Аргентинец поневоле

Глава 18

Утром я проснулся очень рано. Но встать не мог, организм настойчиво требовал отдыха. Если бы кто-нибудь мне сейчас сказал:

«Яша! Тебя расстреляют если ты сию минуту не встанешь!»

То я бы лишь ответил томным голосом: «Расстреливайте, делайте со мной, что хотите, но я не встану!»

Продремал еще часа два в сладкой истоме, и, когда заработала кухня, с великим усилием, легонько подвывая со сна, спустился вниз и позавтракал. С большим аппетитом, так как мясо с пылу и жару «а-ля натурель» еще не успело мне приесться.

Хозяина харчевни я стоически игнорировал, не показывая, что вспоминаю о вчерашнем инциденте. Мол, кто старое помянет…

Конечно, не все так однозначно. Враги позарились на мои деньги. А мои деньги не совсем мои. В первую очередь это финансы, необходимые для развития Аргентинской республики. То есть «общак». Крысу же, посягнувшую на общак, по всем понятиям необходимо удавить. Чтобы другим было неповадно.

Но обязательно ли мне этим заниматься самому? Врать не стану, где-то через месяц к власти придет Рохас, виртуозно заработает маховик репрессий. Пойдут мольбы, угрозы, кляузы и доносы. Я думаю, что «Масорка», по моему целеуказанию, отлично сработает и без меня. Все по-честному. Как в песне поется: «Владимирский централ, ветер северный, хозяин банковал — жизнь потеряна…»

А мне же надо срочно познакомиться с Рохасом и присягнуть ему на верность, стать «его человеком». Еще до того момента, как диктатор захватит власть в Аргентине. «Вовремя предать — значит предвидеть» как любил говорить на досуге наполеоновский министр Ш. Тайлеран. А я никого не предаю. Чист, аки слеза. Но надо торопиться…

Время не ждет. Так что я, ранней пташкой, в страшнейших хлопотах ринулся на городской рынок. В части барахолки. Мне нужны были седельные сумки и дорожный костюм. А то тут передвигаются верхом, а поднятая пыль за один день покроет меня толстым слоем. Превратив в мумию. Так что надо, чтобы не дышать всякой гадостью, еще и купить себе шейный платок, который можно при скачке натягивать себе на лицо, защищая дыхательные пути.

Цены меня порадовали. С началом революционного бардака денег в казне отродясь не было. Не было их и сейчас у новоявленного диктатора-унитариста, француза Лавалье. В государственном казначействе давно мышь повесилась. Самый высокопоставленный чиновник в его правительстве ( а генералов тоже можно считать чиновниками) получает 15 песо серебром в месяц и ни в чем себе не отказывает. И вызывает жгучую зависть у всех окружающих.

С другой стороны −15 песо в месяц не так уж много. Роскошно на такое жалованье не проживешь. Помогает то, что на одну зарплату тут не существуют. В принципе. В чиновники идут либо уже очень богатые люди: плантаторы, латифундисты, владельцы рудников. Либо каждый крутится на должности как может, увеличивая всеми путями свое благосостояние. Недаром же понятие «латиноамериканская коррупция» стало нарицательным.

Но все не могут быть чиновниками. И олигархами. Большинство людей все же живет на одну зарплату. Так что за сущие гроши я купил себя соломенную шляпу а-ля маленькое сомбреро, шейный платок, дорожный костюм, пончо, плащ. И седельные сумки. Все б/у. «Ох, бесовская одежда!» Сапоги пока не покупал. И размера моего не было, да и качество желало лучшего. При виде такой обуви возникало сильное желание нахлестать этими сапогами морду сапожнику.

А свои ноги гробить я решительно не хотел. Это же черт знает что!

