АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 1

Алексей Лотерман В столе

Стол привезли в начале недели. Слуга, явившийся сообщить эту новость, пробудил меня от полуденной дрёмы, и, подвязав пояс шлафрока, я спустился в холл. Рабочие уже сняли стол с телеги и заносили его в дом. Надёжно завёрнутый в парусину, этот долгожданный предмет меблировки уже очаровывал проступающими сквозь неё изящными контурами. В какой-то момент парусина слегка съехала, и, подобно прелестной ножке кокетки, показавшейся из-под платья, обнажилась резная ножка стола. Наконец он был поднят на второй этаж дома и установлен посреди кабинета. Рабочие перерезали бечёвку и сняли парусину — моему восхищенному взору предстало натёртое маслом и отполированное воском до блеска прекрасное дубовое дерево, зелёный бархат столешницы переливался, словно густая трава в погожий летний денёк, а многочисленные латунные ручки поблёскивали в лившихся из окна ярких лучах солнца.

Уже вечером я водрузил на стол письменные принадлежности, разложил по ящикам бумаги, папки и гроссбухи, придвинул удобное кресло и устроился в нём, словно монарх на троне. Я неспешно зажёг свечи и расставил их в подсвечнике, удостоверившись, что воск не будет капать на новенький зелёный бархат. Весёлые огоньки тут же заплясали на полированном дереве, и я с удовлетворением погрузился в работу. Прошла вечность, прежде чем часы у дальней стены гулко затянули бой, и не успели в полумраке кабинета затихнуть отзвуки последнего, двенадцатого, удара, как до моих ушей донёсся какой-то шорох. Я подумал, что это слуга идёт по коридору к кабинету, напомнить мне о позднем часе. Однако, стука в дверь не последовало, вместо этого неясный шорох повторился. Причём доносился он вовсе не из-за двери, а слышался где-то совсем рядом, как будто из-под стола. Я поёрзал в кресле, полагая, что сам являюсь его источником, но ничего похожего так и не услышал. Полагая, что это сказывается усталость, я выбрался из-за стола и побрёл в спальню.

Новый день принёс мне куда меньше радости, чем предыдущий. С самого утра зарядил противный осенний дождь, лишив меня тем самым прогулок под огненными кронами клёнов в парке. Вместо этого практически весь день я провёл в кабинете, то читая книги, то подрёмывая на кушетке, а к вечеру, после ужина, я вновь расположился за столом. Свечи всё так же кидали яркие блики на полированную поверхность дерева, но теперь она не казалась такой тёплой, а прожилки древесины не переливались как раньше, напротив, подстать осенней погоде, дерево было тусклым и мрачным. Массивные напольные часы пробили полночь, и, словно по мановению чьей-то неведомой руки, по кабинету пролетел вполне различимый шорох. Я сидел, затаив дыхание и боясь даже пошевелиться; шорох повторился, и не было сомнений, что доносился он откуда-то из-под стола. Вернее, из самого стола. Осторожно наклонившись вперёд и прильнув ухом к столешнице, я прислушался. Внутри действительно что-то шуршало, словно маленькая мышка ворошила бумаги и скреблась по дереву. Но мышей, по крайней мере, на втором этаже дома, никогда не было, и совершенно неоткуда им было взяться в новом столе. Я приоткрыл один из ящиков, но не уловил ничего, кроме очередного шороха, однако этот шорох был куда явственней и казался ничем иным, как зловещим шёпотом. Решив, что я опять слишком засиделся за работой, и меня клонит в сон, я задвинул ящик и поспешил в спальню.

На следующий день я решил не откладывать прогулку и до самого вечера слонялся под зонтиком по округе, бродил по парку, любовался серебристой рябью воды в пруду, заглянул в паб. К вечеру я вернулся домой и, после плотного ужина, сразу же отправился в кабинет. От кипы бумаг и медленно текущих мыслей меня отвлёк бой часов. Совершенно зловеще прозвучали в ночной тишине двенадцать гулких ударов, и, с приближением последнего, я невольно замер. В мерцающем свете оплывших свечей стол, ещё недавно так радовавший глаз, теперь казался чёрным массивным гробом, устланным сверху погребальным бархатным саваном и увенчанным церковными свечами. Откуда-то изнутри раздался шорох, а чуть погодя и еле различимый шёпот — я отчётливо слышал человеческую речь, хотя и не мог разобрать слов. Похолодев и боясь шевельнуться, я сидел, слушая шелест и шепот, доносившиеся из стола и наполнявшие кабинет. Прошла четверть часа, показавшаяся мне бесконечностью, прежде чем волна замогильного холода пробежала по всему моему телу: в глубине стола что-то заскреблось, словно цепляясь и царапая когтями дерево. Стараясь не издавать ни звука, на негнущихся ногах я встал с кресла, взялся за ручку крайнего ящика стола и потянул на себя. Но не испуганную серую мышку увидел я в его глубине, а различил в полумраке пару остекленевших немигающих глаз, чёрных как уголья, на узком овале бледного лица с мерзко ощерившейся синеватой полоской рта. Вместо крика ужаса я издал лишь сдавленный хрип и, спотыкаясь, ринулся прочь из кабинета. Слуга, разбуженный мною и подозревающий некую эксцентричную причуду, всё же согласился затушить свечи в кабинете. Разумеется, я ни словом не обмолвился ему об увиденном, и понял, что правильно сделал, когда, вернувшись из кабинета, слуга заметил, что я забыл закрыть ящик в столе.

