Аэроторпеды возвращаются назад

17. МОРИС РЕНУАР ПРАЗДНУЕТ ПОБЕДУ

Впервые в жизни Дик Гордон чувствовал себя неуверенно. Конечно, он не был сентиментальным человеком. Война — это прежде всего война и ничто иное. Человек с оружием в руках должен оставить дома все свои чувства и строго выполнять приказы, направленные на уничтожение врага. Это — азбучная истина, которую знал каждый солдат, каждый офицер. Но…

Но само понятие «бактериологическая война» оставляло какой–то неприятный осадок. Человек в белом халате переставал быть врачом. Бактериология переставала быть наукой, призванной помогать человечеству. Врач начинал активно уничтожать людей: он поворачивал против людей свое научное оружие, которым до сих пор их спасал.

Джонни Уолтерс сразу же честно и откровенно сказал Дику:

— Еще немного и я, кажется, стану большевиком. Я не хочу помогать в уничтожении людей при помощи болезней. И, вообще, Дики, я уже ничего не понимаю. Мне странно вспоминать о причинах всего происходящего. Да, мы решили потребовать компенсацию за убийство тех иностранных туристов. Ладно. Я понимал это. Но теперь все забыто. Ведь никто и не вспоминает о тех злосчастных туристах, они никому не нужны, они никому не интересны. Получается, что война продолжается по другим причинам. Мы убиваем их, еще больше убивают наших, — но ради чего?.. Ренуар говорит: мы должны победить большевиков. Как по мне, они совсем не такие уж плохие люди. Сколько я ни слушаю ночью передачи их радиостанций…

— А зачем ты их слушаешь? — перебил его Гордон.

Джонни удивленно посмотрел на него:

— Ведь я хочу иметь исчерпывающую информацию… и, потом, Дики, что за полицейские вопросы?.. Конечно, я шу-

чу, хотя сейчас совсем не время для шуток. А советские передачи довольно интересны. Раньше я не знал о большевиках и о Советском Союзе столько, сколько знаю теперь. И, знаешь, как–то странно получается. За что мы воюем?..

Такие разговоры происходили не раз. И Дик Гордон делал из них определенные выводы: если уж Джонни Уолтерс слушал советское радио и оно так на него действовало, то как же это радио влияло на слушавших его солдат и рабочих?.. Дик Гордон старательно гнал от себя эти мысли, с головой погружаясь в работу. А дел и впрямь было выше головы.

Вместе с профессором–генералом Ренуаром и Альбертом Райволой он разрабатывал новый механизм, который вместо взрыва в нужную минуту раскрывал аэроторпеду и разбивал помещенные внутри большие контейнеры из хрупкого стекла. Не спускаясь на землю, аэроторпеда на заданной небольшой высоте раскрывалась и выпускала из себя густую жидкость — культуру бактерий, которая медленно оседала вниз, распыляясь во время падения и превращаясь в промозглый туман — конденсированную инфекцию. Туман укрывал землю, деревья, дома, траву, туман проходил сквозь окна в комнаты — и приносил с собой болезнь, заражая всех без исключения.

Так было, если торпеда достигала цели. Но стоило ее остановить, и тот же механизм автоматически взрывал небольшую бомбу, которая разрывала торпеду на куски, как только она касалась земли. Если бы в торпеду попал вражеский снаряд — все равно, она так же распылила бы культуру гриппа в воздухе и та медленно осела бы на землю таким же инфекционным туманом.

Механизм сконструировали довольно быстро. Заводы, производившие торпеды, сразу приступили к производству и очередные партии торпед начали приходить на базу, оборудованные по–новому. Одновременно на базы начали прибывать и вагоны с таинственным грузом, под усиленной военной охраной. Сама охрана не знала, что это был за груз: ей было поручено лишь охранять его, как охраняют по уставу военный флаг.

Вагоны загоняли во внутренние помещения базы, где их ждали люди из института профессора Виртуса. Эти люди наблюдали за вскрытием вагонов, проверяли их содержимое. У них всегда были наготове странные устройства, чем–то напоминавшие огнетушители. Люди Виртуса внимательно следили за тем, как доставали из вагонов крепкие дубовые ящики — с пломбами и печатями. Проверяли — не замечается ли под ящиком подозрительная сырость. Такое произошло дважды — и все рабочие сразу получили приказ покинуть помещения. В подобных случаях люди из института профессора Виртуса приступали к энергичной работе. Они включали свои устройства и обливали шипящими струями пены, бившими из них, не только подозрительный ящик, но и все остальные, весь вагон, все помещение. Через несколько минут пена испарялась и, когда рабочие снова заходили в помещение для дальнейшей разгрузки вагона, они ощущали лишь странный сладковатый запах, немного напоминавший какую–то дезинфекцию.

