Адмирал Империи – 36

Глава 7

Место действия: столичная звездная система HD 35795, созвездие «Орион».

Национальное название: «Новая Москва» — сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: контролируется Коалицией первого министра.

Точка пространства: орбита планеты Новая Москва-3.

Борт флагманского линкора «Агамемнон».

Дата: 5 июня 2215 года.

Пространство эфира, а также каюты и коридоры кораблей эскадры Коалиции, располагавшейся теперь на орбите Новой Москвы-3, шумели от последних новостей. В огромных залах кают-компаний и в узких переходах между отсеками гигантских крейсеров и линкоров, везде, где собирались члены экипажей в часы отдыха, только и разговоров было что о сенсационном известии. Слухи и домыслы разлетались со скоростью лазерного луча в вакууме, обрастая новыми подробностями и версиями.

Очень быстро всем интересующимся стала известна причина, по которой Карл Карлович Юзефович покинул расположение союзного флота, и это вызвало брожение в экипажах. На лицах людей читалось недоумение вперемешку с возмущением. Как мог прославленный флотоводец, человек безупречной репутации, оказаться замешанным в столь грязную историю? Многим не верилось, что Юзефович мог предать. Однако официальное заявление не оставляло места для сомнений — он покинул флот, и покинул не просто так.

Птолемей Граус, чтобы разъяснить ситуацию и успокоить взбудораженные умы, вынужден был собрать общий военный совет из командующих дивизиями. Конференц-зал флагмана эскадры сейчас был заполнен прибывшими адмиралами и капитанами всех рангов. Птолемей обвел собравшихся тяжелым, пронизывающим взглядом, словно пытаясь проникнуть в самые потаенные уголки их душ.

— Адмирал Юзефович вступил в преступный сговор с изменником — бывшим канцлером Шепотьевым с целью опорочить имя нашего императора Ивана Константиновича и в том числе и меня, как распорядителя последний воли усопшего государя, — медленно, выверяя слова, говорил первый министр, и его низкий глубокий голос эхом отдавался от стен. — Почему Шепотьев вышел именно на Юзефовича, я не знаю, но это и не важно. Разве может быть оправдание предательству? Возможно, эта хитрый дворцовый интриган после поражения Самсонова подыскивает новую кандидатуру на пост диктатора? Так или иначе, Карл Карлович принял участие в сговоре и скрыл от нас тот факт, что вместе с канцлером они подделали завещание Константина Александровича, выдав его за истинное…

Гул потрясенных голосов пронесся над залом. Никто не мог поверить, что адмирал Юзефович мог оказаться замешан в столь грязных политических играх. Это противоречило всему, что они знали о нем, всему, за что его уважали.

А тем временем в столице и тем более на кораблях союзной эскадры уже распространилась информация о некоем альтернативном варианте завещания, в котором власть должна была перейти к старшему сыну императора, а не младшему Ивану, как было объявлено первым министром в день смерти императора Константина… Слухи ширились, обрастая самыми фантастическими подробностями. Кто-то говорил даже, что это происки американцев, пытающихся внести раскол в ряды Коалиции.

Но сейчас было не до догадок и предположений. Птолемей Граус, стоя перед офицерами союзного флота, продолжал свою пламенную речь, и голос его крепчал с каждым словом:

— Данное преступление не может остаться безнаказанным, — произнес он, и глаза его пылали праведным гневом.

Ибо если бы это была правда, вернее, если бы это было доказано, то авторитет первого министра, обвиняемого в подлоге завещания, опустился бы до минимальных значений. И главенствующее место Грауса в рядах союзников могло бы очень скоро стать вакантным. С этим нельзя было мириться. Поэтому Птолемей сейчас рвал и метал, пытаясь с одной стороны запутать следы, а с другой — своими словами и делами доказать свою непричастность к этому грязному делу. Надо было во что бы то ни стало отмести любые подозрения, убедить всех в своей невиновности и правоте. И главное — не дать усомниться в законности власти юного императора Ивана, за которым стоял сам первый министр Граус.

