Алхимия единорога

XI

До Синтры мы добрались очень быстро — в такое время суток движения на дорогах почти не было. Вообще-то Витор жил в городе Амадора, а здесь у него имелся старый трехэтажный дом рядом с вокзалом, а именно — на улице Жоау-де-Деус. Там он устроил свою лабораторию, где работал весной.

Когда мы прибыли на место, Адриао выдал мне карту Синтры, в которой я не нуждался. Мы направились к нему домой, но мой хозяин предупредил, что до пяти будет очень занят, поэтому, если я предпочитаю компанию одиночеству, мне лучше позвонить приятелю, Луишу Филипе. Я так и сделал, и женский голос — наверняка трубку сняла секретарша — сообщил, что сеньор Сарменту уехал в Бразилию. Тут я вспомнил, что несколько месяцев назад мой друг упоминал, что познакомился с бразильской топ-моделью. Значит, любовный пасьянс сложился. Луиш Филипе тоже увлекался алхимическими играми и был членом одного из тамплиерских обществ, но как только в его жизни появлялась девушка, все остальное переставало его волновать.

Витор посоветовал:

— Неплохо бы тебе съездить на машине в горы. Отправляйся в Каштелу-да-Пена, или в Каштелу-душ-Моуруш, или еще куда-нибудь. Или можешь заняться, к примеру, изучением растений синтрийского леса.

Меня покоробила его чрезмерная напористость — было видно, что Адриао во что бы то ни стало решил от меня избавиться. Но, по правде сказать, мне было все равно и хотелось только поскорее вернуться в Лондон.

Сверившись с картой, я отправился в путь по узкой дороге, тянувшейся мимо дома Витора. Потом, изрядно поплутав, выбрался на шоссе 247 и доехал до монастыря капуцинов, давно закрытого и заброшенного. Ни одной машины, ни одной живой души, только журчание ручейков, пение птиц да шелест листвы.

Я позвонил в колокольчик возле ветхой калитки, но никто не явился. Тогда я решил прогуляться по лесу, побрел на север и оказался в зарослях, где сухие папоротники росли вперемешку с молодыми зелеными побегами. Некоторые растения были мне знакомы: вот черемица, вот волчье лыко, вот эуфорбиум, или же молочай смолоносный, — он любит сырость и расцветает летом. А еще я распознал многоножку. Неплохо для ботаника-любителя! Но вообще-то меня больше интересовал свет, пробивавшийся сквозь листву, как сквозь природные жалюзи: эти яркие пятна придавали лесу загадочный вид. Я заметил, что земля здесь испещрена трещинами, расщелинами, пещерками, и у меня возникло ощущение, что под горными склонами что-то есть. Мне показалось, что гора внутри полая и в глубине синтрийской сьерры таится жизнь. Мне стало страшно, и я вернулся к монастырю.

Когда я подходил к калитке, возле нее появился человек — судя по всему, капуцин без сутаны, — с улыбкой пригласивший меня войти. Человек этот объяснил, что монастырь закрыт до окончания реконструкции. Ее ждут уже три года, а работы еще не начались, поэтому решено было дозволить жить в монастыре всем желающим. Еще капуцин упомянул, что монастырь был построен в 1560 году. Я спросил, почему монашеские кельи такие крохотные, но капуцин только улыбнулся. Двери этих вырубленных прямо в скале келий были настолько низкими, будто первыми обитателями монастыря были лесные гномы.

Мой хозяин давал ответы не на все вопросы, иногда притворяясь, что просто меня не слышит. Он отвечал только на самые простые реплики, банальными фразами рассказывая о том, что я смог бы выяснить и сам. Излагая легенды, которые можно прочесть в любом португальском путеводителе, он показал мне трапезную, кухню и спальни: все было проникнуто духом аскетизма, бедности и отказа от мирских благ. Монах поведал, что Филипп II, король Испании и Португалии, говорил, что в его владениях находятся самый богатый и самый бедный монастыри: Эскуриал и здешняя обитель капуцинов.

Я смотрел на все равнодушно, поскольку не ждал ничего особенного от посещения монастыря. Мне просто хотелось убить время, и я не обращал большого внимания на происходящее. Однако когда мы спустились в трапезную, волоски на моих руках начали топорщиться, а потом и волосы на голове встали дыбом, словно притянутые невидимым магнитом к камню этих стен. По спине от шеи побежали мурашки.

