Дар. Золото (СИ)

День третий

Провожать меня в такую рань вышли все. Проснулись. А я надеялся удрать по-тихому. Не получилось. Близняшки растерянно стояли рядом, косясь на сине-зеленые разводы на моем лице, и откровенно не понимали, почему я уезжаю. Они-то надеялись вытащить меня на рыбалку. Кстати именно из-за будущей рыбалки их и не было вчера — объезжали пруды и озера в поисках лучшего места. Вот ведь… рыбачки на нашу голову. Зато я теперь был за них спокоен — в наемники не подадутся.

Мастер Руш просто обнял за плечи, еще раз вызвав приступ неконтролируемой тоски. Но он погрозил мне пальцем и отошел в сторону. По обычаям аларцев, долго провожать — терять удачу. Кухарка теребила фартук и украдкой вытирала глаза — вдруг барон осерчает. Несколько слуг неподалеку шептались между собой о том, сколько же барон отвалил сынку деньжат на дорогу. Самим не хватает. Да, слух у меня тоже хороший. Я разве не говорил?

Эльгар Райен в десятый раз поправлял на сереньком лошаке седло и мою, заметно потяжелевшую, дорожную сумку:

— Ты как доедешь, пошли стрижа, что ли. Напиши, как там устроился, как приняли… Я тебе на дорогу немного положил. В кошеле найдешь. Разменяешь, как надобность будет. В основном серебро. А то с золотом, если увидят старые монеты, лиха не оберешься.

Я не выдержал.

— Я понимаю, отец. Буду внимательным.

Барон, замолчал. Отвел глаза, шлепнул по крупу мой транспорт, повернулся и пошел в дом. Вот такой вот, крысиные хвосты, у меня отец.

Так я и доехал, улыбаясь, до постоялого двора в пригороде Крысок, где меня утренним гомоном и звоном встретил купеческий обоз.

Старший охраны обрадовался мне как родному. Особенно его порадовал цвет моего лица:

— А, твоеблагродь! Гляжу, до дому ты не зря катался, — он сиял как начищенный медный таз, — Учил родитель уму-разуму, видать?

Я согласно кивнул. А что, разве нет? Конечно, учил. Можно сказать, кое-что в моей голове на место встало. Обозничий разочарованно отвернулся, наверное, рассчитывал, что я оправдываться начну. Щаз-с!

Маневрируя между телегами, уже собравшимися у ворот, я подъехал к купцу. Поприветствовать и спросить в силе наш договор, или он передумал. Пухленький розовощекий мужичек махнул мне ладошкой, мол, пристраивайся, зычным басом скомандовал «пшла-а!», и обоз тронулся в путь. Предстояло нам ехать еще два дня, к славному столичному городу Лирии, по теперь уже по мощеной, королевского присмотру, дороге.

Вымощена она была, между прочим, не просто. А полосами. Четыре полосы, не больше двух локтей каждая, тянулись внутри и вдоль дороги, оставляя меж собой мягкую грунтовку. Чтобы наш гужевой транспорт копыта себе не сбивал и ноги не ломал. И поддерживали в исправном виде такую дорогу, ни много ни мало, королевские маги-дорожники. И мзда за такой сервис входила в обязательные королевские налоги. Короче, ехали себе обозники, радуясь, и даже по сторонам не смотрели. Кроме меня. Я смотрел.

Но через час задремал на покачивающейся спине вверенной мне животины. Начал накрапывать дождик, от которого я укрылся широким плащом, подаренным близняшками, заодно и животину попонкой накрыл. И теперь мы оба опустив головы, спокойно тащились за мерно махающим рыжим хвостом лошадки обозничего. По-моему он тоже заснул, хоть ему и не положено.

Часа через два дождь зарядил сильнее. И купцу, не оставалось ничего другого, как завести обоз на придорожной постоялый двор, спасая товар от сырости. Благо этих дворов, как грибов в дождливый год. Один перед другим хоть чем-то, да выделялись. Мы заехали в скромный дворик, на вывеске ворот которого значилось название — «Петухи». Наверно, потому, что на невысоком крыльце избы-трактира с независимым видом стоял ярко-красный бойцовский петух с ободранным хвостом и зорко бдил за приезжими.

Все телеги поместились под навесом и купец, как всегда, зацепился словами с местным служкой по поводу оплаты. Приказчики купца, в количестве двух, забегали к колодцу, намереваясь хотя бы напоить, если уж не накормить, лошадей, а я, привязав своего лошака поближе к рыжей лошадке и закинув на плечо сумку, зашел в полупустой трактир.