Несколько последующих дней я старался даже не заходить в кабинет, но, в конечном счёте, дела и необходимость в рабочих бумагах вынудили меня это сделать. Комната была наполнена ярким солнечным светом, и всё произошедшее казалось просто нелепым ночным кошмаром, навеянным этими глупыми новомодными историями о привидениях, в которых я никогда не верил, тем более что не слышал подобных россказней о собственном доме, хотя тому миновал уже век. И всё же, с некоторой опаской, я решился заглянуть в крайний ящик стола, но ничего, кроме папки, обвязанной синей лентой, да пары чернильниц, я в нём не увидел. Губы мои растянулись в улыбке облегчения, похоже, я так заработался в последние дни, что от усталости принял скрипы и шорохи старого дома за шёпот, а обыкновенное содержимое ящика за жуткое лицо. Не осталось и следа от былого чувства страха; но, к несчастью, вынужденный перерыв в делах не прошёл бесследно, мне следовало наверстать упущенное. Поэтому я опять позволил себе задержаться в кабинете допоздна, и был, буквально застигнут врасплох полуночным боем часов. Не успел он закончиться, как, к моему величайшему ужасу, в том самом ящике стола что-то зашуршало, затем заскреблось, и он медленно выдвинулся. Из открывшегося тёмного проёма прямиком ко мне, сидевшему в кресле, протянулись, словно корявые ветви кладбищенского дерева, длинные синюшные пальцы со множеством узловатых суставов и чёрно-фиолетовыми обломанными ногтями. Это было столь внезапно, что ужас даже не успел сдавить моё горло, и, дико вопя, я бросился вон из кабинета, опрокинув чернильницу и кресло. А затем перебудил всю прислугу, требуя принести мне молоток и гвозди, после чего она стала свидетелем того, как её почтенный господин с безумным остервенением заколачивает ящики новёхонького стола. Утром этот проклятый предмет интерьера уже пылал грудой дров в саду, и слуги явно сочли меня помешавшимся.

Спустя несколько дней, немного оправившись от пережитого ужаса и позора, я отправился в город к плотнику, чтобы заказать новый стол. Седобородый старик с прикрывавшей лысину ермолкой удивился, узнав, что мне нужен ещё один стол, и поинтересовался как мне его предыдущая работа. Замявшись, я отмахнулся, сказав, что стол оказался неудобным, и вообще с ним, дескать, дело нечисто. При этих неаккуратно брошенных словах плотник побледнел и, вцепившись в рукав моего пальто, стал быстро что-то тараторить, мерзко грассируя. Из его слов, к моему величайшему смятению, стало понятно, что, решив сэкономить, он изготовил мой стол из дубового дерева, купленного за бесценок, поскольку срублено оно было на старом городском кладбище. Сколько бы я не бранил старика, и сколько бы тот не извинялся, обещая возместить все убытки, я твёрдо решил больше не иметь с ним дел и обратиться другому мастеру. И вот, спустя пару недель, новый стол уже стоял в моём кабинете — всё, от дерева до последнего вбитого в него гвоздика, я проверял самолично. Обрадованный, тем же вечером я расположился за ним, в мерцающем свете свечей раскрыл гроссбух, придвинул ближе листы писчей бумаги, обмакнул перо в чернильницу и уже приготовился писать… Но погодите, что это шуршит и скребётся в новом столе, хрипя и шепча? Скорее, где молоток?! И пусть слуги считают меня безумцем, когда я вновь буду заколачивать гвозди в стол, словно в крышку гроба, укрытого зелёным бархатным саваном и увенчанного церковными свечами, чтобы не дать выбраться наружу запертому в нём жуткому мертвецу!..