Я остановился. Капуцин, до сих пор потчевавший меня историями о монастыре, тоже остановился, замолчал и уставился на меня.

— Ты кто? — стоя передо мной, спросил он.

— Испуганный турист.

— Неправда. Ты — один из них.

— В смысле?

— Ты — житель Бадагаса.

— А Бадагас существует?

Сообразив, что сказал больше положенного, капуцин попытался замять разговор. Но я, конечно, начал настойчиво требовать объяснений, просил развеять мои сомнения. Ключом к этому человеку стала наивность — единственный инструмент, оказавшийся в моем арсенале. Капуцин долго качал головой и рассыпался в извинениях, но я жаждал ясности. Мои настойчивость и упорство одержали верх, и в конце концов монах указал на дальний угол комнаты: там находилась каменная дверь, скорее похожая на вмурованную в стену плиту. Я подошел вплотную и пощупал ее в поисках петель, отверстия для ключа, какого-нибудь рычага, чтобы удостовериться, что дверь действительно открывается, что через нее можно проникнуть в подземелье или еще куда-нибудь.

Капуцин бубнил у меня над ухом:

— Вот она, дверь. Бадагас — там. Подождите, подождите, не входите в одиночку, а то можете и не выйти.

— Разве вы не сказали, что я сам оттуда?

— Я имел в виду, что вы обладаете способностью переступить порог подземного мира. Это под силу не каждому. Только, бога ради, будьте осмотрительны, не угодите в ловушку! Вы окажетесь в ином мире, где время и пространство измеряются не секундами, сантиметрами, минутами, метрами, часами и километрами. За долю нашей секунды там могут пройти года, или наоборот — проведя в Бадагасе минуту, вы выйдете и обнаружите, что здесь миновало двести лет. Вот почему нужно быть осторожным, не упустить течение времени, в котором мы здесь живем. Когда окажетесь там, ни в коем случае не теряйте ориентации. Вы всегда должны помнить, где осталась дверь, через которую вы вошли. Возьмите-ка эти песочные часы. Здесь песка на пять минут по нашему счету, в других мирах это остается неизменным. Главное — не потеряйте часы, это очень важно. Они всегда должны находиться при вас, и, когда увидите, что высыпаются последние песчинки, уносите оттуда ноги. Если утратите ощущение времени, если вам покажется, будто вы провели в том мире много веков, — взгляните на часы, они не врут, сила притяжения везде работает одинаково. Да, там иное измерение, но наверняка все та же планета Земля. Там могут быть другие карты, другая система координат, однако никто не способен таким образом покинуть нашу планету. Небеса, преисподняя, чистилище — все остается на своих местах. И не доверяйте двойникам! Бывают разные люди с одинаковыми лицами. Иногда они добиваются полного сходства, у них те же глаза, те же тела, что у наших близких, они копируют даже взгляды.

— Но что там, в Бадагасе?

— Мир тех, кто не желает умирать. Тайные общества, одиночки-бессмертные, не желающие уходить, не собирающиеся возвращать свои тела природе и теперь живущие в ином мире, в параллельной жизни. Бадагас — нечто вроде современного чистилища, где человеческие существа питаются бессмертием. Но присмотритесь — и увидите, насколько они печальны! В их глазах блестят слезы тоски — следы былой боли и одиночества. Они, без сомнения, живы; их трупы никто никогда не обнаружил. Они сами решили запутаться в сетях времени, жить в глубинах постоянного одиночества, в бесстрастной гармонии. Входите, но не разговаривайте ни с кем. Берите часы и отправляйтесь. Я буду ждать вас здесь через пятнадцать минут. Не хочу, чтобы вы потерялись, мне не нужна такая ответственность.

Полный решимости, я последовал наставлениям монаха-капуцина и спрятал песочные часы в выданную им сумку.

Едва я коснулся правой рукой стены, моя ладонь тотчас озарилась мерцающим светом. Потом я двинулся вперед и вот уже целиком окунулся в сияние. Не знаю, каким образом, но я прошел сквозь громадный камень и оказался в незнакомом городе.

Это походило на сон: вокруг меня по оживленным улицам шагали люди. Здесь были даже магазины, бары, рестораны — и не пустые.

«Это наверняка сон, — подумал я. — Что происходит? Или я брежу?»