Была еще одна проблема. Верхом я ездить совершенно не умел. Пару раз в детстве ездил на пони, да один раз в зоопарке прокатился немного на обычной лошади. Вот и все. Здесь же в одиночку, в степи, где можно легко и просто встретить банды местных «батек Махно», в тревожной, революционной обстановке, никто нормально не ездил, а группами все носились так, что загоняли до смерти лошадей. Все дороги были усеяны лошадиными скелетами. А что животных жалеть, когда их в пампе много и верховая лошадь почти ничего не стоит? Словно одноразовая салфетка?

На мое счастье, я пронюхал, что уже пустили дилижансы. И иногда они еще эпизодически ходили по маршрутам, даже несмотря на перманентную революцию, осуществившуюся наяву мечту товарища Троцкого. Билеты продавала бойкая личность, личность абсолютно лысая и по-европейски вежливая, в грязнейшей сорочке. Вот от нее я и узнал, что на запад, в Мендосу, город у подножия Анд, центр одноименной провинции, из Буэнос-Айреса, после сиесты, как раз сегодня отходит дилижанс. А поскольку эстанция Рохаса, превратилась в альтернативный центр столичной провинции, то дилижанс посетит и ее. Кроме того, как видно из названия, на таких поместьях- станциях всегда меняли лошадей на свежих.

Вообще-то дилижанс сегодня город не покинет, так что утром его можно перехватить в западном предместье. По утрам тут никто не чешется, потом, после недолгого трудового порыва, наступает сиеста. Пока после сиесты соберется народ, пока подождут опоздавших, пока дилижанс заберет пассажиров, которые окажутся ему по пути. Еле выберется из города. А в шесть часов уже темнеет. Так что дилижанс заночует у постоялого двора на окраине Палермо, северо-западного предместья аргентинской столицы. А уж тогда с утречка поскачут, нахлестывая лошадей, с утра до вечера по пампе, с минимальными остановками.

Но я решил не выпендриваться и сесть в дилижанс здесь, возле рынка. Вдруг опоздаю, а когда следующий транспорт будет — неизвестно. Один Аллах знает!

При возвращении в гостиницу, я, испытывая детскую легкость, торжественно объявил, что после сиесты съезжаю и запросил счет. Счет, который притаранил владелец этого хостела, сделав испуганные глаза, меня порадовал — половину песо серебром за сутки, с питанием, это довольно недурно. Да и все мои покупки обошлись мне в сумму около двух с небольшим песо.

После обеда я соблаговолил съехать, не ожидая окончания сиесты. А вдруг опоздаю? Лучше уж заранее занять свое место. Уже когда я уходил из гостиницы, какой-то мальчишка -сорванец сунул мне в руку бумажку. Там меня извещали, что если я желаю жениться на порядочной вдове, интересной и пылкой наружности, с квартирой из семи комнат, то мне следует явиться на заходе солнца на улицу Победы, дом 17. Обращаться в квартиру прямо над лавкой «Рабочий кредит Кухтермана из Карабулака». Черт знает что такое! Записку я порвал и выкинул.

Не время корчить из себя героя-любовника! «Руссо туристо, облико морале!»

Билет я уже купил, за половину песо, так что при подаче дилижанса удобно устроился. Это был единственный в здешних краях транспорт, относительно регулярно курсировавший между Буэнос-Айресом и Мендосой и перевозящий как почту, так и пассажиров.

Вещей у меня почти не было, но седельные сумки ушли в багажное отделение сзади. Я был самым первым, поэтому терпеливо ждал, пока дилижанс заполнится. У котов, шныряющих вокруг нашего транспорта, был деловитый вид.

Кто пришел позже, был вынужден свой багаж размещать либо под облучком, либо на крыше нашего рыдвана. Все это действие сопровождалось топотом и перебранкой. После мы долго ждали пока тронемся, потом неторопливо поехали по улицам города, заворачивая во многих местах, чтобы забрать новых пассажиров. Через два часа, мы, неспешно двигаясь, прибыли в Палермо, где и переночевали на общипанном и ободранном постоялом дворе «Стоп-сигнал». Перед сном попили мате с патокой, потому что сахару нам не дали.

