Атман. Книга 1

Глава 4 Шестое окно

4

Шестое окно

— Рыжий, помолчи, — попросил Ит. — Слышишь?

— Ага, — Скрипач замер. — А вот это уже…

— Да тихо ты!

Впервые за всё время они, находясь в локации, услышали новые звуки — вот только звуки эти доносились, к их удивлению, не из дома, и не из сарая, а с соседнего участка, находившегося за границей локации, и являвшегося, по сути, фантомом. Этого пространства не существовало, не должно было существовать, однако там, за кустами и ржавой рабицей, звучали сейчас чьи-то голоса, не один, несколько, и там явно происходило что-то более чем серьезное.

— … сейчас приедут и увезут. Милиция должна освидетельствовать, просто так нельзя…

— … ой, горе-то какое, горе, Томочка, дорогая, да как же это ты так…

— … куда вы лезете? Зачем вам на это смотреть?..

— … вот прямо под яблоней и лежит, мы одеялком прикрыли, принесли с террасы одеялко…

— … сыну её, сыну-то позвонили?..

— … так они рассорились вчера с сыном, сама слыхала, живем ведь забор в забор… накричали друг на друга, он подхватился, да и уехал, а она осталась, и вон чего вышло… померла, сердце, видать, прихватило… довёл мать, вот инфаркт у ней и случился…

— … нашли, позвонили, в телефоне её номер нашли, вторым стоял… отольются теперь ему материнские слёзы… до смерти мать довести, это ж каким подонком-то быть надо…

Ит и Скрипач переглянулись.

— Ого, — сказал Скрипач негромко. — Там кто-то умер. Соседка, видимо.

— Да, верно, — согласился Ит. — Может быть, это и напугало Дану в тот раз? Когда тебе шесть, смерть человека можно воспринять очень по-разному. Она была, по всей видимости, чувствительным ребенком, и, возможно…

Он не договорил, потому что из-за дома раздались два других голоса — на этот раз ссорились две женщины, одна пожилая, вторая помоложе. Если судить по голосам, первой было за шестьдесят, а второй — вокруг тридцати.

— Вот тебе пример, что может быть, если довести мать, — зло сказала пожилая. — Ты вот этого хочешь? Скажи честно, этого ты хочешь, мерзавка? Да? Довести до смерти, всё себе заграбастать, и жить припеваючи, а мать пусть гниёт в могиле?

— Такими темпами я первая в могиле окажусь, мама, — резко произнес второй голос. — Это не я тебя, это ты меня доводишь! Да, да, ты! Ведешь себя, как шантажистка, и всё время требуешь! Пример тебе привести? Легко! На хрена тебе нужна была эта чёртова баня, мама? Вот на хрена? Она там пять лет валяется в результате! Кто её купил? Я! Кто с меня, матери-одиночки с годовалым ребенком на руках, денег требовал на эту баню? Не ты ли, мама? Чего молчишь? Я купила, как ты просила. Ты что сказала? Что оплатишь сборку. И где баня? А нет бани! За эти пять лет всё сгнило к чертям собачим, потому что у тебя, оказывается, денег не было, ты намеривалась их с меня стрясти, да вот не вышло, потому что у меня их тоже нет!

— Я хотела построить баню, чтобы ты же в ней и мылась! — рявкнула пожилая. — Ты, вместе с твоим китайским отродьем! Ну так ведь нет, не нашлось у мамочки денег, чтобы байстрючке мытье нормальное организовать! Пожалела денежек мамулечка, вот и ходит байстрючка грязнее грязи, вся замызганная!

— Так она вся в тебя удалась, — фыркнула молодая. — Ты тоже мыться не большая охотница. Ходишь, и воняешь, как бомжиха. «Я моюся», — издевательски сказала она. — Ага. Раз в неделю, в тазике, в своей это поганой конуре. Моется она, поглядите на неё!

— Ты как с матерью разговариваешь⁈ — рявкнула пожилая. — Ты что себе позволяешь? Я как бомжиха? Это китаец твой был вонючий, как бомж, и девка вся в него уродилась. Прям копия. И грязная, и узкоглазая! Нашла ты под кого лечь, доча, ох и нашла. Мстила матери, поди? Или о чём другом думала, когда ноги перед ним раздвигала?

