Алхимия единорога

XII

В пять часов, пообедав в ресторанчике, окна которого выходили на дом Адриао, я вернулся в дом, растянулся на диване и включил диск Шуберта, причем на большой громкости. Гулять по городу я не пошел, боясь погрузиться в подземные миры.

Я не желал нарушать привычный ход жизни, меньше всего мне хотелось сейчас потрясений. Страшно было сознавать, что жизнь вовсе не такая, какой представлялась мне в течение сорока лет. Хотя я и мечтал о бессмертии — или о некоем подобии бессмертия, о возможности прожить в десять, в двадцать раз больше обычного срока, без страданий и болезней, — меня пугал сам процесс, пугала неизвестность.

Но главный ужас заключался в возможности того, что, когда я достигну этого состояния, я лишусь любви и желания, страсти и безумия. Даже сознавая, что все это — ненужные страдания, патология, я вдруг понял, что предпочитаю такую патологию вечной жизни. К тому же я стал пленником паутины, чем-то вроде гигантского насекомого, угодившего в клейкую сеть чужих интересов, из которой стремился выпутаться любой ценой. Мне хотелось, чтобы все поскорее закончилось, хотелось уехать отсюда и спокойно зажить в каком-нибудь большом городе, влиться еще одной единицей в конгломерат его обитателей. В тот миг я так стремился сделаться обычным человеком, что согласился бы стать клерком в Лондоне, Мадриде или Нью-Йорке, иметь жену и детишек, по выходным отправляться с ними на экскурсии, возвращаться в воскресенье и проводить вечера перед телевизором.

Я подумал о Джейн: она была для меня чужой. Мы с ней всего несколько раз переспали (кажется, всего только два раза), втроем поклялись друг другу в вечной любви — и что еще? Я ничего не знал о ее прошлом, не научился улавливать ритм ее сердца. Зато Виолета была мне близка, жар ее кожи сводил меня с ума. Да, именно так. Иногда меня привязывает к женщине не красота, не чувства, которые она испытывает, не нежность ее сердца. Но меня воистину влечет к женщине тепло ее кожи, гармония наших температур. В моменты близости я ощущаю, как повышается температура; мой член превращается в термометр — после отметки в тридцать семь и пять начинается лихорадка. Да, что касается Виолеты, можно было говорить о стоградусной любви, которая порой зарождалась на длинных семинарах архитекторов.

В женщине меня всегда привлекает ум — не меньше, чем ее глаза или губы… Да, наверное, именно в таком порядке. Вот почему удачными для меня были романы только с теми женщинами, для которых секс — не главное. Впрочем, в конце концов все сводится именно к сексу. Воображение порождает беспочвенные надежды, которые никогда не оправдываются.

Помню одну поездку. Мы с подружкой резвились в постели, то и дело звонил телефон, и несколько дней подряд моя подружка отвечала в трубку:

— Дорогой, я так тебя люблю, я не могу жить без тебя, я все время о тебе вспоминаю, когда ем, когда сплю, когда задумываюсь.

И, говоря все это, она облизывала меня, как могла бы лизать мятное мороженое.

Я снова подумал о Джейн. Мне нравилась ее кожа, но больше всего — ее чувственный и усталый взгляд. Такой взгляд бывает у медведя, когда тот прикрывает веки, так что людям в зоопарке кажется, будто он вот-вот заснет. Джейн — страстная женщина. Мне помнилось трепетание ее языка во время поцелуев, помнились укусы ее зубов, белых, словно на рекламе зубной пасты. От нее исходил запах ванили и жасмина. Я мысленно видел Джейн, представлял ее почти полностью выбритый лобок — чтобы можно было носить брючки с низкой талией, на ладонь ниже пупка; думал о золоченом колечке пирсинга на ее молодой гладкой коже.

Затрезвонил домашний телефон — звонил Витор.

— Как дела, Рамон?

— Так, помаленьку. У тебя хороший дом.

— Очень рад, что тебе в нем нравится.

— Кстати, Витор, ты не против, если здесь на несколько дней остановится моя подруга?

— Разумеется, не против. Я буду этому только рад, а то мне неловко оставлять тебя одного. Хорош хозяин! Мне нужно ехать в Порто улаживать кое-какие дела, потому я и звоню — сказать, что не вернусь до выходных или даже до понедельника.

— Возможно, мне придется съездить в воскресенье в Мадрид, но через десять дней я вернусь, чтобы обсудить с тобой все дела.