Все обитатели этого города, напоминавшего Синтру, были одеты в черное, и мне вспомнились фильмы о будущем по романам Уэллса. Все шагали размеренной походкой, здесь были явно неведомы понятия «спешка» и «стресс». Несколько человек беседовали, сидя на террасе перед кондитерской лавкой, которая явно пользовалась популярностью. Люди наслаждались напитками, деликатесами и, похоже, чувствовали себя счастливыми.

Сквозь окна домов я разглядел множество домашних библиотек — не меньше дюжины на каждой улице. На всех площадях, встречавшихся мне на пути, я видел лаборатории, где люди трудились над плавильными котлами, ставили алхимические опыты. Никто на меня не смотрел. То ли я не привлекал к себе внимания, то ли здесь уже привыкли к чужакам, вторгающимся в этот скрытый мир. Местные жители либо не владели ничем, либо владели всем, потому что двери всех домов были открыты. В город редко проникали те, кто не принадлежал к здешнему, так сказать, клану; поэтому если меня и заметили, то сочли безопасным.

Я вышел из города и направился в лес, в синтрийскую сьерру — в эту иную сьерру. Взобравшись по каменистой тропе, я очутился в парке возле дворца Пена. Я был словно во сне; у меня возникло подозрение, что этот дворец — зеркальное отражение дворца, оставшегося во внешнем мире. Но поверить в такое было трудно: либо просто создавалось такое впечатление, либо таково было мое личное видение.

В общем, привычная мне реальность словно имела здесь свое отражение, в котором я и существовал. Теперь (насколько позволяли ограничения разума) я начинал видеть вещи одновременно с двух сторон. Одежда на жителях Бадагаса становилась разноцветной. Мне хотелось видеть здесь такие же естественные и богатые краски, как и в верхнем мире, и вот черные одеяния засверкали всеми цветами радуги, точно их демонстрировали на подиуме.

В парке на меня налетел прохладный ветер, смешанный с влажным туманом, плававшим в воздухе, словно водоросли в морских глубинах. Мне навстречу попадались беседующие пары, почтенного вида старцы ходили по поверхности живописнейшего озера, добираясь до самой середины, где стояла невысокая башня, напоминавшая гигантский плавильный котел. Старцы были облачены в ниспадавшие до пят длинные шелковые одеяния, кромки подолов мокли в озерной воде.

И тут передо мной возникло чудесное видение. Я столько раз видел его во сне, что уже не чаял увидеть наяву. Но это белое животное нельзя было перепутать ни с каким другим; я изучал таких в книге Майкла Грина. То был каркадам, единорог с глубокими, черными, вопрошающими глазами, взгляд которых внушал страх; обитатель пустынных земель, дорожащий своим одиночеством. По-другому его еще называли реем. Такие единороги никогда не остаются подолгу на одном месте, однако у этого был вид пленника, словно он всегда жил в парке. Поодаль я заметил и других единорогов: был тут и аварии, чья миссия — исцелять людей, и нимби.

Как странно! Я всегда полагал, что единороги любят одиночество, а теперь наблюдал за целой группой этих животных, словно за домашними оленями на ферме. Несомненно, я находился на пороге, в преддверии. Жеан де Мандевилль рассказывал мне о месте под названием Броселандия, однако я не верил, что смогу оказаться совсем рядом с этим раем. Я увидел белое сияние нескольких рогов по другую сторону озера и направился к ним, точно притянутый магнитом. Видимо, я так быстро туда добрался, что единороги остались на месте, глядя на меня то ли настороженно, то ли с любопытством.

На секунду остановившись, я глубоко вздохнул — мне было известно, что в ярости эти животные смертельно опасны. Если единорог чувствует угрозу, в нем пробуждается чудовище, наделенное мощью льва, быка или слона и безжалостностью тигра. Однако опасность миновала. Я подбирался все ближе — и видел, как животные невозмутимо пасутся среди диких роз и пьют воду из ручейка. Я подошел к первому зверю, смахивавшему на вожака (всего там собралось семь гордых представителей этого мифического рода), и, полный желания преодолеть барьер непонимания, не задумываясь произнес:

— Я хочу пройти в Броселандский лес. Я явился издалека и желаю постичь тайны мира.