— Мы не знаем подробностей всего произошедшего, поэтому не можем необоснованно называть адмирал Юзефовича — предателем, — все так же смело и без экивоков на кого-либо заявил Илайя Джонс, поднимаясь со своего места.

Из-за случившегося инцидента Джонс был вынужден отложить на несколько часов подготовку к своему ответственному походу против мятежников. И сейчас он был крайне недоволен тем, что дивизии Балтийского флота, вместо того чтобы присоединиться к его эскадре в поимке Самсонова и его каравана, ушли в подпространство, скрывшись в неизвестном направлении. Эта непредвиденная задержка грозила нарушить все тщательно продуманные планы операции.

В зале повисла напряженная тишина. Все взоры обратились к Птолемею Граусу, ожидая его реакции на столь дерзкое заявление американца. Первый министр сдержался, понимая, что прямая конфронтация с адмиралом Джонсом сейчас не в его интересах.

— Я знаю, что говорю, — процедил Птолемей сквозь зубы, буравя Илайю тяжелым взглядом. — Информация о встрече канцлера и Юзефовича подтверждена нашей разведкой и не подлежит сомнению. Этот псевдо первый министр Шепотьев несколько часов тому назад присутствовал на флагмане командующего Балтийским флотом и вел с ним долгую беседу, а затем беспрепятственно покинул его корабль. Шепотьев, я напоминаю, — наш враг и ближайший сообщник диктатора Самсонова. Только одно то, что Карл Карлович отпустил его, уже является преступлением против нашего общего дела. Не так ли, господа?

Птолемей обвел присутствующих пылающим взором, ожидая поддержки. Но адмиралы и капитаны молчали, потупив глаза. Никто не решался открыто встать на сторону первого министра, чей авторитет сейчас был поколеблен подозрениями в фальсификации завещания императора. Илайя Джонс, чувствуя эту неуверенность, решил продолжить давление на Грауса.

— Безусловно, Юлиан Шепотьев сейчас находится в лагере наших врагов, — не успокаивался он, стараясь быть объективным и беря на себя, в отличие от постоянно молчащих русских дивизионных адмиралов, миссию диалога с первым министром. — Однако не будем забывать, что в этом лагере помимо него находятся также остальные министры и высшие сановники Российской Империи. Айван Самсонов просто всех их взял с собой насильно в качестве заложников, хотел кто-то того или нет. Мы не можем считать их предателями только за то, что они оказались в плену у диктатора.

В его словах был резон, и это еще больше распалило Птолемея.

— Да, но Шепотьев и до этого происшествия открыто поддерживал Ивана Федоровича в его узурпации власти! — воскликнул первый министр. — Канцлер, как мы все знаем, принял из рук диктатора нелегитимную должность первого министра и всячески помогал Самсонову в управлении подконтрольным ему сектором Империи. Он — пособник и приспешник мятежников, и одного этого достаточно, чтобы объявить его вне закона!

Птолемей Граус прекрасно понимал что, если ему не удастся убедить военных в своей правоте и непричастности к интригам вокруг завещания, его собственная позиция окажется шаткой. Флот может перестать подчиняться человеку, подозреваемому в столь чудовищном обмане…

— Разве кто-нибудь из ваших министров отказался бы принять одну из самых высоких должностей государства, если она сама шла тебе в руки? — пожал плечами Илайя Джонс, прекрасно зная как свою американскую бюрократию, так ничего нового не найдя и в русской, после того как перешел на службу Империи. Его проницательный взгляд скользнул по лицам присутствующих, словно пытаясь проникнуть в их мысли, разгадать истинные мотивы и устремления.

Джонс не понаслышке знал, как устроена государственная машина, сколь велик соблазн власти и привилегий для тех, кто стоит у ее руля. Он сам прошел долгий путь от младшего офицера до адмирала флота, и не раз сталкивался с изнанкой большой политики АСР. Теперь, оказавшись на службе Российской Империи, он не видел особых различий. Люди везде оставались людьми, со своими слабостями и амбициями.