— Рамон, до весны еще далеко, поступай, как знаешь. И конечно, можешь оставаться в моем доме, сколько пожелаешь. Я собираюсь провести остаток осени и зиму с семьей — здесь, в Амадоре. Буду читать и работать в своем кабинете. Весной же переберусь в Синтру.

— Не беспокойся обо мне, занимайся своими делами.

— Ладно, я тебе позвоню. Когда соберешься уезжать, оставь ключ в соседней лавочке. Спроси там сеньору Оливейру, ее племянница убирает в моем доме. А если по возвращении не сможешь меня отыскать, опять-таки иди за ключом к сеньоре Оливейре.

— Договорились.

— Хорошо бы нам узнать друг друга получше.

— Само собой.

— Adeus.^[64]

— Até logo.^[65]

Не успел я повесить трубку, как в дверь позвонили.

Джейн выглядела обворожительно. Я уставился на нее, открыв рот, а она с улыбкой бросилась меня тормошить, как девчонка. Потом повисла у меня на шее и задрыгала ногами. Я был тронут и обрадован; такая непосредственность обезоруживает. А еще свежесть и аромат ее губ, естественность и красота…

— Ты один?

— Конечно. Как поездка?

— Хорошо.

Ее глаза сверкали, как два светлячка в полнолуние.

Джейн закрыла дверь, бросила вещи и, с улыбкой проводя по губам влажным языком, направилась ко мне. Я попятился, растерявшись от этого веселого напора.

На девушке были стильные джинсы с низкой талией и хлопчатобумажная футболка желто-лимонного цвета. Волосы ее, длинные, прямые, очень светлые и шелковистые, так и хотелось потрогать. Джейн слегка подкрасилась, ее алые губы блестели, длинные светлые ресницы подрагивали, как веера, голубые глаза сияли, кожа была покрыта безупречным загаром, будто девушка только что вышла из солярия. Бюстгальтера на ней не было, под желтой тканью колыхались упругие груди с рельефными сосками. Взгляд влажных глаз Джейн был исполнен сладострастия, и я понял, что пора переходить к действию.

В тот вечер и ту ночь я словно потерял рассудок.

Моя одежда и одежда Джейн вперемешку валялась на полу, протянувшись дорожкой из гостиной в спальню, до самой постели.

В десятом часу вечера мы устроили передышку. Мне нужно было что-нибудь хлебнуть, чтобы восстановить баланс жидкости. Несколько раз я пытался покинуть ложе, но безуспешно. Джейн была самым страстным существом, словно созданным для любви, каких я когда-либо встречал. Даже мимолетное прикосновение к ее коже отзывалось во мне волнами наслаждения. Волоски на моем теле тотчас вставали дыбом, все поры открывались и дышали; все запахи становились стократ резче. Джейн даже ухитрялась как-то улавливать звуки и превращать их в элементы игры, так что они приносили долгое, бесконечное, ярчайшее и необъятное блаженство.

Каждый оргазм был подобен агонии, смерти. Я привык испытывать это ощущение в течение секунд или минут, доходить до крайней, последней точки, а после, излившись, готовиться к утрате страсти; с печалью такой утраты сражаются при помощи сигареты, глотка виски или попросту сна. Однако теперь все было иначе: наслаждение множилось и множилось, росло и росло, пока не подступало нечто вроде боли, только не боль.

Я не понимал, как наши тела могут выделять столько влаги. Мы погружались в бесцветный водоворот, плыли и барахтались в пенном приливе, тонули в нем. Наслаждение все ширилось, как взрывная волна. Джейн настолько крепко прижала меня к себе, что мы как будто слились в единое существо. Она закатывала глаза, стонала, кричала, заражала меня своей дикой страстью до полного изнеможения. Она двигалась так, будто в ней работал электромотор. Кожа ее непрерывно увлажнялась, голос орошал мой слух бесконечными любовными излияниями.

Потом Джейн замирала всего секунд на тридцать — сорок, и я пользовался этим, чтобы вздохнуть полной грудью.

Во время одной из таких передышек мне удалось выбраться из сладостной истомы, оторваться от этой поразительной женщины и подняться с постели. Я сказал, что мне нужно в ванную. Там, чтобы прийти в себя, я принял холодный душ.