Эти люди дежурили всюду, где проходила работа с таинственным грузом. Извлеченные из вагонов ящики перевозились на автотележках в ангар, где стояли готовые пустые аэроторпеды. И за каждой такой тележкой шел человек с похожим на огнетушитель устройством. Опытные мастера вскрывали загадочные ящики возле аэроторпед и доставали изнутри стеклянные кубики, наполненные желтоватой густой жидкостью. Мастера под присмотром людей из института профессора Виртуса осторожно помещали эти стеклянные кубики в специальные гнезда аэроторпед и закрывали отдельными крышками. Только после этого люди из института возвращались, чтобы взять под свой контроль следующий ящик.

Дик Гордон сопровождал генерала Ренуара во время инспекции всех этих операций. Главный уполномоченный института профессора Виртуса вполголоса давал генералу объяснения. Он говорил:

— Мы вынуждены все время быть начеку. Мои люди с дезинфекционными устройствами постоянно дежурят на разгрузке вагонов и зарядке аэроторпед. Видите, господин генерал, кубики с культурой специально сделаны из очень хрупкого стекла, как вы и просили, чтобы обеспечить распыление культуры в воздухе. Однако это влечет за собой дополнительную опасность: кубики, хотя и тщательно упакованные, могут разбиться в дороге. Ящики опломбированы, но эта культура может просочиться сквозь доски. Вы понимаете, что в нашу задачу отнюдь не входит посеять заразу здесь.

— Надеюсь, что так, — мрачно ответил генерал Ренуар.

— Поэтому мы внимательно за всем следим и в случае необходимости немедленно освобождаем помещение от людей и дезинфицируем его. Профессор Виртус изготовил радикальный дезинфекционный раствор, который гарантирует полное уничтожение всех бактерий. Вы чувствуете этот сладковатый запах? Это и есть запах нашей дезинфекции. Мы дежурим также и у аэроторпед во время их зарядки культурой. Это необходимо, хотя бы потому, что во время массового изготовления нашей культуры мы не можем гарантировать ее чистоту. Вполне возможно, что в наших стеклянных кубиках вместе с гриппом оказались и какие–то другие бактерии.

— Например?

— Трудно сказать. Возможны разные варианты. Однако наш дезинфекционный раствор убивает все бактерии, следовательно, для нас опасности нет. Профессор Виртус как–то сказал, что ничего страшного не случится, если мы вместе с гриппом пошлем аэроторпедами в тыл врага еще какую–то небольшую болячку, она, дескать, нам не помешает…

И уполномоченный весело улыбнулся забавной шутке профессора Виртуса. Улыбнулся и генерал Ренуар. Но Дик никак не мог заставить себя улыбаться. Все это производило на него гнетущее впечатление…

Телеграммы из штаба требовали от генерала Ренуара как можно скорее начинать операцию с аэроторпедами, которые должны были доставить болезнь в тыл Советского Союза. Ведь положение на фронте не сулило пока ничего утешительного. Советские силы все крепли. Никто уже не помышлял о наступлении на позиции Красной армии; наоборот, советские войска несколько раз сами переходили в наступление и совершали заметные прорывы фронта Первой армии. С этой точки зрения маршал Кортуа был прав

— война приобрела позиционный характер. Только в одном он ошибался: активна была не Первая армия, а Красная армия Советского Союза. Это не мешало маршалу Кор- туа вести дневник, записывая все новое и интересное, что происходило на фронте. Вот отрывки из этого дневника:

«12 июля. На северном участке большевики развернули внезапную атаку на наши позиции. При поддержке артиллерии советские отряды двинулись в наступление и захватили первую линию окопов. Пехота шла под защитой тяжелых танков. Интересно отметить своеобразную расстановку боевых сил: танки лишь расчистили путь пехоте, которая, заняв первую линию окопов, остановилась и пропустила вперед кавалерию, поддерживаемую легкими быстроходными танкетками.