— Закрой свой поганый рот! — взвизгнула молодая. — Как ты смеешь так говорить про свою же внучку⁈

— Внучку, от жопы ручку, — захихикала пожилая. — Если бы хоть пацана родила, так ведь нет, девку…

— Уж кто получился, — вдруг почти миролюбиво сказала молодая. — Простите-извините, не дошла ещё наука, чтобы под заказ детей рожать. А если б и дошла, мы бы в пацанах утонули, всем же наследники нужны, древних родов, не иначе. Вот тебя взять, мама. Кто ты такая, чтоб тебе пацан так сильно требовался? Продолжатель славного рода Гвоздевых? Ну, родила я внучку, и чего?

— Да того, что она и тебе самой не сильно-то нужна, — сварливо сказала пожилая. — То-то ты мне её с младенчества каждое лето на три месяца спихиваешь, и раз в две недели появляешься. Не заскучала по кровиночке своей узкоглазой?

— Я работаю, — ответила молодая.

— Ага, передним местом, — парировала пожилая. — Скинешь девку, и в Москву, хвостом крутить. Нового китайца-женатика не нашла ещё? Или им одиночки с прицепами не сильно нужны?

— Твою налево, мама, я же сказала, что я работаю! — взорвалась младшая.

— И в выходные? — пожилая захихикала. — До которого часа работаешь? До закрытия клуба? Или пока такси ездят? И как же я вырастила на свою голову такую шалашовку китайскую? — с горечью спросила она. — Где упустила? Что не так сказала? Всё ведь у тебя было, у твари, мать старалась, кожу с себя была готова снять, лишь бы доченьке лучшую одежду выправить, учиться пристроить, кружки оплатить, секции…

— Чего ты оплачивала? Секцию волейбола при школе, которая бесплатная была, или рисование в ДК, которое в месяц пятьдесят копеек стоило? — младшая расхохоталась. — Ври, да не завирайся, мама. Прямо ты вся переломалась и перетрудилась со мной, как же!

— Вот, что и требовалось доказать, — с торжеством в голосе сказала пожилая. — Вот так ты и доводишь мать, мерзавка! Как хочешь, а я в Москву поеду сейчас, хоть пару дней отдохну от тебя, чтобы это всё не слышать!..

— А я тоже в Москву поеду, — парировала молодая. — Вот соберусь сейчас, и поеду. Что я тут забыла, вообще не знаю. Кабачки твои сраные, или петрушку сорта «крысиный хвостик»? Пропусти, я иду собираться!

— Ой, иди, нашлась цаца, — огрызнулась пожилая. — Иди, иди, и чтобы духу твоего здесь не было!

— И не будет, — заверила молодая. — Вот только как у тебя деньги кончатся опять, дух мой тут снова появится.

— Это кто тебе сказал? Голос с неба, или ещё кто? — ехидно спросила пожилая.

— Это моя жопа так чует, — отбила молодая. — А она обычно не ошибается…

Голоса смолкли. Ит и Скрипач всё ещё стояли, прислушиваясь, но голосов больше не было — никаких. Ни на соседнем участке, ни в самой локации. Снова наступила та самая давящая тишина, которая была тут во время прошлых входов, вот только кошки они пока что не видели — впрочем, сейчас им уж точно было не до кошки.

— Они поссорились, — резюмировал очевидное Скрипач, когда стало понятно, что продолжения не будет. — И, судя по всему, это было обычным делом.

— Видимо, да, — согласился Ит. — Жалко Дану. Теперь понятно, почему она настолько быстро отдалилась от матери в юности. Такого отношения врагу не пожелаешь.

— Это верно, — с грустью согласился Скрипач. — Ребенок, который для всех только помеха. Обуза для бабушки, не нужная матери, которой хочется построить личную жизнь, а из-за ребенка это становится практически невозможно. Да уж, выглядит это хреново.

— И не говори. Ну что, пойдем, посмотрим, что там за окно такое? — спросил Ит. — Попробуем открыть его, или сразу поищем лестницу?

— На фига? — пожал плечами Скрипач. — Почему-то мне кажется, что лестница не понадобится.