— Особенностью всех гражданских войн является то, что, к сожалению, невозможно четко провести грань между твоим врагом и союзником, — продолжал Илайя, обводя собравшихся задумчивым взором. — Очень часто в такой ситуации выбором людей руководит опасение за собственную жизнь или за потерю своего имущества. Страх — великий мотиватор, и не каждый способен ему противостоять.

Он помолчал, словно погрузившись в воспоминания о прошлом, о том, что довелось повидать за годы службы. Сколько раз ему приходилось видеть, как казавшиеся верными соратники в одночасье меняли сторону, гонимые инстинктом самосохранения. Как идеалы и убеждения рассыпались прахом перед лицом реальной угрозы.

— Я, например, думаю, что большинство из находящихся сейчас при Самсонове, служат ему именно из-за страха быть попросту лишенными должностей, а то и головы, — произнес Джонс, и в его голосе прозвучала нотка горечи. — Да что спорить, если сам император Иван Константинович вынужден безропотно подписывать указы, навязанные ему диктатором… Даже венценосные особы не свободны от давления обстоятельств.

Птолемей Граус, все это время едва сдерживавший раздражение, не выдержал. Его лицо исказила гримаса недовольства, а в глазах вспыхнули злые огоньки.

— Не хотите ли вы сказать, господин американец, что мы должны простить всех изменников, потому что теми руководил страх? — съязвил он, вкладывая в каждое слово максимум яда и презрения.

Мысль о том, что кто-то смеет ему перечить, особенно в такой сложный и ответственный момент, была для Птолемея невыносима. Тем более, если этим человеком оказывался чужак вроде Илайи Джонса. Первый министр выпрямился в кресле, всем своим видом излучая непреклонность и решимость.

— По моему мнению, ни один министр или генерал-губернатор, хотя бы день служивший и подчинявшийся диктатору Самсонову, не имеет больше права занимать какую-либо высокую должность в Российской Империи и должен быть изгнан со службы с волчьим билетом, — отчеканил он, словно вынося приговор. — Нет прощения тем, кто предал свой долг и присягу, какими бы мотивами они ни руководствовались! Только беспощадная чистка рядов избавит нас от скверны предательства!

Его слова прозвучали как удар хлыста, заставив присутствующих вздрогнуть. Некоторые из адмиралов и капитанов одобрительно закивали, явно разделяя жесткую позицию первого министра. Другие, наоборот, опустили глаза, словно не решаясь встретиться с его пронзительным взглядом.

Но Илайя Джонс лишь весело рассмеялся в ответ, нисколько не смутившись напора Птолемея. Он вспомнил, как в свое время, после Гражданской Войны Дистриктов, американский сектор контроля лихорадило именно по этой же причине, когда победившие «республиканцы» начали чистить ряды космофлота и гражданских чиновников от тех, кто поддерживал «федератов». Тогда многие достойные люди лишились своих постов, а на их место пришли ставленники новой власти, зачастую куда менее компетентные и принципиальные.

— Позвольте дать вам совет, первый министр, — произнес Джонс, отсмеявшись и посерьезнев. Он наклонился вперед, глядя прямо в глаза Птолемею. — Вам нужно подходить в этом вопросе к каждому индивидуально, иначе вы рискуете растерять весь ваш управленческий аппарат. Конечно, среди тех, кто сейчас на стороне Самсонова, есть и настоящие преступники, которым нет прощения. Но наряду с ними, уверен, немало и честных людей, которые просто оказались в безвыходной ситуации и вынуждены были временно принять сторону противника. Если вы начнете огульно всех наказывать и увольнять, то рискуете обезглавить Российскую Империю, лишив ее самых опытных и знающих управленцев. А это может привести к куда более тяжелым последствиям, чем пребывание отдельных личностей на службе у диктатора.