13 июля. Воздушная атака советских бомбовозов не дала заметных результатов. Новые зенитные пушки, автоматически соединенные с прожекторами, уничтожили более половины самолетов. Эскадрильи удалось лишь взорвать центральный склад снарядов. Кстати, откуда у большевиков такие точные сведения о размещении наших главных складов… Надо обратить на это внимание политического управления армии.

14 июля. Прорыв нашего фронта на северном участке все еще не ликвидирован. Большевики очень хорошо закрепились на флангах. Боюсь, что это место при дальнейшем развертывании кавалерийского наступления станет опасным. Кавалерия большевиков доказывает всю ошибочность разговоров о том, что время конницы в целом истекло и что она не может показать себя в условиях танковой войны. Советские кавалерийские части возглавляют атаки.

Правда, они всегда наступают при поддержке быстроходных танков и танкеток…

15 июля. Со всех участков поступают рапорты о большом ущербе, наносимом советскими снайперами, которые держат под обстрелом целые секторы наших окопов и пулеметных гнезд, парализуя их. Еще одно доказательство того, что винтовка не утратила своего значения в современной войне. Находясь в умелых руках — винтовка еще очень многое может сделать… »

Мы привели здесь несколько отрывков из дневника старого маршала Кортуа, чтобы показать, как замедлились события на всем фронте. Казалось, что война перешла в состояние, очень напоминавшее сидение по окопам во время великой войны 1914–1918 годов. Большие человеческие массы сошлись друг с другом, заняли хорошо защищенные позиции и словно бы не могли перейти к решительным действиям.

Однако было и нечто такое, что решительно отличало теперешнее положение от минувшей войны. Прежде всего — огромный рост технических сил. Да и события нарастали с двух сторон линии фронта разными темпами и разными путями. Если в первые дни боев советские войска кое–где отступали и временами освобождали путь для наступления Первой армии, если Первая армия в те дни стремительно продвигалась вперед, демонстрируя новые достижения техники уничтожения, то теперь ситуация изменилась.

Первая армия стояла неподвижно, даже не пробуя переходить в наступление. Казалось, что она успела потерять часть своих сил, что она неспособна перейти к решительным действиям, что она, наконец, все слабеет — главным образом за счет ослабления тыла, где разворачивались революционные события. И, напротив, Красная армия как будто ежедневно черпала новую силу и мощь из своего безбрежного тыла. Она крепла, она все чаще и чаще переходила в наступление, она атаковала, прорывала фронт, словно ее части сами рвались в бой и их приходилось сдерживать.

Понятно, почему штаб ежедневно по телеграфу подгонял генерала Ренуара. Командование возлагало все надежды на бактериологические аэроторпеды, которые должны были посеять панику в глубоком тылу Советского Союза и деморализировать части Красной армии. Были и другие причины, заставлявшие командование фронта спешить с бактериологическим наступлением.

Совершенно секретные донесения командующих участков фронта сообщали о ненадежности частей, присланных для пополнения фронтовой армии. Такие части прибывали из тыла, уже зараженные революционной пропагандой. Никакие средства борьбы не помогали, никакие секретные агенты неспособны были указать подпольные центры революционной агитации. Несколько полков в полном составе перешли на сторону Красной армии, заранее условившись с противником о времени перехода.

Как выяснилось позднее, эти части поддерживали определенные связи с Красной армией, посылали во вражеские окопы своих представителей договариваться о дальнейшей судьбе части. И самым страшным было то, что солдаты таких частей за линией фронта не превращались в пленных; их не разоружали, не отправляли в концентрационные лагеря для военнопленных. Совсем нет! Части, перешедшие к красным, не складывали оружие, а просто поворачивали его в другую сторону и вместе с Красной армией начинали наступление против своих бывших окопов. Это полностью деморализировало войска.

Тщетны были все попытки сохранить в тайне такие случаи. Советские войска оповещали о них части Первой армии листовками, которые целыми облаками сбрасывали советские самолеты. Советское радио рассказывало о переходах частей Первой армии на свою сторону всей Европе, транслируя выступления самих бывших солдат. Обращаясь к родным, знакомым и друзьям, оставшимся в капиталистических странах, те рассказывали о своем поступке, призывали всех последовать их примеру и тем самым помочь борьбе с войной против Советского Союза, помочь революции.