Оревуар, Буэнос — Айрес!

А утром началось. Для начала, к нам подсела еще парочка пассажиров и теперь, на четыре сидячих места внутри, нас втиснулось восемь седоков. Я ахнул! Ведь нам ехать не короткое расстояние, а несколько дней! Но это никого не останавливало. Лучше плохо ехать, чем хорошо сидеть!

А когда мы выехали из Палермо, то понеслись сломя голову! Какой русский не любит быстрой езды! Но поверьте мне, нам далеко до аргентинцев! Что ни говори, во время скачки по бескрайним просторам пампы в душе каждого человека рождается какое-то особенное чувство, сродни тому, что поднимает птицу в полет.

А так как лошадей здесь совершенно не ценят, как расходный материал, то стараются выжать из них все силы. При этом мы несемся без всяких дорог. Нещадно трясемся как горошинки в погремушке. Рессор-то у нашей колымаги нет!

Разница между поездкой на аргентинским дилижансом и привычной поездкой в такси по городу примерно такая же, как между ласковым майским ветерком на полянке в лесу и ураганной силы ветром «памперо».

Тут надо принять во внимание еще одну важную вещь: под дорогами сейчас в Аргентине понимается нечто совсем иное, чем все себе представляют. Тут нет даже направлений! Начнем с того, что в пампе нет никакого материала, подходящего для укладки дорожного полотна, и уже отсюда многое, я думаю, станет ясно.

Здесь, когда говорят «дорога», то зачастую подразумевают всего лишь любой более или менее четкий след лошадиных копыт, оставшийся после того, как проехала группа всадников или предыдущий, по расписанию дилижанс.

А вообще по пампе каждый ездит как ему вздумается, хотя, конечно, придерживается каких-то ориентиров, указывающих направление к нужной ему цели. Если же путнику попадаются низины, болота или неширокие, но с крутыми берегами речушки, он ищет выход из трудного положения, полагаясь чаще всего лишь на собственную сообразительность и находчивость.

Почтовые станции в пампе под стать этим дорогам. Чаще всего в этой роли выступает все то же убогое ранчо, в котором нет даже намека на какой-либо комфорт.

С чем сравнить наш экипаж, я сразу даже и не найдусь. Пожалуй, аргентинский дилижанс своей побитостью, обшарпанностью и общей непрезентабельностью наводит на мысль о том, что он вполне мог быть современником питекантропов и пещерных медведей. Так как внутри этого дилижанса поместилось восемь пассажиров, в то время как мест в почтовой карете всего четыре, то места для размещения ручной клади, естественно, не хватило, и каждый пассажир держал поэтому свою поклажу на собственных коленях. Удовольствие хуже некуда.

Степь да степь кругом… Наш дилижанс несет лихая упряжка в семь лошадей, запряженных цугом. Четверка перед кучером, сидящим на козлах, впереди четверки две лошади, а перед этими двумя еще одна, на которой сидит форейтор, то есть тот, кто задает темп всей упряжке и выбирает направление движения. Есть и восьмая лошадь — под слугой, едущим где-нибудь сбоку от упряжки, задача которого — подгонять животных и вообще следить за их состоянием и настроением.

Если какая-нибудь из лошадок вдруг начинает недовольно пофыркивать или пытается вставать на дыбы, он быстренько приведет строптивицу в чувство с помощью щелкающего кнута. На козлах за кучером тоже имеются дополнительные места, на которых, как правило, устанавливается какой-нибудь багаж. Ящики, тюки и коробки громоздятся и на крыше дилижанса, да еще там умудряются пристроиться несколько человек, попутчиков, которые хотят проехать короткое расстояние и которым не хватило места внутри дилижанса.

Сбруя этой упряжки на удивление примитивна: на каждой ездовой лошади всего лишь кожаная подпруга, соединенная с помощью лассо с поводьями кучера, — вот и все.