Парочка завсегдатаев, отирающихся при таких заведениях вместо приблудных котов, встрепенулась при моем появлении, но тут же потеряла интерес. Я их не впечатлил. Зато молодая служанка, немногим старше меня, стрельнула глазками, смахнула тряпкой невидимые крошки с одного из столов, наклоняясь гораздо ниже необходимого, и буквально пропела:

— Чего хочет молодой господин? Все, что он пожелает совсем недорого!

Не-е, таким меня не проймешь. Вессалину не зря называют столицей порока. Хотя церквей там больше, чем во всей Вессалии. Может как раз поэтому? Да простит меня Небо — зайду в какой-нибудь приход, свечку поставлю. Кабаков, трактиров и борделей, в академическом городе, столько же, сколько и домов божьих. Одно другому явно не мешает.

Я усмехнулся:

— Все мои желания для меня очень дороги. И я их берегу, — чем вызвал недоумение, а потом и насмешку.

Что там дальше она должна была изобразить, я не увидел — в трактир зашли четверо наших охранников, и служанка обо мне сразу забыла. Вот и славно. А мне нужна вода. И еще бы лед не помешал, а то щека разболелась.

По указу дедушки нашего короля, да пребудет с ним… все такое, кипяченая вода на постоялых и гостинных дворах, должна быть бесплатно, потому я решил поискать бочонок с кипяченой водой сам. Ну, и где?

— Молодой человек ищет воду?

Передо мной стоял… даже не знаю как назвать… Пилигрим. Благообразный взгляд, благообразный вид и улыбка. От этой благости меня передернуло.

— Вода вон в том углу, — он элегантно показал пальцем на дальний угол помещения, где от легкого сквозняка трепыхалась занавеска.

Буркнув «спасибо», я двинулся туда, но он меня остановил.

— Разве подобает такому юному и только начинающему жить человеку, путешествовать в компании этих неотесанных мужланов. Нужно подбирать компанию по статусу, по духу, по вере.

Его глаза загорелись фанатичным блеском. Все, думаю. Приплыли. На полчаса проповедь обеспечена. От таких не отвяжешься.

— Я направляюсь в Вессалину, столп веры и праведности! Молодому человеку в таком возрасте необходима духовная крепость и поддержка старшего друга.

Так. Он еще и… любитель крепкой мужской… дружбы.

«Друга» моя задумчивость, видимо, вдохновила. Он обнял меня за плечи и доверительно зашептал:

— Бросай этот обоз порока и присоединяйся ко мне. Нам в пути будет очень интересно. Я расскажу тебе историю возникновения веры, и мы не будем отказывать себе ни в чем — у меня есть всё, что может потребоваться нам в дороге. И золото у меня тоже есть.

Наверное, он решил, что именно его платежеспособность должна воодушевить меня быстрее всего.

Как бы так его отшить? Тем более, что охрана обоза на нас уже косится.

Золото, говоришь? Я прошелся по нему «магическим» взглядом и действительно почувствовал золото. В кошеле, висевшем на поясе, с внутренней стороны.

Золото очень благодарный металл. Если к нему с теплотой, оно ответит тем же, и даже нагреется, если попросишь. Чуть-чуть, всего лишь станет горячим. Заодно нагреет и остальные монетки. Причем тепло этот желтенький металл проводит очень быстро. Быстрее только серебро.

Сначала, «благочестивец» забеспокоился. Потом потянулся к поясу. Потом подпрыгнул и начал судорожно развязывать веревку, намотанную на широкие — пилигрим же! — штаны.

— А-а! — заорал он, пытаясь вытащить горячий кошель, — У-у-у…

Кошель поддаваться не спешил. Попробуйте отвязать дрожащими руками какую-нибудь вещь, подпрыгивая и шипя! Любитель дружеских отношений не выдержал и со всей силы дернул пояс.

В этот момент в таверну зашли купец с приказчиками и остановились, удивленно глядя на прыжки благочестивого мужа. Но когда с его откормленной задницы сползли штаны, взгляды всех присутствующих повеселели, а звонко разлетевшиеся по полу серебряные и золотые монетки и вовсе вызвали неподдельный и искренний интерес.

Пилигрим замер, не зная, что делать — не то штаны одевать, не то деньги собирать. Странно, но он выбрал первое. Судорожно подтягивая сползающие при каждом движении портки, он резво опустился на колени и кинулся за разбросанным между столов достоянием, натыкаясь о толстые ножки тесно расставленных столов.

Я и не предполагал, что можно так шустро двигаться на четвереньках. Вот что значит нажитое непосильным трудом!

Служанка, не будь дурой, тут же наступила на злотник, подарком Хозяйки Судьбы подкативший к ее тапку, а двое бродяг привстали со своих мест, напряженно наблюдая за лихорадочными передвижениями «паломника». На их помятых лицах недвусмысленно читалось дикое сожаление, что находятся они далеко от вожделенного места.