Джонс сделал паузу, обводя взглядом зал, словно пытаясь оценить реакцию на свои слова. Затем он вновь повернулся к Птолемею и с нажимом произнес:

— «Раски», не повторяйте наших ошибок… Поверьте моему опыту, излишняя жестокость и неразборчивость в такие моменты до добра не доводят. Будьте мудры и рассудительны. Дайте людям шанс искупить вину и доказать свою верность Империи делом. Сейчас не время для расколов и чисток. Только объединив усилия, мы сможем одолеть общего врага и восстановить законную власть. А уж потом разберемся, кто достоин наказания, а кто — милости и прощения.

С этими словами Илайя откинулся на спинку кресла, давая понять, что закончил свою мысль. В зале вновь воцарилась напряженная тишина. Все взгляды устремились на Птолемея, ожидая его реакции на столь дерзкое и неожиданное заявление. Первый министр застыл, словно громом пораженный. По его лицу пробежала целая гамма эмоций — от бешенства до растерянности.

Большинство сидящих за столом адмиралов закивали, соглашаясь с Илайей, но больше по причине того, что у многих из них имелись родственники и друзья при дворе нынешнего императора, и они не хотели, чтобы те в будущем пострадали от репрессий, только уже — Птолемея. В зале совещаний повисла напряженная тишина. Птолемей Граус, до этого внимательно наблюдавший за реакцией собравшихся, снова медленно поднялся со своего места во главе стола. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по лицам адмиралов, словно пытаясь проникнуть в их мысли, выявить малейшие признаки сомнений или нелояльности.

— Ладно, вернемся к отделению зерен от плевел, позже, когда окончательно разобьем Ивана Федоровича Самсонова и его Черноморский космический флот, — произнес первый министр, понимая, что проигрывает этому наглому «янки» в словесной дуэли. — Сейчас же нам надо решить, что делать с предателем Юзефовичем. Напоминаю, Карл Карлович не просто не подчинился мне, как главнокомандующему, но и покинул союзный лагерь со всем своим флотом. Это ли не лучшее подтверждение его измены?

Птолемей всем своим видом давал понять, что не потерпит более никаких споров и сомнений в своей власти и решениях. На лицах некоторых адмиралов промелькнула тень страха и растерянности. Но внезапно в напряженной тишине раздался спокойный, уверенный голос:

— А кто бы не покинул лагерь, если бы его попытались так грубо арестовать? — неожиданно для всех произнес… Кто? Ну, конечно, я.

Все взгляды обратились на меня. Я в числе командующих дивизиями присутствовал на данном общем совете и до сих пор лишь молча наблюдал горячую перепалку Джонса и первого министра. Но сейчас счел необходимым вмешаться. Происходящее казалось мне в корне неправильным, способным привести к непоправимым последствиям.

— Что значит, «кто бы, не покинул лагерь»⁈ — возмутился Птолемей, не ожидая такого удара в спину от одного, как он считал, из своих людей. Его глаза сузились от гнева, а пальцы судорожно вцепились в край стола. — Это нарушение приказа верховного главнокомандующего союзной эскадры⁈ У нас что здесь — смотр личных флотов⁈ Что хочу, то и делаю⁈

Его голос сорвался на крик. Птолемей явно не привык, чтобы кто-то осмеливался ему перечить, тем более публично.

— Если приказ, исходящий от вас, командующий, являлся бы преступным или угрожал жизни мне и моим «морякам», то да, я бы тоже не стал его выполнять, — уверенно, без задней мысли, ответил я. В моем взгляде читалась непоколебимая решимость следовать своим принципам чести и справедливости, даже если это означает пойти наперекор власть имущим. — Поэтому не вижу ничего странного в том, что адмирал Юзефович, вероятно опасаясь за свою жизнь и свободу, просто решил уйти на время в более безопасное для себя место в соседнюю звездную систему.

Мои слова словно ударили Птолемея под дых. Он замер, пораженный дерзостью и прямотой, прозвучавшей в моем голосе. В зале повисла гробовая тишина. Все застыли, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. Казалось, сейчас разразится буря. Первый министр не привык проигрывать и тем более не собирался уступать какому-то выскочке-адмиралу, пусть даже и командующему дивизией.

