старосту приложил хорошенько, чтоб тоже искал, и в город дал знать, оттуда сыщик приехал. И вот тот сыщик как раз и связал концы с концами, что вокруг Дарьного-то дома все пропажи наши тёрлись. Самой Дарьи, к слову, и дома-то не было, она у сыновей в городе гостила. Сунулся сыщик в тот дом, когда Марийки не было, шастала где-то, а там в подполе — лежат, все трое, и холодные уже.

Ой, что тут началось. Никто не понял, с чего они померли. Но когда дошло до тёть Лушки, она меня схватила и к Дарье-то помчалась со всех ног, и всё себя ругала, что раньше не встряла в это дело, думала, там просто так, а оказалось, что не просто.

А дальше началось жуть что, потому что не успела тёть Лушка в дом зайти, как и Марийка подоспела. И как начали они друг на друга орать, и как начали друг на друга колдовать — тут-то все и просекли, что Марийка не просто так, а тоже колдовка, и много что умеет. Но подсобрались мужики, и как поволокут на тёть Лушку — чтобы не трогала Марийку, та хорошая. А она им возьми и скажи — дураки вы, хорошая она вам, а что у ей тени нет, вы не видите?

Как завопила та Марийка, как набросится на тёть Лушку, а та меня рядом поставила, крУгом нас очертила да сказала — помогай, мол, а то всем плохо придётся. Нам, мол, не страшно, у нас дед был из тех, кто таким в лоб давал, мы справимся. Ну и я её держала, а она ту Марийку просто сожгла. Раз — и не стало её, вспыхнула и всё равно что лопнула. И кроме пепла, ничего от неё не осталось.

Я думала — всё, справились, но мужики как на нас попёрли! Мол, тёть Лушка убила тех троих, кто лежал в подполе, и Марийку тоже убила, потому что та ейного мужа увела, и чтоб концы скрыть. А ни староста, ни сыщик ничего сделать-то не смогли, куда они против толпы? А мы только и успели, что в тёть Лушкин дом спрятаться. Но дом уже хотели сжечь, и окна нам камнями побили. А тёть Лушка после того противустояния с Марийкой едва живая лежала, говорила — конец ей пришёл, всё к одному, пущай, мол, убивают. Мне говорила — спрячься до темноты, а как темно станет — ты беги к своим, они не выдадут. А я совсем не знала, что делать, только подле неё сидела и всё.

Один умный человек нашёлся во всём этом страхе божьем, господин Стахов, заводской управляющий, он-то и телеграфировал в город — мол, тут смертоубийство, и замешаны маги. И его высокородие господин Болотников своим камнем волшебным открыл проход, и мигом пришёл, и на всех глянул так, что попятились и расползлись. И полдня слушал — что у нас тут случилось. Сидел в конторе завода и велел всех туда к нему приводить. И так цельный день, и даже на ночь у господина Стахова остался. А наутро пришёл к тёть Лушке и сказал — ты, Лушка, как хошь, а житья тебе здесь боле не дадут. Собирайся да пошли, будешь жить в городе, дом и работу дам. И девку свою бери, тоже нечего тут пропадать. Купил нам этот домик, дозволил жить, а в службу потребовал, чтобы пускали на постой и кормили-поили, кого ему надо. Мало ли чиновников да служилых людей по делам в город приносит. И денег на то не жалел. Вот мы и пускали. Но они все либо не магичили вовсе, либо же как и она сама, а вот такого, чтобы со смертью знался, раньше не было. А тёть Лушка с тех пор никого не любит, кто со смертью, потому что ту Марийку упустили и не поймали, а его высокородие потом рассказал, что она и до нашей деревни ещё целу кучу народу из других мест увела.

— Так нежить это была, — пожала я плечами.

Конечно, всё было понятно, и я даже пожалела эту самую Лушку, но — чего на меня-то переть?

— То-то и оно, но никто ж не понял, что у клятой той Марийки тени-то нет! Она, говорят, всегда так становилась, что не разглядеть было. А тёть Лушка очень печалилась, что пришлось всё хозяйство бросить, только и успели мы с ней, что немного вещичек в сундук побросать, и запасы трав кое-какие. Мамка прибежала, перекрестила меня и сказала — с богом, ступай, всё одно теперь тебя после такого дела замуж здесь никто не возьмёт. А у меня ещё две сестрёнки меньшие, им прежде меня замуж нельзя, а куда мне теперь замуж? Зато по осени сосед весточку привёз, что Нюту выдали за парня с нашей же улицы, хорошо. А мы и тут притерпелись, тёть Лушка иногда соседям кому помогает помалу.

— А сколько лет твоей Лушке-то? — спросил Варфоломей.

— Да тридесять и шесть стукнуло о прошлом годе, — отвечала Надежда.

