Дар. Золото (СИ)

День шестой

Утро закукарекало петухом на дворе, лязгнуло колодезной цепью и заполошно визгнуло соседской псиной, на которую кто-то спросонья наступил.

Надо было вставать, все одно уже проснулся.

Машки, понятное дело, на соседнем тюфяке не было. Зато на нём, раскинув в разные стороны лапы, в состоянии полного блаженства дрых «вольный страж».

Во дворе гуляли куры, копаясь в редкой траве у забора, а ведро, уже полное холодной воды, стояло на крышке колодца. Я, вволю наплескавшись, пошел на запах. Из раскрытого окошка дома доносились ароматы жареных блинчиков и малинового варенья.

Словом утро задалось. Хозяйка, ласково поглядывая на Машку, накормила нас блинами со сметанкой и малиной, напоила густым отваром иван-чая с солодкой, и мы наевшиеся и довольные двинулись дальше. Правда, не обошлось без мелкой пакости со стороны Пончика. Ему на завтрак душевно предложили пару сырых куриных яиц, которые он мгновенно слопал, а следом, с полным знанием воровского дела, утащил из Машкиной тарелки смазанный сметаной блин, пока тот с одобрением смотрел на кругленький зад, стоявшей у печки женщины.

Ясно, что парень тут же заметил пропажу, психанул, но веселый смех вовремя повернувшейся хозяйки, заставил его успокоиться. Он тоже вынуждено улыбнулся, но сузившиеся глаза пообещали хануру месть, если не быструю, то суровую. Ну-ну.

Заплатил за постой только я. По просьбе Машки не жадничать, отдал серебрушку, прекрасно понимая, что одинокой женщине она совсем не помешает. Как расплачивался Машка не мое дело, но утром, входя в сарай, я заметил, что болтавшаяся на одной петле дверь теперь висит на двух, и вместо разбитой старой доски, вставлена новая.

Так что теперь мы бодро тряслись на отдохнувших четвероногих, и предавались созерцанию пасторальных красот южных земель благословенной Вессалии ранней утренней порой. О, как завернул! Хотя, это только я предавался. А Машка тут же уснул, доверив охрану вверенного ему объекта — меня, то есть — Небу и провидению. Ну, и Пончику заодно.

Я смотрел на хвостатого проныру, и меня одолевали вопросы. Одолевали так, что я решил обдумать полученную информацию и понять, что мне с этой самой информацией делать.

К моей досаде, я все больше убеждался, что знал до обидного мало. И академическая теория мне тут не помогала никак. Машка явно знал намного больше, чем говорил; Касандр Лоран — глава Тайной Стражи короля, намекал на что-то, о чем я пока даже не догадывался; король был просто заинтересован; а вот ректор Академии Магии, по-видимому, написал письмо обо мне, но мне об этом не сказал. Может, думал сделать сюрприз? Сделал, да. К сожалению, я не менталист, что бы читать в головах людей как в открытой книге. Я даже не «классический» маг, к которым везде относятся если не с пиететом, то хотя бы с опаской. Но судьбе, как говориться, виднее. Значит, будем пользоваться тем, что она дала. Как говаривал барон Райен, «не надо быть первым, надо быть единственным».

Хотелось бы, конечно хоть чуть-чуть владеть ментальной магией, знать, кто что думает. Но я могу только чувствовать, и то, далеко не всегда. Балор объяснял ментальные потоки как магию «живого». Где есть хоть какой-то разум и хоть какое-то тело — там эти самые потоки. И если разум, «мыслит» образами, то тело «чувствует». Образы мне недоступны — слишком тонкая магия, но чувства тела я могу воспринимать. Не очень хорошо, но могу. А вот, настоящие менталисты могут полностью подчинять себе разум других людей. Правда, только немагов. И среди простолюдинов ментальных магов нет. Нет их среди купцов, нет среди мастеровых, а уж среди селян и подавно. К слову, магов нет не только ментальных. Вообще никаких. Только высшая знать. Почему? Все просто — дети со способностями рождаются у всех сословий, но, кроме отпрысков знати, никто не выживает. С ними обязательно что-нибудь происходит. Стоит только ребенку каким-то образом показать склонность к магии — он умирает. Случайно, разумеется. То болезнь неизлечимая нападет, то в луже утонет, то взбесившаяся лошадь затопчет. Да мало ли какие есть способы… э… случаи.

