Археологи против пришельцев

Глава 15 Пир Волков

Барак надсмотрщиков быстро превратился во что-то напоминавшее скотобойню. Свежая кровь мешалась с осколками костей и вытекшей желчью, создавая натюрморт, достойный кисти какого-нибудь вивисектора от искусства. Воздух был тяжёлым, пропитанным металлическим привкусом меди и солёной сыростью потрохов, которые размазывали по земляному полу, как абстрактную мазню. Рабы стояли посреди этого месива, тяжело дыша, сжимая в дрожащих руках своё примитивное оружие — каменные топоры и заострённые колья, камни, дубины, — их лица, покрытые брызгами чужой жизни, искажались в гримасах то ли триумфа, то ли отвращения к самим себе. Они смотрели на меня, на мою фигуру, залитую чужой жизнью с ног до головы, и ждали. Ждали приказа. Я стал их вожаком не по выбору, а по необходимости, как ржавый гвоздь становится осью в разбитом механизме.

— Что теперь, Освободитель? — выдохнул Нехт, его широкая грудь вздымалась, как кузнечные меха, а взгляд плескался ужасом, смешанным с восторгом, будто он только что открыл, что ад может быть заразительно веселым.

Мой взгляд был прикован к небольшому, крепко сложенному зданию из камня, стоявшему поодаль от основных построек, — арсенал, где хранили железо для слуг и крестьян на случай войны или бунта, который, ирония, они сами и спровоцировали.

— Там, — я указал на него своей окровавленной булавой, с которой всё ещё капало, как с недожаренного стейка. — Оружие. Настоящее. Не эти зубочистки для пикника на обочине.

Этого было достаточно. Толпа, уже опьянённая первой кровью, взревела и хлынула к арсеналу, как прорвавшая дамбу камнепадная река. Двое стражников у входа были сметены в мгновение ока — их крики утонули в рёве сотен глоток, а тела исчезли под ногами. Тяжёлая деревянная дверь, окованная медью, затрещала под ударами топоров, кирок и веса человеческих тел, навалившихся на неё. С оглушительным треском вскоре она слетела с петель.

То, что произошло дальше, было похоже на пир голодных волков, только вместо туши оленя здесь был арсенал, набитый смертоносным металлом. Рабы ворвались внутрь и набросились на стойки с оружием, их руки жадно хватали копья, простые овальные щиты, обитые толстой кожей, боевые топоры с зазубренными лезвиями и тяжёлые медные мечи. Звук металла, скрежетавшего о камень, лязг оружия, восторженные и яростные крики — всё это слилось в симфонию пробудившегося бунта, где каждая нота была высечена из ненависти. Я видел, как менялись их лица. Забитые, сломленные животные превращались в вооружённых, разъярённых хищников, их плечи расправлялись, а спины выпрямлялись, словно они вспоминали, что значит стоять, а не ползать.

И эта волна выплеснулась наружу, в жилое поселение у подножия храмового комплекса. Это уже не было тактическим захватом. Это была резня, которой я не управлял, а лишь дал старт и указал направление. Размышления мои в тот момент были холодны и остры, как скальпель: мораль? В этом мире её нет. Есть только цепи и хлысты, которые мы только что сменили на мечи. Остановить их? Сделать бунт «цивилизованным»? Нет. Кто я такой, чтобы судить и отбирать право на месть? Я, Егор Клюквин, автослесарь из другого мира, который сам только что размозжил несколько черепов и ему всё мало. Если потребуется я пройду по трупам до самой Антипирамиды.

Рабы, вооружённые и пьяные от ярости, вламывались в дома жрецов низшего ранга, писцов, слуг, торговцев — всех, кто не был рабом, кто питался их потом и кровью. Двери вылетали с петель, из домов доносились крики ужаса, мольбы, а затем — предсмертные хрипы, смешанные с влажным чавканьем металла в мясе. Я видел, как седой старик с киркой в руках снова и снова опускал её на тело нечастного писца в белых одеждах, его лицо искажалось гримасой ярости, а руки дёргались в ритме, похожем на отбойный молоток. Видел, как женщины-рабыни тащили за волосы наложниц своих бывших хозяев, избивая их камнями, их крики сливались в хор, полный долгожданной мести.

Краем глаза я выхватывал из общего безумия отдельные, отвратительные сцены, как уродливые жемчужины на нити хаоса, и каждая вызывала во мне вспышку глубокого морального удовлетворения. Люди становятся чудовищами быстрее, чем скажешь «Апоп».

Толстый, холёный торговец, пытавшийся откупиться мешочком с золотом, был загнан в угол. Один из рабов, тощий сириец, вырвал у него мешок, высыпал монеты на землю, а затем начал запихивать их торговцу в глотку, пока тот не захлебнулся, давясь собственным богатством.

«Классика, — подумал я. — Деньги — это яд. А теперь они буквально его отравили».

Двое бывших каменотёсов, братьев-нубийцев, поймали надсмотрщика, который славился своей жестокостью. Они не стали его убивать сразу. Они методично, с тем же ритмом, с каким раньше дробили породу, разбили ему суставы своими тяжёлыми деревянными молотами. Их лица оставались бесстрастными, как у конвейерных рабочих, а жертва выла, корчась в агонии. Интересно это справедливость или просто зеркало их собственной боли? Я знал ответ — это и то, и другое.

Из окна второго этажа богатого дома вышвырнули женщину в белых льняных одеждах. Она упала в толпу, которая тут же сомкнулась над ней, как вода над тонущим. Раздался короткий, пронзительный визг, и всё стихло, разве что раздался чей-то смех.