Скрипач оказался прав — лестница им действительно не пригодилась. Когда они, обогнув дом, снова встретили кошку, которая, разумеется, опять нырнула в продух, оба с удивлением увидели, что окно, то самое, шестое, несуществующее в реальности окно помывочной, слегка приоткрыто.

— Да, лестница не нужна, — покачал головой Скрипач. — Кажется, нас приглашают в гости.

Он указал куда-то вниз, и Ит увидел, что под стеной, напротив окна, стоит табуретка.

— Совсем хорошо, — заметил он. — Ну что, полезли?

— А что делать. Полезли, — Скрипач встал на табуретку, и осторожно толкнул створку окна. — Забавно, — сказал он. — Петли, кажется, смазаны. Очень легко идёт.

Он вскочил на подоконник, и спрыгнул внутрь маленькой, даже крошечной, пожалуй, комнаты. Ит последовал его примеру.

Помывочная представляла собой помещение, обшитое изнутри даже не вагонкой, а какой-то совсем уже простецкой доской, больше всего похожей на заборную. Струганная доска, кривая, неровная, и вся в сучках, точнее, в дырках от выпавших сучков. По низу, где-то на метр от пола, помещение это было затянуто клеенкой, тоже самой дешевой, той самой, которой хозяйки застилают на даче рабочие столы. Незамысловатый рисунок, тусклые цвета. В углу, рядом с дверью, стояла стопка разномастных эмалированных тазов.

— Удручающее зрелище, — констатировал Скрипач. — Холодно. Да ещё и сыро. И как тут мыться?

— Если быстро, то нормально, — раздался вдруг из-за прикрытой двери тоненький детский голосок. — Если долго, то можно простудиться. А вы кто?

Скрипач открыл дверь, и оба они увидели, что за дверью стоит ребенок, и с интересом смотрит на них.

— Ты мальчик или девочка? — спросил Скрипач первое, что пришло ему в голову. И немудрено, потому что девочку признать в этом ребенке было весьма затруднительно. — Как тебя зовут?

— Я девочка, — кажется, ребенку стало обидно. — Меня зовут Данька.

— Очень приятно, — Скрипач чуть склонил голову. — Я рыжий. А это вот Ит. Ит, помаши Даньке.

— Зачем мне махать, я же не маленькая, — сказала Данька. — Я и так вижу.

— Ну и хорошо, — похвалил Скрипач. — А что ты здесь делаешь, Данька? Ты же тут одна, да?

— Да, — она погрустнела. — Так вышло, что они меня здесь забыли.

В проходной кухне действительно было неуютно, но тут оказалось гораздо светлее, чем перед дверью в помывочную, и они, наконец, смогли разглядеть девочку во всех деталях. Детали эти выглядели печально. Настолько печально, что Ит, украдкой рассматривавший ребенка, расстроился. Бедная Дана, думалось ему, вот теперь понятно, почему она, после раздумий, конечно, решила, что не стоит брать маму с собой. Маму, которая так относилась к дочери, брать куда-то из того мира, в котором они жили, действительно не следовало. Следовало обеспечить ей долгую и комфортную жизнь (собственно, это и было в результате сделано), а так же полное отсутствие воспоминаний о том, что неё была когда-то дочь. Одинокая, здоровая, счастливая немолодая женщина — вот кого Дана оставила на планете, когда они уходили. Вполне довольная собой и жизнью одинокая женщина. И никакой дочери.

Дана, а, точнее, Данька, была одета в серые от грязи шорты до колен, в разбитые, явно с чужой ноги сандалии «на вырост», которые были ей велики, и в майку, некогда бывшую белой, а сейчас тускло-серую от грязи. Майка вовсе не девчоночья, а вполне себе мальчишечья — на ней виднелся плохо различимый рисунок, на котором было схематичное море, схематичный корабль, схематичное солнце, и схематичный маяк, из которого бил, не смотря на солнце в небе, схематичный луч света. Этакая примитивная графика, которую рисовал художник, лишенный здравого смысла. Зачем включать прожектор маяка, когда на небе светит солнце? Бред какой-то. Стрижка у девочки оказалась просто ужасная — словно кто-то обкорнал ребенка тупыми ножницами, пытаясь сделать подобие каре, но получилось в результате кривое чёрти что.