Нечего и говорить, как действовали такие радиовыступления. Охранки всех капиталистических стран сбивались с ног, без конца арестовывая рабочих, пойманных во время приема советского радио. В тюрьмах уже не было свободных мест. Даже в мелкобуржуазных кругах распространялись слухи о развале в Первой армии, о бесспорной победе большевиков. Был только один способ поднять дух армии и тыла — решительный удар по Советскому Союзу, убедительная блестящая победа хотя бы местного значения. Но именно это не удавалось сделать командованию…

Генерал Ренуар и сам хорошо понимал крайнюю необходимость форсировать бактериологическое наступление. Он лично руководил последними приготовлениями, разработал подробный план воздушной атаки, которая должна была проводиться ночью. Генерал Ренуар на этот раз решил отправить в тыл Советского Союза одни аэроторпеды, без каких–либо самолетов сопровождения.

«Не стоит рисковать живой силой там, где мы поручаем дело бактериям», — сказал он решительно. И так же решительно придерживался своей программы действий.

Все подготовительные работы проводились в строжайшей тайне. Генерал Ренуар стал очень подозрительным. Однажды он сказал Альберту Райволе:

— Я теперь не верю никому. Понимаете, Райвола, происходит слишком много странных вещей. Эти грузы для авиабаз, которые исчезли, а затем были найдены на дне озера; эти таинственные взрывы в Эженском ангаре; наконец, странная осведомленность советских пилотов относительно расположения наших центральных складов… Я не верю в случайности, для этого я слишком много повидал на своем веку. Мне кажется, что наша тайная полиция недостаточно хорошо работает. И вообще, впечатление такое, будто мы теперь живем где–то на вулкане, все время грозящем взрывом…

Нечто подобное сказал он однажды и Дику Гордону. И Гордон невольно вспомнил свой разговор на фронте с Джонни Уолтерсом, разговор по поводу письма от Тома Даунли, где тот писал о так называемых «хвостах» механизированной армии и о ненадежности этих хвостов. Не был ли прав Том Даунли с его теорией, которая доказывала ложность взглядов и утверждений генерала Фулера и его сторонников?..

Один лишь человек из окружения генерала Ренуара не знал сейчас никаких сомнений и смутных мыслей о какой- то скрытой опасности: это был лейтенант Гагарин. Последняя операция, злополучное воздушное нападение, когда аэроторпеды были уничтожены загадочными радиоволнами, окончательно излечила Гагарина от всех его колебаний и настроений. Собственноручно, не доверяя механикам, Гагарин проверял моторы аэроторпед, перенеся на них всю свою прежнюю любовь к истребителям. Генерал Ренуар имел все основания быть абсолютно довольным безупречным поведением лейтенанта Гагарина. И это было заметно: именно с Гагариным охотнее всего беседовал генерал Ренуар, частенько вызывая его к себе.

А когда наступил час, которого все так долго ждали, время вылета первого отряда бактериологических торпед, генерал Ренуар поручил наблюдение за их полетом именно лейтенанту Гагарину, хотя происходило все это в его собственном кабинете.

На огромном столе помещалась большая прозрачная рельефная карта западной части СССР. Красная линия показывала воздушный путь аэроторпед от базы, где возле карты сидели генерал Ренуар и стоял лейтенант Гагарин, до самой Москвы. Круглое световое пятно горело в самом начале красной линии, световое пятно, состоящее из сотни мельчайших световых точек. Пятно обозначало отряд бактериологических аэроторпед.

Генерал Ренуар слегка волновался. Он впервые следил за операцией из своего кабинета. Генерал внимательно смотрел на стрелку часов, которая медленно приближалась к одиннадцати. До одиннадцати часов вечера оставалось еще три минуты… две… одна…

— Внимание, Гагарин, внимание!

Хоть и ждавшие этого момента, генерал и лейтенант вздрогнули от мелодичного звука маленького звонка: сигнал старта торпед! Световое пятно на карте мигнуло и едва заметно шевельнулось. Оно немного растянулось, приобрело форму правильного овала.

— Есть, господин генерал, — доложил громкоговоритель на столе голосом его любимого механика Миети.

Морис Ренуар не отводил взгляда от светового пятна, лихорадочно ожидая его движения. Часы медленно отсчитывали секунды: раз–два, раз–два…

— Господин генерал, движется! — не выдержал Гагарин.