Единорог очень серьезно взглянул на меня. Он не сводил глаз с моего лба, точно проникая в самую глубину моей души, и через мгновения, показавшиеся вечностью, словно бы улыбнулся. Что я понял наверняка, так это приглашение следовать за ним. То ли взглядом, то ли кивком, то ли движением тела зверь позволил мне пуститься в путь по закрытому пространству, по таинственной местности. Мы вошли в этот тихий мир, и единорог пустился вскачь, а я инстинктивно ухватился за его хвост, чтобы не отстать. Тогда он перешел на быстрый галоп, так что я чуть ли не летел вслед за ним. Мне подумалось — не вспрыгнуть ли ему на спину? Но я знал, что мифического зверя приручить нельзя, что он почти никогда не позволяет ездить на себе верхом. «Только тот, кому подчиняется ветер, способен скакать верхом на единороге», — вспомнились мне слова Жеана. А я в ту пору не только не умел подчинить ветер, я вообще ни в чем не был уверен.

Я пробежал вслед за единорогом уже много километров по тропам, над которыми все ниже нависала листва, но не чувствовал усталости. Стволы деревьев становились все толще, вокруг все больше темнело, густо-черное небо опускалось к самой земле.

После долгой скачки мы очутились возле каменного утеса, исполинской стены, казавшейся вертикальным подножием скалы. Зверь прибавил ходу, ударил рогом в камень, и тотчас в скале распахнулась щель. Мы влетели в нее, перед нами открылся бесконечный туннель, тянущийся сквозь другой темный лес, деревья в котором были неимоверной толщины, высотой метров под двадцать. На их верхушках росли длинные узкие листья, свисающие вниз, как листья ив или пальм. Еще я разглядел птиц с ярко-алым оперением.

Теперь мы бежали по тропе между трав и цветов, мои шаги отдавались по-особенному гулко. Желтые папоротники и амаранты раскрывались под моими ногами, как нежный ворс ковра, сотканного из перьев и липовых листьев.

Когда я пробегал мимо грота, оттуда донесся яростный рык, и мне стало страшно. У меня не возникло желания выяснить, что за ужасная тайна скрывается там, и я оставил гибельную загадку позади.

Но все трудности путешествия бледнели перед радостью открытия этого чудесного рая. Небо над головой начало светлеть, его светло-охристый оттенок постепенно перешел в песочно-желтый с красноватыми разводами, а потом — в бледно-голубой с зелеными вкраплениями. К этим цветам добавлялись другие, пока наконец небо не засияло всеми цветами радуги.

То была полная идиллия.

Бесценным был чудесный пейзаж, но еще поразительнее было ощущать в себе гармонию и соразмерность нового человека. Воздух сделался настолько чистым, что новорожденный младенец не смог бы здесь дышать; это был беспримесный кислород, и я начал опасаться за свои легкие. Еще никогда я не ощущал такого равновесия между телом и душой.

Упав на колени рядом с единорогом — в эти мгновения он был частью меня самого — я воздел руки к небу, и божественное дыхание овеяло меня с ног до головы. Мое тело озарил свет, подобный жидкости, которая обволакивает, но не увлажняет. Я чувствовал, что целиком погружаюсь в сладостный аромат, проникающий через ноздри и рот; это был воздух и в то же время не воздух. Душа моя была полна.

Восходящее солнце — исполинский огненный шар, золотистая кромка которого ломала линию горизонта — походило на прекрасное создание, всплывающее со дна моря. Я смотрел на небо, на солнце, раскинув руки, распахнувшись настежь, и вбирал в себя жар нового измерения своего бытия.

Броселандский лес являлся другой стороной нашего мира. Прочувствовав биение этой истинной реальности, я понял: всё, что я видел до сих пор, было лишь бледным отражением, вылинявшей копией, жалким эхом изначального, подлинного мира, божественного и грандиозного, который наша испорченность позволяет воспринимать лишь в виде наброска. Даже красота здешней непроглядной ночи была неизмеримо выше самого яркого пейзажа мира, откуда я пришел.

Потом, когда долгие мгновения медитации и единения с космосом истекли (единорог, стоя на небольшом пригорке, радостно взирал на меня), я поднялся с колен и отправился в обратный путь.

Снова очутившись в парке, где паслись мифические животные, я обнял своего спутника и почувствовал, как сердце его забилось чаще от этого искреннего изъявления благодарности. Я погладил обеими ладонями прекрасный сверкающий рог — и сразу постиг многие тайны бытия этих животных. Когда я уходил, единорог пристально вглядывался в мое лицо: мы прощались навсегда.