— Как это они тебя тут забыли? Кто забыл? — Скрипач присел на корточки. — Мама?

— Мама и бабушка, — Данька вздохнула. — Они поругались, и в Москву поехали, а я тут осталась.

— Почему? — спросил Ит. — Как же такое вышло? И почему они поругались?

— Тёть Тамара умерла, — девочка с грустью вздохнула. — Она была хорошая, тёть Тамара. Всегда меня угощала, я даже не просила, а она всё равно мне давала что-то. Когда яблоко, когда сушку, когда печенье. И кошка у неё хорошая.

— Кошка? — спросил Ит.

— Ну да. Джинка. Джини. Я не видела, но там сказали, что тёть Тамара подошла к яблоне, упала, и умерла. Джинка испугалась, в сарай к нам залезла. Я пошла её доставать, а потом они ругаться начали. И у соседей тоже ругались, ну, у тёть Тамары. Мы с Джинкой вышли потом, а никого нет. У соседей нет, и у нас. У них, наверно, милиция забрала тёть Тамару на похороны, а у нас… мама с бабушкой поругались, и уехали. А меня забыли. Я в сарае сидела, вот и забыли. Мы с Джинкой испугались, она в подпол залезла, а я в окно. На улице одной страшно, — пожаловалась она. — И в доме тоже. Я бы Джинку выпустила, только крышку открыть не могу в подпол, она слишком тяжелая.

— Вот эту? — спросил Ит. Подошел к нужному месту на полу, присел, нащупал кольцо, и поднял тяжеленную, обитую снизу отсыревшим рубероидом, крышку. Из темноты подпола пахнуло влагой, холодом, и прелью.

— Джини, Джини, иди сюда скорей! — с радостью закричала Данька. — Джини, не бойся, они хорошие, они не тронут тебя. Иди, я тебе кушать дам!

Вскоре из подпола выскочила серая кошка в красном ошейнике. Данька подхватила её на руки, и прижала к себе.

— Теперь она будет моя кошка, — сообщила она. — Если тёть Тамару похоронят там, в милиции, то кошка же будет ничья? А если ничья, то можно забрать.

— Если мама позволит, — осторожно сказал Ит.

— А, уже неважно, — фыркнула Данька. — Уже всё равно моя. Красивая, правда?

— Очень красивая кошка, — похвалил Скрипач. — Но Ит правильно сказал — мама может не разрешить.

— Но ведь мамы тут нет, — возразила Данька. — Значит, и запрещать некому.

— А когда мама вернется? — спросил Скрипач.

— Думаете, она вернется? — голос Даньки погрустнел. — Мне кажется, они никогда уже не вернутся. Они ведь меня здесь бросили. Как кошку.

Ит удивился — потому что в голосе Даньки прозвучала сейчас какая-то очень спокойная и взрослая обреченность.

— Они тебя просто забыли, — успокаивающе произнес он. — Потому что поссорились. Помирятся, и вернутся. Надо только немножко подождать.

— Я уже очень долго жду, — Данька вздохнула. — Много-много времени. И никто не вернулся. Так что они меня бросили, так же, как Юрик, сын тёть Тамары, бросил Джини, потому что тёть Тамара умерла, и её похоронят в милиции, а ему Джини не нужна. Мы с ней обе никому не нужны, вот нас и оставили здесь. Забыли уже, наверное.

— Погоди, — Ит нахмурился. — Ты говоришь, что прошло много-много времени. Значит, ты тут уже много дней, так?

— Не-а, — помотала головой Данька. — Тут нет дней. Тут только один день. И он ходит по кругу, раз за разом. Как сломанная пластинка. Сперва утро, потом тёть Галя находит под яблоней тёть Тамару, потом все кричат, потом у нас кричат, потом я бегу в сарай, в котором прячется Джини, и мы там вместе сидим, потом Джини прячется в подпол, а я прячусь в дом, потом проходит много-много времени, и всё повторяется снова. Опять кричат, опять Джини, опять окно…

— Дверь заперта, — сказал Ит. — Как же ты выходишь из дома? Снова через окно?