У кучера, по прозвищу «Доезжай-не-Доедишь», есть острая палка, которой он подгоняет ближайших к себе лошадей, и длинная плеть, которой можно достать и переднюю лошадь. Такие же плети имеются также и у форейтора и слуги, так что лошадям не приходится ожидать гуманного к себе отношения ни от кого из них. Их так и хлещут!

Все почтенные работники аргентинской почты: кучер, форейтор и слуга, по первому впечатлению, очень напоминают Бармалеев, разбойников с большой дороги: грубоватые, одетые, по большей части, в какие-то полурваные и не слишком-то чистые куртки и рогожные штаны, с обветренными суровыми лицами.

Но это тот самый случай, когда внешность обманчива. На самом деле они, как правило, очень честные, порядочные и по-своему деликатные люди. Все дело в том, что, согласно неписаному профессиональному кодексу чести аргентинских лошадников, ездить по пампе надо так, чтобы у всех пассажиров, что называется, искры из глаз сыпались, и никак иначе.

Вместо звука почтового рожка, каждый рейс нашего дилижанса начинался со своеобразного, скажем так, звукового сигнала, сравнимого разве что с рычанием готовящегося к нападению тигра. Издает этот рык, заменяющий пароходную сирену, кучер, и тут же его подхватывают форейтор и слуга. Пассажиры давно привыкли к этому диковатому ритуалу и нисколько его не пугаются.

Меня, случайно оказавшегося в таком дилижансе, поражало не только то, с каким олимпийским спокойствием принимают все этот «сигнал», но и вообще все, что связано с такой дурацкой поездкой. Трясясь, подпрыгивая и раскачиваясь, несется по пампе наш лихой дилижанс, а внутри его при каждом толчке начинается броуновское движение баулов и чемоданов, не говоря уже о шляпах: пассажирам не всегда удается удержать их на месте, несмотря на все свои старания.

Да что там вещи, и сами люди порой летают по салону дилижанса не хуже вещей. Прямо как космонавты в невесомости! При этом непроизвольно пассажиры хватают друг друга за ноги, за руки, за что придется…

Вот вполне типичный для нашего путешествия диалог:

— Что это вы ищете в моей бороде, сеньор?

— В той, что так сильно воняет луком? Простите. Это тряска виновата. А зачем вам моя цепочка от часов?

— О, извините меня, ваша милость, я ухватился за нее случайно.

— Нет, это вы меня извините, ваша милость!

Голоса людей дрожат от тряски, того и гляди что-нибудь свалится им на головы, лица украшены синяками и ссадинами, но вежливость прежде всего…

Вдруг раздается страшный грохот. Угодники божие!

Это свалился с крыши и раскололся от удара один из деревянных ящиков. Выясняется, что в этом ящике, который вез один торговец, было отличное импортное красное вино из Португалии, но несколько бутылок при падении ящика разбилось. Тут же принимается оперативное и вполне коллегиальное решение под лозунгом «Сгорел сарай — гори и хата»: вино из разбитых бутылок употребить по назначению, остальные, то есть целые, бутылки упаковать заново как можно более тщательно, а ящик перевязать ремнями. Но вот все это сделано, выпитое вино, естественно, создает особое настроение, и продолжается изысканный диалог пассажиров:

— Тысяча извинений, сеньор, не могли бы вы оказать мне любезность и убрать ваш тюк с моих коленей?

— Охотно, ваша милость! А где же ваша шляпа, сеньор?

— У вас на голове, ваша милость!

— Но где же тогда моя?

— О, вы только не огорчайтесь, сеньор: она случайно вылетела в окно.

К счастью, шляпу подобрал верховой слуга, который для таких случаев и скачет за дилижансом, чтобы подбирать свалившийся багаж и вещи пассажиров.