Сил больше не было, я уже не мог предаваться любви. На лбу бисеринами выступил пот, стекавший на шею, вода смывала эти следы усталости, но пот выступал вновь. Он капал мне в глаза, покрасневшие, разъеденные влагой; я плохо видел и неуверенно двигался — так бывает с жертвой, в которую кобра издалека плюнула ядом, чтобы лишить способности сопротивляться.

Прошло порядочно времени, прежде чем я вернулся в спальню — и не увидел там Джейн. Я глубоко, облегченно вздохнул, радуясь не исчезновению девушки, а драгоценной передышке, которую мне даровали.

— Пошли поужинаем где-нибудь, Рамон. — Джейн появилась с улыбкой на устах, отражавшейся и в лукавом взгляде.

Мы как будто стали сообщниками.

Снова вздохнув полной грудью, я предложил:

— Я знаю неподалеку бразильский ресторанчик, он совсем не плох.

— Приму ванну и через полчаса буду готова.

— Почисти перышки, красотка.

Джейн подошла, нежно меня поцеловала, ущипнула, а потом подмигнула и сказала, опустив глаза:

— Мы еще не расплатились по всем счетам.

Я сглотнул, а когда Джейн ушла, посмотрел на след, оставшийся после ее щипка, и пробормотал:

— Ну что ж, скоро снова будем расплачиваться.

Ужин прошел спокойно. Ресторан назывался «Бразильянка», в нем можно было свободно подходить к столикам с едой и угощаться экзотическими блюдами. Мы ели, пили, веселились и вспоминали лондонские денечки. Джейн рассказывала анекдоты, делилась подробностями из жизни писателей, которые захаживали в бар, где она раньше работала, пока не уволилась.

— Я работала там для развлечения. Терпеть не могу сидеть без дела. А от учебы сплошное беспокойство и портится настроение.

Джейн выглядела великолепно. Ночь была ей к лицу. В Лондоне я никогда не видел ее такой красивой, такой сияющей. Не знаю, возможно, все дело в том, что, когда сестры были вдвоем, я всегда уделял больше внимания Виолете. Да и в постели с Джейн лучше было оставаться один на один. Только теперь эта женщина открылась мне во всем своем великолепии. Один взгляд в ее глаза — и ты видишь перед собой красотку из второй части «Человека-паука».

Когда мне на ум пришло такое сравнение, я расхохотался, и Джейн сразу посерьезнела.

— Ты смеешься надо мной?

— Возможно.

Теперь рассмеялась и она. Когда объяснил девушке, почему веселюсь, она ответила, что я не первый, кто подметил это сходство, и захохотала так, что на нас стали оборачиваться другие посетители «Бразильянки».

— Ну и представление мы тут устроили.

— Верно! И мне это нравится, — ответила Джейн.

Во время ужина я безуспешно пытался перевести разговор на ее прошлое, ее семью, но не получил мало-мальски вразумительных ответов. Джейн отшучивалась, меняла тему или просто начинала пристально смотреть в тарелку, делая вид, что слишком голодна для разговоров. Еще в ход шли отговорки вроде: «подожди», «после объясню», «не над о торопиться» и тому подобное.

К концу ужина, перед последним тостом, девушка порылась в своей сумочке.

— А, вот он. Я уж испугалась, что забыла его захватить!

Джейн достала маленькую стеклянную бутылочку, вынула пробку и капнула по несколько капель в оба бокала. Я тотчас узнал жидкость.

— Я не хочу это пить.

— Выпей, Рамон. Он тебе необходим.

Джейн по-прежнему улыбалась, но глаза ее вдруг стали совершенно серьезны, в них появилась неумолимость. Передо мной внезапно распахнулась бездна, скрывающая тайну в своих черных глубинах. Женщина напротив почти перестала быть моей Джейн с ее юной, задорной, радостной улыбкой, и мне стало страшно при виде ее напряженного взгляда. В Джейн проснулось нечто такое, чего я прежде никогда не видел, а теперь вот столкнулся с этим лицом к лицу. В ней появилась непреклонность, та недобрая, властная черта, что таится в каждом из нас.

— Пей, — произнесла девушка. — Тебе это необходимо.

— Я не замечал.

— А я заметила. Если хочешь попасть туда, куда тебе было велено, ты должен пить его по меньшей мере раз в месяц. А если станешь принимать по глотку в неделю, это будет еще лучше для твоего организма.