— Нет, — Данька задумалась. — Наверное, дом меня высаживает. Сам. Просто я сижу тут, на кухне, а потом снова стою у дома, у жасмина, где мои картинки на стене.

— Ты не пробовала вылезти через окно, которое в помывочной? — спросил Ит.

— А там больше нет окна, — пожала плечами Данька. — В него только залезть можно. Вылезти нельзя почему-то. А другие окна не открываются.

— В смысле? — Скрипач подошел к двери в помывочную, и распахнул её.

Окна не было. Вместо окна, через которое они попали в дом, находилась глухая деревянная стена, зашитая всё теми же кривыми, потемневшими от времени и сырости, досками.

— Вот видишь, рыжий, я же сказала, — усмехнулась Данька. — Окна нет.

Ит и Скрипач с тревогой переглянулись. И одному, и другому ситуация стремительно переставала нравиться.

— А когда ты отсюда попадешь наружу? — спросил Ит.

Есть вероятность, что локация отправит их на улицу вместе с Данькой, но именно что вероятность, а не стопроцентная уверенность. Разумеется, дом часть локации, и корабль должен будет их отсюда вывести, но… но этого должна захотеть сама Дана, а сейчас Дана — это Данька, её проекция из детства, и совсем не факт, что Дана-ребенок мыслит так же, как Дана-взрослая. Как в старом анекдоте про динозавра на улице. Пятьдесят на пятьдесят.

— Не знаю, — пожала плечами девочка. — Не могу сказать.

— Тут есть часы? — спросил Ит. — Может быть, если заметить время, можно будет понять, когда придет пора отправляться?

— Здесь нет часов, — помотала головой Данька. — Здесь же кухня, для чего здесь часы?

— Ну, посмотреть, когда обедать, например, — предположил Скрипач. — Или на пачке с макаронами всегда написано время, сколько их варить. Как же без часов?

— У бабушки и у мамы есть часы на руке, — объяснила Данька. — Если им надо, они и на руке посмотрят.

— Но у тебя-то нет часов на руке, как же тогда тебе посмотреть? — резонно спросил Скрипач. — Может быть, в комнатах есть часы? Большие, настенные. Есть или нет?

Данька с упреком глянула на него.

— В нашей комнате нет, — уверенно сказала она.

— А в другой? Которая бабушкина? — спросил Ит.

— Она была бабушкина, — очень серьезно ответила Данька. — Когда-то была. А теперь это другая комната.

— Какая? — не понял Ит.

— Совсем другая, — с нажимом произнесла Данька.

— Можно я посмотрю, нет ли в ней часов? — спросил Ит.

— Нет, — тут же ответила Данька. Посадила кошку, которую до сих пор держала на руках, на стул, а затем строго посмотрела на Ита. — Тебе пока нельзя в эту комнату.

— Почему? — спросил Ит.

— Потому что нельзя. Ты очень любопытный, — она насупилась. — Некрасиво быть таким любопытным.

— Ну и дела, — покачал головой Скрипач. — С какой это радости любопытство стало чем-то плохим?

— Потому что всему есть свой срок, — тихо сказала Данька. Погладила кошку, которая боднула головой её ладонь, и повернулась к Иту. — Даже у абсолютного безвременья есть срок, представляешь себе? Я вот не знала этого, Ит. А теперь знаю.

— Дана? — спросил Ит. — Погоди… для чего ты притворялась ребенком?

— Нет, это неправильно, — ответила Дана. — Это не так. На самом деле ребенок притворялся некоторое время мной. А сейчас — время притворства прошло. Впрочем, это всё уже неважно. Здесь действительно нет часов, Ит. И тебе действительно пока нельзя входить в ту комнату. Понимаешь?

— Но почему? — спросил Ит.

— Срок, — снова сказала Дана. — Это как с той ловушкой для снов, которую ты нашел тогда в портале. Когда пришел срок, ты её нашел. Помнишь? Конечно, помнишь, у тебя ведь такая хорошая память.

— Да, помню, но при чем тут это? — спросил Ит.

— При том, что ты помнишь всё, и приятное, и не очень, — Дана вздохнула. — А я позабыла. Да, Ит, я позабыла, как мама и бабушка называли меня китайским отродьем. Как одевали… вот как сейчас. Как мальчишку. Да еще и стригла меня мама как мальчишку, угадай, для чего?

