Зима выдалась неожиданно снежной. Для края, затерянного среди древних лесов и нетронутых рек, явление, несомненно, из ряда вон выходящее. Чем больше выпадало снега, тем сильнее укреплялась в своих силах растерянность местных жителей. Вопреки опыту предыдущих зим, им никак не удавалось выбрать подходящую для борьбы со снежными сугробами тактику. Потому ежедневно можно было лицезреть, как недовольные люди механическими движениями избавляются от последствий ночного снегопада.
Одной лишь Амелии было невдомек, что происходит за пределами ее уютного убежища. Женщина окрестила свой дом подобным образом не просто так; ее двухэтажный коттедж в колониальном стиле производил впечатление отталкивающее, то ли из-за облупившейся во многих местах краски, то ли из-за уныло глядящих маленьких окон, за стеклами которых редко наблюдался свет. Но для нее это место казалось самым родным и комфортным на земле. В этом доме проживало не одно поколение ее семьи и заезжих родственников. Ходили слухи, что это семейство имело склонность ко всякого рода собраниям, носившим весьма подозрительный, с налетом мистицизма, характер. Впрочем, Амелию никто не посвящал в тайны этих толковищ, потому женщина не обращала внимания на заговорщическое перешептывание соседей.
Она жила одна. Ее не пугала ни близость населенного живностью леса, ни гипотетическая угроза столкнуться лицом к лицу с вором и пьяницей. Да и чего бояться, когда двор охраняет верная свора собак?
Амелия сдавала в аренду небольшое помещение в городе, расположенном далеко отсюда, и на эти деньги, собственно, и проживала в семейном коттедже. У нее имелся и дополнительный источник дохода, но к нему женщина прибегала очень и очень редко, из-за нелюбви к утомительному составлению учебных пособий; в последнее время она переключилась на изучение стародавних поверий и легенд деревни, в которой проживала. Среди них упоминались те самые собрания ее семьи, но о сущности их она так ничего и не выяснила.
Случалось, что из-за приступов раздражительности ей приходилось выходить на свежий воздух и подолгу бродить в окрестностях здешних лесов. На пути обычно не попадалось ничего примечательного. Но, как-то раз, женщина наткнулась на искусно построенный мост. Причудливой формы узоры обрамляли перила и, если приглядеться, в свете сонных лучей солнца они приходили в движение, извиваясь и закручиваясь. Глядя на них сквозь призму недавно прочитанных легенд, женщина вспомнила о похожем мосте, красочно изображённом в одной из книг. В сопровождающем иллюстрацию тексте говорилось, что он служил чем-то вроде перехода из одного времени в другое. Только человеку, совершившему дурной поступок, не важно, в прошлом или настоящем, предоставлялась возможность испробовать на себе столь причудливое темпоральное путешествие. После, как шептали убористые строки, человеку даровалось искупление — и что-то еще. История умалчивала, что именно. Амелии вдруг захотелось проверить эту теорию, но она воздержалась. Ничего такого, что в какой-либо мере могло указать на дурные поступки в прошлом, Амелия припомнить не могла. Ее затворнический уклад жизни тем более способствовал такому выводу; разве что в детстве могло случиться непоправимое, чьи следы услужливо стерла память, дабы не травмировать боле хрупкую детскую психику.
Женщина на миг усомнилась в собственной адекватности. Отбросив назойливые сомнения, она вознамерилась пройти по этому мосту, чтобы исследовать противоположный берег. Уже на середине пути что-то заставило ее остановиться. Перегнувшись через перила, она рассеяно смотрела на кристальную гладь воды. Где-то рядом пролетела птица, оглушив зимнее безмолвие беспокойной трелью. Амелия поежилась, но взгляд отводить не стала. Вот ее взор заволокло молочной дымкой, то сгущающейся, то рассеивающейся, и за всеми этими метаморфозами с трудом угадывались очертания высоких деревьев и трав. Неожиданно она разглядела девушку. Одета она была не по погоде: легкая куртка и растрепанные волосы без головного убора, казалось, маячили откуда-то издалека. Потом картина переменилась; девушка сжимала в руке камень цвета оникса. Ее безумный взгляд сверлил близстоящие деревья, а легкая ухмылка наводила дрожь из-за своей непропорциональности и кривизны. На этом видение оборвалось из-за взявшихся невесть откуда маленьких водоворотов. После себя оно оставило эфемерный, подобно той молочной дымке, привкус горечи. Только сейчас она начинала понимать, как переменился пейзаж: от снега не осталось и следа. Пепельный свод неба расцвечивало солнце, а деревья усыпали благоухающие цветки. По всем ощущениям была весна.