Так мы тут и живем.

К полудню, когда мы выехали из низинных речных земель на равнину, подул ветер. Сначала легкий ветерок обдувал наши спины, а следом уже крепкий ветер начал подгонять нас на дороге с уверенной силой, взъерошивая шерстку ханура, запутывая гривы и хвосты наших копытных и заставляя нас плотно застегнуть куртки и повязать платки.

Солнце стремилось в зенит. Ханур, все чаще попискивал, сидя на холке лошарика, но мое предложение залезть в короб, не счел для себя нужным.

Машка потянулся в седле, соскочил с него, и легко побежал рядом с лошадью, совсем отпустив узду. Спрашивать, зачем ему это надо, было глупо. Меня мастер Руш заставлял так бегать — и лошади надо отдохнуть, и мне размяться. Недолго думая, я тоже спрыгнул с лошака, вызвав Машкино молчаливое удивление, а Пончик протрещал что-то презрительное. Но его мнение в данный момент меня не интересовало.

Бежали мы около часа. Плоскую как стол равнину начали прорезать мелкие овражки, сочная полевая зелень сменилась белесой ковылью, степь начала подниматься к востоку и дорога потянулась вверх. Белые облака прикрыли горизонт, где в серой дымке показались еле заметные вершины гор. Хребет Ульгара.

Мы с Машкой перешли на шаг, придерживая наших подуставших, как и мы, «легковозов». Достали баклажки с водой и забулькали под косые взгляды нашего транспорта. Ничего, скоро должна показаться небольшая деревушка, если верить картам Академии, где будет и поилка для лошадей, и трактир для путников.

Машка не преминул воспользоваться передышкой и с явным намерением что-нибудь выведать сказал:

— Вот смотрю я на тебя, Тишан, и думаю. Серебрушку молодой вдове ты не пожалел, хотя одежонка у тебя не барская. Добротная, но не богатая, прямо сказать. Да и сам ты ни статью, ни весом на барина не похож. Хоть и держишься ты в седле как аристократ, но бегаешь рядом с лошадью как простой наемник. Хоть и есть у тебя оружие, но на пояс ты его не прицепил.

Ну, что сказать? Если человек сам с собой разговаривает, что поделать, у каждого свои гусеницы в голове. Верно ведь? Пусть себе разговаривает.

— А еще я заметил у тебя в бауле, кинжальчик. Ножны черненькие такие. Может, покажешь.

Видит Хозяйка Дорог — я честно хотел отмолчаться, но, кажется, сейчас не тот случай. Мне очень не нравиться, когда разглядывают содержимое моих вещей

— Может и грасту заодно?

— Так у тебя граста?! А покажи.

На что я и рассчитывал! Наживка не пропала всуе.

Я остановил лошака:

— Доставай меч.

Машка сначала смешно вздернул брови, а когда понял, насмешливо фыркнул:

— А давай! — азартно воскликнул он, с шелестом вынимая меч из ножен.

Нет, на свой счет я не заблуждался. Не мне равняться с наемником. Тем более я видел, как он среагировал на ханура. Но меня просто подмывало врезать ему как следует. Или хотя бы выпустить пар. Поэтому, я очень неспешно, вынул из сумки перевязь, достал из ножен длинный треугольный клинок и отошел на несколько шагов от лошадей. Машка хмыкнул.

Правда возникла заминка. «Самостоятельный вольный страж» решил вмешаться. Он спрыгнул с лошака, подлетел к нам и зашипел на Машку.

— Какие мы щепетильные! — высказался тот, — Эй, мы просто поиграем. Понял?

Пончик не понял. Он вопросительно повернулся ко мне. А я что, уговаривать его буду?