— Из-за бабушки? — спросил Скрипач. — Та хотела внука, а не внучку?

— Верно, — покивала Дана. — Представляете, какой фурор я произвела, когда меня привели примерно в таком виде в первый класс?

Она невесело засмеялась.

— И этот случай. Тот, который длится сейчас… ну, вы понимаете. Так вот. Они, узнав о смерти соседки, разругались в пух и прах, и разъехались, на разных электричках, в город, с интервалом минут в сорок. И каждая решила, что девочку забрала другая. На следующий день мама позвонила бабушке, и поинтересовалась, собирается ли та возвращать ребенка законному владельцу. Услышав «какого ребенка?», мать рванула на дачу, и обнаружила, что я забралась в запертый дом каким-то непонятным образом, и сплю на кухне, а рядом со мной спит тёть Тамарина кошка Джини. Кошку она выгнала, а меня забрала с собой в город. Даже поесть не дала. А я не ела почти сутки, и была такая голодная. Да и ночи в августе не самые теплые, а обогреватель я включать побоялась, тем более что стоял он в бабушкиной комнате, и туда нельзя было заходить без разрешения. Когда мы с Лийгой искали самый страшный эпизод в моей жизни, мы нашли этот. Вроде бы просто глупость, верно? Но когда тебе всего шесть… думаю, вы понимаете.

— Это ужасно, — сказал Ит. — Дана, правда, это действительно ужасно. Представляю, какого страха ты тогда натерпелась.

— Смертельного, — просто ответила Дана. — Если бы не Джини, я бы, наверное, сошла с ума в ту ночь. От ужаса. А сейчас…

Она осеклась, и коротко глянула на ближнюю дверь в комнату.

— Что — сейчас? — не понял Скрипач.

— Я соврала, — беззвучно сказала Дана. — Здесь нет бесконечного дня. И солнце уже садится. А когда садится солнце, оживают тени. Здесь очень страшные тени. И ночью тут вовсе даже не тихо, потому что они живут.

— Кто? — спросил Скрипач.

— Тени, — пожала плечами Дана. Этот взрослый, усталый жест выглядел в исполнении шестилетней девочки странно и нелепо.

— Чьи тени? — спросил Скрипач.

— Я не знаю, — покачала головой Дана. — Дом скрипит и словно бы разговаривает, стены шевелятся, мебель сдвигается с мест. Мы не спим ночью, мы сидим в углу вместе с Джини, и ждём, что вот-вот эти тени доберутся до нас. Чёрные тени, от которых нельзя спастись. Потому что дом заперт. А знаете, там, на Берегу… я была так рада, когда у меня появилась Джини, — Дана улыбнулась. — Я уже совсем позабыла про этот случай, но кошку, нежную, добрую кошку, чьё тепло спасло меня той ночью, я помнила, и скучала по ней.

— Она пропала? — спросил Ит.

— Да, — кивнула Дана. — После смерти тёть Тамары она куда-то пропала. Это немудрено, потому что домашняя кошка не сможет жить одна на дачах. Наверное, она погибла в то же лето. Но она почему-то вернулась ко мне на Берегу. И здесь тоже.

Дана снова погладила кошку, и та опять боднула головой её ладонь, словно бы напрашиваясь на новую ласку.

— Она добрая, — сказала Дана печально. — Хорошо, что я её нашла. Хотя бы здесь. Пока она здесь, мне не будет так одиноко.

— Погоди, — попросил Ит. — Дана, мы в локации, которую ты же сама и создала. Ты можешь выйти отсюда в любой момент, и оказаться в реальности, на «Лучезарном». По-моему, этот эксперимент следует немедленно прекратить. Я категорически против того, что ты испытываешь сейчас такую боль. Ты не должна страдать. Понимаешь?

Она вдруг засмеялась, тихо, еле слышно.

— Ты ещё не понял? — спросила она. — Ладно, неважно. Не понял, и не понял, значит, потом поймешь. Попозже. Рыжий, ты о чём-то хотел спросить?