Ну ничего ж себе, как жизнь-то беднягу помотала! Потому что выглядит она на все пятьдесят.

— И что ж она себя в чёрном теле держит? — продолжал допытываться Варфоломей.

— Постится, в храм ходит, поклоны бьёт. Говорит — её вина, что не удержала Спиридона и не разгадала сразу же ту Марийку.

— Да какая тут вина, — отмахнулась я, — не виновата она, я так думаю.

— Его высокородие ей так же сказал, да она не слушает.

— Ну, бывает, — согласился Варфоломей. — А чего на Ольгу Дмитриевну бочку катит?

— Так она ей ту Марийку живо напомнила. Всей и разницы, что барыня живая, а та проклятущая — нет, вот и всё. Но так же одевается, так же разговаривает, мудрёные словечки у ней то и дело. И с мужиками крутится, хоть и говорит, что по службе. А кто видел-то ту службу, никто. Потому и злится. А от дома не откажешь, от его ж высокородия прибыла.

— Пускай со мной сходит в больницу как-нибудь с утра, да хоть завтра, — фыркнула я. — Посмотрит, что я там делаю.

— Не пойдёт, побоится. Может того, побегает по морозу, до церкви Крестовоздвиженской добежит, свечку поставит да успокоится, — отмахнулась Надежда.

— Ладно, дева, давай-ка, веди нас по дому, гляну я, где тут у вас какая дыра.

Мы отправились все втроём. Надежда показывала, где что, а Варфоломей осматривал, носом вёл, пальцами трогал, опускался на корточки или даже на колени, и смотрел. Целый час, наверное, мы ходили, и Лукерьи всё это время дома не было. Она появилась как раз, когда он осматривал входную дверь.

— Не возводи, хозяйка, на дом свой напраслину, — сказал ей, как на крыльцо поднялась. — Всё с твоим домом хорошо. Просто нужно кой-что подшаманить, и не будет тепло уходить. Дозволишь?

Она смотрела как обычно — мрачно, исподлобья.

— А где ж я денег-то столько возьму, за такую работу рассчитаться?

— Так Ольга Дмитриевна уже всё оплатила, и с гаком даже.

Тут она воззрилась на меня.

— И что, вы согласны?

— А как же, — пожимаю плечами, как ни в чём не бывало. — Зима долгая, жить всем нужно. И вам, и мне.

— Ну, смотрите, — повела плечами, пошла уже мимо нас в дом, и пробурчала в последний момент: — Делайте, как надо, раз знаете, я на всё согласна.

После осмотра дома Варфоломей собрал нас всех на кухне, велел сесть и слушать и важно сказал:

— Драгоценные мои, работать начнём завтра. Ольга-свет Дмитриевна, надо полагать, на службу с утра убежит, а вот от вас обеих, — он пристально взглянул на Лукерью и Надежду, — понадобится мне помощь и содействие.

— Чего делать-то, говорите, — тут же отозвалась Надежда.

— Обе маги, так? Да ещё и хозяйки дому этому, верно? — дождался кивков от обеих, продолжил. — Значит, должны вложить кое-что от себя, чтобы заработало-то.

— Я тоже могу, — влезаю, и смотрю — что ответит.

— Можешь, да только сила твоя больно уж не такая, как все, не поможет в таком деле никак. Ты уже всё сделала, теперь будешь смотреть да радоваться.

Вы посмотрите, какая редкость небывалая — можно смотреть, как другие работают, да радоваться.

— Принято, — киваю я с улыбкой.

Уговариваются о времени, в которое Варфоломей сможет к ним с того берега прибыть, и он поясняет — дело небыстрое, займёт не меньше недели, потому что нужно будет тщательно пройти всю наружную стену, каждую пядь. Конечно, летом было бы сподручнее, да до того лета ещё дожить надо, верно ведь? Значит, будем сейчас. Я снаружи, одна из вас, а то и обе — изнутри. И помалу сделаем. А печи летом посмотрим, что с ними не так, сейчас уж обойдёмся.

Мне сделалось хорошо — потому что все эти перестановки кровати, конечно же, были на пользу, но проблемы не решали. А теперь, наверное, решим.

— Ладно, поняла я. Обедать давайте, что ли, али это уже ужин у нас, — пробурчала Лукерья. — Надька, что там похлёбка?

— Так стоит, родненькая, как сварилась с утра — так и стоит, сейчас согреем, чтоб горяченького поесть, да и поедим, — Надежда подхватилась и принялась выставлять на стол тарелки, ложки, хлеб и всякие закуски — огурцы солёные да квашеную капусту.

— Вы, Варфоломей Аверьяныч, капустку как любите — с лучком али с брусничкой? — спрашивала она.

— Да как подашь, красота, так и ладно, — усмехался он в усы, а усы и борода у него были холёные, подстриженные, ухоженные.