Да, пятно медленно двигалось на восток. Бешеная скорость отряда аэроторпед, делавших в час по крайней мере триста километров, казалась в масштабе карты — поступью черепахи. Световое пятно двигалось на восток, к СССР, строго держась направления, указанного красной линией.

Необыкновенно остроумные и сложные сигнальные приборы передавали информацию о любом движении каждой аэроторпеды сюда, на эту прозрачную рельефную карту. Торпеды неслись где–то в воздухе. Они ежеминутно удалялись от базы, от аэродрома, откуда только что стартовали. Но на карте сохранялся их след в виде мельчайших световых точек, которые сливались для наблюдателя в одно сплошное световое пятно, все время едва заметно продвигавшееся на восток, обозначая движение аэроторпед в воздухе по направлению к Москве.

Это было последнее изобретение профессора Ренуара, проработанное в деталях его любимым помощником Гагариным. Благодаря этому изобретению можно было все время следить за движением торпед, не выходя из кабинета, и даже более того: остановка любой торпеды немедленно отмечалась на карте. Если торпеда падала на землю, ее световая точка превращалась в большую и красную, отделившись от всех других точек, продолжавших свое движение.

Шло время, но Ренуар и Гагарин ничего не замечали, склонившись над картой и следя за полетом аэроторпед. Отряд приближался к границе: самое опасное место! Хотя

вряд ли в шуме артиллерийских выстрелов, в бешеном грохоте линии фронта кто–то различит негромкий гул моторов аэроторпед, что пролетают над фронтом на высоте более двух тысяч метров. Но тем не менее…

И снова первым нарушил напряженную тишину Гагарин:

— Прошли! Прошли!

Действительно, световое пятно продвинулось восточнее линии фронта, ни одна точка не остановилась, не окрасилась в красный цвет; значит, ни единая торпеда не вышла из строя. Это было уже похоже на настоящий успех, какого даже не ожидал генерал Ренуар, готовый потерять на этом участке пути по крайней мере половину торпед…

Время потекло дальше. Все так же склонялись головы над картой. Только сигаретный дым все плотнее застилал комнату: генерал Ренуар курил сигарету за сигаретой, жадно втягивая грудью ароматный дым.

В районе Смоленска шесть точек отделились от общего пятна и остановились, окрасившись в красный цвет. Чуть дальше отделилось еще с десяток точек. Лейтенант Гагарин, вооруженный увеличительным стеклом, внимательно подсчитывал выбывшие из строя торпеды. По какой причине выбывали они — этого никто сказать не мог. Уничтожали ли их загадочные радиоволны, останавливавшие моторы, разрушали ли голубые лучи электропрожекторов или же в них просто попали снаряды зенитных пушек?.. Ответа не было. Однако генерал Ренуар аккуратно отмечал на карте места, где вспыхивали тревожные красные точки: то были центры инфекции, центры, откуда через несколько дней во все стороны начнет распространяться зараза, болезнь…

Торпеды летели дальше. Темная июльская ночь укрывала их тьмой, они летели над Советским Союзом, невидимые, как таинственные ночные птицы. Еще в двух местах, уже совсем близко от Москвы, отделились от общего пятна два десятка красных точек. Снова генерал Ренуар отметил места центров заражения. И, в конце концов…

Приблизившись к Москве, световое пятно закрыло ее черный круг. Полминуты, минута… И вдруг все пятно остановилось. Центр его окрасился в красный цвет, потом покраснели края… Все! Красное угрожающее пятно из мельчайших точек осталось на карте, а сквозь него снизу просвечивал условный круг, обозначавший советскую столицу.

Генерал Ренуар встал, с грохотом оттолкнув стул. В ту же секунду репродуктор доложил:

— Операция завершена, господин генерал.

Глаза генерала блестели. Он гордо выпрямился. Гагарину хотелось петь; он забыл, что еле держался на ногах от усталости. Генерал Ренуар шагнул к нему:

— Гагарин, — произнес он, — вы первый, кроме меня и Миети, узнали о сегодняшней победе. Поздравляю вас, мой помощник! Сегодня мы положили на весы решающую гирю. И вот, я вижу: чаша весов склоняется, она приносит нам большую, такую нужную нам победу… Гагарин, поздравляю вас!

И генерал Ренуар крепко пожал руку своего помощника.