— Смотрите, господа, как заговорили наши доблестные военачальники, — процедил Птолемей, обводя присутствующих тяжелым взглядом. — Оказывается, теперь каждый волен сам решать, какие приказы выполнять, а какие нет. Что ж, прекрасно! Давайте объявим анархию и разброд в наших рядах, прямо накануне решающей битвы с узурпатором!

Раздались отдельные смешки, но большинство адмиралов и капитанов хранили молчание.

— При всем уважении, командующий, вы сами поставили нас в такое положение, — твердо произнес я, глядя Птолемею прямо в глаза. — Ваша попытка грубо арестовать адмирала Юзефовича, не разобравшись и не выслушав его аргументов, спровоцировала этот кризис. Вы обвиняете Карла Карловича в измене, но где доказательства? Одни лишь домыслы и подозрения? Разве это основание для столь серьезных обвинений?

Мой голос креп с каждым словом, наполняясь силой убежденности. Я чувствовал на себе полные изумления и невольного восхищения взгляды других адмиралов. Никто не ожидал, что кто-то осмелится вот так, в лицо, бросить вызов всесильному первому министру.

— Не ожидал я от вас, контр-адмирал Васильков, подобных выводов, — мрачно сказал Птолемей, не в силах сдерживать гнев и прожигая меня взглядом. Его голос стал низким и угрожающим. — Поэтому уже начинаю жалеть о том, что доверил такому недальновидному человеку одну из своих лучших дивизий.

— Во-первых, упомянутая вами 34-я «резервная» дивизия принадлежит не лично первому министру — она принадлежит ВКС Российской Империи, — ответил я, принимая вызов. — Я, как ее командующий, отвечаю перед императором и народом, а не перед вами лично, господин Граус…

Это столичных колонистов и даже некоторых из сидящих за столом адмиралов Птолемей мог кормить сказками о своей непричастности к подлогу завещания. Я, как только эта информация появилась, сразу понял, что первый министр по уши в этом деле и сейчас лишь прикрывает свой зад. А прикрывая свою пятую точку Птолемей, хотел он этого или нет, может спровоцировать междоусобицу уже в самой Коалиции, если начнет преследовать командующего Юзефовича, за которым стоят его «балтийцы». От исхода этого противостояния зависело слишком многое. Нельзя было допустить раскола в наших рядах перед лицом общего врага…

— А, во-вторых, вы как главнокомандующий, можете всегда исправить собственную оплошность и освободить неугодного вам командира от его должности… — продолжил я, глядя прямо в полыхающие яростью глаза Птолемея.

Каждое мое слово падало в напряженную тишину зала, словно камень в стоячую воду, рождая круги негодования и смятения на лицах присутствующих. Я понимал, что иду ва-банк, бросая вызов пожалуй на сегодняшний момент самому всесильному человеку в Российской Империи. Но отступать было некуда. Сейчас решалась не только моя судьба, но и будущее этой самой Империи.

— Что я и сделаю, немедленно, сразу после окончания данного совещания! — рявкнул первый министр срывающимся от бешенства голосом. — Александр Иванович Васильков, вы лишаетесь своей должности командующего дивизией, а также звания контр-адмирала! Теперь вы снова занимаете должность капитана корабля союзного флота…

В его словах звучала неумолимая резкость приговора, не подлежащего обжалованию. По рядам адмиралов пробежал тревожный ропот, все зашептались, переглядываясь и качая головами. Птолемей своим опрометчивым решением только что разворошил осиное гнездо. И гнев не заставил себя ждать.

— Назовите причину такого решения, господин первый министр⁈ — неожиданно для меня и тем более для Птолемея, стали возмущаться многие из сидящих за столом. Особенно громко звучали голоса моих старых боевых товарищей — Агриппины Ивановны Хромцовой и вице-адмирала Козицына. Они вскочили со своих мест от негодования.