— Пончик, если хочешь посмотреть, то отойди чуток подальше. И не мешай!

Зверь недовольно дернул хвостом, но послушался, и уселся в сторонке на утоптанную дорожную колею.

Машка наскочил первым. Не на того напал! Меня не зря мастер Руш натаскивал. И встречу с грабителями в Лирии я не забыл. Так что сначала мы просто позвенели металлом. Как я понял, Машка проводил разведку боем, и на рожон не лез. Но я так же понял, что в скорости мне до него как до Вессалины пешком. А еще, оказывается, он не знал возможностей такого оружия как граста. Среди наемников она не в чести. В принципе, я согласен, это оружие не для войны.

Машка наскочил опять, я отбил, хоть и с трудом. Все-таки меч гораздо тяжелее, а значит, чтобы поймать удар на плоскость и хотя бы дать лезвию соскользнуть, нужна сила рук. Хорошая такая, а так же масса тела, которой не мне хвастаться. Так что ловить прямые удары меча не вариант, надо уходить. Что я и начал делать. Машка махал справа и слева, а я отпрыгивал как кузнечик. Согласен, выглядело это не очень красиво. Зато результативно.

Наконец наемник не вытерпел. Он остановился и заржал. Да, на здоровье! Мне его смех до одного места, я за это время контратаку проведу. Двумя короткими справа. Я заметил, справа у него иногда приподнимается рука и бок открывается.

Наемник среагировал мгновенно. Он отбил мой выпад с такой силой, что я чуть грасту не выронил. От удара рука занемела на пару мгновений, и в настоящем бою был бы кобздец котенку. Мне стало обидно. Очень обидно. Ну, прямо совсем обидно! И я со злости, не думая, послал Машкиному мечу… А что послал-то?.. А, потом разберемся!

Меч вырвался из его руки и с громким шмяком упал на землю. Вот это да!.. Теперь уже кобздец был бы второму котенку! Но Машка совершенно диким вывертом мгновенно откатился назад, подхватывая меч с земли. Через миг он уже стоял в боевой стойке напротив меня с круглыми от удивления глазами:

— Ты кто такой?!

Да, я сам был удивлен! Я еще не видел человека, настолько здорово владеющего собственным телом!

— А ты?

Машка выпрямился и расслабился.

— Наемник я, — но мне показалось, что внутренне он собрался еще больше.

— А я маг.

Машка недоверчиво улыбнулся:

— Не похоже.

— Тебе есть с чем сравнивать?

Вот и поговорили. Мы стояли напротив друг друга, переводя дыхание — все-таки и пробежка и наши «танцы» даром не прошли. Оба устали.

— А давай с ножами, — вдруг предложил он.

Ему мало что ли?! И вообще, почему он не испугался того, что я маг?

— Маш, не надо разводить меня на слабо. Кинжал я тебе и так покажу, если ты так сильно хочешь на него посмотреть.

Парень широко заулыбался. Мне это, конечно, не нравилось. Но наемник не отцепится. Лучше я сам покажу клинок, чем оставлю ему желание порыться в моих вещах.

Подошел к сумке, вытащил кинжал. Странно, что он не прячется как в Королевском саду. Выходит не «чувствует» угрозы? Ханур тут же подбежал ко мне и белкой вскочил на плечо. Нет, я ему дерево что ли?! Пончик почувствовал мое раздражение и притих. Чуть подержав в руках оружие, я вдруг понял, что клинок сам хочет «увидеть» Машку. Вот так номер.

А наемник уже переминался с ноги на ногу возле меня от нетерпения. Получив то, что хотел, он осторожно вытащил из ножен клинок и… через пару ударов сердца посмотрел на меня совершенно… ну, не знаю… обалдевшими глазами.

— Это… — прошептал он.

— Это кинжал, — я в очередной раз ничего не понимал и меня это, уже злит. Даже бесит, можно сказать.

— Откуда? — все так же шепотом спросил наемник.