Как только это выясняется, поднимается буря восторгов, но тут же возникает новое затруднение — путь дилижансу преграждает ручей или небольшая, но быстрая речка. Слуга и добровольцы из пассажиров начинают собирать в округе камни-голыши, которых в пампе не так-то уж и много. Наконец какое-то подобие брода, обливающегося шевелящейся пеной, готово, и с поистине адским грохотом наш бравый дилижанс форсирует речушку.

Кажется, по законам физики это никак не может произойти, однако происходит, и вот уже под радостное гиканье кучеров дилижанс мчится дальше. Но тут ополоумевшему кучеру, испустившему страшный боевой вопль, в голову вдруг приходит охота показать высший класс езды по пампе, со скоростью примерно километров 25 в час. И начинается… Гонка «Формула-1»!

«Ты думаешь, если степному орлу жизнь перья из хвоста повыщипала, так он и летать перестанет? Он еще взлетит! Так взлетит, что всем вокруг тошно станет!»- вероятно именно такое кредо играет в заднице у кучера.

На лошадей кричат уже все одновременно, включая и наиболее азартную часть пассажиров.

Дилижанс на полном ходу раскачивается и кренится не менее резко, чем судно в открытом море в шторм. И тогда форейтор, чувствуя себя рулевым на мостике, начинает совершать опасные маневры. В это время главное для кучера на ископаемых козлах — не зевать. Как только форейтор, под благий мат и кастаньедное щелканье кнута, заставляет передних лошадей круто менять направление движения градусов, скажем, на десять, нужно наклонить корпус дилижанса в сторону, противоположную направлению поворота, градусов уже на тридцать.

Для этого четверка лошадей должна, в свою очередь, наклониться на шестьдесят градусов. И так то в одну сторону, то в другую. Со скрежетом и на всем скаку. Мать-мать-мать! Чувствуешь себя как будто тебя засунули целиком в бетономешалку и врубили ее на полную мощность. Почему во время этого безумного аттракциона у пассажиров головы не отваливаются, остается загадкой…

Эх, дороги. Я чувствовал, что шалею. Такое впечатление, что везут не тяжелораненых… уже… а дрова!

И вот, наконец, наш дилижанс добирается до одной из редких в пампе почтовых станций. Совершенно обессилевших лошадей меняют на свежих, несмотря на то, что те протестуют — отфыркиваются и встают на дыбы. Гонка по пампе начинается снова, все в том же безумном темпе…

Весной и осенью, когда трава в пампе сочна и вкусна, лошади стойко переносят все тяготы пути и немилосердного с собой обращения. Но сейчас март — еще месяц уходящего лета. А когда безжалостное палящее солнце высушивает землю и превращает шелковистую зелень травы в мертвенно шуршащий, лишенный всякой окраски сухостой, степь пуста и гола, лошади выбиваются из последних сил, таща тяжелый экипаж. Среди мерзких клубов потревоженной пыли. Животные сердито всхрапывают, роняя хлопья пены.

Если в таком состоянии попытаться заставить их лишний раз перейти на быстрый аллюр, они просто упадут замертво, и все. И это никакая не натяжка, а суровая правда жизни: с тихой покорностью и выражением трагической обреченности во взгляде лошади ложатся на землю и вскоре испускают дух.

Во время агонии их конечности судорожно дергаются, глаза наливаются кровью, челюсти оголяются. Стервятники, эти санитары пампы, уже тут как тут, заранее облюбовывают для себя наиболее аппетитные части тела несчастного животного, которые будут потом грубо, с отвратительной жадностью рвать своими зловещими клювами.

Уже через несколько часов после смерти лошади на земле остается только ее обглоданный скелет. А ведь это существо еще недавно преданно и даже, я бы сказал, радостно служило человеку, загнавшему его ради какой-то своей прихоти или корысти, а может, и просто так, по глупости. Но если кому-нибудь вдруг придет в голову произнести вот эти самые слова перед аргентинцами, увы, он не встретит ни понимания, ни сочувствия…