— Да, — кивнул Скрипач. — Дана, что в той комнате, которая была бабушкиной? Почему туда нельзя заходить?

— Какой ты нетерпеливый, — упрекнула его Дана. — И почему, позволь узнать, тебя так интересует именно бабушкина комната?

— Ваша с мамой тоже интересует, но в неё ты заходить почему-то не запрещала, — заметил Скрипач. — А в эту не позволяешь.

— Потому что я объяснила — всему своё время, — строго произнесла Дана. — Пока оно существует, оно будет всему и своё.

— То есть оно перестанет существовать? — спросил Ит.

— Можно и так сказать, наверное, — пожала плечами Дана. — Комната… ох, ладно. Лийга, иди сюда. Твоё время, кажется, уже действительно пришло.

Из-за двери, которая вела в комнату Даны и её матери, вышла Лийга — и выглядела она в почти в точности так же, как на «Лучезарном», с одной поправкой. От тела Лийги исходил сейчас свет, слабый, янтарный, едва различимый.

— Это как понимать? — с недоумением спросил Скрипач.

— Как получится, — с усмешкой ответила Лийга. — Детка, ты молодец, — обратилась она к Дане. — Ты справилась.

— С чем она справилась? — спросил Ит.

— С тем, с чем следовало. Вы здесь, — коротко ответила Лийга. — И, не смотря на удивление, мысль о том, что же там, в последней комнате, вас так и не отпустила. Я права?

— Подозреваю, что там может быть выход из локации, — сказал Скрипач. — Конечно, это странно, но почему бы и нет.

— Действительно, почему бы и нет, — покивала Лийга. — Логично. Не придерешься.

— Лий, ты что, в сетевом режиме? — спросил Ит.

— Дошло наконец, — Лийга повернулась к нему. — Да, Ит. Я в сетевом режиме. В пред-сетевом, вы его называете тренировочным. В одном шаге, так сказать.

— Но ты в имитации, — произнес Ит.

— Уже нет, — покачала головой Лийга. — Простите, но иначе было нельзя.

— Нельзя — что? — рявкнул Скрипач.

— Нельзя было заманить вас сюда другим способом. Вы слишком ответственные, вы решили, что отвечаете и за нас двоих тоже, поэтому… — начала Лийга, но Скрипач её перебил:

— Да, именно так, мы отвечаем и за вас тоже, совершенно верно! Что тут происходит вообще, вы объясните?

— Вы сейчас поймете, — пообещала Лийга, отступая на шаг. Она стояла рядом с Даной, и на лице её больше не было улыбки. — Острие иглы, на котором танцуют ангелы. Придуманные ангелы, которых не существует, и которые нужны только как образ, не более. Вот только игла настоящая.

— О чём ты говоришь? — спросил Ит, хотя он, кажется, в этот момент понял, о чём.

— Я много лет думала, что такое на самом деле — Слепой Стрелок, — негромко сказала Лийга. — Много-много лет. И поняла, в чем была ваша главная ошибка.

— В чём? — спросил Ит.

— В том, что вы решили, что у Стрелка есть границы. А это не так. Стрелок на самом деле безграничен, понимаешь? — спросила Лийга. — Его компоненты вы можете вычислять до бесконечности, и встраивать в его структуру всё новые и новые факторы. Метатрон, резиденты, порталы, цивилизации, секторы Сферы и Круга, планеты, расы, наблюдатели и архэ, области пространства… неважно. Знаете, что такое Стрелок на самом деле? Это осознание самого факта существования такой бесконечности и безграничности. Вот это важно. Именно это. Ты можешь управлять Слепым Стрелком, если ты осознаешь, что Стрелок — существует. Не очень сложно, правда?

— К чему ты говоришь это сейчас? — спросил Ит с тревогой.

— Но есть ещё один момент, и он имеет решающее значение. За такое знание полагается расплата, — продолжила Лийга невозмутимо. — И сейчас… пришло время платить.

— Кому? — спросил Скрипач беззвучно.

— Уж точно не вам, — ответила Лийга. — Не вам — в этот раз. Думаю, вы тоже расплатитесь, просто это произойдет позже. Всё-таки вы в этой конструкции занимаете более важную позицию, чем два ангела, которые сейчас стоят на острие иглы.