Меня передернуло. «Тебе было велено», «тебе было велено» — гулким эхом отдавались слова в моем мозгу, пока наконец не затихли. Значит, на меня возложена священная миссия, и теперь мне отдают распоряжения. «Амстердам повелевает!»; «Выкрасть ценную книгу!»; «Доставить ее в Музей изумрудной скрижали!» Это дело казалось мне опрометчивым, безумным. Как нелепо, что я сам сунулся в пасть волка!

Я и раньше чувствовал, что Джейн и Виолета манипулируют мной, а сейчас мои подозрения подтвердились. Возможно, Джейн устала вести тонкую игру или просто решила сбросить маску. А еще я убедился, что в наши отношения может быть замешано что угодно — секс, деньги, — только не любовь. Один взгляд, один жест все расставили по местам.

Но я должен был оказаться умнее Джейн (несомненно, так оно и было) и, прикинувшись слепцом, притвориться, что такая роль мне просто не по зубам.

Поэтому я натянуто улыбнулся, словно одумавшись и смирившись, и поднял бокал. Стекло негромко звякнуло о стекло, мы выпили — и тотчас огонь эликсира побежал по моим венам и нервам, как электрический ток. Жидкость очистила мою кровь, проникла в каждую клеточку тела. Воздействие эликсира было могучим, мгновенным, живительным. Во мне словно включили свет, я почувствовал, как он добрался до пальцев на ногах, до каждого волоска на коже, до ноздрей, желудка и глаз. Мое зрение сразу стало острым, теперь очки от близорукости только мешали, делая все очертания размытым. Сперва я принял это за воздействие алкоголя и протер глаза.

— Плохо видишь?

— Все как-то смазывается. Наверное, перепил.

Я снова заморгал, и тогда Джейн плавным жестом сняла с моего носа очки. Без них было куда удобнее; я стал очень зорким, даже чересчур. Слух тоже обострился — теперь я различал жужжание каждой мошки, голоса сверчков, кваканье лягушек, пение ночных птиц, возню поваров на кухне, дыхание людей за соседним столиком. Мне стала четко видна каждая черточка лица Джейн: мою подругу переполняли здоровье, радость жизни и вожделение.

— Когда заберем книгу? — спросила Джейн после ужина.

— В субботу.

— У нас мало времени.

— Я боюсь! Мне не хочется лезть в чужой дом и воровать.

— Не беспокойся. Чего не сумеешь сделать ты, сделаю я. Если хочешь, давай завтра съездим в Лиссабон, побродим возле дома, изучим все входы и выходы.

— Как скажешь, — обреченно вздохнул я.

Несмотря на то что ситуация изменилась, в ту ночь я не смог противиться любовному пылу Джейн и погрузился в наслаждение — будто окончательно запутался в паутине или с головой ушел в зыбучие пески. Ночь превратилась в поле сражения, начавшегося в час и продолжавшегося до самого рассвета. Полагаю, дело было в эликсире, который Джейн заставила меня выпить с вином, или же она загипнотизировала меня. Так или иначе, я уподобился бедняге Кристоферу Риву, свалившемуся с лошади, Супермену в инвалидной коляске.^[66]

На следующий день я был готов принять новый бой, однако надлежало соизмерять силы, чтобы удовольствие не перешло в отвращение.

Джейн спала ангельским сном, благоухая райскими ароматами. Мне бы хотелось остаться с Джейн на всю жизнь: возможно, это и был достойный человека рай. Мог бы быть. Однако сердце подсказывало мне, что не все то золото, что блестит, что остались еще темные тайны, в которых я пока не разобрался; тайны, усложнявшие наши прямые и радостные отношения.

Сколько мужчин отдали бы жизнь за эту девушку!

Мне снова захотелось заняться с ней любовью, и я бесцеремонно, как зверь по весне, пристроился к ней сзади и попытался войти. Джейн тотчас проснулась и раскрылась, чтобы облегчить мне проникновение. И вот я снова сотрясаюсь, как одержимый, стремясь достичь быстрого оргазма, освободившего бы меня от яда лишних мыслей. Я был настолько нетерпелив, что излился очень быстро, мое семя выстрелило в ее лоно как струя из водяного пистолета.

Я был полностью удовлетворен — но, боюсь, о Джейн нельзя было сказать того же. Я успел заметить лишь одно сладостное содрогание ее плоти, как будто привидевшееся мне. Мне стало так хорошо, что я снова уснул.