— Александр Иванович показал себя в сражениях как профессионал высочайшего класса, — звенел под сводами зала пылкий голос Хромцовой. — Лишать должности такого заслуженного и опытного космофлотоводца было бы верхом несправедливости. Его успехи и подвиги говорят сами за себя!

— Да, к тому же, еще и адмиральские погоны с него снимаете! — подхватил возмущенный Козицын, сверля Птолемея уничтожающим взглядом. — Куда это годится⁈ Контр-адмирал Васильков заслужил свое звание потом и кровью, в боях за Империю. А вы хотите разжаловать его в капитаны по собственной прихоти? Не многовато ли власти берете, господин первый министр?

В зале поднялся невообразимый гвалт, все загалдели, споря и перебивая друг друга. Адмиралы, до этого момента опасливо молчавшие, вдруг обрели голос. Одни решительно вставали на мою защиту, возмущаясь самоуправством Грауса. Другие робко пытались оправдать решение первого министра необходимостью жесткой дисциплины. Но все сходились в одном — столь резкое и несправедливое наказание для боевого офицера недопустимо и подрывает боевой дух флота.

Я стоял, не шелохнувшись, чувствуя на себе десятки взглядов — сочувственных, ободряющих, удивленных. И понимал, что своей дерзостью, возможно, приоткрыл дверь в неизвестность. Бросив вызов системе, пойдя наперекор грозному властителю, я разворошил гнездо интриг и тайных противоречий. Что ждет меня впереди — опала, разжалование, арест? Или, напротив, обретение новых союзников и шанс на перемены?

Одно я знал точно. Молчать и покорно склонять голову перед произволом и несправедливостью я не стану. Даже если придется в одиночку идти против целой армии. Моя совесть попросту не позволит иного.

Птолемей стоял, тяжело дыша, словно загнанный в угол зверь. Его взгляд метался по залу, натыкаясь на все более враждебные и непримиримые лица. Первый министр отчаянно пытался придумать, как выйти из столь щекотливой ситуации, не потеряв остатки авторитета. Но его загнала в ловушку собственная опрометчивость и горячность.

Застыв в гордом молчании, я ждал развязки. Так или иначе, я уже смирился с тем, что этот день станет поворотным в моей судьбе. И если мне суждено пасть за — что ж, я приму свой жребий с высоко поднятой головой…

— Когда данный персонаж проявил себя в секторе сражения, то за это получил награду, и очень высокую, — возразил им, Птолемей, еле сдерживая эмоции. — А теперь, после того, как контр-адмирал Васильков высказался в защиту явного преступника и перебежчика, он автоматически потерял мое доверие. И это не только мое личное мнение, но и позиция всего высшего руководства Империи. Мы не можем допустить, чтобы в наших рядах оставались люди, чья лояльность и преданность долгу вызывают сомнения. Особенно сейчас, когда решается судьба государства.

Птолемей обвел собравшихся суровым взглядом, словно пытаясь силой своего авторитета подавить любое сопротивление.

— Таков мой приказ, господа, и я имею на это полное право! — отчеканил Граус, с силой опершись кулаками о стол. Его глаза сверкали непреклонной решимостью и жаждой власти. — Как главнокомандующий союзной эскадрой и первое лицо государства после императора, я обладаю всей полнотой полномочий в отношении кадровых решений. И не потерплю, чтобы кто-то пытался оспорить мою волю и приказы!

Но неожиданно в напряженной тишине раздался глухой, усталый голос начальника штаба союзного флота — Павла Петровича Дессе:

— Господин первый министр, вы, безусловно, имеете полное право менять командующих дивизиями. Ваши полномочия и заслуги перед Империей неоспоримы. Но, как ваш давний соратник и друг, настоятельно советую вам не принимать таких поспешных решений, — произнес он, тяжело поднимаясь со своего места. Годы и бремя ответственности давили на его плечи, но взгляд оставался ясным и проницательным. — Со стороны это выглядит очень недостойно и может подорвать ваш авторитет в глазах большинства командиров, а также рядовых членов экипажей нашего флота. Люди судят о своих лидерах не только по их достижениям, но и по справедливости и взвешенности решений. Опрометчивость и горячность никогда не были залогом крепкой власти.