«Паломник», хватая уже остывшие монеты и запихивая их в карманы периодически сползающих штанов, вскочил, оглянулся по сторонам и вдруг заорал, вытянув руку в мою сторону:

— Ты! Это ты! — его голос дрожал от ярости. Куда только всё благообразие делось, — Ну… мы еще встретимся, гаденыш!

И рванул к выходу, пытаясь подвязать пояс.

Купец, как и его спутники, ничего не понял; девица стояла с независимым видом и волновало ее сейчас только то, что лежало под тапком; побирушки уже потеряли интерес к происходящему и снова уселись на место, а вот старшой охраны понял все отлично. Он поднялся с лавки, загораживая «паломнику» дорогу.

— Не торопись, уважаемый, — сказал он с доброй улыбкой, от которой того перекосило, — Пойдем, дорогой, потолкуем.

— О чем? — заблеял благочестивый муж.

— О жизни, о любви… — загадочно объяснил старшой, коротко махнув головой своим бойцам.

Те подхватились мгновенно. Вот, что значит выучка! И я вспомнил, как зовут обозничего. Грай.

Наш обоз уже четвертый час двигался по королевской дороге, нагоняя время, потерянное из-за дождя. Посветлевшее на горизонте небо горело закатом. Пахло сыростью и травами, а поля, показавшиеся, как только мы проехали Крысарские леса, зеленели всходами пшеницы.

Щека разболелась не на шутку, и почему-то хотелось есть, несмотря на то, что мы плотно пообедали в «Петухах».

Обозничий Грай придержал свою лошадь, поравнявшись со мной.

— Слышь, твое колдунство, — я приготовился выслушать какую-нибудь очередную чушь, но он вдруг посоветовал, — Ты подорожник к щеке-то приложи. Вон на обочине растет. Сорви штук пять листьев, да приложи. И закрепи чем-нибудь. Хоть платком. А то к вечеру физию разнесет — себя в зеркале не узнаешь.

Я кивнул, соглашаясь. Разговаривать нормально не мог. Отстал от телеги, остановил лошака и спрыгнул на обочину. Нарвав мясистых жилистых листьев, промыл их водой из фляжки и приложил к ноющей щеке. За неимением платка, накрутил на лицо шарф, который, покопавшись, нашел в сумке. Слегка полегчало.

Обозничий понаблюдав за мной, снова подъехал:

— Вас там в ваших академиях врачевать не учат что ли?

— Нет, — на короткий ответ меня хватило.

Но Грай был удивлен:

— Как так? Вроде все лекари оттуда будут?

— Я не лекарь.

— А кто?

Я махнул рукой, мол, долго объяснять. Думал, начнет ёрничать. Но он промолчал. Вместо этого через время снова спросил:

— Где ж тебя так приложило-то?

Я удивленно глянул на него — смеется что ли? Он же утром на родителя моего грешил. Не поверил, смотри…

Он заметил мое удивление и пояснил:

— В этом месте, как у тебя, от кулака другой след. Это ты обо что-то длинное стукнулся. Скорее всего, упал.

Я кивнул, снова удивляясь. Но чтобы сменить скользкую тему, проговорил:

— А тот паломник… Что вы с ним…

— Да, ничего такого. Ему полезно, — ухмыльнулся обозничий, но счел за нужное объяснить, — Это тебе свезло, что ты колдовать умеешь. А если бы малец какой? Да не твоего полету? Или умом не особо крепок? Ему золотишко покажи, он и растечется как снег на печке. И считай, всё — нет от него пользы в жизни — будет искать таких вот… странников. И детей от него нормальных не жди. Если вообще будут. Так что, поучили мы слегка… дяденьку. Ему теперь не скоро путешествовать захочется.

И добавил:

— А ты молодец, парень. И себя в обиду не дал, и скомороха этого на посмешище выставил.

Тут обозничего позвал купец, и он бодро поскакал вперед. А мне только и оставалось, что удивляться великой многогранности бытия.

В селе, куда мы приехали уже затемно, был единственный, зато большой гостиный двор. Кроме нас там уже обосновалась пара торговых обозов, пристроившихся за невысокой оградой. Попутчики наши выставили стражу на ночь и, судя по пьяным песням, доносившимся из гостевого дома, вполне были довольны жизнью.

Купец сбегал к хозяину двора узнать есть ли свободные места, и через четверть часа мы устало и дружно, завалились внутрь гостиницы, оставив наших лошадей на попечение местного конюха.

Мне досталась низенькая каморка под крышей с крохотным оконцем и единственной кроватью, что меня очень обрадовало. Нужно было заглянуть в сумку без лишних глаз. Но не успел я отстегнуть грасту от пояса, скинуть куртку подаренную отцом вместо прожженной в подвале, как в дверь постучали.

— Вас там ужинать зовут, — раздалось за дверью, — просили передать.