Прошло, наверное, часа два, прежде чем меня разбудила тяжесть, навалившаяся на живот. Мне снилось, что я занимаюсь любовью с Виолетой, а когда я раскрыл глаза, оказалось, что меня оседлала Джейн и мы снова совокупляемся. Как новоявленный Казанова, со сладостной покорностью судьбе я постарался сделать все, на что был способен, пока эта женщина наконец-то не прекратила скачку. Она сделала это, скорее подчиняясь необходимости — ведь жизнь продолжалась, и нам следовало исполнить свой долг, — чем из-за усталости и пресыщения.

Однако мой «воин» никак не хотел ложиться, и Джейн неустанно целовала меня и ласкала. Она то сосала мочку моего уха, то пробегала языком по моему телу, то щекотала меня в паху, то исхитрялась довести до таких сладостных содроганий, что все начиналось по новой.

Не знаю, сколько эякуляций способен выдержать мужчина, но я уже сбился со счета. Любовь с этой женщиной казалась сверхъестественной, мне никогда не доводилось испытывать с другими того, что я испытал в те дни.

В дверь позвонили — молодая работница, явившаяся, чтобы прибраться в доме, попросила нас освободить помещение. На часах было полтретьего, и, видимо, Витор сказал девушке, что мы живем в его доме. А может, она просто услышала наши вопли. У нее имелись ключи от всех дверей, поэтому мы должны были проявить благопристойность и воздержаться от своего основного занятия.

— Я вернусь через полчаса, — заявила работница на малопонятном для меня португальском.

Я сразу отправился в душ; дверь запирать не стал. Секунду спустя Джейн уже плескалась рядом со мной, и, судя по ее взгляду, пощады ждать не приходилось. Включив музыку на полную громкость, она ритмично покачивала нагими бедрами, ее ягодицы терлись о мой вставший член. Боль и наслаждение смешались воедино, и вскоре мы поймали ритм нового соития. Джейн была как в лихорадке, ее охватил огонь, которого я больше не мог выносить. Оставалось всего десять минут до конца отсрочки, дарованной нам племянницей сеньоры Оливейры, а потом весь дом окажется в распоряжении работницы.

— Пожалуйста, Джейн, пора остановиться, — произнес я, как только из меня выплеснулась спасительная струя.

— Ухх… Твоя правда, Рамон. Пора остановиться. Я пристрастилась к тебе, как к наркотику, и готова заниматься с тобой любовью двадцать четыре часа в сутки.

Мне стало страшно, и не столько из-за слов Джейн: я сам почувствовал себя рабом этого наркотика, к которому привыкаешь куда сильнее, чем к героину, кокаину и прочим синтетическим средствам.

Да, я хотел любить Джейн, но еще хотел жить, как живут другие люди. Получать удовольствие от прогулки, от лихой езды на мотоцикле, от спокойного ужина с изысканными яствами, от беседы или созерцания красивой картины. Помимо любви я хотел испытывать все наслаждения этого мира.

Пару часов спустя мы уже были в Чиадо и рассматривали витрины с одеждой. Джейн сказала, что для нее это лучший отдых. На меня, по правде говоря, магазины навевали скуку, но я решил удовлетворить невинный каприз спутницы.

Джейн оделась просто, но с фантазией. На ней, как обычно, были узкие джинсы и туфельки на невысоких, но причудливых шпильках.

Мы гуляли по улице, время от времени Джейн отбегала, чтобы взглянуть на очередную вещицу, и я тогда получал возможность полюбоваться девушкой издалека. Она прямо-таки лучилась красотой, и я понимал, что едва ли во всем Лиссабоне найдется женщина, которая в моих глазах будет хоть на толику соблазнительнее Джейн. Я недоумевал, почему подобная женщина так сильно (если верить ее словам) влюбилась в меня. Сомнение мое перерастало в полную неуверенность в себе, на душе становилось тревожно.

Мы потихоньку двигались в сторону Санта-Каталины. Машинально, не сговариваясь — видимо, все-таки я вывел Джейн к этому месту, ведь она не знала адреса Рикардо, — повернули на Калсада-да-Эстрела. На другой стороне улицы, вдалеке, я заметил слугу Лансы. Слуга уложил вещи в багажник старого автомобиля, запер входную дверь на несколько оборотов ключа, сел за руль и уехал.

— Это он? — спросила Джейн.

— Да. Как странно! Виолета говорила, что, по ее сведениям, он уезжает в Каскаис в субботу, а сегодня четверг. Не понимаю.

— Что ж, значит, он слегка продлил свои выходные или решил воспользоваться тем, что завтра праздник. Какая разница?