Повар из хозяйского дома, огромный, потный мужик, которого часто били за малейшую провинность, опрокинул на своего бывшего хозяина и его семью котёл с кипящим маслом. Запах горелого мяса смешался с запахом крови, а крики смешались в один сплошной вой.

Маленькая девочка, лет пяти, в чистом белом платьице, сидела на земле рядом с телом своей матери и плакала, её личико искажалось в безутешном горе, слёзы прочерчивали дорожки в пыли. Рабы пробегали мимо, не замечая её, их лица были искажены ненавистью, их единственной целью было убивать. Она была невидима в этом урагане мести. Ребёнок. Невинный? В этом мире никто не невинен. Дочь тирана растёт тираном.

Группа рабов ворвалась в небольшой храм местного божка плодородия, опрокинула статую и начала осквернять её, разбивая молотами и мочась на обломки. Их смех был похож на лай гиен, полный презрения.

Молодой писец, забившийся под стол, пытался отбиваться от нападавших своим каламом — тростниковой палочкой для письма. Они вытащили его и закололи этой же палочкой в глаз, его тело дёргалось в конвульсиях. «Вот она… Сила пера, — мрачно подумал я».

Кто-то поджёг склад сена. Сухая трава вспыхнула мгновенно. На фоне ревущего пламени метались тёмные силуэты, добивая тех, кто пытался спастись, их крики тонули в треске пожара.

Старая рабыня, чью спину покрывали шрамы, похожие на карту дорог неведомой страны, сидела на трупе своего мучителя и просто раскачивалась взад-вперёд, что-то бормоча себе под нос, её лицо было абсолютно пустым, как выжженная пустыня.

Я не препятствовал всей этой вакханалии. Да и мог ли? Холодная часть моего разума, констатировала: это необходимо. Страх и ненависть, копившиеся годами, должны были найти выход. Этот гнойник должен был прорваться, иначе он отравил бы их изнутри.

Мой вид — высокого, бородатого северного дикаря, с ног до головы в крови, сокрушающего врагов тяжёлой булавой, — поджёг их тлеющую ненависть. Фатализм и покорность сгорели в этом огне. Внезапно кто-то, чей голос сорвался на визг, закричал:

— СМЕРТЬ ЗМЕЯМ! СВОБОДА!

Крик подхватили. Он прокатился по улицам, превращаясь в громоподобный рёв боевого клича, эхом отразившись от стен пирамид.

Я был в авангарде, как таран. Десяток храмовых стражников попытались выстроить стену щитов, чтобы перегородить улицу, ведущую к пирамидам. Я врезался в них, не сбавляя шага. Удар копья скользнул по моей спине, оставив глубокую борозду, но я лишь поморщился. Моя булава свистнула, и первый щит разлетелся в щепки вместе с рукой, которая его держала. Второй удар обрушился на шлем, превратив его и то, что было под ним, в кашу.

Один из стражников, молодой парень с дрожащими от ужаса губами, выставил вперёд копьё. Я не стал его отбивать. Я просто шагнул вперёд, отбивая острие свободной левой рукой. Парень застыл в шоке, его лицо побелело. Я схватил его за горло свободной рукой, приподнял над землёй и свернул ему шею с хрустом, после чего копьё подхватил кто-то из рабов, следовавших за мной.

Двое атаковали одновременно. Я отбил удар меча булавой, а от копья уклонился, разворачиваясь на месте. Вращение придало моему следующему удару чудовищную силу. Булава наотмашь врезалась в бок копейщика с таким звуком, будто лопнул перезрелый арбуз, его рёбра хрустнули, как сухие ветки.

Я схватил тело убитого стражника и швырнул его вперёд, в стену щитов. Строй дрогнул, как карточный домик под порывом ветра. Пока они пытались устоять на ногах, я уже был среди них. Удар булавой снизу вверх раздробил челюсть одному, локтем я врезал в лицо другому, выбивая зубы, сокрушая кости черепа.

Оставшийся в живых офицер, в более качественном доспехе, замахнулся на меня своим хопешем. Я шагнул вперёд и свободной рукой ухватил его за предплечье. Прежде чем он успел нанести второй удар или что-то предпринять, я ударил его головой в лицо. Раздался хруст его носа, он пошатнулся, и я добил его коротким, точным ударом булавы в висок, его тело обмякло.

Я дрался, как зверь. Грязь, крики, хлюпанье крови под ногами, треск ломаемых костей, едкий запах страха и смерти — это стало моим миром. Я не чувствовал усталости. Ярость питала меня, делая удары сокрушительными, а движения — смертоносными. Я притягивал удары на себя, давая толпе зайти с флангов и разорвать строй, как стая шакалов рвёт ослабевшего льва.

Крик «Свобода!» звучал повсюду, но для меня он был лишь фоновым шумом. Эти люди дерутся за абстракцию, а я — за конкретную женщину.

Я вырвался из свалки, оставив стражников на растерзание толпе. Мой взгляд был устремлён только вперёд — на громадные, неестественно чёрные силуэты пирамид, что возвышались над всем этим кровавым хаосом, как гнилые зубы в пасти мёртвого бога. Где-то там под ними была Антипирамида. Главный храм Апопа. Там была Стелла. Там был враг. Не эти несчастные стражники, а то, что создало это больное общество. Тот, кого они звали Ночным Змеем.

Я поднял свою булаву, с которой стекала кровь и зашагал вперёд. И море взбунтовавшихся рабов расступилось передо мной, чтобы потом хлынуть следом, прямо к сердцу тьмы и свободе.