В словах Дессе звучала искренняя забота и многолетняя мудрость. Он не боялся говорить правду в глаза, даже если это могло вызвать недовольство первого министра. И его позиция находила живой отклик в сердцах многих присутствующих адмиралов, увидевших сейчас воочию самодурство и деспотизм Птолемея. Граус нахмурился. Слова Дессе били по самому больному, обнажая шаткость и уязвимость его положения.

— Все вы, прекратите защищать этого человека! — воскликнул Птолемей, вскакивая на ноги и трясясь от бешенства. — Что вы раскудахтались, как наседки над птенцом. Нашли тоже мне героя и мученика! Васильков — обычный командир, возомнивший себя пупом земли и не оправдавший доверия. Решение принято, оно окончательное и не подлежит обсуждению! И плевать я хотел, как это воспримут рядовые космоморяки. Откуда младшим чинам знать, из-за чего происходит ротация в высшем командном составе⁈ Их дело — выполнять приказы, а не рассуждать!

Голос первого министра эхом разнесся под сводами зала, словно раскат грома. В очередной раз на какое-то мгновение в помещении воцарилась оглушительная тишина. А затем возмущение присутствующих на совете командующих дивизиями разразилось с новой силой. Послышались гневные выкрики, стук кулаков по столу, скрип отодвигаемых стульев. Казалось, еще немного — и страсти выплеснутся наружу, грозя смести все на своем пути.

Я понимал, что должен сказать что-то, пока ситуация не вышла из-под контроля. Не для того мы собрались здесь, чтобы затевать распри и выяснять отношения. У нас есть куда более важная цель — защитить Империю от внешних и внутренних врагов.

— Господа, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более веско. — Очень благодарен всем за поддержку, но призываю вас к спокойствию и подчинению. Командующий союзной эскадрой действительно имеет право на подобный приказ, и я подчиняюсь ему. В конце концов, я точно никогда не держался за должности и чины, доказательством тому является тот факт, что адмиральских погон за последние полтора года меня лишают уже в четвертый раз…

Тут же в конференц-зале раздались смешки и одобрительные хлопки. Кто-то крикнул: «Истинный офицер и патриот!». Другой добавил: «Пример для всех нас!». Напряжение начало спадать, как воздух из проколотого воздушного шара. Адмиралы зашептались, закивали, соглашаясь с моими словами. Я перевел дыхание и продолжил:

— Давайте не будем давать врагам повода злорадствовать, видя наши раздоры и склоки. Сплоченность и единство — вот главное оружие в борьбе за будущее Империи. А мое место — на боевом посту, куда бы меня ни определило командование. Я солдат и обязан выполнять приказы. Как и все мы здесь.

С этими словами я решительным шагом направился к выходу. Последняя фраза, которая сама сорвалась с моих губ, еще долго звенела в моих ушах: «Как и все мы здесь». Напоминание и призыв ко всем собравшимся — от первого министра до последнего капитана. Напоминание о долге, присяге и высших целях, что должны стоять превыше амбиций и обид.

Под гробовое молчание присутствующих я покинул аудиенц-зал. Спиной чувствовал устремленные мне вслед взгляды — удивленные, восхищенные, задумчивые. Знал, что мой поступок и слова не останутся без последствий. Возможно, сегодня закладывается фундамент чего-то нового. А возможно — подписывается приговор всем надеждам.

Оказавшись за дверями, я устало прислонился к стене и закрыл глаза. В зале продолжалось бурное обсуждение. Обрывки фраз долетали до моего слуха:

— Вот видите, Васильков сам согласился с тем, что правда оказалась на моей стороне, — самодовольно заявил Птолемей, явно пытаясь сохранить лицо и использовать мой уход в свою пользу. — Все, закончили с этим недоразумением. Напоминаю, это абсолютно рядовой случай в сравнении с той сложившейся ситуацией, из-за которой мы все здесь собрались…