— Не знаю, не знаю.

— Слушай, Рамон, а давай войдем в дом и разберемся со всем на месте?

— Сейчас, средь бела дня? Ты что, с ума сошла?

— Все очень просто. Пошли к черному ходу.

Джейн вытащила из сумки связку ключей и отмычек и сноровисто, плавными движениями принялась вскрывать замок. Не прошло и двух минут, как мы уже стояли перед глобусом.

Я попытался припомнить, где помещается ключ-рычажок, отпирающий эту сферу, но не смог. Рикардо все-таки слегка подстраховался и не показал нам точного расположения механизма. Я в подробностях восстанавливал в памяти те минуты, когда Рикардо прятал книгу в тайник, вспоминал каждое движение его рук — и в конце концов обнаружил на верхней части оси глобуса тоненький рычажок. Я потянул за рычаг, раздался щелчок, и на гладкой поверхности открылась щель (так бывает, когда надрезают спелый арбуз). Обеими руками я стал раздвигать полушария в стороны, и наконец створки разошлись. Внутри одного из полушарий лежала книга, сверкавшая, как золотой слиток.

— Боже мой! — воскликнул я. — Мы не захватили с собой поддельный экземпляр! Ты оставила его в Синтре и даже не показала мне.

Джейн широко улыбнулась и достала из сумки большой конверт. В нем лежала книга в переплете из темной меди, отсвечивавшем матовым блеском и имевшем потертый вид, как будто в стародавние времена книгой пользовались каждодневно. Джейн аккуратно заменила одну книжку на другую — не забыв тщательнейшим образом проверить подлинность экземпляра Рикардо — и спрятала оригинал сначала в конверт, а потом в сумку. Я сдвинул земные полушария, и мы опрометью бросились к выходу.

Потом мы отправились на парковку, где стоял мой автомобиль, нанятый еще в Сантьяго. Я собрал все пожитки, расплатился за гостиницу, и мы вернулись в Синтру с намерением как можно скорей улететь в Амстердам.

Ситуация пугала меня, хотя, по словам Джейн, опасаться было нечего. Обнаружить подмену будет практически невозможно — в этой области просто нет экспертов, способных догадаться, что произошло. Зато у компании Рикардо могут возникнуть серьезные неприятности.

— Послушай, Рамон, именно они могут попасть в скверную историю, если «Моссад» однажды обнаружит, что «Книга каббалы» находится в руках «бессовестных португальцев». Если об этом станет известно, Рикардо и его товарищи попадут в беду. Жизнеописания Николаса Фламеля создавались на протяжении веков, но в каждом из них говорится: Фламель поначалу полагал, что рукопись, которую передал ему старый иудей, по всей видимости, является «Книгой каббалы». Вот отчего Канчес так заинтересовался ею. Только позже выяснилось, что речь идет о другом сочинении, о трактате по алхимии. Однако, по существу, разница не так уж велика.

— Погоди, Джейн: ведь Рикардо раздал нам ксерокопии, и по ним любой из нас способен обнаружить подделку.

Джейн искренне расхохоталась.

— Рамон, ну как ты не понимаешь — Рикардо не собирался относить в копировальный центр бесценную рукопись. Дело было так: несколько лет назад владелец книги снял с нее копию…

— Ничего не понимаю.

— Все очень просто. Николасу продали две книги Авраама: одну по алхимии, другую по каббале. В обеих — двадцать одна страница, и вообще они очень похожи и различаются только содержанием; вернее сказать, некоторыми деталями содержания. Николас особенно заботился о книге по алхимии, обращение с которой требовало большей осторожности, вот почему всегда упоминали только об одной рукописи. А когда прошел слух, что Николас не умер, Фламелю потребовалось убедить всех в своей кончине. Тогда-то он и основал Музей изумрудной скрижали и поместил туда рукопись, посвященную каббале: если кому-нибудь придет в голову ее выкрасть, похититель не сможет проникнуть в секреты философского камня. Правительство Израиля много лет ведет переговоры с правительством Нидерландов о продаже или безвозмездной передаче этой книги, с тем чтобы она хранилась у главного раввина в синагоге Тель-Авива. Однако переговоры эти все время заходят в тупик, поскольку Амстердам снова и снова повторяет, что коль скоро речь идет о частном музее, правительство ничего не может поделать. Собственник же рукописи — анонимное общество, действующее через некий культурный фонд, — ни на каких условиях не соглашается на передачу. Собственник желает, чтобы книга находилась в Голландии, и все тут. Агенты «Моссад» неоднократно пытались выкрасть рукопись Авраама, но всякий раз терпели неудачу. По воле случая или, лучше сказать, по собственной безответственности служанка, живущая в доме Фламеля в Асторге, посчитала, что Николас сделал ее хранительницей своей библиотеки, и продала Рикардо книгу. С точки зрения закона служанка поступила некорректно, поскольку является наследницей движимого имущества лишь на правах узуфрукта.^[67] Да, она не должна была распродавать книги, однако вмешаться тут никто не может — ведь юридически Фламель считается умершим. Этой сеньоре было четко и ясно сказано: никогда ничего не продавать; если она нуждается в деньгах, пусть только попросит. Однако по неведомым мне причинам служанка не оправдала возложенного на нее доверия и продала подлинную рукопись, которую Фламель скрывал на протяжении многих веков.