Я забрал у него оружие, которое он отдал безропотно, вложил лезвие в ножны и спрятал кинжал обратно в сумку. Надоело мне. Вокруг моей скромной персоны происходит какая-то шушня, а я ни ухом, ни рылом.

— Послушай, Маша. Тебе не кажется, что ты слишком часто удивляешься в последнее время? — я посмотрел ему в глаза, и понял, что он меня не видит. И, кажется, не слышит. Пришлось тормошить. Только тогда он сфокусировал на мне взгляд, — Я говорю, ты часто удивляешься!

Наконец его лицо приняло осмысленное выражение, но он молчал.

— Маш, что происходит?

— Это же гномий… нож, — еле выдохнул он.

— И что?

— Он старый.

— А дальше?

— Очень старый… Их уже нет… Он не должен быть таким…

— А каким он должен быть?

— Старым…

Заклинило, похоже. Я сплюнул. Машка продолжал стоять с задумчивым видом, а я забрался на лошака вместе с хануром на плече и поправил уздечку:

— Маш, ты едешь дальше, или здесь остаешься?

Пришел в себя он быстро. Стряхнул пыль от наших «танцев» со штанов, и вскочил в седло.

— Едем.

С вершины небольшого холма, куда мы добрались еще через час, была хорошо видна низинка, расположенная в ложбине между холмами и утопавшая в зелени высоких деревьев. То самое село, не больше четырех десятков изб, где я рассчитывал напоить животных и немного передохнуть. Заодно пообедать. Наверняка, там есть трактир или постоялый двор. Дорога то одна. Мимо не проедешь. И, если мне память не изменяет, называется поселение звучно и понятно всем жаждущим в этой степи — Колодец.

Мы неспешной рысью подъезжали к селу, и чем ближе оно становилось, тем беспокойнее скребли кошки на душе. Я не мог понять, что же не так, вертел головой, осматривая холмы и вглядываясь в заросшие бурьяном огороды. Вскоре я понял, что меня насторожило. Я никого не видел. Ни собак бегущих по своим делам, ни курей разгуливающих за околицей, ни людей. Я не слышал даже звуков, сопутствующих любому человеческому жилью. Только птицы. Вороны, заметив нас издали, раскаркались в гнездах среди высоких зарослей, скрывающих поселение густой стеной.

Машка, как ни странно, был спокоен, но иногда я ловил его косые, внимательные взгляды.

Через четверть часа, когда село полностью показалось из-за деревьев, все стало ясно. Села не было.

Вместо него чернели остовы обгорелых изб, слегка качались черные ветки яблонь и груш… Все постройки — сараи, амбары, хлева, даже заборы и будки — всё лежало в руинах. Скатившиеся с обгоревших стен бревна, обугленные глазницы окон, кирпичные остовы печных труб, паленое зерно угольной россыпью раскиданное возле лабазов…

Ветерок поднимал черно-серую пыль с земли, гонял ее вдоль пустой улицы, накрывал ею останки домов и разносил по округе запах гари и тлена.

Не понимая, что делаю, слез с седла и пошел по бывшей улице, уже начавшей зарастать дикой травой. С первых же шагов наткнулся на кости, валявшиеся возле черных досок забора. Дальше еще. Около домов и во дворах. Кости были человеческие. Белые, обглоданные зверьем. Возле будки увидел скелет собаки в ошейнике на цепи, а чуть поодаль разнесенные по двору остатки лошадиных ребер вместе со шкурой. Несколько человеческих черепов и обглоданные позвонки лежали в свалке костей у развалившегося амбара. Под стеной когда-то большого дома, совсем крохотные детские останки были накрыты обглоданными костями двух взрослых скелетов. Всё было мертво. Ни единого уцелевшего дома. Не осталось даже живой искры в этих домах. Даже земля таила страх и боль. Вокруг стояла могильная тишина, нарушаемая редким карканьем успокоившихся ворон.

В горле застрял ком. Казалось, скажу хоть слово и сорвусь в крик.