— Лий, подожди, — взмолился Скрипач. — О какой именно расплате ты говоришь? Что вы задумали?

— Они задумали вернуть нас, по всей видимости, но не рассказали, как именно, — беззвучно произнес Ит. — И, видимо, решили, что мы не сумеем откатить это всё на исходную позицию. Я прав?

— Не сумеете, — серьезно сказала Лийга. Дана согласно кивнула. — Нет, не сумеете, Ит. Потому что у вас нет другого выхода. Больше нет.

— Какого выхода? — спросил Скрипач. Лийга кивком указала на закрытую дверь.

— Есть только этот, — тихо произнесла она. — Другие уже уничтожены.

— «Лучезарный»… — начал Ит, но Лийга его перебила.

— «Лучезарный» находится в подпространстве, и никогда оттуда не выйдет, — буднично сказала она. — Поверь, это вполне в моих силах. Равно как и другое.

— Какое другое? — Ит с ужасом посмотрел на неё. — Лий, что ты делаешь?

— Вы отправляетесь домой, — сказала Лийга. — А мы… мы останемся ангелами на острие иглы. Навсегда.

— Да, навсегда, — покивала Дана. — Но это ничего. Лийга больше не будет помнить про то, что произошло тогда, в её родном мире, с её семьей и Рифатом, а я… у меня будет Джини. И даже немного музыки. В том числе и той самой. Про сердце, которое медленно учится. Понимаете, когда мы читали «Азбуку», мы поняли для себя кое-что. Кому-то суждено лететь, но для этого кто-то другой должен открыть дверь. И уже неважно, что он останется ключом в замке этой двери навечно.

— Немедленно прекращайте это всё, — Ит чувствовал сейчас ледяной ужас, который был не в силах перебороть. — Лийга, Дана, остановитесь! Давайте вернемся на корабль, и всё спокойно обсудим.

— Нет, — покачала головой Лийга. — Мы не вернемся на корабль, Ит. Никто не вернется. Ключ уже в замке, и повёрнут. Осталось только толкнуть дверь, чтобы выйти. Не спорь. Это не твоё решение. Ты всего лишь Архэ, не забыл? Архэ ничего не решают, потому что другие решают за них. Мы решили — вот так. Идите.

— Не надо, — полушепотом произнес Скрипач. Лийга усмехнулась.

— Надо, — возразила она. — Именно что надо, рыжий. Так надо.

— Ты поэтому носила скиб, да? — спросил Скрипач.

— Да, — покивала Лийга. — Я прощалась. Мне это было дорого, и я прощалась — вот так. Думаю, у вас больше не должно оставаться вопросов. Всё уже сказано. Идите.

— Но почему? — спросил Ит. — Лий, Дана, почему вот так? И зачем этот обман? Почему вы солгали нам?..

— Я уже ответила раньше, — напомнила Лийга. — Потому что с вами иначе нельзя.

Она подошла к закрытой двери, и легко толкнула её — там, за дверью, стояла полная и абсолютная тьма.

— Обниматься на дорогу не будем, — серьезно произнесла Дана. Взяла кошку на руки, села на стул — странное зрелище. Девочка с взрослым усталым взглядом, серая кошка, и светящееся существо, которое уже переставало быть Лийгой Рифат, такой, какой они её знали. — Вы просто помните про нас, хорошо?

Ит и Скрипач молчали. Стояли, глядя на Дану и Лийгу, и молчали.

— Не вынуждайте меня заставлять вас идти туда насильно, — голос Лийги звучал уже словно бы издалека, он был едва различим. — Я больше не могу говорить. Идите.

— Идите, — эхом повторила Дана.

Ит коротко глянул на Скрипача, и они, взявшись за руки, подошли к двери. Ит обернулся.

— Прощайте, — сказал он беззвучно. — Спасибо…

Ответом ему стала тишина, потому что в комнате больше не было ни Лийги, ни Даны. Очертания комнаты стремительно таяли, и через несколько секунд вокруг не осталось ничего, лишь прямоугольник тьмы, висящий в серой, призрачной пустоте.

— Идём, — сказал Ит. Скрипач кивнул, и они сделали шаг во тьму.