— Так что же получается, Джейн? Эти копии…

— Подожди, дай объяснить: Фламель сделал ксерокопии «Книги каббалы» и хранил их вместе с книгой по алхимии. Этими-то копиями и воспользовался Рикардо, чтобы раздать вам. Рикардо и Канчес — злодей Канчес — работали только с копией. Значит, они не смогут обнаружить подмену книги и в один прекрасный день придут к выводу, что либо ее никогда не существовало, либо они приобрели не подлинный экземпляр. Если похищение останется в тайне, они скоро поймут, что философское Великое делание неосуществимо, даже с твоей чудесной помощью.

— Смотрю, ты слепо в меня веришь. Встречу ли я когда-нибудь Николаса Фламеля?

— О чем ты? Николас умер шесть веков назад.

Джейн взглянула на меня с улыбкой, провела рукой по моему лицу и поцеловала.

Ей было прекрасно известно, что я давно понял: Фламель и его супруга все еще живы. И я надеялся увидеть Фламеля в ближайшее время, может быть, в Амстердаме.

— Джейн, зачем мы летим в Голландию?

— Ты ведь не собираешься возвращать книгу в Асторгу? С этой неблагодарной служанки теперь станется обменять ее на «феррари» или на кольцо с бриллиантами.

— А тебе не приходило в голову, что рукопись обнаружат в аэропорту и тогда нам нелегко будет дать объяснения?

— У меня имеется сертификат, подтверждающий, что книга приобретена в одном из антикварных магазинов Лиссабона. Это на тот случай, если детекторы высветят медный переплет и нас заставят предъявить ручную кладь. Так вот, я купила эту книгу в Лиссабоне и отдала за нее пять тысяч евро. Видишь?

Джейн предъявила чек, датированный вчерашним числом, и официальный сертификат, позволяющий возить книгу по всему свету.

— Неплохая идея.

— К тому же здесь указано, что книга будет отправлена в один из голландских музеев.

Эта весть обрадовала меня, но проницательная, догадливая Джейн немедленно добавила:

— Я точно знаю, о чем ты думаешь.

— Вряд ли.

— Знаю. Рикардо мечтает стать богатым, очень богатым, если научится добывать золото, но ему невдомек, что, продав книгу израильтянам, он получил бы целую гору денег. А теперь ему придется ждать до весны, снова безуспешно пройти все этапы Великого делания… Лишь для того, чтобы в очередной раз рухнуть в изначальную пустоту. Такова судьба невежества, — усмехнулась моя подруга.

— И все-таки, Джейн, Николас лишился одной из своих драгоценных книг.

— Ты прав, однако ключи к философскому камню никогда не должны оказаться в руках неподготовленных людей. Если это случится, миру грозит страшная катастрофа.

— А если камень достанется какому-нибудь государству?

— Немыслимо. Мы не можем допустить подобного. Наследие Фламеля должно остаться в верных руках. Однажды Николасу придется кому-то доверить свою тайну…

— Значит, он все-таки жив?

— Ну, я просто так выразилась. Живы лишь его потомки.

— Почему ты не скажешь мне все до конца? Не доверяешь?

— Мы не никому не можем доверять. Кроме тебя, дурачок. Ты теперь — один из нас.

— Кого — «вас»?

— Об этом мы еще поговорим. Поехали в аэропорт. До нашего рейса осталось два часа, а нам нужно успеть купить билеты. Давай поторапливайся. Детали обсудим позже.