Единственным, что уцелело, был каменный колодец при въезде. Будто огонь намеренно обошел его стороной. Машка набирал воды для лошадей, скрипев воротом в застывшей тишине. Я уже подошел к колодцу, как услышал странный звук. Из проулка кто-то шоркал по земле. Вслед за звуком, на повороте улицы появился человек. Он тяжело передвигался, еле переставляя ноги, и опираясь на ободранную палку. Он шел к нам. В руке болталось маленькое деревянное ведро, и сквозь лохмотья виднелось худое тело. Старуха. Сгорбленная, грязная, спутанный колтун на голове, скрюченные пальцы рук. Кажется, она была слепа. Или видела плохо — глаза были закрыты гнойной коростой.

Прошкрябав по земле палкой заменявшей ей клюку, она доковыляла к колодцу, совсем не замечая нас. Или не видя. Щупая булыжники, которыми был выложен колодец, хлопая корявыми ладонями по бревну стояка, она добралась до ворота и тут всхрапнула Машкина лошадь.

Старуха остановилась. Медленно повернулась на звук, силясь хоть что-нибудь увидеть. И мне почему-то стало неловко.

— З… здравствуйте, — сказал я.

Старуха вздрогнула, повернула голову, еще раз прислушалась, как фыркает лошадь и вдруг осела на колени:

— Убей… — ее голос прозвучал глухо и хрипло, словно она не умела говорить.

Меня передернуло. Я посмотрел на Машку, но он молчал, застыв с другой стороны колодца.

— Убей… — снова прохрипела старуха, и попыталась шагнуть на коленях в мою сторону. Из глаз пополам с гноем потекли слезы, — Не… могу… больше…их… есть…

Меня затрясло.

Вдруг Машка, вынув из сапога нож, обошел колодец, мягким шагом подойдя к старухе.

— Пойдем, бабушка, — ласково сказал он.

Она опять вздрогнула, пытаясь всем телом повернуться на голос и подняться. Но у нее ничего не получилось. Машка подхватил ее под руку, помогая встать.

— Да… — суетливо заторопилась она, кое-как поднимаясь с колен и опрокидывая ведерко, — Пойдем… нельзя… возле… воды… пойдем.

Машка вел ее, придерживая за руку к растущему поодаль огромному клену. Она торопилась, но путалась в лохмотьях, останавливалась, а он терпеливо пережидал, пока она отдохнет. Наконец она совсем остановилась.

— Отошли?.. — спросила.

— Да, бабушка. Садись.

Машка помог ей сесть на поваленный трухлявый ствол, лежавший рядом, у корней дерева. Подождал пока она успокоиться… и резко воткнул нож в основание горла между ключицами. Она дернулась, но через пару мгновений упала на землю и затихла.

Мне стало плохо. Я еле сдержался, чтобы тут же не выблевать содержимое желудка. Сел — почти упал — прямо на землю у колодца. Ноги не держали.

И прислонился к холодным камням.

Все поплыло… Свет исчез… Застыло время… Шепот… Шепот камней… Шепот камней за моей спиной. Они шептали мне, перебивая друг друга. Они так долго ждали, пока придет тот, кто их услышит. Но я чувствовал только шорох. Не слышу… Не слышу! Не слышу!!!

И тогда они показали.

Дети играют в салочки у колодца… Чистые, веселые. Смех, пыль, солнце. Женщина шлепает ладошкой непослушного малыша, он ревет от обиды. Она умывает его, грозя пальцем. Мужчина стоит с ведром, и лошадь пьет искристую воду. Парни мутузят друг друга и, обнявшись, подходят к камням. Набирают воды и с наслаждением льют на себя. Радость, забава, потеха. Светло. Свежо. Тихо…

Пять черных всадников спешились. Размеренно и спокойно. Они идут по улицам… Они несут огонь… Они несут смерть и не видят ее… Они несут крик и не слышат его… Там, где они идут, течет алое пламя. Там, где они остановились, к их ногам падает пепел. Дым… крик… вой… хрип… Небо задохнулось от гари, а они, закрыв черные лица, заходят в дома и забирают жизнь. Зачем? Знают ли они? Знают. Они видят лопающиеся глаза, животы… Они видят, как обугливаются мужчины, дети, женщины… Им все равно…