Стоило мне подумать, что теперь единорог уже далеко, как я вспомнил о советах монаха-капуцина и посмотрел на песочные часы: песчинок почти не осталось, мое время пребывания здесь иссякало.

При виде меня капуцин искренне обрадовался.

— Возвращаются только чистые, неиспорченные, те, кто верит в человечество и готов бороться, чтобы вернуть его к изначальному состоянию, — сказал он. — Мы пребываем в пучине вечного наказания за некий проступок, совершенный человеком тысячи лет назад. И лишь немногие, очень немногие борются за возвращение к истокам, стремятся вернуть утраченное, восстановить забытое. С этого момента ты — член Тайного братства, у тебя есть ключ Общества священного зверя. Теперь единорог войдет в твой мир и станет тебя сопровождать. Всякий раз, стоит тебе соприкоснуться с природой, единорог будет с тобой, ты почувствуешь его присутствие. А в день, когда ты обретешь способность успокаивать моря и усмирять ураганы, ты сможешь сесть на него верхом и проскакать по всем измерениям времени и пространства.

Простившись с капуцином, я вернулся на знакомую дорогу — настала пора возвращаться в дом Витора.

Но я заблудился, въехал в город с другой стороны и, по странному совпадению, очутился в том самом месте, которое видел в Бадагасе. Та же улица, такая же кондитерская лавка (мне даже показалось, что я снова попал в подземный город), люди на террасе угощаются булочками, кофе, лимонадом, повсюду слышатся смех и шум машин. Не хватало только библиотек да алхимиков. Зато до меня доносился надоедливый гул телевизоров и возбужденные голоса в таверне на другом конце улицы. Без сомнения, я снова был в известном мне мире, в единственном так называемом «реальном» мире.

Темнело.

Войдя в свою спальню, я тут же уснул, а наутро проснулся с ощущением, что всю ночь мне что-то снилось. И тут меня пронзило страшное сомнение: что я видел — сон или явь?

Вечно одна и та же дилемма, один и тот же вечный вызов: переступать ли тонкую черту между действительностью и вымыслом?

Как бы то ни было, проснувшись, я осознал, что сильно изменился. Если мне и приснился сон, это был самый лучший сон в моей жизни.

У меня возникло сладостное желание позвонить Виолете.

Побродив по комнатам, я понял, что один в этом доме — в старом здании с более чем столетней историей. Здесь повсюду были книги, комнаты имели слегка запущенный вид, как бывает в помещениях, предназначенных не для житья, а для научной работы.

Больше всего меня заинтересовал чердак, где грудами валялись памятные вещи. Сотни семейных фотографий, древних, как сама фотография, растрепанные книги по магии, алхимии, античной литературе, искусству — все это стопками громоздилось на столе рядом с пухлыми папками, полными исписанной бумаги. Нашлись там и туристические путеводители, карты и планы городов.

Мое внимание привлекло роскошное издание «Философского словаря» Вольтера и полное собрание сочинений Камоэнса.^[62] Ну как же без него в португальской библиотеке! Удивили меня «Храм Космоса» Найдлераи «Chymica vannus»^[63] Иоганна Монте-Снайдерса, рассказывающая о поисках и обретении потрясающей мудрости великого духа мироздания, а также экземпляр «Mutus liber» Альтуса издания 1677 года. Были здесь и навигационные приборы, и старый телескоп, и медные бинокли, а также всякая всячина, привезенная из разных уголков планеты: копии горгулий с собора Парижской Богоматери; рога морских единорогов с Кубы; тыквенные подставки для цветов, украшенные причудливой росписью; ангольские фигурки из черного дерева; каменные изваяния из Каппадокии; музыкальные инструменты из Турции и Египта; образцы китайского, греческого, венесуэльского искусства; калейдоскопы, изготовленные в Бразилии; модели судов всех размеров и эпох, в том числе венецианской гондолы; хрусталь с острова Мурано; фигурка капитолийской волчицы; панцирь гигантской черепахи; модели нью-йоркского такси и лондонской телефонной будки; амфора из Хорватии; статуэтка святого Панкратия с надетой на палец монетой в два реала; индусский Будда; толедский доспех; марокканская водопроводная труба и множество других предметов.

Были здесь и полотна фламандских, испанских и итальянских мастеров (например, «Мадонна с младенцем», приписываемая Гойе), была и статуя Мадонны в позолоченном одеянии и золотой короне — возможно, украденная из какой-то церкви. Еще я увидел там золотые, серебряные, дубовые чаши.