Так это же просто здорово! Еще бы помыться. Но такая роскошь здесь была не предусмотрена. Зато на полу возле кровати стояла небольшая миска и кувшин с водой. Вот такой вот сервис. Радовало и то, что щека практически перестала болеть.

Спустившись по крутой и узкой лестнице вниз, я пробрался через тесно заставленный столами зал к лавке в самом углу, которую заняли мои спутники. На столе уже стояли большой жбан с чем-то пенным и большое блюдо со свиными ребрышками. Кружки у охраны и приказчиков уже были наполовину пусты, а купец увлеченно рассказывал какую-то историю, видимо приключившуюся с ним лично. Я присел, озираясь по сторонам.

Зал был довольно большим, и даже подвешенные к потолку, слегка чадящие светильники не разгоняли полумрак, а скорее усиливали его. Но никто не обращал внимания на соседей, никто не пытался выяснить отношения, пьяных было мало, в основном, как я понял, с первого обоза. Они и выражали свою радость к жизни нестройными песнями, которые, впрочем, никому не мешали.

Уцепив с блюда ребрышко с хрустящей корочкой и взяв кусок хлеба, ломтями лежавшего прямо на столе, я жевал и блаженствовал. Впервые за все время, проведенное в дороге с обозом, я ужинал за столом, а не у костра, и эту последнюю нашу совместную ночевку купец решил оплатить сам.

Ребрышки закончились быстро, но расторопные служанки тут же принесли жареных карасей в сметане и к ним грибы с сыром. Опять на одном блюде, зато большом. Из столовых приборов были только ложки, но три дня назад я и без них прекрасно управлялся с едой, так что, ни меня, ни всех остальных, отсутствие вилок не напрягало.

А вот из напитков было, только пиво. Памятуя, что с алкоголем мы взаимопонимания не нашли, мне пришлось искать воду. Воду не подавали. Мол, иди, бери сам, раз бесплатно. И я, взяв со стола свою кружку — спасибо в нее ничего не налили раньше — отправился на поиски бочонка с кипяченой водой.

Нашел быстро, у самой стойки, где хитроватый на первый взгляд — да, и на второй тоже — хозяин заведения, подперев лицо рукой, хмуро разглядывал постояльцев. Чего ему не нравилось, я не понял, развернулся и направился к своим.

И вдруг почувствовал «поиск».

Очень осторожный, легкий, в одно касание. Я сначала решил, что показалось. Ментальная магия! Высочайший уровень! Так даже ректор не мог. Я чуть воду на себя не выплеснул. Но тут же постарался сделать вид, что… все нормально, все хорошо. Я бы и не почувствовал ничего, если бы меня Балор специально не натаскивал. Он пытался научить меня этому приему, рассчитанному на поиск людей, а не металлов, просто потому, что не знал чем его заменить. «Поиск» я не освоил. По-другому то и быть не могло. Все-таки ментальная магия не моё. Зато его воздействие не перепутаю ни с чем. И кто же у нас тут такой… виртуоз?!

А собственно, чего я переполошился? Ну, ищут кого-то. И пусть себе ищут, мне то что?

Когда я кое-как протолкавшись между столами добрался к своим, на блюде еще оставалась пара симпатичных карасей, которые я и умял с превеликим удовольствием.

В свою каморку я попал только заполночь. Почему? Слушал байки. Купец был прекрасным рассказчиком. А когда охранники основательно подвыпили, то тоже решили поучаствовать, и им, как оказалось, было что вспомнить. Так что спать мне теперь хотелось неимоверно.

Но закрыв дверь на ключ, я первым делом вытряхнул всё из сумки. Крепкий кожаный мешочек порадовал меня своей тяжестью и, заглянув в него, я обнаружил приличное количество серебрушек. Не золото, но каждая из монет могла по стоимости поспорить с полновесным, нынешним злотником. Ничего, разменяю в Лирии, в какой-нибудь обменной лавке. Там, как и в Вессалине, должно быть всё. Столица все-таки. Иноземных посольств самое малое четыре штуки.

Среди монет заметил и две золотые. Маленькие. Не знаю, кто такой на них начеканен. Потом разберусь.

Черный кинжал тоже был вынут, осмотрен, протерт чистой тряпицей и даже поглажен. Показалось, что и клинок этому рад. Хоть и очень хотелось, но я не стал крепить его к поясу. Подумал, что такой кинжал будет слишком заметным на фоне моей небогатой одежки. Мне вполне достаточно грасты, чтобы и выглядеть солидно и желание легко поживиться за мой счет у некоторых пропало.

Собрав сумку заново и подтянув ее поближе к изголовью кровати, как и оружие, я скинул надоевшие за день сапоги, разделся и плюхнулся на узкую кровать. День прошел не зря.