Они льют на камни воду и смывают копоть. С лиц, с рук, с разума, с души…

Я увидел. Я услышал. Что вы хотите? Что это?.. Кто я?.. Зачем мне это?…

Я очнулся — кто-то сильно хлопал меня по щекам. Еле открыл глаза и меня больно резануло светом. Почувствовал, что лежу, скрючившись, и кто-то пытается меня поднять.

— Не… надо… — прошептал я.

Приподнял голову. Машка сидел рядом и сосредоточенно расстегивал мою куртку. После моих слов он выругался и подскочил к лошади. Порылся в бауле, достал оттуда баклажку и сунул ее мне.

— Пей.

Я помотал головой.

— Пей, — он выдернул пробку, крепко взял меня за подбородок, больно сжал челюсти и буквально влил воду в рот. Холодную, сводящую зубы.

Помогло.

Напоив животных и умывшись сами, мы, не задерживаясь ни мгновения, порысили дальше по дороге. Как ни странно, Ханур отреагировал на всё спокойно. Он, вообще, просидел на холке лошака все время, пока я ходил по пепелищу. Пока смотрел. Пока валялся у камней, а потом бездумно набирал воду и умывался.

Что я видел? Что показали мне камни колодца? Это их я слышал? Это возможно? Но как?

Через час, мне захотелось есть. Не знаю, как оно должно быть, я не интересовался, только у меня, наверное, странный организм. Думал, что неделю в рот ничего не полезет, но поди ж ты, желудок потребовал что-то в него закинуть. Пришлось лезть в свои продуктовые запасы, доставать мешочки с мясом, сухим творогом и сыром. Разделил я это добро по-братски на три части. Ханур, есть не стал, уж не знаю почему, зато Машка не отказался, и вскоре мы умяли всё съестное, что было в сумке. Ну, кроме орехов и пастилы. Их я предлагать не стал.

Тем временем дорога, прямой серой линией приминая ковыльный простор, поднималась на холм. Мы добрались до его вершины, и я увидел на закатном горизонте, под низко летящими грозовыми тучами в лилово-серой пелене, конечную цель своего путешествия — городок Тихий. Там шел дождь.

А нам навстречу двигался патруль. Из трех всадников. Когда до них оставалось не больше двадцати шагов, Машка поднял согнутую в локте руку, показав пустую ладонь. Все трое повторили его жест и молча проехали мимо, внимательно обсмотрев нас с головы до… копыт.

Нет, наемники, это все-таки какая-то отдельная каста!

— Колодец спалили маги, — вдруг тихо произнес Машка.

Я сначала не понял, о чем он. Но вспомнил старуху в сгоревшем селе, вспомнил видение, и на меня снова накатило. Слава Небу, кое-как взял себя в руки.

— Они, в принципе, не сделали ничего, что не было бы предусмотрено кодексом законов Вессалии, — так же тихо продолжал он, — В этом селе убили его сиятельство графа Лаба. Может, слыхал о таком?

Слыхал. Но словам наемника не поверил. Убить графа Лаба просто так нельзя. Даже целому селу немагов это не под силу. Граф Лаб, маг-стихийник высшего уровня. Огневик.

— Маша, ты от кого эту глупость услышал?

Парень посмотрел на меня удивленно.

— С чего ты решил, что это глупость?

— Граф Салит Лаб «огневик», имеющий высшую магическую категорию в Вессалии. Его невозможно убить. Просто так взять и убить. Вся Вессалия на ушах бы стояла.

— Разве я сказал, что убили Салита Лаба? — Машка усмехнулся, — Это был его старший сын. Он не маг вообще, насколько я знаю. Или нет?

А я и не знал, что у Мэрима Лаба есть…э… был старший брат. Да еще и немаг.

— Когда? — спросил я.