Это изумительное собрание диковинок наводило на мысль, что Витор — интересный человек, хотя тот и казался мрачным, зловещим субъектом, слишком загадочным и ушедшим в себя, чтобы жить в городе.

Убедившись, что в доме, кроме меня, никого больше нет, я снял трубку старого телефона, висевшего на стене, набрал номер и услышал голос Виолеты:

— Рамон, ты не даешь о себе знать. Я же волнуюсь — что произошло?

— Ничего. Я видел книгу. Она в доме Рикардо, в Лиссабоне, а у меня в руках ксерокопия без двух страниц.

— Полагаешь, это подлинник?

— Уверен. Но в таких делах, пожалуй, я самый ненадежный из экспертов.

— Знаешь, Рамон, я связалась с Амстердамом, и меня уполномочили возложить на тебя важную миссию. Ты должен выкрасть книгу и доставить ее в музей.

— Погоди, Виолета! Я за всю жизнь и шариковой ручки не украл. Я не могу этого сделать. У меня не хватит пороху. Меня арестует полиция!

— Послушай, Рамон. О пропаже книги не известили, потому что никто не похищал ее из Амстердама. Доверчивый Николас действительно передал книгу сеньоре, что присматривает за домом в Асторге, и та ее продала. Сейчас нужно сделать все возможное и невозможное, чтобы книга вернулась к законному владельцу.

— Но как мне проникнуть в дом, открыть глобус и вынести рукопись?

— В доме живет лишь старый слуга, который по субботам уезжает в Каскаис, чтобы вернуться на следующий день. Не думаю, что там есть сигнализация. Взломай дверь черного хода или высади стекло. Придумай что-нибудь, только привези мне рукопись, а потом мы вместе отправимся в Голландию и доставим ее владельцу.

— Виолета, ты дочь Фламеля?

Потянулось долгое красноречивое молчание, от которого веяло тайной.

— После объясню. В двух словах не расскажешь.

— Не понимаю.

— Сейчас не время, Рамон! Я тоже хочу встретиться с Николасом.

— Виолета, Рикардо заплатил мне кучу денег, чтобы я безбедно провел зиму. Мы договорились встретиться в Синтре в конце марта и приступить к Великому деланию.

— Ну конечно, ведь ты им нужен. Без тебя у них ничего не выйдет. Они пытаются много лет, но все без толку. Ты для них — единственная надежда, единственный ключ, способный распахнуть врата их мечтаний. Ты отмечен Николасом, и им это известно.

Я рассмеялся.

— Виолета, все это смахивает на приключенческий роман! Я не собираюсь играть роль в крупнобюджетном двухчасовом триллере вместе со звездами Голливуда. Сюжет кажется мне смешным. Неужели именно он придаст моей жизни настоящий смысл?

— Думай, что хочешь, но ты попал в водоворот, из которого тебе не выбраться. Ты в ловушке и уже не можешь отказаться.

— Ладно, тебе виднее. Раз уж я в западне, сделаю все, что нужно. Но как же мы с тобой? Неужели ты все забыла?

— Дорогой, дело не в том. Ты знаешь, что я тебя люблю, но не забывай: это ты отыскал мой дом, ты вошел в мою жизнь. Тут все сыграло свою роль — и судьба, и случайность, и твое благородное поведение. Если бы я того не пожелала, ты бы не ввязался в эту опасную, но в то же время чудесную историю.

— А если кто-нибудь меня застрелит, Николас со своей волшебной палочкой явится, чтобы меня воскресить? Кто исцелит мои раны? Ты примчишься из Лондона с чудотворным бальзамом в руках? Может ли универсальное снадобье залечить пулевое ранение? А если мне отрубят голову, кто приделает ее обратно? Какой хирург пришьет обратно все отрезанные части моего тела?

— Не нужно драматизировать, Рамон. В ближайшую субботу — ждать остается меньше недели — ты выкрадешь книгу и прилетишь в Лондон. Больше тут не о чем говорить. Рикардо ничего, ничегошеньки не заметит. Ты готов?

— Не знаю. Ради тебя я бы рискнул, но все это мне не нравится. Мне как-то не по себе. Если я это сделаю, мне конец.