Какое-то время Амелия неподвижно стояла на середине моста, но потом, решив, что ей снится сон, пошла дальше. На другом берегу виднелась небольшая полянка с такими же цветущими деревьями и резкий поворот, огороженный парочкой внушительных камней. Повинуясь душевному порыву, она устремилась к этим менгирам — и обнаружила себя в сокрытом от посторонних глаз закутке, где истершийся со временем ритуальный круг и монолитный алтарь буквально вырастали из земли. На алтаре покоились увядающие цветы и неровные камни различных оттенков. Стоило Амелии потянуться к диковинным камням, как послышались взявшиеся из ниоткуда голоса. Она испугалась и спряталась за пушистым кустом. Затаив дыхание, она вслушивалась во вкрадчивые голоса незнакомцев. Язык был ей неведом, но по тембру она определила мужчину и женщину. Они горячо спорили о чем-то. Затем их спор сменился другим разговором; женщина перешептывалась с еще одним мужчиной, хотя у Амелии не поворачивался язык так его называть — уж очень отличался его голос от всех голосов, что ей доводилось слышать прежде. В нем было больше от животного рыка, чем от человеческой речи. Вперемежку с иностранными словами, это существо — женщина обозначила его так — издавало исходящий из утробы монотонный рык, сменяющийся невнятным бормотанием, схожим со скрежетом железа. Ей стало очень любопытно, кому принадлежал голос, и она осторожно выглянула из своего укрытия. Сомнения как рукой сняло: это не человек. Возможно, в его силуэте и угадывались человеческие черты, но только отчасти. Скрюченные подобно ссохшимся ветвям руки тянулись из-под плотных складок черного плаща. Вместо пальцев — уродливые обрубки. На спине, если это, конечно, была спина, вздымался чудовищный горб, а профиль этого монстра холодил кровь в жилах из-за обилия струпьев, ссадин и спиралевидных символов, бывших точь-в-точь как те водовороты на глади реки. Вдобавок, вместо челюсти выступала пасть, а нос, скрюченный и удлиненный, искусно разрезал воздух. Амелия с трудом подавила подступивший к горлу крик. Нельзя себя выдавать, думалось ей. Это всего лишь сон, который, хочешь ты того или нет, придется досмотреть до конца.
Вопреки страху, она продолжала смотреть, тщетно вслушиваясь в обрывки фраз. Наконец, неведомый язык сменился привычным английским, и она затаилась, в надежде услышать объяснения. Но, вместо этого, запуталась пуще прежнего. Существо разглагольствовало о каких-то обязательных ритуалах высшему божеству с неподдающимся воспроизведению именем, а также и об обязанности девушки принести в жертву того мужчину, дабы, наконец, наполниться жизненным соком и исцелиться от внеземной заразы, которой она была награждена за дерзость прикосновения к запретным знаниям.
Амелия настолько увлеклась, что чуть не поседела, когда, словно снег в июле, у самого ее лица возникло другое, принадлежащее отвратительному монстру с горбом. Даже крик, казалось, покрылся в ее горле прочной коркой льда, столь сильным было ее потрясение…
В себя она пришла на закате, резко втянув воздух, как будто все это время находилась под водой. Впрочем, состояние ее одежды говорило об обратном. Ее скорее пытали, чем топили — иначе, как еще пролить свет на загадку зловещих спиралевидных отметин на руках и ногах и жалких клочков некогда плотного плаща?
Из всего пережитого удалось вырвать фрагменты жуткого ритуала и дьявольских трелей птиц. Единственное, что прочно въелось в память — испачканный в крови кинжал и полыхающий недобрым светом факел. Рефлексия женщины бесцеремонно прервалась треском по ту сторону реки. Кто-то за ней следил и, убедившись, что она пришла в себя, отправился восвояси.
С тех пор ее верными преследователями сделались кошмары, чьи рваные, кровавые контуры намеренно проступали на канве сновидений, как алого цвета нити. Постепенно Амелия осознала, что той женщиной, беседующей с горбатым монстром, являлась она. За предательство мужчины и себя суждено ей расплачиваться бессмысленным ментальным хождением по кругу, ведь и этот мост, и эти отвратительные сцены длились годами с одной целью — заставить ее вспомнить всё, вкусить отравленный яд собственной глупости и обрести свободу… если, конечно, то, что ее ожидает, можно назвать таковой. Те водовороты на ледяной глади воды — как подсказка, как символ из раза в раз повторяющихся персональных кругов ада.
С покорностью приняла она ужасающее открытие, пусть и многие его подробности заметно выцвели, чтобы не отпускать просто так. Неужели тот монстр наслал на нее проклятие и, наблюдая издалека, пожинает плоды своих злодеяний? С течением времени остались лишь призрачные намеки случившегося некогда откровения, но Амелия не могла утверждать наверняка.
Снова и снова растерянная женщина оказывалась на том потустороннем мосту, зачарованно глядя на неподвижную гладь воды.