Лукерья же молча разливала похлёбку, и даже настойку откуда-то из подпола вынула, разлила.

— Благодарю, хозяюшка, без настоечки-то как дело начинать, всё верно, — кивал Варфоломей. — А потом уже как завершим труды наши, так и выпьем.

Выпили и ели, и Варфоломей знай ел да нахваливал. Мол, всё так вкусно, что и пальчики оближешь, и вовсе ум отъешь. Надежда разулыбалась, а Лукерья молчала, но смотреть стала чуть менее сурово. Кажется, её убедили, что Варфоломей безопасен, а от меня не только вред может быть, но и польза тоже.

А после, как поели, я спросила его:

— Ты, Варфоломей Аверьяныч, как домой добираться предпочитаешь? На своих двоих? А то я могу тебя своими путями отвести, раз — и на месте.

Он взглянул с интересом.

— Что же, занятное предложение, занятное. Честно скажу, ни разу доселе так ходить не доводилось. И что же, Ольга Дмитриевна, вот прямо за один шаг отведёшь?

— Конечно, — кивнула я, — дело-то нехитрое.

Вот дожила, уже и дело нехитрое. Скажи тебе дома кто о таком способе перемещения — у виска бы пальцем покрутила. А тут — ничего так, сама ходишь и людям предлагаешь.

— Значит, не буду отказываться. Только ты того, оденься, у меня, конечно, дом-то тёплый, но меня в нем, почитай, весь день-то и не было.

Я набросила платок и тулуп, он тем временем распрощался с нашими хозяйками. Протянула ему, тоже собравшемуся, руку, и шагнула в отлично ощущаемую комнатку — где я беседовала с Петрухой. Удалось.

Варфоломей сразу же выпустил осветительных шаров, оглядел внутренности домика, понюхал воздух.

— Всё благополучно, никаких недозволенных посетителей, — кивнул неспешно. — Благодарю тебя, Ольга Дмитриевна.

— Это мне тебя благодарить надо — мало того, что за работу берёшься, так ещё и Лукерью нашу укротил, — усмехаюсь.

— Судьбинушка у неё — никому не пожелать, но что говорят нам? Каждому свыше дана ноша по силам. Справится Лукерья. И мы справимся.

— Вот и славно. Завтра можем и не увидеться, так что — доброй ночи, — поклонилась я.

— И тебе, — он поклонился в ответ.

Я шагнула домой… уф, выдохнуть. Нет, сначала отчёт начальству. Закрыться наглухо от подслушивания и взяться за зеркало.

Начальство отозвалось мгновенно.

— Рад вас видеть и слышать, Ольга Дмитриевна, — улыбнулся Соколовский. — Ну как, укротили зверя рыкающего?

— С помощью божеской и Варфоломеевой, и в некотором роде — Матвея Мироныча тоже, — усмехнулась я.

И рассказала вкратце историю Лукерьиного изгнания из Тельмы, и потом ещё — как мы с Варфоломеем обходили дом, и на чём договорились.

— Вот и славно, — кивнул он. — Рад, что всё так вышло. Кстати, если нужен ещё один маг — возьмите Алёшку моего, он у меня парень рачительный, хозяйственный и в домашних делах понимает. Пришлю завтра, предупредите там хозяек ваших. Мало ли, что в процессе понадобится.

— Благодарю, — кивнула я.

В самом деле — мало ли?

— Теперь о делах. Я отбуду уже вскоре, и появиться рассчитываю послезавтра, а то и вовсе третьего дня. Но будем на связи, если что-то важное — зовите, обязуюсь откликнуться и на любой ваш вопрос ответить. Пока меня нет — начальник вам Болотников, его слушать, как меня, и ему докладываться, что случилось в течение дня и какие странности вы увидели. Докладывать в любом случае, ясно? — сверкнул он на меня глазами строго.

— Поняла, — кивнула я. — Исполню.

— И не забудьте зайти за жалованьем, я слышал, сегодня уже выдавали. У вас там за неделю работы что-то набежало.

Отличная новость, что.

— Непременно зайду. А завтра мне куда, к Брагину?

— Да, если ничего другого не случится, то — к нему. А если вы кому-то понадобитесь срочно, вас найдут, я предупредил.

— Хорошо. А вам удачи, — я рискнула взглянуть Соколовскому в глаза.

Это же как видеозвонок, не лицом к лицу. Он улыбнулся необыкновенно заводной улыбкой.

— Благодарю, Ольга Дмитриевна, удача мне очень понадобится, всем нам понадобится. Доброй вам ночи, и скоро встретимся.

— И вам доброй ночи.

Я уже легла спать, а мне всё вспоминалась та улыбка Соколовского. И к чему это? Вот совсем ни к чему. Поэтому нечего вспоминать всякое, спи, Оля, завтра будет новый день.