— Кто обворует вора…

— Он ничего не украл. Никто ничего не крал. Эта служанка из Астроги думала, что книга принадлежит ей, что рукопись не имеет никакого значения — так, нечто вроде музейного экспоната — и, поскольку находится в доме, можно ее продать.

— Все было не так! Короче, ты готов?

— Я попытаюсь.

— Тогда тебя ждет приятный сюрприз. Джейн уже на пути в Синтру. Она поможет тебе, у нее с собой поддельная книга из Музея изумрудной скрижали, с виду в точности похожая на настоящую. Человеческий глаз не в состоянии отличить один экземпляр от другого. Но многие сведения в подделке искажены, поэтому с ее помощью совершить Великое делание невозможно. Твои друзья не сразу распознают разницу. Когда же им не удастся довершить начатое, несмотря на твое участие, они подумают, что ошиблись в тебе, что ты не обладаешь чистотой, необходимой для успешного алхимического опыта. Но им никогда не догадаться о подмене и о том, что подлинная «Книга еврея Авраама» им уже не принадлежит.

— Но что будет, когда слуга вернется из Каскаиса и увидит разбитое стекло, взломанную дверь и раскуроченный глобус мира? Вряд ли он подумает, что произошло землетрясение.

— Джейн — большая искусница, у нее есть инструменты, она поможет тебе выполнить все четко и аккуратно. И конечно, тебе с ней будет хорошо. Наслаждайтесь друг другом так, как будто мы до сих пор втроем.

— Без тебя все будет иначе. Джейн — само очарование, но ты… Ты, Виолета, — моя любовь, богиня единорогов. Если б ты знала, что со мной вчера случилось! Я был в месте под названием Бадагас и оттуда перебрался в чудесную Броселандию. Единорогов там дюжины! Они великолепны. Вместе с одним из них я добрался до глубин того мира и достиг состояния райского блаженства, древнего, как мироздание, неописуемого, как сон! Хотя теперь уже не знаю, то ли это произошло наяву, то ли приснилось мне. Но я чувствую, что пребываю в гармонии с природой, с мирозданием. Виолета, я хочу тебя.

— Но ты со мной. Я по-прежнему ощущаю твое присутствие. Приласкай Джейн. А амстердамскую книгу спрячьте.

— Ты подумала, что будет, если нас застукают?

— Эти люди ради бессмертия способны на все, в том числе на насилие, убийство, воровство и пытки. Многим обитателям Бадагаса место в преисподней. Когда ты спустишься туда на самом деле — раз уж ты пока побывал там лишь во сне, — пожалуйста, ни в коем случае не превышай отмеренного срока, не расставайся с песочными часами, а если придется поторопиться, проси помощи у единорога. Он всегда тебя защитит.

— Да, я знаю. А я-то думал, в этих подземных мирах нет места ненависти и злобе!

— Быть может, ты и прав, однако не забывай: туда входят и оттуда выходят обычные люди. Если подземный мир и совершенен, то надземный — ущербен, а это значит, что пороки, которые накапливаются внизу, не получая там развития, рождают отклик наверху. Все, что пребывает под землей, проецируется в этот мир.

— Боже мой, как все сложно!

— Рамон, где бы мы ни были, мое сердце открыто для тебя. Даже если однажды настанет день, когда мы якобы расстанемся, когда я велю меня позабыть, сказав, что не люблю тебя и не хочу видеть, — всегда храни искорку надежды. Все образуется, пусть и не сразу, пусть очень не скоро.

— У Джейн есть адрес моего синтрийского пристанища?

— Она ждет моего звонка на мобильник.

— Записывай: улица Жоау-де-Деус, двадцать четыре, рядом с вокзалом. Но мне придется предупредить Витора, что ко мне приезжает подруга. Я не хочу злоупотреблять его гостеприимством. Он куда-то запропал, и где он сейчас, я не знаю. Наверно, будет ночевать в Амадоре, где живет его семья. А здесь, видишь ли, его рабочий кабинет. Интересное местечко. В комнате под чердаком находится его лаборатория. Я видел котел, колбы, пробирки и кучу минералов, куски железа и свинца. Все укрыто полиэтиленом. Думаю, он собирается воспользоваться этим весной. Ведь Великое делание совершается по весне?

— Да, именно так.

— Мне нужно съездить в Лиссабон за вещами, а вообще нам с Джейн лучше остановиться в гостинице. В котором часу она прилетает? Я хочу встретить ее в аэропорту.

— Не нужно. Она сама тебя отыщет.