— Где-то четыре луны назад. Он тут… отдыхал. Колодец был владением их семьи. Марам Лаб ехал караваном в Заячий Хвост с последующим визитом в Хас. А вот что он собирался делать у эльфов, мне не известно. При дворе я не ошиваюсь.

— Как?

— Ты сама краткость, — усмехнулся Машка, — Его сиятельство решило развлечься. С селяночкой. А она не поняла, какое счастье свалилось ей на голову, и подохла в процессе. Как аристократ, граф не сношался с трупами, а как благородный человек приказал забрать труп ее отцу. А тот, вместо того чтобы лобызать ножки уважаемого графа за оказанную честь, прирезал его как барана. Понятно, что охрана тут же порвала мужика на куски.

Машка замолчал и опустил голову. Продолжил уже глухо:

— К вечеру следующего дня, от села осталось то, что ты видел. Кто посмышленей, успел в ночь собрать вещички и уехать, а кому некуда было ехать и не на что, остались. На что-то, наверное, надеялись, — он выдохнул, — Пятеро магов-огневиков палили всех без разбора. Оставили только колодец. Видимо, помыться после тяжкого труда.

— А старуха?

— А что старуха… Видать, не было ее в селе. Может хворост в подсадках собирала, или еще что-то. А после пожара, куда ей податься? Конец зимы, жрать нечего, все сгорело, а просто повеситься — так это грех, как наши церковники говорят.

Я не стал ничего больше спрашивать. Я точно знал, что Машка говорит правду. Я видел все своими глазам. И то, что увидел, уже не забуду.

И забывать не хочу.

Мы все-таки попали в дождь. В ливень даже. По мощеным извилистым улочкам городка шумно неслись ручьи, смывая грязь и мусор. Падавшая с небес вода звонко лупила по крышам и с гулом скатывалась по железным водосточным трубам, выплескиваясь под ноги редким прохожим.

Когда мы добрались до первой попавшейся гостиницы, нас уже спокойно можно было выжимать. Вместе с пожитками и вьючными животными. Даже Пончика, высунувшего нос из короба всего один раз, окатило водой, и теперь он взъерошенный и мокрый плелся за мной в комнату, которую нам выделили под самой крышей, и за которую я заплатил как за хорошие гостевые покои в гостиницах Вессалины.

Но, протопав по лестнице и оставив за собой мокрые следы, уже в комнате я обрадовался. Здесь, на полу выложенным узорчатыми изразцами стояла крохотная печь из жаростойкого железа. Рядом, в маленькой дровнице, лежали дрова для растопки и, даже, стояла кованая решетка для просушки белья. Видимо, дожди здесь не редкость.

Я, проверил тягу в трубе, быстренько растопил печурку, снял с себя и развесил мокрое барахло. Скинутые с ног сапоги поставил сушиться, и, блаженно вытянув ноги, свалился на кровать. Размотав запястье, увидел затянувшуюся на коже корочку, и перевязывать заново не стал. Спасибо батюшке — дико пахнувшее снадобье оказалось на высоте.

Пончик, еще продолжая дрожать, сидел возле разогревшейся печки и приводил в порядок свою шерстку, с остервенением выкусывая и вылизывая наиболее грязные, как ему казалось, места.

Машку поселили этажом ниже. За постой он заплатил сам. Теперь я не был его клиентом, раз уж мы достигли цели нашего путешествия. Мы обменялись расписками об отсутствии претензий друг к другу и распрощались.

Пончик, к слову сказать, не вызвал никакого интереса у обслуги гостиницы, только ее хозяин дольше обычного разглядывал зверька.

Ужин нам не предложили.

Несмотря на жар, льющийся от печи, спал я плохо. Какие-то кошмары цеплялись ко мне как репей, я часто просыпался, выдирая себя из провалов тяжелого сна, вставал, подкладывал дрова в прогоревшие угли и снова забывался мутным сном. По-моему, и хануру спалось не сладко — он скрутился возле тепла на стыренном с кровати гостиничном полотенце и тихо дрожал.